— Но зачем поклоняться деревьям? — удивился я.
— Затем, что они более достойны поклонения, нежели многое иное на этом свете, — ответил он. — Ты же знаешь, как долго живут некоторые деревья. Представь, сколько всего они повидали на своем веку. Кое-где на церковных кладбищах встречаются тисы, которым уже больше тысячи лет, они гораздо старше старинных церквей, возле которых растут. Корни у них в одном тысячелетии, а ветви уже в другом. Разве можно не застыть благоговейно при виде великолепного дуба, ясеня или вяза, стоящего одиноким скорбным великаном?
люди обычно верят всему, что им говорят, лишь бы звучало это более или менее правдоподобно.
— В некотором роде да, — ответил дядюшка Монтегю и саркастически улыбнулся. — Как ты уже наверняка заметил, все те предметы, что ты видишь вокруг, они — как бы лучше выразиться? — обладают не совсем обычной энергетикой. Они заряжены болью и страхом, с которыми были так или иначе связаны. С годами мой кабинет превратился в хранилище подобного рода предметов. Я, Эдгар, коллекционер никому не желанного, проклятого и злосчастного.
«Никогда не ври больше, чем надо, – сказала она себе. – Правда всегда звучит убедительнее».
— Но зачем поклоняться деревьям? — удивился я.
— Затем, что они более достойны поклонения, нежели многое иное на этом свете, — ответил он.
Так или иначе, на страх время оказывает то же волшебное воздействие, что и на боль: оно притупляет его и внушает жертве, что пережитое ею, скорее всего, не было таким ужасным, каким когда-то казалось.
Он не был привязан к яблоне — он сам был яблоней.
— Но зачем поклоняться деревьям? — удивился я.
— Затем, что они более достойны поклонения, нежели многое иное на этом свете, — ответил он.
У всего есть история, – вздохнул дядюшка Монтегю. – У всего и у всех.
остановиться, чтобы хорошенько всмотреться во тьму и убедиться, что силуэты — всего лишь плод моего живого воображения.
Но убедился я совсем в другом. Когда глаза привыкли к темноте, я отчетливо увидел, что я в лесу не один.
— Эй! — крикнул я, придав своему голосу уверенности, которой я отнюдь не ощущал. — Кто здесь?
Я уже видел, что вырисовывавшиеся во тьме силуэты принадлежали детям. Это была компания деревенских мальчишек, причем довольно большая. Как обычно, они ничего не говорили, а только стояли под деревьями… Молча… Зловеще.
Я приготовился к тому, что меня сейчас побьют. Спасаться бегством было бессмысленно: они все равно не дали бы мне добежать до дома. Но я же, в конце концов, англичанин, и к тому же большую часть своей жизни провел в одной из лучших в стране частных школ. Так что побои меня не пугали.
