Глава 2

В первом классе до Нью-Йорка – первого моего пункта назначения перед Хэмптоном – полно людей двух типов: богатых напыщенных ослов, которые смотрят на всех свысока еще в автобусе, и людей, которые просто хотят напиться и завалиться спать в кресле с увеличенным пространством для ног. Стряхиваю туфли и вытягиваю ноги в джинсах, надеясь, что сиденье рядом со мной останется столь же пустым, как и сейчас.

– Что будете пить, мисс Лав?

Поднимаю взгляд на вопрос с техасским акцентом и вижу стюардессу средних лет, крашеную блондинку – волосы у нее растрепаны и слиплись от избытка лака для волос.

– «Кровавую Мэри», и побольше Мэри, – отвечаю я.

– Простите, – говорит она, – но в каком это смысле: «побольше Мэри»?

Она, блин, серьезно?

– Мэри, – повторяю я. – Побольше Мэри.

За это заслуживаю нескольких морганий слипшимися от туши ресницами и морщусь.

– «Кровавая» – это, ясен пень, томатный сок, а значит, «Мэри» – это… – Протягиваю руку, уверенная, что она будет поражена моим остроумием, и позволяю ей восхищенно подхватить ответ, но все, что получаю, это еще несколько недоуменных морганий.

– Водка, – говорю я. – Просто принесите мне водки на камушках. На камушках – это в смысле со льдом.

Она нервно смеется.

– Конечно. Сейчас принесу.

Стюардесса поспешно уходит, а мой сотовый звонит в кармане моего черного рюкзака без всяких надписей, вид которого скоро станет возмутительно непристойным. Протягиваю руку и достаю телефон, быстро просматриваю сообщение от директора Мерфи: Почему вы еще не забронировали билет на самолет?

Набираю ответ, надеясь, что на этом наше общение и закончится: Я в самолете, вот-вот взлетим.

Он: Что? Почему вы не взяли билет через департамент?

Я: Потому что некомпетентность убивает, а помогавший мне клерк явно желал моей смерти, что затруднило бы раскрытие этого дела.

Он: Вы создаете бумажный кошмар.

Я: Для кого-то другого. Мне нужно выключить телефон.

Он: Вы предупредили местных о своем приезде?

Я: Нет.

И тут телефон начинает звонить.

– Вот черт, – шепчу я, нажимая кнопку ответа. – Агент Лав, – говорю в трубку.

– Агент Заноза в Заднице на данный момент! Может, Хэмптон для вас и дом родной, но у нас есть процедуры, которым нужно следовать. Когда вы прилетаете?

– Я приземляюсь в Нью-Йорке в семь. А оттуда поеду в Хэмптон на поезде.

– Меня тут со всех сторон осадили сверху из-за нашего мертвеца. Возьмите вертолет.

– Это дорого.

– Не дороже плохой прессы и паники среди общественности. Я хочу, чтобы вы оказались там прямо сейчас, и не позже. И дали мне ответы. Я отправлю вам бронь по электронке, и местные будут встречать вас, когда вы приземлитесь. И я ожидаю услышать от вас хоть что-то уже сегодня вечером.

– Ладно.

– Ладно?

– Есть, директор Мерфи! Я позвоню вам, как только свяжусь с местными.

– Так-то лучше. Хорошего полета, агент Лав.

Он отключается.

Засовываю телефон обратно в рюкзак как раз вовремя, чтобы получить стакан водки. Выпиваю его и морщусь. Черт, без томатного сока это натуральная отрава. О чем, черт возьми, я думала?

– А теперь я хотела бы «Кровавую Мэри», – говорю я стюардессе.

– Побольше… Мэри?

– Просто «Кровавую Мэри», – отзываюсь я, откидывая голову на подушку и чертовски надеясь, что еще немного спиртного поможет мне уснуть. У меня и так будет достаточно забот, когда я вернусь домой. Ни к чему разбираться со всем этим еще и по дороге туда. Мой чертов мобильник звонит опять. Выуживаю его из сумки, замечаю номер Рича и выключаю телефон окончательно. Он, наверное, только что узнал, что я уехала, и я не сумею сейчас сосредоточиться на его неуместном возмущении. Вытаскиваю папку, в которой теперь есть данные по убийствам в Эл-Эй [3] и предположительно связанному с ними делу в Нью-Йорке, а также свой «Макбук». Опускаю столик, открываю папку и сразу же вижу перед собой фото сегодняшней жертвы – человека, у которого есть две общие черты с тем, что напал на меня много лет назад: он мексиканец и у него на руке такая же наколка. Просматриваю остальные фотографии и нахожу снимок татуировки, подтверждающий, что да, это точно такое же изображение, которое я помню: Дева Мария, изо рта которой течет кровь. И поскольку я уже неоднократно гуглила и исследовала его, то знаю, что документально подтвержденной принадлежности этой наколки к какой-либо банде или организации нет – несмотря на всю мою уверенность в том, что она все-таки есть.

Перехожу к нашей первой жертве, белой женщине, тоже чуть старше тридцати. Тоже убитой пулей между глаз, а одежда ее отсутствовала, когда мы ее нашли. Но на теле у нее нет никаких татуировок, и ее карьера инвестиционного банкира уж точно не кричит о бандитизме. Может, культовое убийство? Да… Нет… Возвращаюсь к более обоснованному «может быть». Перейдя к следующему делу, теперь смотрю на жертву из Нью-Йорка, белого мужчину лет сорока, без каких-либо сведений о его карьере. Конечно же, тело было раздето догола, как и в наших местных случаях, а причина смерти – пуля между глаз. Кроме способа совершения убийств, у этих людей нет ничего общего, что, на мой взгляд, лишь подтверждает интуитивный вывод, что это не жертвы серийного убийцы. Они из списка на устранение. Я знаю это. Я просто чувствую это.

Рядом со мной появляется заказанный стакан, и я поднимаю взгляд, чтобы наткнуться им на стюардессу – Техас, как я решила теперь ее называть, – которая стоит рядом со мной и вещает о чем-то приторно-сладким голоском. Я и вправду терпеть не могу приторно-сладкое. Это напоминает мне про Хэмптон. Киваю, понятия не имея, с чем соглашаюсь, а затем одним махом опрокидываю свой стакан. И, слава всевышнему, в ответ она уходит.

Уверенная – возможно, вне всякой логики, – что всех этих жертв связывает татуировка, просматриваю фотографии убитого из Нью-Йорка, выискивая на них ту наколку, которую так и не нахожу. Либо нью-йоркские облажались и не задокументировали эту татуировку, либо по тому же раздолбайству не снабдили меня всеми снимками, либо же этой татуировки попросту не было. Из этого делаю вывод, что либо способ убийства совпадает совершенно случайно, либо никакое это не совпадение. Морщусь. «Просто замечательно…» Спасибо водке, мозг у меня теперь быстр, как молния. Мы с Техас, наверное, даже сможем теперь общаться на равных, что не очень-то радует.

Засунув документы обратно в папку, закрываю ее и запихиваю между сиденьями, откидываю голову на подголовник и опускаю ресницы, поскольку мне хочется сейчас оказаться на пробежке, а именно там мне лучше всего думается. «Стиль казни» вовсе не означает наемного убийцу, но все инстинкты и вся моя профессиональная подготовка говорят мне, что это так. Все это вполне может оказаться заказухой, и некоторые из жертв – или, может, только одна – просто случайно оказались членами той банды или группировки, которую представляет наколка. Мои мысли возвращаются к татуировке на теле этим утром, и тут я опять мгновенно оказываюсь на том пляже, вновь под тем мужчиной. Выбрасываю это мерзкое воспоминание из головы и делаю то, что, как я давно выяснила, спасает меня от самой себя: заставляю себя мысленно вернуться на свое первое действительно страшное место преступления, ужасы которого делают его куда более живым и ярким, чем любое воспоминание о месте преступления до него, – и вдруг отлетаю на два года в прошлое…

Машины «скорой помощи» и полиции говорят мне, что к месту преступления я вырулила точно. Паркуюсь у обочины сразу за стоянкой многоквартирного дома и надеваю через голову кожаную сумку, прежде чем открыть дверцу. Выхожу из своего серого «Форда Таурус» и закрываю машину. Это ново и просто, потому что новое и простое – это то, что я надеялась найти, когда приехала в Лос-Анджелес несколько недель назад. Я пересекаю парковку, направляясь к толпе, собравшейся у желтой ленты. Путаюсь в своих собственных ногах, раздраженная тем, что не такая уж я крутая и уверенная в себе, но реальность такова, что мой новый отдел вовсе не приветствует меня с распростертыми объятиями. Все это – «молодая, женского пола и чертовски хорошо разбирается в профилировании» – не особо действует на мужчин в моем отделе.

