Оглавление

Нет более горькой и унизительной зависимости, чем зависимость от воли человеческой, от произвола равных себе.

Николай Александрович Бердяев

Рабство — тягчайшее из всех несчастий.

Предисловие

Уважаемый читатель! Начав свой путь на литературном поприще, я не избежал шаблонов, присущих многим писателям, и взял себе псевдоним — Заман, что означает в переводе с арабского «эпоха». Присвоение себе такого громкого псевдонима, наверное, связано с тем, что я собираюсь обратиться к злободневным темам того времени и той эпохи, свидетелем которых был я сам, начиная с детского возраста. А это последние тридцать восемь лет, если вести отсчет с моего десятилетия (ведь в младенчестве и раннем детстве многое из происходящего мы еще понимать не можем). Родившись в 1974 году, я принадлежу к поколению, которое прожило первый отрезок своей жизни (детство и юность) в канувшем в Лету Советском Союзе, а остальную часть живут в возникших на его бывшей территории странах. Наверное, многие слышали известное китайское проклятие: «Желаю, чтобы ты жил в эпоху перемен». Ну что ж, наверное, мне, как и многим миллионам родившихся в CCCР и воочию лицезревших его распад, «повезло» испытать все те «радости», что были уготованы нам судьбой. Поэтому если не все, то многие произведения, вышедшие из-под моего пера (то есть из-под клавиш моего компьютера), посвящены и будут посвящаться событиям, что происходили и происходят в моей родной стране — Казахстане — с восьмидесятых годов прошлого века и до наших дней.

Роман под названием «Невольник», который я предлагаю вашему вниманию, основан на многочисленных свидетельствах очевидцев и, конечно же, на событиях, которые мне довелось увидеть собственными глазами. В драматической судьбе главного героя произведения Ильи Переделкина и его близких можно проследить судьбу самой многочисленной в Казахстане русской диаспоры, которой по воле истории и наступивших в связи с этим роковых и судьбоносных перемен пришлось испытать все «прелести» новой эпохи, наступившей после распада некогда могущественной страны под названием Союз Советских Социалистических Республик.

В конце девяностых мне, тогда еще молодому парню, по роду коммерческой деятельности, а в середине нулевых — уже по служебной, часто приходилось ездить по развалившимся бывшим колхозам и совхозам, заезжать в их давно заброшенные далекие отделения в глухой степи, где теперь поселились новоявленные фермеры. И в этих фермерских хозяйствах я часто видел людей, которые гнули свои спины не по собственной воле. Их затравленный взор вызывал во мне чувство жалости к ним. И не надо было быть особенно внимательным, чтобы заметить, что все они не принадлежали к представителям коренного этноса…

Обманутые, похищенные, в редких случаях добровольно согласившиеся на рабское существование под грузом тяжелых обстоятельств, они были новой кастой тружеников, возникшей в эти новые времена, а если говорить прямо, то они были рабами и невольниками своих новоиспеченных хозяев, безжалостно эксплуатировавших их тяжелый труд.

Глава первая.
Собачья жизнь

На узкой и темной лестничной площадке между вторым и третьим этажами пятиэтажного серого дома, какие в народе называют «хрущевками», стояли двое.

— Сколько в этом подъезде? — спросил недовольно один из них — молодой мужской голос.

— С Переделкиным — шесть, — отозвался женский голос.

Подъезд, освещаемый тусклым светом полной мартовской луны, с трудом пробивающимся сквозь грязные окна, едва давал припозднившимся визитерам возможность осторожно передвигаться по лестницам, заставляя запоздалых ходоков то и дело спотыкаться о бетонные ступени. Мужчина при этом каждый раз смачно матерился.

Поднявшись на очередной этаж, поздние гости вплотную подходили к дверям и подолгу всматривались через плотную завесу темноты в номера квартир, почти касаясь их лицами. Если квартира была в списке должников перед коммунальщиками, то они стучались в нее, чтобы напомнить недовольным хозяевам о необходимости исполнения решения суда, вынесенного не в их пользу. Изредка, на их удачу, проезжающие по двору машины на короткие мгновения освещали подъезд отблесками фар и облегчали им задачу, позволяя за эти секунды ухватить цепким взглядом таблички с номерами квартир, прикрепленные на уровне лиц. Но в основном приходилось пересчитывать в уме все квартиры, начиная с первого этажа, чтобы определить нужную.

