И сверкают они завораживающе ярко, но еще ярче блестит скальпель, который Андрей Иванович хранит в карандашнице. Да, именно его я сейчас возьму, раздался внутри ее головы вкрадчивый, почти ласковый шепот, возьму и воткну вам в левый глаз, рядом с вот этой милой родинкой у вас под бровью, мне нравятся женщины с родинками на лице, это так естественно и уязвимо…
Говорят, однажды обитатели интерната вернутся. Случится это перед самым концом света, и они, дети будущего, придут не то спасти нас, не то — уничтожить окончательно.
Иди сюда, я дарую тебе покой, обещало оно. Глубоко под землей ты ничего не будешь видеть и слышать, я замажу твои воспаленные глаза влажной глиной, я заткну твои уши мягким мхом.
И только тут нянечка заметила, что глаза у директора льдисто-голубые, прозрачные, какие бывают у революционеров и мучеников. В этих глазах не было ничего, кроме лихорадочно сверкающего энтузиазма.
Рассказывали, что последний тамошний игумен видел людей насквозь, со всеми их мыслями, тайнами и судьбой. Поэтому он держал особый обет — открывал глаза только тогда, когда рядом никого не было, а все остальное время ходил с черной тряпицей на лице и в сопровождении поводырей из послушников. Может, искушения боялся, а может, просто устал заглядывать в одинаковые человечьи души, затянутые болью и стыдом, будто серой паутиной.