Пробравшись сквозь толпу, подхожу к ленте и патрульному в форме.

– ФБР, – говорю я, вытаскивая свой значок из-под черной спортивной куртки, которую ношу поверх черной футболки с котом Гарфилдом и на которой красуется мой любимый ответ идиотам: «Без разницы».

Этот седой пузатый мудак смотрит на меня еще раз.

– С каких это пор двенадцатилетним стажерам выдают значки?

Завожусь с пол-оборота.

– У меня две любимые мозоли, офицер [4], и вам удалось наступить сразу на обе, – говорю я, подныривая под ленту, чтобы оказаться к нему лицом. – Это невежа с дыркой вместо рта и сотрудник полиции, который засовывает в упомянутую дыру слишком много пончиков, отчего не может дотянуться до своих пальцев на ногах, не говоря уже о том, чтобы достойно выполнять свою работу.

– Сука…

Кривлю губы.

– Черт, мне нравится это имя. Хорошего дня, офицер. – Двигаюсь дальше, подняв руку и пошевелив пальцами в знак прощания.

Меня приветствует мужчина в костюме, на груди у него висит значок детектива.

– Вы Лайла Лав, – утвердительно произносит он.

Я не спрашиваю, откуда он знает.

– Верно.

– Я бы сказал, добро пожаловать, но, боюсь, ничего доброго нас сегодня не ждет. – Мужчина указывает на открытую дверь квартиры. – Мы благодарны федералам за то, что они одолжили вас нам сегодня. Я – детектив Смит.

Он пожимает мне руку.

– Буду рада помочь, – говорю я.

Мой собеседник морщится.

– Сомневаюсь, что вы скажете такое после того, как увидите место преступления.

Смит указывает на соседнюю квартиру рядом с нами.

– Переоденьтесь вон там. Вам надо быть в защитной одежде.

Это впервые.

– Защитной? Почему?

– Поймете, как только окажетесь там.

Он поворачивается и уходит.

Корчу гримаску и вхожу в квартиру, где меня встречает рыжеволосый парень в джинсах и футболке, который оглядывает меня с ног до головы.

– А ты еще кто такая?

– Лайла Лав, – говорю я. – Мне нужно одеться.

– Лайла Лав [5]… – повторяет он. – И кому же хотелось, чтобы ты стала стриптизершей, когда вырастешь?

– Эта шутка примерно столь же оригинальна, как про того мальчишку-подростка, который думал, будто зеленый «Эм-энд-эмс» сексуально его возбуждает.

– Заводишься от «Эм-энд-эмс»?

Отлично. Он не знает этой распространенной подростковой шутки. А я терпеть не могу, когда никто, кроме меня, не понимает моих шуток.

– Нет. Они делают тебя счастливым. И толстым, если слишком часто их есть. Точно так же, как плохие шутки делают тебя глупым.

Его необычайно кустистые брови сердито сходятся на лбу.

– Понятия не имею, о чем ты, блин, толкуешь… – Парень тянется к вешалке прямо за собой, хватает защитный костюм и сует его мне. – Надевай. И не переживай. Свою одежду можешь не снимать. – Он приподнимает бровь. – Если только сама этого не хочешь.

Одариваю его невозмутимым взглядом.

– Ты такой забавный, – говорю я намеренно ровным тоном.

– И такой возбужденный, милая, – отзывается он, бросая мне под ноги резиновые сапоги. – Держи – они реально меня заводят.

Практически уверенная, что теряю клетки мозга всякий раз, когда участвую в подобном разговоре, и отчаянно пытаясь спасти те, что у меня еще остались, я поворачиваюсь к нему спиной и натягиваю белый комбинезон. Закрывшись до плеч, застегиваю молнию и оставляю капюшон и маску болтаться за спиной. Затем надеваю пару больших резиновых сапог поверх своих черных «конверсов», цвет которых маскирует грязь от многочисленных посещений мест преступлений на природе, а бренд – мою обычную склонность к «Луи Виттон» во всех формах, включая кроссовки. Закрыв и ноги, игнорирую рыжеволосого придурка и выхожу из квартиры, немедленно направившись к толпе.

Детектив Смит приветствует меня приказом:

– Капюшон – на голову, маску на лицо. И удачи.

Он отходит в сторону и освобождает мне путь к пластиковой завесе, отделяющей зону расследования от другой квартиры. Я снова начинаю двигаться, и в животе возникает скребущее чувство страха, которое всегда возникает перед тем, как я вижу мертвое тело – в те моменты, когда смерть шепчет мое имя. И так и происходит. Каждый день и каждую ночь. Кровь шумит у меня в ушах. По всему телу разливается адреналин. Останавливаюсь и натягиваю капюшон и маску. Еще несколько шагов, и я едва замечаю тот момент, когда прохожу сквозь прорезь в завесе или когда вижу пластиковые листы на полу, покрытые кровавыми следами, предупреждающими о том, что ждет меня собственно на месте убийства. Или даже полицейского у двери, который одними губами произносит «Удачи!», прежде чем жестом пропустить меня вперед.

Я вхожу в комнату, и под ногами у меня чавкает что-то жидкое. Затем все замедляется, и у меня формируется туннельное зрение. Мои ноги плюхают по красной луже – так много красного… Мой взгляд скользит мимо собственных ног в поисках тела, которого там нет, и останавливается на другом человеке в белом костюме, показывающем куда-то вверх. Смотрю на потолок, и у меня пересыхает в горле. Там закреплено тело, и оно не целое. Конечности отсоединены и вновь соединены в разных местах: ноги там, где должны быть руки… Кисти рук там, где должны быть ступни… Руки там, где должны быть ноги…

Мой взгляд вновь опускается на кровь, которая уже начинает сворачиваться вокруг моих сапог, и внезапно вся комната начинает кружиться, а желудок у меня закручивается узлом. Я бросаюсь к двери и выхожу так быстро, как только позволяет пластиковая занавеска, а затем поворачиваюсь и прислоняюсь к стене за ней. Колени у меня слабеют, и я опускаюсь еще ниже, стягивая маску, которая все еще на мне, и хватая ртом воздух; глаза закрываются сами собой.

– Вы как?

Моргаю и открываю глаза, чтобы увидеть мужчину, сидящего передо мной на корточках.

– Хорошо, – выдавливаю я. – Я в порядке. Сейчас пойду обратно.

– Все, кто входил, выходили точно такими же, – успокаивает он меня. – Обождите минутку, отдышитесь.

– Обожду. Спасибо.

– Я Рич, – представляется мужчина, одаривая меня улыбкой кукольного Кена, которая достигает его голубых глаз типичного красавчика. – Я здесь, если я вам понадоблюсь.

Он нянчится со мной. А я не нуждаюсь в том, чтобы со мной нянчились!

– Да пошел ты, – бросаю я, поднимаясь на ноги. – Мне не нужно отдыхиваться, и ты мне тоже не нужен!

Опять натягиваю маску и бросаюсь к двери.

И тут перед глазами пустота. Все становится просто черным пространством, пока я вдруг не оказываюсь в совсем другом воспоминании. Я в Хэмптоне. Я с ним в модном дорогом ресторане. Он смотрит на меня своими чертовыми карими глазами. Протягивает руку и касается моего лица, затем кладет ее мне на ногу…

Я была молода и глупа. Он был старше и даже близко не глуп. Отбрасываю это воспоминание и сразу же вновь оказываюсь на том пляже, в ту адскую ночь, и он тоже там…

Я вся дрожу, на ногах у меня кровь, кровь по всему телу.

– Иди в дом, – приказывает он. – Прими душ.

– Нет, – говорю я. – Нет, я…

Он хватает меня за руки.

– Иди, мля, в дом! Делай, как я говорю!

– Нет, черт возьми… Нет!

– Мисс Лав… Мисс Лав!

Моргаю и выпрямляюсь в кресле, понимая, что Техас перегнулась через соседнее сиденье и вцепилась мне в руку с совершенно подавленным видом.

– О боже… – бормочу я. – Я что, кричала?

– Да, – подтверждает Техас. – И довольно громко.

– Вот же млят! – выпаливаю я, а затем поднимаю руку. – В смысле, простите. Мы уже взлетаем?

– Мы уже садимся. Вы весь полет проспали. – Она бросает на меня неодобрительный взгляд и уходит.