Так напарники поднялись до третьего этажа.

— Ничего не видно, хоть глаз выколи! — всматриваясь в дверь очередной квартиры, почему-то шепотом произнес мужчина, поправив приподнятый воротник своего пальто.

Пошарив в карманах, он вытащил дешевую китайскую зажигалку, затем долго пытался ее зажечь, снова и снова крутя маленькое рифленое колесико в надежде, что в темноте вспыхнет маленький огонек и хоть на мгновение осветит мрак подъезда. Но этого так и не произошло. Чертыхнувшись, мужчина обреченно вздохнул и зачем-то положил обратно в карман бесполезную зажигалку.

— Должна быть эта. Я считала, когда шла! — громким шепотом отозвалась его спутница. — Я постучусь.

Одетая в пальто делового стиля, девушка костяшками пальцев легонько постучала в дверь. От ее слабого прикосновения деревянная дверь, издав тягостный скрип заржавевших петель, слегка приоткрылась внутрь квартиры.

— Ой, дверь не заперта… — проговорила растерянным голосом она, обращаясь к коллеге. — Я боюсь. Что будем делать? — добавила она низким шепотом, испуганно пятясь от двери.

— Что-что… Будем заходить! — раздраженно прошипел в ответ напарник.

Став между отступившей назад в темноту трусливой напарницей и слегка приоткрытой дверью, желая придать себе уверенно-официальный вид, он опустил приподнятый воротник пальто на место, поправил и подтянул слегка расслабленный узел галстука и нерешительным движением левой руки толкнул дверь.

На этот раз скрип был не такой тягостный и не бил по ушам. Дверная створка, коротко вскрикнув, поглотилась мраком квартиры. Не решаясь пройти дальше, молодой человек на мгновение встал как вкопанный на пороге, тревожно всматриваясь в темноту, и громко проговорил, скорее чтобы придать себе храбрости, нежели чтобы услышать ответ:

— Есть кто-нибудь?! Судебные исполнители!

Плотную завесу темноты прихожей и комнаты за ней, которая естественно и незаметно сливалась с чернотой подъезда, через мгновение прорезал случайный свет автомобильных фар, пробежавший по квартире через ее окно. Перед взором служивых, что встали как вкопанные около порога, на пару секунд прорисовался четкий прямоугольный контур внутренней двери, ведущий в так называемый «зал» этой малогабаритной квартиры, подсказав, куда идти, если возникнет желание отыскать ее хозяина. Но смелое желание молодого судебного пристава пройти вглубь квартиры сразу же улетучилось, как только до его слуха из глубины донеслось угрожающее рычание большой собаки, а за ним последовал глухой затяжной мужской кашель. Не желая быть покусанными, незваные гости потянули скрипучую дверь на себя, оставив только узкую щель в проеме.

— Так есть кто-нибудь в квартире?! — крикнул уже нетерпеливо молодой человек с раскосыми глазами, после чего замер, вслушиваясь во вновь наступившую тишину и надеясь на скорый ответ.

Но никакого ответа не последовало, и он с нескрываемым раздражением крикнул через щель в двери, чеканя каждое слово:

— Переделкин Илья Николаевич! Мы с территориального участка судебных исполнителей! — и снова замолчал, вслушиваясь в темноту и ожидая ответа от того, кто кашлял в квартире.

Тягостную тишину, продлившуюся на этот раз не так долго, но во мраке подъезда показавшейся вечностью, прервал прокуренный мужской голос, нехотя отозвавшийся на призыв зачастивших к нему в последнее время непрошеных визитеров:

— Тут я! Заходите! Не бойтесь! Я держу собаку.

— Здесь темно! Вы бы свет включили, что ли, — недовольно и с некоторой опаской отозвался служивый.

— Откуда ему быть, этому свету? Вы же сами пришли долги взыскивать по свету, — донеслось понуро из темноты.

Пристав, приоткрыв дверь, сделал осторожный шаг вперед. Вновь послышалось глухое рычание.

— Тихо! Сидеть! — скомандовал прокуренный, с хрипотцой голос уже увереннее, как только собака стала снова угрожающе рычать в сторону незваных гостей. Та, заскулив, замолчала.

