Оглавление

«Так, в августе 2023 г. в Центральный районный суд г. Сочи был направлен запрос с просьбой предоставить в адрес Уполномоченного копию приговора и апелляционного определения в отношении осужденного Б. О. Г. Требуемые для рассмотрения обращения заявителя документы так и не поступили.»

(Из Доклада Уполномоченного по правам человека в Краснодарском крае за 2023 год)

Глава 1

Олег Григорьевич сидел на кровати, обессиленно свесив кисти рук. Голова его тоже была опущена, уголки рта и так давно невеселые от невеселой жизни в настоящий момент совсем уже устремились к полу, в глазах застыла печаль, увлекшая сознание его в тяжелые раздумья. Плохо было Олегу Григорьевичу.

Он был одинок теперь. Хотя возможно это только ему казалось, что он не был одинок раньше, из-за жены, детей, родственников, какого-то обязательного, обременяющего его нежную, он иногда даже чувствовал, что еще детскую душу, общения. Он теперь всматривался протрезвевшим от суеты взглядом в прошлое и видел, что и тогда он был одинок, может быть даже больше, чем сейчас, потому что во время бесконечных дел и бытовых разногласий не было ни сил, ни времени остановиться, выдохнуть, рассмотреть себя изнутри, обнять себя самого руками, свернуться зародышем и лежать так, сжавшись, лежать…

Бывали моменты, когда он ощущал себя как бы сиротой, брошенным, обездоленным, и тогда становился невероятно капризен, деспотично требователен к жене и детям по сущим, казалось бы, пустякам, и сам вряд ли мог бы в те минуты объяснить себе внятно, что такого важного было в правильно сложенном полотенце или расставленных ровно туфлях. Но он ощущал, что внимание домашних к этим мелочам означало бы подтверждение его существования и даже существенность этого самого его существования для самых близких, самых родных. Хотя сейчас он с удивлением замечал чуждость для себя этих людей, в том числе произведенных им на свет божий.

Не было теперь у Олега Григорьевича сил ни на что иное, кроме как на разглядывание всех этих чувственных подробностей и парадоксальных мутаций ощущений. Они увлекли его, и он с удивлением вдруг стал замечать, что эти разглядывания дали впервые за несколько последних разрушительных месяцев теплый умиротворяющий уют его внутреннему душевному пространству. Такая вот тихая светлая печаль пробивалась сейчас сквозь противную до тошноты беспомощность отчужденности, возникшую еще в первую же сильную ссору с женой. Он уже тогда стал предчувствовать финал, который дурнотой отозвался сначала в горле, а потом холодом объял руки, ребра, спустился в живот и уже там поселился надолго и основательно, выкристаллизовавшись в неизбежность краха.

Он начал думать, что может он вообще не пригоден для брака, для отношений, для отцовства. Последнее давалось ему с особым трудом, и это неумение в череде буднишних отцовских обязанностей вызывало вроде бы естественный стыд, но который в свою очередь тянул за собой раздражение, а его он потом не знал куда деть, и метался по каким-то несущественным делам, которые можно было все сделать, не выходя из дома. Но он выходил, шел, потому что ему нужно было хоть куда-то идти, и говорил что-то вроде «Все эти технологии, они для лентяев» или «Нынешней молодежи лишь бы жопу просиживать в гаджетах», в общем что-то такое противное, за что самому сразу делалось опять стыдно, особенно под чьим-то проницательным взглядом, брошенным на него кем-либо не из домашних, если такому человеку доводилось слышать подобное. Почему-то перед родными ему было не так совестно нести чушь. Казалось, что это часть их обязанностей, терпеть и даже принимать с радостью его любого, глупого, капризного, слабого, упорно не желающего быть тем, кем собственно эти самые близкие хотели его видеть. И теперь, оглядываясь, он как в ускоренной перемотке увидел, как взгляд его жены постепенно из сияющего и теплого превратился в ненавидящий. Не сразу, медленно. Сначала это были только эпизодические злые зырканья, как он их называл, потом она стала скорее избегать смотреть на него, и в окончании в ее глазах, уже глядящих на него в упор, поселилось тяжелое ледяное зло, опустошающее его и разрушающее и без того не слишком устойчивую психику.

Он начал было вспоминать, как жена много раз ему говорила что-то о близости, о том, что он ее не слышит, но ему очень не хотелось тогда разбираться с этим. Вот и сейчас, как только он коснулся внутренним взором тех сцен, то сразу же почувствовал себя смертельно уставшим, и тут же схватился пальцами за переносицу, слегка надавив на глаза. Ему снова стало тошно и захотелось выпить.

Телефон резко загудел, и Олег Григорьевич вздрогнул, огляделся вокруг удивленно, так словно только что пришел в себя, вывалившись из сна, и, сщурившись, посмотрел на экран. Адвокат.

— Алло, — ответил он глухо.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте.

— Так, завтра восьмое. Я вас жду у здания суда в восемь тридцать, понятно? — жестким чиновничьим тоном сказала немолодая адвокат по бракоразводному процессу Олега Григорьевича.

— Так начало же только в 10, — попытался возразить он.