Ерзаю в кресле, и папка падает на пол, рассыпав свое содержимое. Наклонившись, тянусь за ней, запихиваю все это добро обратно, и тут мое внимание привлекает фотография татуировки. Смотрю на нее и мысленно возвращаюсь к тому, как лежу на том пляже, а нападавший навалился на меня сверху – мой взгляд прикован к его руке с изображением Девы Марии, изо рта у которой течет кровь. Я так и не узнала, кто это был и почему он пришел за мной. Вместо этого просто сбежала. Но сейчас я не могу сбежать, да и не хочу в любом случае. Мне нужно поймать убийцу. Который, похоже, каким-то образом связан со мной и моим прошлым, причем связь тут далеко не одна.

Глава 3

Сразу после посадки в Нью-Йорке проверяю сообщения на своем телефоне, среди которых нахожу квитанцию об оплате и данные вертолетной службы, которую мне еще надо тут найти, чтобы добраться до Хэмптона. Директор Мерфи явно так и горит желанием потратить деньги на ее услуги, и чем больше я думаю об этом, тем больше меня беспокоит его готовность выложить шестьсот долларов, чтобы ускорить мое продвижение в Хэмптон. Что он знает такого, о чем мне не сказал? Набираю его номер, направляясь к выстроившимся в очередь такси, чтобы добраться до частного аэродрома, с которого мне предстоит улететь, и вызов сразу же переключается на голосовую почту. Поморщившись, сбрасываю звонок, забираюсь в такси и проматываю на экране оставшиеся сообщения, удаляя даже не одну, а целых три записи голосовой почты от Рича, – и делаю это без малейших угрызений совести. Он хороший парень, а вот у меня совершенно не выходит относиться к нему по-хорошему. Ричу нужно возненавидеть меня, а мне – приложить все усилия, чтобы это поскорей случилось. Почему, черт возьми, такого еще не произошло?

Час спустя я уже в вертолете, пролетаю над Лонг-Айлендом, и мои мысли возвращаются к той кровавой сцене в Эл-Эй, которая припомнилась мне в самолете. И я точно знаю, почему мой разум перенес меня туда. Воспоминание было не о том, как я пыталась сбежать от своего прошлого или что в тот день я нашла Рича – или, скорее, это он нашел меня. Это напомнило мне, как тот день привел меня к тому, что я нашла свою зону отстраненности – то место в своем сознании, куда я могу отступить и где кровь и смерть не являются чем-то реальным. Я называю его Иноземьем, и когда мысленно вхожу в этот мир, то совершенно ничего не чувствую. Я просто обрабатываю данные. Просто анализирую. Это здравомыслие. Это покой. Это выживание. И тогда в самолете мой разум подсказывал мне сделать Хэмптон частью этого моего Иноземья. Вообще-то забавная идея, учитывая, что место вроде Хэмптона – это Иноземье и само по себе. Альтернативная вселенная, где богатые и знаменитые живут своей великосветской жизнью и сторонятся тех, кто не соответствует давно предопределенным стандартам, которые известны, но никогда прилюдно не озвучиваются. Вселенная, которая некогда владела мной, контролировала меня. А я не могу допустить, чтобы это случилось вновь. Я могу выжить и обязательно выживу, превратив эту поездку в посещение одного из мест преступления в этом моем Иноземье, а не в возвращение домой.

Легче сказать, чем сделать, решаю я, когда мы приближаемся к деревне Уэйнскотт, пролетая над теперь уже темным силуэтом кладбища, где похоронена моя мать, и миллион воспоминаний – хороших и плохих – сразу же вспыхивают во мне. К тому времени, как пилот сажает нас на асфальт, я заставляю их подчиниться, но сейчас просто хочу поскорей избавиться от этой стрекозы и убраться из этого аэропорта. Выбираюсь из вертолета, хватаю маленькую сумку, которая по-прежнему со мной, и направляюсь по летному полю к выходу. Мой план состоит в том, чтобы взять напрокат машину и добраться до коттеджа в Саг-Харборе, который я забронировала на ночь. Как только я окажусь там, не рискуя попасть на линию огня моей семьи, то постараюсь скрыть этот вечер от всех, кто причастен к этому делу, как и планировала поступить до того, как директор Мерфи объявил о моем визите. Сообщу местным официальным лицам, что я уже здесь, что я устала и увижусь с ними завтра. А сама проведу кое-какие исследования, пока на меня никто по-настоящему не обратил внимания.

Этот отличный план проваливается буквально через два шага за порог терминала, когда я нахожу взглядом долговязого худощавого патрульного, держащего табличку с моим именем. И поскольку территориальный инстинкт местного начальника полиции мне хорошо известен, то я расцениваю подобную встречу не как распростертые объятия, а скорее как попытку с ходу установить контроль надо мной.

Подойдя к мужчине, останавливаюсь перед ним.

– Это я, – говорю я. – Я Лайла. А вы кто?

– Офицер Роджерс. Ширли Роджерс.

Недоуменно моргаю.

– Вас зовут Ширли?

– Да, мэм. Назвали в честь отца. Он был героем одиннадцатого сентября.

– О! – отзываюсь я. – Это явно делает Ширли на редкость уникальным именем. Поблагодарите своего отца за службу.

– Его давно уже нет в живых, – неловко бормочет он.

– Ну что ж, тогда спасибо вам и вашей семье за его службу, – повторяю я. – И передайте своему шефу, что я здесь во плоти и что утром с ним увижусь.

Направляюсь к киоску прокатной фирмы.

– Мисс Лав… Подождите. Пожалуйста.

Парень догоняет меня в тот самый момент, когда звонит мой сотовый. Тянусь за телефоном, пока он по-прежнему делает попытки пообщаться со мной – которые, как пока что не понимает, обречены на полный провал.

– Мисс Лав…

– Я беру напрокат машину, – говорю я, перебивая его, достаю из сумки телефон и вижу на нем номер Мерфи. – Меня не нужно подвозить.

Подхожу к стойке проката автомобилей.

– Лайла Лав, – говорю я, отвечая на звонок без всяких «алло», после чего добавляю: – Я в аэропорту.

Кладу свое удостоверение на стойку перед высокой темноволосой женщиной, которая, к счастью, мне незнакома, хотя в восточной части Хэмптона я знаю почти всех.

– Хорошо, – одобрительно отзывается Мерфи, – потому что вас ждет подарочек. Мертвое тело, подходящее под почерк нашего убийцы.

– Что? – отзываюсь я, принимая бланк от служащей, которую вроде ничуть не волнует мой разговор с кем-то помимо нее. – Вы уверены?

– Только что получил сообщение от шефа местной полиции, который сейчас в Саутгемптоне на какой-то встрече. Кстати, он прислал за вами человека.

– Он здесь, – говорю я, уже мысленно переключаясь на услышанную новость. – Что вы рассказали местным о моем расследовании?

– Вы хотите сказать, вашему брату?

Подколол-таки, гад…

– Да, – говорю я. – Ему.

– Когда стало ясно, что сами вы ему ничего не сказали, я не стал вдаваться в подробности. Он считает, что здесь есть некая связь с серией убийств, которые вы расследуете. Остальное я оставляю вам, но мне нужно быть в курсе того тона, которого вы придерживаетесь.

– Понято.

– И не знаю, как вы, но лично я нахожу странным, что этот труп появляется именно тогда, когда вы уже там.

– Да, – говорю я, уже думая о том же. – Не могу с этим не согласиться.

– Либо кто-то оставил вам подарок, – добавляет Мерфи, – либо кто-то знал о вашем приезде и в экстренном порядке подчистил концы. В таком случае у этого человека есть доступ к вашему ближайшему окружению, будь то профессиональному или личному. И в любом случае общий знаменатель – это вы. Кто-то явно счел вас угрозой. О чем вы умолчали, агент Лав?

– Ни о чем, – отвечаю я, и это чистая правда – по крайней мере, в связи с этим делом и моей работой, насколько мне известно. – Но я попробую выяснить, кто это может быть.

– Выясните, – приказывает Мерфи. – И будьте начеку.

И заканчивает разговор.

Вновь уделяю внимание женщине за стойкой, а потом поворачиваюсь и выхожу из очереди, только чтобы вновь увидеть поджидающего меня Ширли.

– Почему вы ничего не сказали мне про труп?

– Я пытался.

– В следующий раз пытайтесь активней. Какой адрес?

– Монток, – говорит он.

– Мне нужен точный адрес.

Он достает из кармана телефон и называет улицу и почтовый индекс.

– Кому принадлежит дом и кто в нем живет? – спрашиваю я, зная, что в этом районе много сезонной аренды.

