«Человек играет со спящим тигром до тех пор, пока полосатый не проснется»
(Книга отчуждения)
Ну, Малыш, давай! Можно!
Бей, кроши, ломай!
Хочешь, кулаком о стену так, чтоб горло болью перемкнуло? Или башкой с разбегу — пожалуйста!
Криком изойди так, чтоб только стон растекался по губам сухим да горячим — начинай, Малыш!
Теперь — можно.
Теперь все можно.
Да бес толку только.
Все равно ты — дурак.
Все равно ты — Малыш.
И чей это голос шепчет вкрадчиво: «Верь, Малыш, верь, — и в этом мире найдется что-нибудь для тебя…»
Маленький кусочек, крохотный уголок — для тебя.
Но в мутном трамвайном стекле отражается твое лицо и пустые сидения напротив.
И ничего не видно там, за окном. И единственное, что следит за тобой сейчас в этом мире — твое собственное отражение в мутном трамвайном стекле…
Начинай, Малыш… Можно.
Сегодня вечером Малыш ехал на вокзал с единственной целью -нарваться. Мощно нарваться. Мрачно нарваться. Капитально нарваться. Чтоб дух из тела вон запросился. Чтоб вся физиономия горела последствиями, а в заплывших глазах скулила побитая собачонка. Чтоб бродить по дому немым упреком и знать, что каждая ссадина на его, Малышевской, мордашке каленым железом печатает следы в сердце Сидора.
Вот так, Сидор, вот эдак… Гляди. Любуйся, что с твоим родным-кровным братом сотворили.
Распустился народ, Сидор! Обнаглел. Прямо плюют, понимаешь, на всю твою грозную репутацию!
А потом Малыш будет долго слоняться по району и намозолит глаза всем, до последнего — рас последнего.
Смотрите, Сидорова брата покалечили!
Осмелились! Посягнули! Преступили!
И хотя бы в одной отяжелевшей балде пробежит вдруг мышка-мыслишка по последней не заросшей извилине: «А он-то, покусившийся-то, Сидорова брата настукавший… того, живой…! И небо не рухнуло. И земля не провалилась. И ничьи остывшие тела по столбам вдоль улиц не болтаются!»
Что, Сидор, больно тебе будет? Досадно?
Плохо тебе будет, Сидор!
И ничего ты с этим не поделаешь, даже если исхитришься выскользнуть из собственной покрытой шрамами и славой шкуры.
Сидор…
Да ты любого на районе тормозни и встряхни: «Отвечай, мол, кто таков — Сидор?»
Встрепенутся тебе в ответ, захлебнутся от восторга: " Да! -ответят тебе, — О-о-о-, — ответят тебе, -Во!»
Кто за один вечер ввел в почтение и благонравие все вольное население на дискотеке городского парка?
Сидор.
Кто пустил кишки горлом самому Мартыну, которым издавна путали мамы мальчиков и девочек, поздно возвращающихся со своих прогулок?
Сидор.
Кто тренирует добрую половину нашего славного отделения милиции?
Сидор.
А кто его, Малыша, из самой прокурорской пасти выхватил, когда они с мужиками по бухому делу зверски замучили лифт на втором подъезде?
Сидор. Сидор. Сидор.
А кто такой Малыш?
Хихикнут в ответ, пальцем по черепу мысль погоняют и задумаются. Малыш, Малыш… Это не тот Малыш, что прошлой весной на кафе мента табуреткой приласкал? Нет? Шестерка, что ли, Малыш? Так он уже месяца три свои останки у бабушки за печкой прячет… Не он? А… Ну есть у нас еще один Малыш. Сидора братан. Что про него скажешь? Здоровенный такой шкаф. Патлы длинные. Дурка по нему плачет.
И ничего больше вам про Малыша не расскажут.
Не фигура Малыш. Несолидный он человек. Не будь за ним Сидора…! Да вмиг бы его и умыли, и тельник вместе с кожей содрали, и на патлах непристойных в назидание подрастающему поколению за ноги подвесили.
Но нельзя, мужики… Сидор!
А нарывался Малыш уже который месяц.
На празднество последнего звонка выпускник девятого класса Малыш Сидоров накушался по-свински и публично обложил поносными словами директрису школы, классного руководителя и всех членов родительского комитета персонально.
На экзамены он не явился и с тех пор ни разу не стригся, бродил неприкаянно по району со свитой всяких недоделков с выразительными глазами.
Зачем? Ну, видно были у него на то свои, глубоко личные соображения.
Хамил, дебоширил. Портил приличным людям пищеварение своей пошлой беспределицей.
Однажды его все-таки решили убить. А потом махнули рукой…
Ну, его… Все-таки, Сидор!
И с той минуты Малыша не трогали, не задевали, и не замечали. Как будто и не стало его совсем. Ни для кого.
А Карэ?
