Шустрый такой толстячок, все катался, как ртутная капелька, не давал толком себя разглядеть.
Ходили слухи, что это она каждому открывает, во сколько лет он умрет.
Она встала с дивана, вперив невидящий взгляд в какую-то запредельно далекую, но очень, наверное, важную точку.
И сверкают они завораживающе ярко, но еще ярче блестит скальпель, который Андрей Иванович хранит в карандашнице. Да, именно его я сейчас возьму, раздался внутри ее головы вкрадчивый, почти ласковый шепот, возьму и воткну вам в левый глаз, рядом с вот этой милой родинкой у вас под бровью, мне нравятся женщины с родинками на лице, это так естественно и уязвимо…
молитвами боги исчезали всеми забытые.
Расчерченный дорожками для плавания и усыпанный разноцветными шапочками купальщиков, он походил на циклопическую летающую тарелку, явившуюся с планеты, где жизнь так и не вышла на сушу, оставшись в соленом лоне океана. По вечерам он зыбился световыми столбами и издавал различимый больше нутром, чем ухом, вибрирующий шум, точно силился вновь взлететь и покинуть этот негостеприимный мир. Точно он знал, что существовать ему осталось недолго и скоро водяное чудо осушат, зароют и водрузят сверху нечто более привычное.
То самое, про которое у нас во дворе говорили: если кто услышит, как игумен под землей поет, — быть беде. Вот только никогда не уточняли, с кем ей быть.
И только тут нянечка заметила, что глаза у директора льдисто-голубые, прозрачные, какие бывают у революционеров и мучеников. В этих глазах не было ничего, кроме лихорадочно сверкающего энтузиазма.
Шустрый такой толстячок, все катался, как ртутная капелька, не давал толком себя разглядеть.
Говорят, однажды обитатели интерната вернутся. Случится это перед самым концом света, и они, дети будущего, придут не то спасти нас, не то — уничтожить окончательно.