— Я туда не пойду. Мне страшно, — шепотом проговорила девушка, нервно сжав кулачки под подбородком.

— Ладно, тогда стой здесь и жди! — ответил ей почему-то таким же приглушенным голосом коллега, как будто боялся кого-то лишний раз разбудить и побеспокоить, после чего, шагнув в прихожую, исчез за порогом погруженной во мрак квартиры.

— Можете не разуваться! — произнес с издевкой хриплый голос изнутри.

Переделкин произносил эту фразу, когда его посещали представители власти и юристы коммунальных компаний, которые вели себя по-хамски и даже ради приличия не спрашивали разрешения войти в квартиру, не сняв обуви.

«Да я и не собирался. Здесь пол, наверное, вечность назад протирали», — сказал про себя служивый, как только его нога ступила за порог.

Оказавшись в квартире, судебный исполнитель проследовал на ощупь по узкому коридору в сторону внутренней двери и через пару-тройку шагов оказался в такой же погруженной в темноту комнате, куда из-за окна с раздвинутыми шторами едва пробивалось слабое уличное освещение, не позволявшее ничего разглядеть. Хозяину квартиры пришлось с досадой привстать с теплого места, чтобы встретить нагрянувшего, как всегда, не вовремя «гостя».

В нос приставу ударил затхлый противный запах, являвший собой гремучую смесь «ароматов» дешевых сигарет, собачьей шерсти и застоявшейся протухшей еды. Наморщив нос, он несколько раз негромко, но с явным отвращением фыркнул ноздрями, желая изгнать противный запах из своих легких, что, конечно, не особенно ему помогло.

«Неужели нельзя хотя бы проветрить комнату? Невозможно всем этим дышать!» — с недовольством подумал он снова.

Чиркнула спичка, и крохотный огонек разогнал тяжелый мрак, окутавший пространство. Хозяин поднес спичку к обрубку свечи, стоящему на низком журнальном столике посередине комнаты, подсвечником для которого служила пустая консервная банка из-под кильки в томате, и поджег фитиль. Слабый свет озарил вытянутую прямоугольную комнату, к которой примыкала еще одна, смежная, дверь в которую была наглухо закрыта. Такой тип квартир народ прозвал точно и лаконично — «трамваем». Судя по беспорядку, липкому полу и затхлому воздуху, хорошей уборки квартира не видела уж очень давно.

— Переделки Илья Николаевич?! — спросил судебный исполнитель, придавая голосу официальный и властный тон.

Он смотрел сверху вниз на хозяина квартиры, сидящего на нешироком грязном диване, на спинку которого было небрежно откинуто видавшее виды одеяло, из-под которого тот, по-видимому, и выбрался, потревоженный поздними гостями.

В полумраке плохо освещенной комнаты сперва высветился силуэт, а позже и черты лица хозяина. Взлохмаченные волосы на обросшей, давно не стриженной голове, густые заросли двухнедельной щетины, мятая одежда… Весь облик этого, говоря языком юристов, ответчика вкупе с обстановкой квартиры и затхлым запашком говорил молодому чиновнику, что перед ним уставший от жизни неудачник, в силу тяжелых обстоятельств безнадежно скатившийся вниз по социальной лестнице.

— Да. Он самый, — хрипло ответил Переделкин, глядя на пристава исподлобья, кивком указав тому на табуретку, приглашая тем самым присесть.

— Судебный исполнитель Касымов, — небрежным тоном представился молодой человек, осматриваясь в полумраке комнаты по сторонам.

Должнику требовалось предъявить на подпись некоторые документы, предварительно заполнив их, а сделать это стоя вряд ли получилось бы. Поэтому он нехотя опустился на указанную табуретку, но перед этим, поморщившись, пристально всмотрелся на ее поверхность, не желая замарать чистые брюки.

