Максимов делал теперь не больше двух-трех ездок с кирпичом, остальное время разъезжал с Вертилиным по разным учреждениям, но в каждой его путевке по-прежнему стояло шесть рейсов.
— Хочешь, спокойно жить Константин Николаич, — сказал Поляков, вглядываясь в Сергеева, точно оценивая, способен ли этот человек в таком состоянии понять его.
Но из этих сотен собираются тысячи. Это как не выключенная днем лампочка: для жильца она не более как лишняя трешка, а для электростанции — лишние миллионы киловатт энергии.
— Чем же вы недовольны, Евдокия Спиридоновна? — Поляков опасливо покосился на ее маленькие, сложенные на коленях ручки: от Трубниковой всего можно было ожидать, схватит в самом деле за волосы.
— За это хвалю, — продолжала Трубникова, — а вот за другие дела взять бы тебя за черные кудри и оттрепать как следует! Только неудобно — не комсомолец ты уже, а годков бы десять назад ухватила бы я тебя за вихры. Впрочем, и сейчас не поздно.