– Я не знаю.

– Выясните, – велю я, после чего указываю на его мобильник. – Забейте мой номер в список контактов и напишите мне, когда узнаете.

Ширли выполняет мое приказание, и я демонстрирую ему ключ от прокатной машины.

– Встретимся на месте преступления.

Разворачиваюсь и иду к выходу, низко опустив голову, чтобы избежать случайных встреч, которые слишком легко случаются в аэропорту, обслуживающем богатых уродов, въезжающих в этот город и выезжающих из него. Прямо сейчас мне нужно подумать. Кто знал, что я приеду? Какая тут связь с этой татуировкой и теми убийствами? Я в опасности? Мой ответ – решительное «да». Выхожу в сияние уличных фонарей и беззвездную, безлунную ночь, нахожу дорогу к парковке, где разыскиваю свою самую обычную и ничем не примечательную белую машину, и этот утвердительный ответ, который я только что дала себе, по-прежнему не выходит у меня из головы.

Именно поэтому, не теряя времени, бросаю сумку в багажник и расстегиваю ее. Вынимаю из нее наплечную кобуру и надеваю поверх простой черной футболки, которая хорошо сочетается с моими простыми черными джинсами, дополненными черными же «конверсами». Вкладываю в кобуру свой табельный пистолет, «Глок‑23», стандартное оружие ФБР, иначе известное как «мой лучший друг в этом мире», отправляя тем самым недвусмысленное послание тем, кто сейчас может наблюдать за мной или даже специально явился по мою душу. Пусть знают, что со мной на борту есть один мой добрый приятель, который хорошо умеет проделывать дырки во всяких мерзавцах.

Едва успеваю устроиться в машине, как звякает мой телефон. Сообщение от Ширли: Домовладение арендует Синтия Райт. Владелец – Кейн Мендес.

То есть дьявол – или принц – Хэмптона, в зависимости от того, с кем разговариваешь. А поскольку разговариваю я сама с собой, то дьявол.

* * *

Выезжаю на прокатной машине из аэропорта на шоссе, направляясь в сторону Монтока – популярного места пляжного отдыха среди туристов и места жительства многих местных обитателей. Не проходит и пяти минут, как в моем зеркале заднего вида возникает патрульная машина Ширли. Не обращаю на него внимания, сосредоточившись на открывшемся мне повороте событий. В памяти всплывают слова Мерфи касательно того, что убийство, которое я собираюсь расследовать, является либо подарком мне по случаю возвращения в родные края, либо, по крайней мере, реакцией на мой визит. Но вот чего Мерфи не знает, так это что я никому и словом не обмолвилась о своем приезде. Единственные предупреждения о моем прибытии были даны им самим, и, скорее всего, через правоохранительные органы. Воздерживаюсь от очевидного предположения, что кто-то из наших нечист на руку. О своем ожидаемом приезде я не объявила не без причины: я местная жительница старой закалки, дочь того, кого в этих краях некоторые могли бы назвать венценосной особой. Весть о моем визите распространится подобно лесному пожару и достигнет самых дальних горизонтов, причем очень быстро, – мысль, которая и помимо убийств способна дать мне много пищи для ума до самого конца поездки.

Тридцать минут спустя голова у меня полным-полна воспоминаний, без которых я вполне могла бы обойтись, и все они напоминают мне, почему я никогда не провожу отпуск в Хэмптоне. Как раз поэтому я и рада наконец подъехать к месту преступления – белому, обшитому деревянными панелями коттеджу на полоске пляжа, в радиусе пары миль от которого разбросано еще с полдюжины подобных домов, все задами обращены к воде. Паркуюсь на первом же свободном месте за вереницей машин с опознавательными знаками и без них. К тому времени, как подхожу к багажнику, перекидываю через грудь ремень сумки для осмотра места преступления, чтобы она покоилась на бедре, и вешаю на шею служебный значок на шнурке, Ширли уже паркуется позади меня. Раздраженная его присутствием, хотя и сама предложила встретиться со мною здесь, закрываю багажник и игнорирую его по одной-единственной причине: я достаточно хорошо знаю шефа местной полиции, чтобы поспорить на все свое наследство, которое сейчас гниет в банке, что Ширли приставлен ко мне в качестве няньки. Другими словами, шеф позаботился о том, чтобы бедняга получил хорошую, крепкую порку, которой тот наверняка не заслуживает. Но я все равно собираюсь задать ее ему, чтобы он от меня отвязался и не отсвечивал.

Направляюсь к желтой ленте, где на страже стоит Нед, один из давних местных патрульных, который все еще выглядит высоким и подтянутым, несмотря на седеющие волосы.

– Лайла Лав! – приветствует он меня. – Как дела, малышка?

– Я уже не такая маленькая, Нед, – отзываюсь я, подныривая под ленту.

– Я знаю тебя еще с пеленок. Для меня ты всегда была малышкой, вот почему мне невыносимо видеть тебя сейчас здесь, в самой гуще убийства. Хотя, думаю, это у тебя в крови, с твоей семейной историей и всем прочим.

– Верно, – говорю я, и слова «у тебя в крови» пронизывают меня насквозь сразу по десятку причин, которые он все равно не поймет; губы у меня сжимаются в знак неохотного согласия. – Да. Полагаю, это так. Мне лучше зайти в дом.

Показываю ему спину и двигаюсь дальше по тротуару, твердо зная лишь одно: если б я тогда осталась здесь, то никогда не пережила бы того «убийства», которое у меня якобы в крови.

Подхожу к крыльцу и показываю свое удостоверение незнакомому мужчине в форме. Года три назад такое было бы для меня в этих краях в новинку, хотя отныне, надеюсь, ничего диковинного в этом нет. Туризм заметно увеличил население городков и деревушек, известных как Хэмптон, и, пожалуй, сейчас я скорее камешек в пруду, чем скала на береговой линии. Остается только на это надеяться.

Поднявшись по ступенькам, вхожу в дом и останавливаюсь в дверях, чтобы мысленно каталогизировать все, что вижу. Это большое помещение вроде гостиной открытой планировки с полудюжиной мужчин в различной униформе, занимающихся расследованием. Следов борьбы нет. Никаких раскиданных по полу пятен или луж крови, через которые пришлось бы пробираться. Однако на кофейном столике лежит обнаженное женское тело, резко выделяясь на белом кафельном полу среди коричневой кожаной мебели.

Не теряя времени, сразу иду туда и подступаю к столу рядом с телом. Бет Смит, судмедэксперт, одна из многих, работающих в главном офисе в Хэмпстеде, стоит на коленях, ее светлые волосы убраны с лица. Но я сосредотачиваю внимание не на ней, а на пулевом отверстии между глазами жертвы и ее рыжих волосах и веснушках, которые теперь добавляют различий четырем нашим жертвам. Отныне у нас двое мужчин и две женщины. Один мексиканец, трое белых.

– На теле есть какие-нибудь татуировки? – спрашиваю я, доставая из сумки на бедре пару перчаток и натягивая их.

Бет поднимает на меня взгляд, на миг остающийся пустым – ее внимание все еще явно приковано к месту преступления, пока на лице у нее не отражается узнавание.

– Лайла Лав… – произносит она, едва заметно улыбнувшись. – Днем агент ФБР. По ночам стриптизерша.

Смеюсь над тем, что она использует мой собственный отработанный воинственный ответ тем, кто любит подшутить надо мной, и присаживаюсь на корточки на уровне ее глаз.

– Бет Смит, – говорю я. – Днем великий судмедэксперт, а по ночам…

– По ночам одна, – заканчивает она. – Возня с мертвыми телами – не лучший способ знакомиться с мужиками. И в ответ на твой вопрос: никаких татуировок – по крайней мере, пока что я их не обнаружила. – Бет прищуривается, глядя на меня. – Почему тебя привлекли? Чего я не знаю?

– Я дам тебе знать, когда сама это выясню, – обещаю я, припомнив, как директор Мерфи понукал меня взять вертолет и прибыть сюда как можно скорее, что подводит меня к одному очень важному вопросу. – Можешь назвать время смерти?

– Официально пишу шесть часов вечера, то есть три часа назад.

– Среди бела дня, – отмечаю я. – Есть какие-нибудь признаки борьбы?

– Никаких, – уверенно отвечает Бет. – Убийство было чистым и быстрым. – Она указывает на пулевое отверстие между глаз жертвы. – Всего одна пуля. Вот она жива, а уже через секунду ее просто не стало.

– Она была обнажена, когда ее убили, или раздета после?