Прикидывая, где можно было бы разложить бумаги, Касымов оценивающе оглядел низкий журнальный столик, на котором горела свеча. Столик имел прямоугольную вытянутую форму, как и сама комната, и со всех сторон был беспорядочно обставлен массивными грубыми табуретками, равными с ней по высоте. Было видно, что когда-то, в далеком прошлом, элегантный стол был украшением интерьера этой комнаты, и на нем, скорее всего, стояла красивая ваза, соседствуя с хрустальной пепельницей. Быть может, лежали стопкой глянцевые журналы и газеты. А теперь… Пустые бутылки из-под водки вперемежку с разноцветными жестяными банками и темными пивными бутылками заполонили всю ее некогда глянцевую, зеркальную, притягивающую взор поверхность, покрывшуюся к тому же от нескончаемых празднеств толстым слоем несмываемой грязи и копоти, не оставив и следа от ее былой привлекательности. Теснящаяся среди бутылок пепельница, которой служила такая же консервная банка, что и под горящей свечой, была заполнена горой окурков, выкуренных вплоть до фильтра. Местами на столе виднелись зачерствевшие, засохшие и оттого скрученные и одеревеневшие куски хлеба, о которые поломала бы зубы даже голодная мышь.

— Та-а-ак! На водку деньги есть, а на тепло и электричество нет, — произнес нравоучительно гость, наблюдая остатки недавнего бурного и продолжительного застолья.

— Так это не мои деньги. Это друзья, коллеги периодически навещают, — ответил на укор в свой адрес Илья.

— Так что же они не помогут с деньгами? Деньги же у них водятся, раз покупают водку, — не унимался Касымов.

— Так много ли надо, чтобы купить пару бутылок и закуски? А долги — вон они, какие стали. Проценты больше, чем сам долг. Да и у них тоже постоянной работы нет. Так, периодически подрабатывают, — вздохнул Илья.

Положив себе на колени небольшой черный портфель и открыв его, судебный исполнитель на мгновение застыл и, бросив брезгливый взгляд на поверхность грязного стола, отказался от мысли использовать его по назначению, и разложил вытащенные бумаги на поверхности портфеля. Перебирая их, он поочередно всматриваться в каждый лист, напрягая глаза, чтобы разобрать в тусклом свете текст. Придержав одну из бумаг дольше остальных, молодой человек низко наклонился над ней, поднес поближе к свече, силясь прочесть написанное, и, удостоверившись, что это то, что он искал, начал заполнять ее ручкой.

— Илья Николаевич, вам же известно, что у вас большие долги по коммунальным услугам и что по ним есть судебное решение. Мы, судебные исполнители, в целях исполнения решения суда обязаны взыскать с вас эти долги. А, как я понимаю, у вас нет постоянного источника дохода. Так? — вопрошающе посмотрел на хозяина квартиры чиновник, сухо проговорив заученные фразы, которые ему приходилось повторять ежедневно не раз и не два в своей служебной деятельности.

— Откуда ему быть-то? Работы нет уж сколько лет. А если есть работа, то не платят деньги. Обманывают или платят гроши. И что мне прикажете д-делать?! — волнуясь, вымолвил Илья Николаевич, которому на днях исполнилась сорок два, хотя выглядел он гораздо старше своего возраста.

Этот «праздничный» стол, а точнее сказать, то, что от него осталась, было свидетельством недавнего празднования его дня рождения, затянувшегося на три дня. Шел уже четвертый год, как от него уехала жена, забрав двоих детей, Дениса и Катерину, четырнадцати и десяти лет. С тех пор он жил один.

«Устала! Устала от этого безденежья и безнадеги», — вспомнил он фразу Татьяны, которую та произнесла во время одного из их последних разговоров, еще до развода.

Ей надоели постоянные длительные задержки заработной платы у Ильи на работе, а потом бесконечные увольнения в связи с сокращенных рабочих мест, которые следовали одно за другим, куда бы Илья ни устроился. Да и сама Татьяна не могла найти или удержаться на нормальной работе, перебиваясь последние годы, как и Илья, случайными и непостоянными заработками. Отсутствие каких-либо перспектив и надежд на горизонте стало причиной постоянных скандалов в семье, что, в конце концов, закончилось ее распадом, несмотря на наличие двоих несовершеннолетних детей. Эти коммунальные долги, превратившиеся ныне в большой снежный ком, начали накапливаться у Ильи далеко до того, как он разошелся с Татьяной и она с детьми съехала от него, а чуть позже и вовсе покинула страну.

