Не волнуйтесь, барышня. Мне причиняли гораздо более сильную боль, и делали это люди совсем не такие красивые
Тем-то и хорош брак, что делает обязательными те вещи, в которых при других обстоятельствах следует исповедоваться как в грехах.
– Ты и в самом деле принадлежишь мне! – проревел он, вонзая пальцы мне в плечи, точно гвозди. – И ты моя жена, нравится тебе это или нет!
– Не нравится! Совсем не нравится! Это ничего не значит? Я согреваю твою постель, а тебе нет дела до того, о чем я думаю и что чувствую! Жена для тебя – просто дырка, в которую ты суешь свой член, когда тебе вздумается!
Ты кровь от крови моей и кость от кости моей,
Отдаю тебе свое тело, чтобы двое стали одним,
И дух отдаю тебе свой до конца моих дней.
Глядя сверху на собравшихся людей, которые мокли под дождем в ожидании приговора, я с кристальной ясностью вдруг поняла одну вещь. Как и многие другие, я с ужасом слушала сообщения, доходившие из послевоенной Германии, – о депортациях, массовых убийствах, о концлагерях и газовых камерах. И так же, как многие другие, во все времена задающие этот вопрос, я спрашивала себя: «Как могли люди допустить такое? Они должны были знать, они видели эшелоны, заборы, видели дым над лагерем. Как они могли оставаться в стороне?» Но теперь я поняла.
Ставкой сегодня был не выбор между жизнью и смертью. Покровительство Колума, скорее всего, защитило бы меня от физической расправы. Но руки мои, державшие фарфоровую ступку, сделались влажными и холодными при мысли о том, что я встану, одинокая и беспомощная, перед целой толпой местных жителей, солидных и уважаемых, жаждущих крови и расправы, дабы скрасить скуку повседневной жизни. Люди – это стадные животные, так уж повелось.
И зароет он первенца своего в основании дома, а младшего сына под воротами».
Но знать о чем-то и видеть собственными глазами — разные вещи.
И душу мою отдаю тебе в залог до конца моих дней.
– Что стряслось с бедной девочкой? – спросила она у Джейми. – Несчастный случай?
– Нет, она только вышла за меня замуж, – ответил Джейми. – Если вы склонны считать это несчастным случаем, воля ваша.
Прежде чем я отвечу тебе, Клэр, я сам хочу тебя кое о чем попросить, — медленно произнес он.
— О чем же?
— О честности.
Я слегка вздрогнула, когда он все с тем же серьезным выражением на лице наклонился ко мне, уперев руки в колени.
— Я знаю, Клэр, что есть вещи, о которых ты не хочешь говорить мне. Скорее даже не можешь говорить о них.
«Знал бы ты, насколько ты прав», — подумала я.
— Я никогда не стану принуждать тебя или настаивать на том, чтобы узнать о вещах, касающихся только тебя, — серьезно сказал он, посмотрел на свои руки и сжал ладони. — Есть вещи, которые я не могу рассказать тебе, по крайней мере пока. И не прошу тебя о том, чего ты не можешь мне дать. Прошу лишь об одном: пусть будет правдой то, что ты найдешь нужным сказать мне. И я обещаю тебе то же самое. Между нами сейчас ничего нет — кроме уважения, вероятно. И я думаю, что уважение дает место тайне, но не лжи. Ты согласна?