– Судя по состоянию и положению тела, раздета до убийства, – отвечает Бет.

– Ее одежду нашли?

– Насколько я понимаю, сейчас ее ищет сержант Ривера.

– Эдди Ривера? – уточняю я, чертовски желая, чтобы мне не приходилось этого делать. – Он теперь сержант?

– И ежедневно напоминает нам об этом вот уже около трех месяцев.

– Еще бы, – сухо отвечаю я. – И он ведет это дело?

– Да. Он.

При звуке знакомого мужского голоса стискиваю зубы, поворачиваюсь на каблуках и встаю лицом к мужчине, о котором идет речь. Его каштановые волосы коротко подстрижены, коричневый костюм тщательно выглажен – симптом его занудной педантичности, которая хоть и уместна при исполнении им служебных обязанностей, но в остальное время превращает его в напыщенную занозу в заднице.

– Поздравляю с повышением до сержанта, – приветствую я его. – Могла бы сказать, что рада за тебя, но ты был самодовольным ослом и до повышения. А сейчас ты, наверное, и вовсе невыносимо самодовольный осел.

– Да, так и есть, – соглашается Эдди, и в его голубых глазах загорается вызов, как это частенько бывало на многочисленных семейных обедах, на которые его приглашал мой отец. – Но тебе ведь нравятся самодовольные ослы, так что мне повезло.

– Верно, – сухо говорю я, и поскольку давно обучилась тому, что лучшая оборона – это нападение, наношу встречный удар: – Приятно видеть, что твое мнение о себе за все эти годы ничуть не пострадало.

А потом, не имея желания играть в словесное домино с мужчиной, у которого всегда было нездоровое желание одновременно и трахнуть меня, и стать вторым сыном, которого у моего отца никогда не было, двигаюсь дальше:

– Ты уже нашел одежду убитой?

Его губы сжимаются.

– Почему ФБР на моем месте преступления задает какие-то вопросы?

«Потому что мы собираемся поменять юрисдикцию, мудак», – думаю я, но вместо этого говорю:

– Спроси у своего шефа. Это он потребовал моего присутствия. Так нашли одежду?

– Нет.

– Установили личность жертвы?

– Ее зовут Синтия Райт. Двадцать восемь лет. Юрист по профессии. Арендовала этот дом шесть месяцев назад и работала на своего домовладельца.

– Кейна Мендеса, – добавляю я.

– Да, – подтверждает Эдди. – Кейна Мендеса.

– Простите, – окликает нас с порога кто-то из патрульных, привлекая наше внимание, прежде чем добавить: – Приехал Кейн Мендес, хочет вас видеть.

При этих словах по телу у меня прокатывается волна адреналина.

– Естественно, хочет, – отвечает Ривера. – Передай ему, что я сейчас подойду.

– Простите, сержант. Он хочет поговорить с агентом Лав.

Ривера приподнимает бровь, глядя на меня.

– Он хочет поговорить с тобой… Почему меня это не удивляет?

– Уверена, что тебя мало что удивляет, – сухо отзываюсь я, сохраняя внешнее хладнокровие, в то время как сердце готово выпрыгнуть у меня из груди. – Есть ли что-то, что мне следует знать, прежде чем я поговорю с ним?

– Не трахайся с ним и не ставь под угрозу мое дело, иначе я заберу твой значок.

Эдди поворачивается и уходит.

Господи, до чего же я люблю возвращаться домой! В кавычках, естественно. Пожалуй, мне стоит изменить стратегию. И вместо того, чтобы ждать счастливых воссоединений до завтра, поиметь их полной ложкой уже сегодня вечером. Направляюсь к двери и выхожу на пронизывающий океанский ветер, который сейчас такой же холодный, каким будет и предстоящая встреча, если я правильно к ней подойду. Спускаюсь по ступенькам и уже добираюсь до тротуара, когда ко мне подваливает Ширли, подстраиваясь под мой шаг.

– Что вы тут делаете, офицер Роджерс, в моем личном пространстве?

– Шеф сказал…

Останавливаюсь и поворачиваюсь к нему.

– Мой брат сказал, – поправляю я.

– Он мой босс, агент Лав. Я просто делаю то, что мне приказано.

– И что же именно?

Лицо у него краснеет, и меня охватывает раздражение, но только не на него. А на саму себя. Я без того знаю, каковы были приказы. Застываю на месте, тяну время, прячась от этого Кейна-чертова-Мендеса. Офицер Роджерс что-то бормочет мне, и я отключаюсь, подавляя прилив адреналина, разливающегося по всему телу, и заставляя себя успокоиться. Снова начинаю двигаться.

Офицер Роджерс уже не спешит присоединиться ко мне, но я отдаю ему должное за то, что у него хватило смелости придерживаться прежнего курса, несмотря на мое очевидное неудовольствие. У него и вправду есть приказы. У него и вправду есть работа, которую нужно выполнять. Точно так же, как у меня есть нога, которой я могу отвесить поджопник, и эта жопа должна по праву принадлежать моему брату, а не ему. Однако в этом маленьком отвлекающем маневре, который я организовала, есть и хорошая сторона. В процессе я отвесила поджопник самой себе, нашла свою зону комфорта и приготовилась к игре в кошки-мышки, которую наверняка попытается затеять Кейн Мендес. И я не буду в ней кошкой, если он добьется своего.

Приближаясь к концу тротуара, бросаю взгляд на офицера Роджерса.

– Где Мендес? – спрашиваю я.

– Припарковался на дороге напротив вашей машины.

– Оставайтесь здесь, – приказываю я и не жду, пока он подчинится. Иду дальше, и, к его чести, у него хватает здравого смысла прислушаться. Роджерс остается позади, хотя здравый смысл подсказывает мне, что я должна была всеми силами оставаться в Лос-Анджелесе и даже приветствовать попытки Риверы отодвинуть меня в сторонку. Но меня сдерживает слишком уж много связей, секрет, который я должна сохранять в тайне, и эти убийства, которые я не могу игнорировать. И одна из таких связей – это Кейн Мендес.

Глава 4

Готовая наконец разделаться с той частью возвращения в родные края, которую представляет собой Кейн, иду вдоль вереницы из четырех машин у тротуара, моя – пятая. Пробираюсь между передним бампером своей и задней частью какого-то пикапа и останавливаюсь как вкопанная, когда вижу Кейна. Как и ожидалось, он припарковал свой спортивный черный «Мерседес» на противоположной стороне дороги, прямо напротив моей прокатной тачки, давая мне понять, что знает, что это моя. Меня он еще не видит, а я наблюдаю за ним, оцениваю его и любуюсь его костюмом – серым, сшитым на заказ и идеально облегающим его длинное мускулистое тело. Кейн присел на капот своего «Мерседеса», скрестив руки на широкой груди и закинув ногу на ногу. Невозмутимо. Небрежно. Вроде как расслабленно, но в нем все равно есть что-то от хищника. От зверя, ожидающего кормежки – ожидающего меня. По крайней мере, так он думает. Моя же задача сейчас в том, чтобы он понял: миска пуста.

Его внимание переключается в мою сторону, как будто Кейн чувствует, что я наблюдаю за ним, и в этот момент словно что-то бьет меня прямо в грудь – знакомое осознание присутствия этого человека, которое я не хочу ощущать. Волна эмоций накрывает меня с головой – эмоций, которые я отказываюсь назвать и яростно отвергаю. Кейн – это большой стакан яда, который я уже проглотила, ощутив все последствия. Я не настолько глупа, чтобы выпить хоть немного еще. И пока я стою столбом и смотрю на него – это миг, который он способен прочитать миллионом способов и который я не могу позволить ему прочитать.

Иду дальше, и его хорошо знакомые мне глаза – умные и такие темно-карие, что кажутся почти черными – следят за каждым моим шагом. Кейн наблюдает за мной так, как всегда наблюдал за мной – так, как он наблюдает за всеми. Как будто только они и имеют значение. Как будто его больше ничего не волнует. Это способ, которым он соблазняет людей. Это способ, которым он уничтожает людей, но каждый, кто разрушает, в конечном итоге и сам будет уничтожен, что и доказало убийство его отца. Иду не быстро. Двигаюсь не спеша, размеренно, просчитывая каждый шаг и не позволяя себе испытывать никаких чувств. Наконец останавливаюсь перед ним – достаточно близко, чтобы показать, что он ничем меня не страшит, но и достаточно далеко, чтобы оставаться вне его досягаемости – чтобы убедиться, что он не прикоснется ко мне.

Ожидаю, что Кейн оттолкнется от машины, нависнет надо мной и попытается с ходу надавить на меня, но он этого не делает.