— Я не уполномочен решать такие проблемы. На это есть социальные службы и бюро трудоустройства. У меня другие обязанности, — сухо ответил судебный исполнитель, возвращая Илью обратно в этот мир из его недавнего прошлого. Ему нечего было возразить черствому молодому чиновнику. Он понимал, что жаловаться и взывать к сочувствию таких людей бесполезно.

По профессии Илья был электриком. Окончив еще в советские времена ГПТУ[1] по специальности «электрик-монтажник», он устроился по разнарядке в «Горэлектромонтаж» в родном Темиртау[2]. Получал небольшую, но стабильную заработную плату, как миллионы людей той огромной страны, которой уже не существовало на карте, под названием Союз Советских Социалистических Республик. Как и многие, он жил от зарплаты до зарплаты, тратить деньги было особо не на что. Сходил в армию. Потом познакомился с Татьяной, работавшей штукатуром-маляром в «Горкомстрое». Поженились немного погодя. Жили вначале в семейном общежитии, а когда появились дети, предприятие предоставило Илье эту квартиру. Развал Советского Союза, некогда единой большой страны, начавшийся со спущенной сверху программы под громким названием «Перестройка», плавно перешел в парад независимостей, объявленных новоявленными национальными государствами — бывшими его частями. Лихие девяностые с его разрухой, анархией и кардинальной переменой всего уклада жизни, к которой привыкли люди, перечеркнули все мечты и планы на нормальное существование семьи Переделкиных. Аргументы, которые Илья постоянно приводил Татьяне, доказывая, что ныне многие в таком тяжелом положении, бедствуют, тем не менее как-то живут, что надо перетерпеть трудные времена, а потом все наладится, не возымели на нее действия. Татьяна сильно изменилась. Вымотанная долгими годами безденежья и мытарств в поисках нормальной работы, которая могла бы обеспечить им достойную жизнь, она хотела, чтобы Илья как мужчина решил все их проблемы.

— Я не знаю, что ты будешь делать: работать на трех работах, заниматься коммерцией, воровать, наконец, но ты должен содержать нас! Я устала от всего этого! Буду сидеть дома, а ты зарабатывай! — сказала она как-то в отчаянии.

Илья старался. Старался как мог. Но он был простым и честным работягой. Он мог только работать и не умел, да и не хотел, быть барыгой и торгашом. Он работал на двух работах, но в девяностые годы это не гарантировало достатка. Как только его родное предприятие объявило о сокращении штата, он одним из первых попал, как говорят, «под раздачу». Потом метался по разным организациям, устраиваясь и снова попадая то под увольнения, то под сокращения. Илья выбивался из сил, стараясь обеспечить семью. Получалось плохо. Как и у многих, за исключением некоторых редких везунчиков. И все посулы, обещания и угрозы оказались бесполезными — Татьяна твердо решила развестись с ним и уехать из страны. Ей казалось, что там, в России, им будет лучше. Найдется стабильная работа. Заработная плата, по слухам, была выше. Да и вообще на родине — на исторической родине — должно быть полегче.

По ее плану, если Илья откажется ехать вместе с ними, она была намерена в первую очередь развестись с ним здесь, а потом уже осуществить свой план по переезду на историческую родину. Так и произошло. А разрешение второго родителя, что необходимо было по закону для выезда несовершеннолетних детей за пределы страны, тогда с легкостью было обойдено за небольшую мзду.

— Давай уедем все вместе. Там начнем другую жизнь! — убеждала Татьяна мужа, надеясь, что он согласится, переборов свое упрямство.

Но Илья считал своей родиной Казахстан и никуда уезжать не хотел.

— Нет, — говорил он, — я не поеду. Ты это знаешь. Не резон мне под сорок лет начинать все заново. Да и могила родителей здесь… А ты делай что хочешь! — ответил он тогда ей, опустив руки и потеряв всякую надежду на сохранение семьи.

И Татьяна подала на развод. Дети выбрали мать и уехали вместе с ней.