Она испекла на твой день рождения пирог. И это был первый, специально испеченный для тебя. Она колдовала на вашей с Сидором кухне, подвязав золотистые волосы косынкой, пробовала с маленькой ложечки и задумчиво глядела в потолок.
— Чего-то здесь не хватает, Малыш?
И ты послушно тряс головой, да, да, не хватает, хотя тебе всего хватало сейчас и ты как заведенный таскал ей то сахар, то еще муки, то масло из холодильника, то вон ту миску со стола, пробовал, кивал, как натуральный дебил, и люто ненавидел Сидора, который периодически заглядывал на кухню.
Потому что это была твоя Карэ, и гораздо больше твоя, чем Сидора, хотя никто, кроме самого Малыша, даже подумать об этом не мог…
Когда Сидор впервые привел ее домой, Малыш пошел погулять, полночи терзался зло и непонятно, расписывая стену в подземном переходе: Карэ...Карэ...Карэ…
Она вошла и сказала: «Красивый мальчик. Это твой брат?» «Красивого мальчика» он ей простил. Как простил все и сразу -недосягаемую красоту, собственное убийственное смущение, всепонимающую ухмылку Сидора и все, чего не будет с ними никогда.
И вдруг: «Мы ни к чему не должны привязываться, Малыш. Карэ больше не придет…»
Ах, Сидор, Сидор… Лицо в полумраке, ледяная глотка, да что же сделать тебе такого, чтоб хоть на мгновение в твоих серых глазах увидеть боль и беспомощность, страх или хотя бы крик…
— Что, Малыш, — короткая улыбка на одну сторону, глубокая затяжка тонкой сигаретой, — тебе очень хочется меня убить?
И ты понял, Малыш, что снова оказался нигде.
Потому что Сидор молчит. И ничего на этом свете нет страшнее его молчания. Когда падают вокруг мягкие безразличные шторы, ограждая тебя, заботясь о тебе, и не остается ничего, кроме Сидоровского молчания. Что, Малыш? Ты становишься совсем тихим и готовым на все? Ты же с лютой ревностью ловишь каждый его взгляд, похвалу, ты был бы самым лучшим псом.
Но Сидор не брал тебя ни в псы, ни в друзья, ни, тем более, во враги. Он просто кроил его под себя.
Молча, уверенно и умело. — " Карэ больше не придет…»
Вот и все.
Хочешь — кулаком о стену, хочешь — башкой с разбегу.
Вокзал выплеснулся на Малыша сразу весь — большой, бестолковый, внутригудящий и отрешенный. Спать кое-где, есть кое-как.
«Вы не слышали объявления?»
«Иван Иванович Петров, вас ожидают у пригородных касс!»
«Поезд Симферополь — Баку опаздывает на 3 часа».
«Я напишу тебе фазу».
«Я буду ждать тебя всегда».
Малыш плелся по перрону, какие-то бестелесные призраки всплывали в его сознании, и когда он касался их ладонями, они вдруг обжигали до костей грубой, шершавой шкурой…
«Сидор.. Я не могу больше бежать!»
Молчание. У тебя горит в груди… Еще один круг… Еще… Шаг… Все… Темно…
«Они меня дразнили, Сидор! Как я могу их наказать, они в шестом, их трое, а я в четвертом и один! Ну почему тебе меня не жалко?
Не жалко. И ты сам дерешься с этими шестиклассниками, день за днем, а потом один из них попадает в больницу с сотрясением мозга. И Сидор дарит тебе крутые часы, каких не было ни у кого из твоих знакомых.
«Сидор, я никогда не буду водить машину.
Почему именно наша мама должна была умереть? Почему мы с тобой должны были остаться одни?»
«Малыш, опять тетя Аня кормила тебя обедом? Ты делаешь мне больно. Мы все должны делать сами. Завтра ты сам приготовишь себе суп. Я не знаю — КАК. Как хочешь, ты хорошо меня понял, Малыш?»
«Когда-нибудь и тебе придет время умирать. И ты должен сделать это так, чтоб ни с чем на этом свете тебе было не жалко расставаться. Мы не имеем права любить, потому что мы не должны бояться что-либо здесь потерять…»
Подвижное вокзальное месиво даже на первый взгляд не казалось однородным. А уж на ищущий, Малышовский, и подавно.
Тетечки — дядечки, узелки — сверточки. Растеряно — на часы, печально — на расписание. Корзинку на колени, чемодан под голову.
А там, в уголочке, что за бедолажки приютились на ступеньках?
Лица немыты, взгляды плывучи, платочки пониже, бороды погуще… Чьи? Чужие!
Однако Малыш искал других.
Сытых и чищеных. Сильных. Словом — хозяев, тех, кто никуда не уезжал и никого не встречал. Им было где ночевать и что поесть. Но они неизменно приходили сюда, рассеивались по двое, по трое, вышагивали по перрону, ковырялись спичками в крупных зубах, пили пиво, им было скучно, и они тоже искали.
Подходящую девчонку.
Старого обидчика.
Нужного человека.