– Агент Лав… – приветствует он меня. Голос его звучит утонченно и изысканно, характерный акцент едва уловим. – Все еще занимаешься убийствами, как я погляжу.

– Я слышала, что то же самое можно сказать и про тебя.

– Если ты намекаешь, что я сын своего отца, – говорит Кейн, – то тебе лучше остальных известно, что это совсем не так.

– Разве?

– Я не в большей степени он, чем ты – твой отец.

– Почему ты здесь, Кейн?

– Сама знаешь почему.

– Потому что убитая женщина – это твой арендатор и служащая, – заявляю я.

– Я здесь не поэтому.

Он здесь ради меня. Делаю вид, что это не так.

– Что ты можешь рассказать мне о…

– Ничего, – перебивает меня Кейн. – Я с ней незнаком. Управлением моей недвижимостью занимается мой лизинговый агент.

– Она – сотрудница юридического отдела твоей компании.

– С которой я никогда не встречался.

– Ты ведь знаешь – я выясню, если ты лжешь.

Губы у него изгибаются в легкой улыбке.

– Конечно же выясните, агент Лав, но я никогда не лгал вам. И не собираюсь начинать сейчас.

– Ты просто не говоришь мне того, чего не хочешь, чтобы я знала.

Эта отсылка к прошлому – к моей тайне, нашей тайне — вырывается у меня прежде, чем я успеваю остановить себя, и я сглатываю сухой комок в горле.

Кейн, конечно, тоже это понимает, и глаза у него сужаются, темнеют.

– Просто задай вопрос, если хочешь получить ответ, Лайла.

Лайла. Не «агент Лав», а Лайла. И сейчас мы опять говорим о прошлом, а не о настоящем, и это следует прекратить. Прямо сейчас. Немедленно.

– Как ты узнал, что нужно сегодня сюда приехать?

– Как я узнал, что ты здесь, или как я узнал, что произошло убийство?

– И то и другое.

– Полиция связалась с моим агентом по недвижимости, который позвонил мне и сообщил про убийство, – объясняет он. – И я всегда знаю, где ты.

– Это уже что-то извращенное, Кейн.

– Извращенное? – Он смеется. – А ты умеешь подбирать слова, Лайла.

Кейн делает паузу, и настроение у него меняется, мрачнеет, а в лице появляется что-то, чего я не могу прочесть, прежде чем он говорит:

– Тебе в этих краях самое место, Лайла Лав. Тебя тут слишком уж долго не было.

– Нечего мне здесь делать.

– Разве?

– Да. И закончим об этом. Прямо сейчас мне требуется раскрыть убийство, Кейн. Мне нужны контакты твоего агента по недвижимости.

Он лезет в карман и достает визитку, которую поднимает над головой, а затем протягивает мне. Я смотрю на нее, понимая, что если возьму, то Кейн прикоснется ко мне.

– Я не кусаюсь, пока ты меня об этом сама не попросишь, красавица. Ты же знаешь.

Тянусь к нему и хватаю визитку, но он ловит меня за руку, и по ней словно прокатывается электрический разряд; однако его слова и его глаза, нацеленные в мои, – вот что удерживает меня, а не рука.

– Я все уладил. Забудь.

Он отпускает меня, и я опускаю взгляд, засовывая карточку в карман, – рука у меня дрожит, хотя руки у меня, блин, вообще никогда не дрожат.

– Где ты был сегодня днем?

– У себя офисе.

– Что, я полагаю, может подтвердить половина твоего персонала.

– И камера наблюдения.

– Ну конечно… Еще камера. Не уезжай из города, пока мы тебя должным образом не опросим.

– Ты же здесь. Так что никуда я не уеду.

Заставляю себя посмотреть на него.

– Я еще позвоню.

Отворачиваюсь и отхожу от него, чувствуя на себе тяжесть его взгляда, и как раз в тот момент, когда собираюсь вновь скрыться между машинами, он кричит:

– А попка у тебя по-прежнему классная!

Складываю руки за спиной и показываю ему средний палец. Кейн смеется негромким, глубоким, дразнящим смехом, который затихает на ветру, хотя сам он отказывается исчезнуть из моей жизни. Я ускоряю шаг, создавая столь желанное расстояние между ним и мной, и обнаруживаю, что возле ворот меня поджидает Ширли. Игнорируя его в надежде избежать разговора, прохожу мимо, ступаю на тротуар и направляюсь к крыльцу.

– Я слышал, вы раньше встречались с ним, – говорит Ширли, пристраиваясь рядом. – И вас называли Мэрилин и Пачино – в смысле, потому что Кейн родился в криминальной семье, а ваша мать была известной актрисой, которая когда-то играла Мэрилин Монро и была замужем за мэром. А потом ваша мать погибла, и…

– Вспоминать о моей покойной матери – это очень дурной тон, – говорю я, останавливаясь, чтобы посмотреть ему в глаза. Лицо у него краснеет в ответ, но мой урок ему еще не закончен. – И поскольку ты, похоже, наслушался сплетен обо мне, то позволь мне просто выдать все до конца. Ты в курсе, что я спала еще и с Киану Ривзом?

– Правда? Это был Киану из «Матрицы» или Киану постарше, из «Джона Уика»?

У меня никогда нет времени смотреть фильмы, и я понятия не имею, что он имеет в виду под «Джоном Уиком» [6], так что просто со всем соглашаюсь.

– С обоими, – говорю я, – но версия Джона Уика была постарше. Мудрее. Лучше в постели.

Ширли поднимает руки.

– Пожалуй, это больше, чем мне следует знать.

– Ты прав. Вот именно. Вот к чему я и клоню. Черт возьми, Ширли… Ты ведь не отсюда, не так ли?

Он бледнеет, явно совершенно сбитый с толку.

– Нет. Из Коннектикута. А как вы узнали?

– Потому что сплетнями кормятся только пришлые. И если ты веришь, что я спала с Киану Ривзом или Кейном Мендесом, не подкрепляя это ничем, кроме чьих-то слов, то так и будешь до скончания веков ходить в няньках.

Поворачиваюсь к нему спиной и поднимаюсь по ступенькам обратно в дом. Ривера ждет меня в дверном проеме, опершись одним плечом о косяк – один его надраенный ботинок перекинут через другой, глаза холодные и расчетливые.

– Что ты выяснила?

– Ничего. Ни черта. – Пытаюсь обойти его.

Он подступает ко мне.

– Я тебе не верю.

Эдди совсем близко, и его пряный одеколон, неуместный на месте преступления, которым он явно злоупотребил, раздражает мне ноздри.

– Отойди, Ривера.

– Ты здесь закончила.

– На каком основании?

Тикают секунды, и в его глазах сверкает смесь ненависти и вожделения, которая хотя мне и знакома, но никогда не становится терпимой.

– На каком основании, сержант Ривера? – повторяю я.

– Конфликта интересов.

– Какого еще конфликта интересов? – нажимаю я.

– Мендес.

– Здесь нет никакого конфликта интересов с Мендесом.

– Мы оба знаем, что это не так. Я хочу, чтобы тебя отстранили от моего дела.

Думаю о том, с какой срочностью Мерфи доставил меня сюда.

– А если ФБР заявит о своей юрисдикции?

– Даже если это произойдет, то ты не будешь агентом, ответственным за это дело. Я позабочусь об этом. Я уже сказал тебе. Я хочу, чтобы тебя отстранили от моего дела.

Вприщур смотрю на него, и моя первая мысль – вся эта ситуация вовсе не такая, какой кажется. Чрезмерная реакция Риверы выглядит столь же деланой, как и моя конфронтация с патрульным Роджерсом с целью избежать его встречи с Кейном Мендесом.

– Ты меня услышала? – требовательно вопрошает Эдди. – Я хочу, чтобы ты отстранилась от моего дела. Когда твой директор узнает, что ты трахалась с Мендесом…

– Я услышала тебя, – говорю я. – Ты хочешь, чтобы я отстранилась от твоего дела.

«Пожалуй, слишком уж хочешь», – думаю я, прежде чем добавить:

– Оставим это на усмотрение руководства.

Поворачиваюсь и уже делаю шаг, но никуда не иду. Кейн прав. Мне здесь и вправду самое место – по крайней мере, сейчас и до тех пор, пока я не выясню, какое отношение все это имеет ко мне, прежде чем кто-то другой успеет это сделать.

* * *

Забираюсь в свою прокатную машину и набираю номер директора Мерфи, который на сей раз отвечает на звонок.