Вначале они часто созванивались, потом реже, но вот уже два с половиной года как телефон у Ильи отключили за долги, и связь оборвалась. С отъездом семьи у него внутри как будто что-то сломалась. Илья сильно тосковал по детям, особенно по дочери. Стараясь заглушить душевную боль от потери любимых, стал прикладываться к бутылке и не заметил, как постепенно спился. За четыре года одинокой жизни он потерял человеческий облик. Мог неделями не выходить из квартиры и пить без остановки. Многое из домашней обстановки и утвари было продано за бесценок ради очередной дозы алкоголя, которая хотя бы ненадолго уносила его из этой жестокой действительности в мир грез, в мир его беззаботного прошлого. Квартира за эти годы превратилась в притон, а длительные кутежи нередко заканчивались драками и скандалами. Это и переполнило чашу терпения соседей, которые, в конце концов, пожаловались на него в полицию, устав от постоянного балагана в его квартире.

Состав жильцов дома за неполные десять лет после объявления страной независимости изменился кардинально. Кроме бабы Влады, одинокой пожилой затворницы, которую переселили вместе со всей семьей из Украины в середине сороковых годов, принявшей решение остаться здесь, несмотря ни на что — после того как умер ее муж и трагически погиб единственный сын, да и семьи нелюдимых Сергея и Евы Ганц, тихо проживающих на пятом этаже, которые недавно перешагнули шестидесятилетний рубеж и отказались эмигрировать вместе с детьми в Германию, из бывших соседей по подъезду не осталось никого. Все они один за другим по разным причинам покинули страну, уехав из нее навсегда…

Из-за повальной ликвидации колхозов и совхозов в соответствии с «новаторской экономической политикой», которую новая власть стала рьяно и бескомпромиссно воплощать в жизнь после получения независимости, коренное население — казахи, составлявшие семьдесят процентов сельских жителей республики, оставшись без работы и средств к существованию, потекли сперва небольшими ручейками, а потом мощными потоками в близлежащие города, что, конечно же, не могло не спровоцировать конфликты в борьбе за иссякающий в то время ресурс под названием «работа». В период развала общей страны, когда новые внешнеэкономические связи молодой республики еще не были налажены, поддерживать предприятия в рабочем состоянии через сбыт их продукции на внешнем рынке было крайне сложно, так как новая власть, как оказалось, не имела ни опыта на этом поприще, ни соответствующих кадров. Усиливающаяся борьба за рабочие места в городах все больше склоняла чашу весов в сторону местного населения, так как все ключевые должности как на производственных предприятиях, так и в государственных и силовых органах быстро переходили в руки этнических казахов и ставленников столицы, которые тоже были представителями коренной нации, а те, в свою очередь, в эти сложившиеся трудные времена принимали сторону своих соплеменников. Так началась массовое выдавливание лиц некоренной национальности из всех организаций и предприятий, начиная с правоохранительных и контролирующих органов и заканчивая самыми мелкими организациями.

Один из соседей, с которыми Илья прожил бок о бок больше пятнадцати лет, продав квартиру и покидая страну, с горечью проронил:

— Пора уезжать! По-доброму… Мы здесь больше не нужны.

Эти слова Илья запомнил навсегда.

После неоднократных жалоб соседей участковые полицейские стали постоянными гостями квартиры Ильи. Теперь дошла очередь и до судебных исполнителей.

— Почему дверь не почините? — спросил, не отрывая взгляда от бумаги, пристав.

— Починю как-нибудь. Пожаловались эти… — с нотками обиды произнес Илья, кивнув головой в сторону входной двери, скорее всего, имея в виду новых соседей.

— Менты… то есть полицейские… Я им дверь не открыл, а они ее выбили. А меня упекли в кутузку на три дня. При том что у них никаких документов не было. С тех пор вот уже несколько месяцев висит на одной петле и не закрывается.

— Вы в курсе, что ваша квартира находится под арестом? Мы можем выставить ее на продажу в счет погашения долгов, — произнес Касымов, продолжая выводить каракули на белой бумаге.

— Хм… хм…

В горле вдруг запершило, и Илья недоумевающе заморгал ресницами, глядя на пустую стену перед собой, где когда-то стояла добротная стенка польского производства.

— Нет. Не в курсе. Разве могут забрать квартиру за какие-то коммунальные долги? Погашу же я их скоро. Дайте мне только возможность на работу устроиться! — взволнованно выпалил Илья.

— А вы знаете, что ваши долги приближаются уже к тысяче долларов? Если по курсу посчитать, то это немаленькая сумма, — ответил судебный чиновник, подавая ему ручку и повернув бумаги, лежащие на портфеле, в его сторону, чтобы должник их подписал.