— Нужно еще почитать будет, приготовиться. Принято вообще заранее приходить. Ясно? — Он не успел ответить, а она продолжила уже тоном учительницы, отчитывающей первоклашку, — Вам что сложно подойти к восьми тридцати? Пьете?

— Нет, нет, — как будто даже попятился Олег Григорьевич, — Мне не сложно, я просто так спросил, чтобы понимать… В общем, я приду, конечно, в восемь тридцать у здания суда завтра, восьмого.

Она дослушала его, и одобрительно дакнула в ответ.

— Вот еще что, слышите? Оденьтесь поприличнее, пожалуйста, иначе мы вряд ли убедим суд, что вам можно… ну, детей доверить. — Тут он похолодел, — И так знаете ли у истца преимуществ вагон.

— Что значит поприличней? — Постарался возмутиться Олег Григорьевич. — Я что не так одеваюсь? Неприлично что ли?

— Ой, — устало вздохнула она, — Ну вы так обычно выглядите, небрежно, понимаете?

— Что значит … — начал было Олег Григорьевич, но сразу осекся, потому что понял, что ни сил, ни желания спорить у него на самом деле, не было, и сухо и холодно добавил — Хорошо, поприличней оденусь. До завтра.

— До свиданья, — с сомнением в голосе попрощалась адвокат.

А он нажал на красную трубочку на экране и почувствовал себя теперь совсем в отчаянии. Он действительно кричал жене с самого начала их конца, что отберет у нее детей, что воспитает их сам, что сыну нужен отец, а не мать-потаскуха (хотя никаких измен за ней он не знал). Кричал он это, потому что ему казалось, что надо так кричать, что может она испугается, и что он так будет выглядеть лучше, чем она, решившая с какого-то так и не понятого им перепуга разрушить счастливую семью. Да и не верил он, собственно, в то, что развод действительно будет, что эта реальная ее решимость, а не просто манипуляции. А потом завертелось, закрутилось, и при каждой новой встрече он уже не мог пойти на попятную и сказать, что не хочет забирать детей, что он не сможет каждый день возиться с ними, слушать их нытье, выдерживать их сопротивления и капризы (он и со своими то не знал, что делать). Он не мог позволить себе озвучить то радостное, хоть и приправленное виной, но все же облегчение, когда он думал, что дети будут жить с ней, а не с ним.

А теперь выяснялось еще, что он как-то не так для этого одет, а может еще и обут, и завтра надо идти туда и отвоевывать то, что не согласуется с его нутром, и это все взаправду, и этого всего не избежать.

«Может только? Да нет, нет, нет уж!» — прогнал он от себя чудовищную мысль. Избежать не получится, конечно, нужно быть стойким.

Наверно.

Олег Григорьевич светлым одухотворенным взглядом посмотрел в окно на невнятный из-за веток близко растущего дерева пейзаж, внутренне становясь благороднее и чище от появившегося намерения перенести надвигающуюся катастрофу с достоинством древнего мифологического героя. И, почувствовав наконец в груди своей что-то теплое и похожее на гордость, принял твердое решение выпить.

Он был в общем-то человек не бедный, но и не богатый, а еще не любил расточительство, и поэтому пил скромно, отовариваясь в ближайшем сетевом магазине, предпочитая скидки и акции, которые благо там не переводились. Стоя на кассе за какой-то плохо пахнущей пожилой дамой, он ощутил привычную брезгливость, которая как за ниточку из коробочки вытащила вслед за собой чувство превосходства над быдлом. Уж он то следил за гигиеной и не допускал никогда такого амбре, чтобы окружающим хотелось отодвинуться подальше. Она еще начала возиться с наличкой, что-то роняя и причитая, пересчитывая в третий раз, он закатил глаза и перевел их устало в сторону другой кассы, где внимание его привлекли две яркие и веселые покупательницы, они тоже стояли в очереди за кем-то сильно невзрачным, раздражающе мешкающим, но им было все равно, они смеялись, перекидываясь шуточками.

«Староваты они так хохотать» — пронеслось привычное обесценивание в голове у Олега Григорьевича, — «Хотя еще ничего такие кобылки. Сколько им? Ну, тридцатник — это минимум». Он высокомерно отвернулся обратно в сторону своей кассы, но потом почему-то опять посмотрел на девушек. Оказалось, что те тоже смотрели в этот момент на него, он встретился взглядом с одной из них, задержался от удивления на мгновение, и когда те обе одновременно захихикали, как-то испуганно и суетно вернулся к своим делам. Он вдруг почему-то сильно занервничал и поймал себя на том, что ему бы не хотелось, чтобы они увидели его покупки: бутылка водки, грибы и нарезка колбасы. А девушки увидели. Они успели первыми расплатиться и прошли мимо него, откровенно разглядывая его с ног до головы и веселясь. Он смутился, но постарался выглядеть безразличным, потому как в ответ на их искрящуюся женственность в нем сразу что-то отозвалось, что-то глубинное мужское. Ему резко захотелось выглядеть сильным и успешным в их глазах, но было страшно, что они его засмеют.

«Шлюхи тупые»