– Что можете сообщить, агент Лав?

– Тот же почерк, другой штат. – Не даю ему времени расспросить про подробности. – Как вы узнали, что мне нужно быть здесь именно сегодня вечером? Как вы предсказали убийство?

– Это явилось для меня полной неожиданностью.

– Но вы же хотели, чтобы я оказалась здесь именно сегодня, и как можно раньше.

– Чистое совпадение. Ничего больше. Я не собирался ни во что вас втягивать.

– Но я уже втянута. Я-то уже здесь.

– И хорошо подготовлены для проведения быстрого и тщательного расследования.

– У меня своя история с Кейном Мендесом.

– Что делает вас идеальным кандидатом на то, чтобы проникнуть ему в голову.

– Зачем мне проникать ему в голову?

– Он связан с этим. Сегодняшний вечер ясно это показывает.

– Я вам этого не говорила. Откуда вам знать, что он как-то во всем этом замешан?

– Я видел адрес места преступления. И знаю, что Мендес – владелец этого дома.

– Но это не делает его ответственным за убийство.

– Согласен, но любой другой, работающий над этим делом, предположил бы, что это так, – из-за того, что Мендес собой представляет, а мне не нравится очевидное в качестве ответа на что бы то ни было.

– Вы что, защищаете Кейна Мендеса? Он – это часть политики, о которой вы постоянно упоминаете?

– На нас регулярно давят, требуя закрыть какие-то дела и успокоить общественность, но это не всегда означает раскрытие дела.

– Вы хотите сказать, когда требуется просто какой-нибудь козел отпущения.

– Верно. А я не создаю козлов отпущения.

– Но Кейн Мендес не из тех, на кого легко свалить все грехи.

– Вы правы, – говорит Мерфи, – не из тех. Но когда выглядишь непобедимым, то становишься проблемой.

Хмурюсь.

– Я и вправду не понимаю, что здесь происходит.

– Просто поймайте мне убийцу, агент Лав.

– Поймаю, – заверяю его я. – Хотя вам следует знать, что Ривера хочет отстранить меня от дела. С ним будут проблемы, но я с ними справлюсь.

– Если вам нужно, чтобы я…

– Нет. Это просто к вашему сведению.

– Принято. Завтра не забудьте отчитаться.

Мерфи заканчивает разговор, и я уже завожу машину, но тут замираю, когда до меня доходят слова Кейна: «Я все уладил. Забудь».

Я вдруг начинаю сомневаться, говорил ли он о прошлом и моей тайне или же о настоящем и сегодняшнем убийстве.

* * *

Выезжаю на шоссе с одной-единственной мыслью: у моей тайны есть свои тайны. Именно эта мысль сейчас и направляет меня. Еду дальше и вместо арендованного онлайн коттеджа оказываюсь в гараже пляжного домика, который я унаследовала от своей матери – в то время как моему отцу тогда досталось то, что он называет усадьбой. Я никогда по-настоящему не понимала, зачем нам два дома всего в считаных милях друг от друга, но всегда подозревала, что моя мать держала этот домик, чтобы получить хоть немного столь необходимого личного пространства, свободного от отца. Хотя он, как правило, следовал за ней, так что не уверена, что от этого был хоть какой-то толк. Как бы там ни было, этот домик стал моим надежным укрытием с тех пор, как я бросила Корнелльский университет, чтобы оправиться от ее смерти. А позже стал и прибежищем на выходные, позволяя отдохнуть от городской суеты, когда я решила, что двух лет учебы на юридическом вполне достаточно, и поступила на службу в полицию Нью-Йорка.

А еще это то самое место.

Именно здесь тот мужчина с татуировкой напал на меня. Именно здесь произошел тот странный поворот, который я не могу объяснить. Что-то выходящее за пределы необходимой самообороны. Что-то, что теперь определяет, кто я такая. Или, может, определяет, кем я всегда была и в чем не смела признаться даже самой себе.

В любом случае, если человек из той ночи связан с этими убийствами – а я почти уверена, что это так, – то именно здесь я найду ответы и поймаю убийцу. А ты не поймаешь убийцу, скрываясь от него. Ты поймаешь его, узнав его поближе.

Заглушив двигатель, не даю себе времени прокручивать в голове прошлое. Открываю дверцу, подхватываю сумку, иду прямо ко входу, ввожу в систему сигнализации свой код, а затем набираю номер службы безопасности, называю им пароль и ставлю в известность, что дом обитаем. Зайдя на кухню, включаю свет, осветив выбеленные шкафчики, стягиваю через голову сумку и бросаю ее на гранитную стойку-островок. Пистолет оставляю в кобуре, но дом не осматриваю. Я даже не вижу его. По крайней мере, в данный момент. Прямо сейчас я не вижу перед собой ничего, кроме прошлого. Мне нужно встретиться со своими страхами лицом к лицу, и я иду по выложенному плиткой полу прямо во внутренний дворик, отодвигаю занавеску, чтобы открыть дверь, а затем выхожу наружу и закрываю ее за собой. С океана дует холодный ветерок, и желудок у меня сжимается. Но я делаю это. Иду на пляж. Иду к тому месту, где все это произошло. Начав идти, так и иду, не останавливаясь. А потом бегу. Бегу изо всех сил, пока не оказываюсь на том месте, где все случилось. Вдыхаю соленый морской воздух и раскидываю руки, подняв лицо к небу, – полная луна словно проливает свет на мою вину.

В голове у меня мелькают образы, но они отказываются обрести форму. Я опять в своем повторяющемся кошмаре, но я не сплю. Смотрю вниз, и у моих ног собирается лужа крови. Так много крови… Слишком много крови. Моргаю, и она исчезает. Теперь там только песок. Сажусь. Делаю глубокий вдох, а затем ложусь на спину, вытянув руки по бокам, – желая, чтобы память о прошлом вернулась ко мне. В ней я найду ответы, и теперь я понимаю: это то, что мне нужно. Настоящие ответы. Но ничего ко мне не приходит. Я лежу там, все лежу и лежу, и после всех тех раз, когда прошлое преследовало меня, теперь оно ускользает от меня. Не знаю, как долго я остаюсь там, но наконец заставляю себя сдаться. Встаю, вглядываясь в океан и ожидая, что он превратится в кровь, но океан просто разбивается о берег.

Поворачиваюсь к дому и уже делаю шаг, как вдруг резко останавливаюсь – у дома мелькает какая-то тень. По спине у меня пробегает противный холодок. И вот опять. Опять та же тень. Там кто-то есть. Сразу же вспоминаю, как лежала на этом самом песке с тем мужчиной, придавившим меня сверху, татуировку у него на руке. И как потом Кейн схватил меня за руки и сказал: «Я позабочусь об этом». И я позволила ему, не задавая никаких вопросов, пока не стало уже слишком поздно что-то менять. Потому что я была слабой в ту ночь, а он был сильным. Но я уже больше не слабая.

Выхватываю из кобуры пистолет и бегу к дому – ветер у меня в волосах и на лице, сердце гулко стучит в ушах, – и не останавливаюсь, пока не вижу кровь, забрызгавшую все стекло двери, выходящей во дворик, и какую-то записку, прилепленную посередине. Адреналин так и бурлит во мне, но сейчас я в своем Иноземье, так что пытаюсь сохранять хладнокровие. Подхожу к двери, открываю ее, взявшись за ручку через полу рубашки, а затем систематически обыскиваю дом до последнего дюйма. Когда наконец понимаю, что совсем одна, подхожу к своей сумке, натягиваю перчатки, а затем выхожу обратно на улицу и срываю записку с двери. Вернувшись в дом, запираю дверь, задергиваю жалюзи и внимательно изучаю записку. Наверху ее алфавит, наклеенный буквами из газеты, последняя буква «Я» в нем крест-накрест перечеркнута. В записке говорится:

Я – то ЯБЛОКО на ужин, после которого доктор не нужен. Но врач ничем не смог бы ему помочь, так ведь?

Я ЗНАЮ.

Глава 5

Держу записку рукой в перчатке, и мир вращается вокруг меня – ничего, кроме черно-белого пространства, то появляющегося, то исчезающего. Ни комнаты. Ни мыслей. Ни звуков. Проходят секунды, а может, и минуты, пока у меня не появляется первая связная мысль. Я слишком уж надолго свалилась в штопор, потеряла контроль над собой. А я не теряю контроль над собой. С некоторых пор. Моргаю и мысленно возвращаю себя к реальности, ощущая, как сердце бешено молотит в груди, как кровь стучит в ушах. И, блин, чувствую, как у меня подкашиваются колени, а рука, в которой я держу записку, дрожит.

