Оглавление

Кержаки

Город Дзержинск запомнился центральной гостиницей «Черноречье». Центр химической промышленности Союза, где выращивали самые чистые и крупные в стране искусственные рубины-корунды, видимо не обременял себя такими мелочами, как проживание командировочных. Однако, внешне всё выглядело солидно, даже величественно, как, впрочем, многое тогда.

Нас, двоих студентов, направили в этот город на практику. Мой напарник Славка был чрезвычайно рад, так как в полутора часах езды на электричке находилось его родное село Керженец. Он был крепышом: не высокий, коренастый, легко крутил «солнышко» на турнике. Белобрысые жидкие волосы, прозрачные, голубые глаза. И конечно, с крестьянской хитрецой, которая проявлялась во всех его поступках и была заметна любому наблюдательному человеку. В планах Славки было каждые выходные ездить на домашние харчи в родительский дом. И, конечно, без гостинцев он не возвращался, что вполне устраивало нас обоих. И всё бы ничего, но на дворе стояла зима и январь не шутил. По ночам наш гостиничный номер превращался в холодильник, так что за продукты на подоконнике можно было не волноваться — неделю моги лежать как свежие. Днём куда ни шло: мы уходили на работу, там тепло, весело, интересно. Но вот на ночевку в гостиницу надо было идти подготовленным к ночной зимовке. Не раздеваясь, в одежде, ушанках мы накрывались вторыми матрасами, которые выпросили у дежурной на этаже, залегали до утра. Минус ноль — температура для закалки. Но так долго продолжаться не могло. До конца практики было еще полтора месяца и мы пошли на штурм. Повезло, освободился другой номер и нас заселили. Плюс пять показалось бархатным сезоном. В первую же ночь мы легли не под матрас, а на него. В результате, к утру я простыл. К обеду стало еще хуже и Славка предложил мне ехать лечиться к его родителям в село Керженец. Я согласился. Перспектива поездки была заманчивой. Во-первых баня и тепло, во-вторых домашняя еда, ну и в-третьих хотелось посмотреть, кто они — загадочные старообрядцы, сосланные за Волгу после церковного раскола. Слухи о них ходили разные. Уладив формальности, мы взяли билеты на электричку, идущую до Шахуньи и поехали.

Остановка «Керженец» оказалась ни станцией, ни платформой, а просто короткой стоянкой в поле. Мы сошли, поезд ушёл. Напрасно я думал, что нас отвезёт автобус. До деревенских огоньков, что весело блестели в чёрной, зимней ночи за полем, было километра три. В голове моей звучал то ли жар, то ли какая-то музыка Свиридова. Подняв воротник я пошёл вслед за Славкой по тропинке через поле. Лёгкая метель подгоняла в спину. Родительский дом встретил на радостно и дружелюбно. Мне сразу предложили сесть к печке. Я, сняв пальто, прислонился спиной к тёплому печному боку и почувствовал блаженство. Всё моё нутро промёрзло по дороге и я впитывал тепло как аккумулятор на зарядке. Однако, мой градусник показал нешуточные тридцать девять и пять. Что значит Родительский Дом: меня встретили, приняли, согрели и стали лечить как родного сына, при этом всячески выражая уважение, как другу их отпрыска. Напоили чаем с мёдом, малиновым вареньем, ещё чем-то и уложили на раскладушку у печки. Родители Славки были очень простыми и очень радушными. Отец представился запросто — Онтон, мама промолчала. Я и в дальнейшем заметил, что в этой семье ей отводилась молчаливая, но, пожалуй, самая важная роль — вести всё хозяйство, растить детей, кормить, обстирывать, убирать, содержать дом и двор со скотиной. Это была та русская женщина, которая снося боль, обиды, как тягловая лошадь молча, не сопротивляясь делала свои нескончаемые дела, довольствуясь малыми радостями, любовью к детям и небольшими передышками по праздникам.

Дядя Антон, как Славкин корень, тоже был невысок и коренаст. Днем пропадал в лесу или на работе. Много выпивал, как мог обеспечивал семью. И семья ни в чём, по их меркам, не нуждалась.

На следующий день была назначена баня. Русская баня — это не просто помывка от грязи. Это целый ритуал, событие, которое имеет много значений, в том числе парильно-целительное, душевно-праздничное, расслабляющее, общительное и подготовительное к послебанному застолью. Пожалуй, помывке тела здесь не отделиться от очищения души. Да и сама баня служит не только помывочной или парилкой, но об этом позже.

Славка с утра пропал. Его не было до вечера.

Баньку затопил его отец — дядя Антон. Славка приехал уже навеселе и принёс пол-дюжины жигулёвского пива. Его не корили, что меня несколько озадачило — где можно пропадать так долго? Но «в чужой монастырь»…

Славка парил меня со знанием дела, так что вскоре я стал таким же гладким, мягким и духмяным как тот веник. Потом парился сам, потом мы лежали на полу, доски которого не доходили до стены. Как раз кстати, так-как именно у стены, прямо холодной земле по обрезу пола рядком стояли бутылки с пивом.

Бани в деревнях ставят в конце сада, подальше от дома на случай если кто-то перетопит баньку и она загорится. Так что обратный путь для меня был не прост. Эти шестьдесят или семьдесят метров я шагал по узкой тропинке между сугробами, качаясь и боясь бухнуться прямо в снег. Тела своего я не чувствовал, ноги едва слушались. Дома был накрыт стол, но это был не ужин. Это был лечебный банкет. Из лекарств были: мёд, брусника мочёная, варенье малиновое и самогон. К тому же грузди солёные, сало, квашеная капуста, солёные огурцы и домашний хлеб.

Первую стопку (именно стопку — сто грамм), а не рюмку надо было выпить с молотым чёрным перцем, вторую, после закуски — с солью, а третью чистую. После третьей с меня сошёл девятый пот и Славкина мама дала мне свежую, сухую рубаху, а мокрую, что на мне была после бани, велела снять. Я снова почувствовал себя на подъёме сил и застолье продолжилось до уже не помню какой крайней стопки. Советская колхозная бюрократия пришла в дома села Керженец особым манером: в местном сельпо продавались гранёные трех-литровые графины, которые всегда стояли на столах президиумов всех собраний. Так вот, эти графины нашли тут лучшее применение — в них наливали самогон. Поэтому любое застолье здесь выглядело торжественно. Причём, наполнение графина происходило привычно, быстро и незаметно.

Не буду говорить о груздях с луком и чесноком в подсолнечном масле, о ломтях сала на горячей разварной картошке и домашнем хлебе, кто пробовал — тот знает.

Но похлёбка! Только так и только там её умеют варить кержаки. Густая мясная лапша с картошкой, чесноком, луком, морковью, перцем, петрушкой, а иногда и сушеными грибами, заправляется сырыми яйцами. Она настолько вкусна, насколько питательна и сил даёт на троих.