Перечитываю ее еще раз, сосредоточившись на двух словах: «Я знаю». И кровь – или, скорее, то, что теперь уже больше похоже на какую-то краску, разбрызганную по раздвижной стеклянной двери – говорит мне, как в точности это следует понимать, на что ссылается этот человек. Еще кто-то, кроме нас с Кейном, был здесь той ночью. Кто-то, кто видел все – или видел достаточно, чтобы представлять собой опасность, и это знание потрясает меня до глубины души. Делаю медленный вдох, а затем с натугой выталкиваю воздух из тесной полости, которая, как я полагаю, все еще остается моей грудной клеткой. Повторяю это несколько раз. «Вот млятство…» По-моему, у меня впервые в жизни паническая атака. Сейчас. Здесь. Не посреди луж крови и не при осмотре мертвого тела, а от перспективы спалиться.

Стряхнув с себя слабость, на которую у меня нет времени, делаю еще один глубокий вдох и повторяю ту же пытку. Черт, у меня и впрямь гипервентиляция легких, а я не давала себе на это разрешения! Выпрямляю спину и быстро и резко втягиваю воздух, игнорируя боль. Напоминаю себе, что я не новичок в поимке всяких виновных уродов и это не первый раз, когда кто-то из них преследует меня. Однако это впервые, когда я сама этот виновный урод, но суть не в этом. То есть суть-то как раз в этом, но это к делу не относится. Блин, мне реально нужно срочно успокоиться! А то я уже опять начинаю мыслить как та стюардесса, Техас.

– Иноземье, Лайла… Это просто работа на месте преступления, Лайла… С личной стороной всей этой фигни разберешься потом, Лайла…

Крепко сжимаю зубы. Я, блин, разговариваю сама с собой! Я просто ненавижу людей, которые разговаривают сами с собой, – почти так же сильно, как и людей, которые совершают глупости. А еще терпеть не могу людей, которые совершают плохие поступки. И вот теперь я соответствую всем трем этим категориям… Особенно по части плохих поступков, иначе сейчас не жила бы под гнетом своей идиотской выходки, а моя семья не рисковала бы тем же. Однако нечего рассуждать об этом прямо сейчас. Прямо сейчас необходимо действовать. Необходимо принимать какие-то решения, иначе так и промаюсь до самого утра.

Пройдя через комнату, захожу на кухню, где нахожу на серой каменной стойке свою рабочую сумку, расстегиваю ее и достаю пластиковый пакетик для улик. Не удостоив записку даже взглядом, засовываю ее внутрь и запечатываю. Убийственную записку. Определение, вполне подходящее по причинам, о которых я не планировала сообщать никому, кроме Кейна, и все же кто-то знает. И этот кто-то знает меня, в то время как я не знаю его, а это опасно и совершенно неприемлемо. Но я выясню, кто за этим стоит, и как только это произойдет… Что ж, не знаю, как, блин, я поступлю, но со временем обязательно разберусь с этим.

Решив найти этого гада, перекидываю свою рабочую сумку через плечо, и мой взгляд падает на ключи. Тот факт, что я не помню, как положила их на стойку, уже сам по себе говорит о том, в каком душевном состоянии я находилась, когда вошла в дверь. Если я не найду способ по-настоящему отключиться от своих личных чувств, у моих проблем будут собственные проблемы. А когда у твоих проблем начинаются собственные проблемы, то ты либо честный человек, которого только что убили, либо преступник, которого только что поймали. Ни тот, ни другой вариант мне не нравятся.

Уже поворачиваюсь, но останавливаюсь. Мой взгляд возвращается к этим ключам, и по причинам, которые я не могу объяснить, мне неуютно оставлять их там. Хватаю их, на сей раз выхожу из кухни и прохожу через гостиную, хотя полностью отключаюсь от этой комнаты. Особенно от ее декора, напоминающего мне о моей матери и об эмоциях, которые она рождает во мне. Я не могу быть дочерью Лоры Лав прямо сейчас.

Продвигаясь дальше, сворачиваю направо и иду по коридору, который, если я дойду до конца, приведет меня в главную спальню, но, не доходя до нее, останавливаюсь перед тяжелой, словно в каком-нибудь древнем подземелье, арочной деревянной дверью, ведущей в кабинет под крышей, и вставляю ключ со своей связки в замок. Мгновение колеблюсь. Необходимость в этом ключе – логичное объяснение того, почему я не хотела оставлять ключи в кухне, но моя интуиция не удовлетворена подобным ответом. Стою там, не двигаясь и выжидающе прислушиваясь к звукам вокруг меня. Что полное безумие, поскольку я одна. Я в этом уже убедилась. Однако ощущение безумности происходящего столь же бесспорно, как и единственный звук, достигающий моих ушей, – тиканье напольных часов в спальне, семейной реликвии, передававшейся из поколения в поколение по материнской линии.

Тик.

Так.

Тик.

Так.

Поморщившись, поворачиваю ключ и открываю дверь, после чего включаю свет и начинаю подниматься по двум пролетам деревянной лестницы, пока не добираюсь до мансарды, которую мои родители давным-давно превратили в кабинет. Оказавшись наверху, вижу уходящие далеко ввысь наклонные потолки, в то время как стены, обшитые деревянными панелями в тон полу, старят пространство и уменьшают его. Быстро пересекаю комнату, которую моя мать называла берлогой, а отец – просто своей. То есть до тех пор, пока мать не умерла и эта мансарда не стала моей.

Останавливаюсь перед тяжелым дубовым письменным столом перед арочным окном, который занимает центральное место в комнате, и бросаю на него свою сумку. Собираюсь убрать в нее пакетик с запиской, но ловлю себя на том, что колеблюсь, и в конце концов решаю оставить его на виду.

– На виду? – передразниваю я вслух собственные мысли, по-прежнему невольно разговаривая сама с собой. – Какой-то призрак зацапает его и твои ключи, Лайла, или что? Потому что здесь больше никого нет.

И все же я способна распознать интуитивные намеки, когда получаю их, и давно перестала пытаться найти логику в том, откуда они берутся. Они просто приходят. Они требуют. Я к ним прислушиваюсь. Те несколько раз, когда я этого не делала, заканчивались катастрофически, хоть я и упорно пыталась отрицать собственную вину в этом. Еще одна катастрофа мне сейчас совсем ни к чему.

Обхожу стол, открываю верхний ящик и с некоторым облегчением кладу пакетик внутрь, сама не понимая, отчего так спешу проделать это. В любом случае дело сделано. Быстро подхожу к двери слева от лестницы, открываю ее и вхожу в гардеробную, погруженную в кромешную тьму. Шагнув вперед, нащупываю шнурок, свисающий с потолка, и дергаю за него. Почти мгновенно в глаза мне бьет свет, ослепляя меня, – напоминание о том, что я временно ввинтила в патрон сверхмощную лампочку из гаража, которая, похоже, два года спустя светит все так же ярко. Заменить ее руки не дошли, поскольку я и походы по магазинам сочетаемся не лучше, чем собачьи галеты и макароны с сыром быстрого приготовления, которые только и оставались у меня в буфете, когда я уезжала из Лос-Анджелеса.

Смаргивая плавающие перед глазами пятна, обвожу взглядом пространство: наклонный потолок над головой, старую униформу моего отца, оставшуюся со времен его работы начальником полиции, висящий рядом одинокий чехол с платьем, которое я надевала на одно из награждений моей матери… Воспоминания, мимо которых я прохожу – как в буквальном смысле, так и мысленно, – чтобы подобраться к деревянному сундуку, занимающему всю заднюю стену.

Опустившись перед ним на одно колено, берусь за серебристый висячий замок и поворачиваю кодовые колесики, пока дужка его со щелчком не отскакивает. Сняв замок, поднимаю крышку и сосредотачиваюсь на том, что сама называю своей «кондитерской»: доброй полудюжине пистолетов, запасе патронов и нескольких ножах. Все это добро отец явно не собирался оставлять здесь, но теперь они мои, и я их люблю. Это для меня и вправду что конфеты, и прямо сейчас они дарят мне небывалый душевный подъем, но я здесь не поэтому.

Схватив лежащий в углу черный футляр с набором для снятия отпечатков пальцев, встаю и направляюсь к двери, сосредоточенная на победе в войне, которую этот неизвестный пришелец только что развязал против меня. Эта миссия заставляет меня уже через минуту спуститься по лестнице и пройти через гостиную, и я не останавливаюсь, пока вновь не оказываюсь у раздвижно