— Это очередное уведомление о необходимости погасить долги. С предупреждением о возможности продажи вашей квартиры через торги в целях взыскания необходимой суммы в пользу истца, — пояснил молодой человек, глядя сквозь полумрак комнаты на Илью, чеканя слова.

Их взгляды встретились. Илья уловил в блеске глаз гостя едва заметную усмешку, что насторожило его.

— Я не буду подписывать эти бумаги! Я ничего не вижу! Зрение последнее время упало. Очки надо купить. Темно! — громко и суетливо ответил он, нервно озираясь и беспомощно потирая ладонями свои колени.

— Это всего лишь уведомление! — повысил голос пристав.

— А я не хочу подписывать! Мне надо сначала их прочитать! — почти что прокричал Илья, заподозрив неладное и сопротивляясь в пределах своего разумения хитростям и козням чиновников и юристов, зачастивших к нему в последнее время с различными бумагами.

Услышав громкий и тревожный голос хозяина, зарычала Герта — немецкая овчарка коричневого окраса, которая до этого момента тихо лежала за диваном в углу комнаты, послушно следуя приказу своего хозяина и не мешая разговору.

— Давайте я завтра приду к вам в контору и там подпишу эти документы, — добавил Илья уже более спокойным и уверенным тоном, увидев на лице молодого человека смятение после рычания Герты.

Не желая возиться на ночь глядя с полупьяным должником, да еще, упаси бог, быть покусанным немецкой овчаркой, судебный исполнитель, посмотрев с раздражением на Илью, поднялся с места. Быстро запихивая бумаги обратно в портфель, он с нотками угрозы произнес:

— Не придете сами — приведет полиция! До свидания!

Дверь квартиры за поздним посетителем громко хлопнула и снова со скрипом отошла от косяка.

— Да идите вы все к черту! Достали уже! — произнес со злостью Илья, с трудом унимая в себе поднявшуюся после общения с приставом тревогу.

Своим обострившимся слухом он сопроводил незваных гостей до самого выхода из подъезда, слыша, как те спускались по лестнице и возмущенно переговаривались друг с другом на непонятном ему местном языке. Илья окончательно успокоился, лишь услышав скрежет натянувшейся стальной пружины входной двери в подъезд, за которым привычно последовал громкий раскатистый грохот по подъезду. Только после этого Илья с облегчением выдохнул и начал искать «бычок» среди остатков сигарет, что горой возвышались в переполненной консервной банке. Привстав с кровати, он наклонился над столом, выискал взглядом подходящий короткий обрубок, в котором, как ему показалось, осталась толика табака, зажал его между губ и, приблизив свое лицо к пламени горящей на столе свечи, хотел было затянуться, но покачнулся, и та чуть не обожгла ему нос, заставив резко отдернуться.

В полумраке комнаты вспыхнула ярко-красная точка, которая погасла после первой же жадной затяжки, не дав Илье насладиться дымом. «Черт! И не покуришь по-человечески», — выругался он про себя, почесав кончик носа. Илья с укором глянул на выкуренный до основания и донельзя помятый сигаретный фильтр, зажатый у него между пальцами, и с нескрываемым сожалением на лице вернул его обратно в «братскую могилу», состоящую из останков сигарет, после чего, все еще не теряя надежды, снова прошелся своим скрюченным пальцем по «трупам», надеясь найти среди этих скрученных, придавленных и скорченных «тел», выкуренных до основания, хоть одну со щепоткой табака на донышке, но, к своему великому сожалению, ничего в этой «горке» не нашел и не выкопал, что могло бы его хоть на короткий миг порадовать.

Отказавшись от внезапной мысли выйти на улицу в поздний час и выпросить у прохожих одну сигаретку, Илья устало откинулся на спинку кровати, прошелся взглядом по мрачной комнате и печально вздохнул. Даже постоянный спутник этой квартиры — мрак, разгоняемый вечерами лишь слабым светом свечи, не мог скрыть надолго поселившуюся здесь грусть и безысходность. Пожелтевшие от времени и сигаретного дыма обои, наклеенные еще во времена Союза, давно уже потеряли былой цвет и свежесть. Три перевернутых «бокала», как Илья называл разноцветную люстру, состоящую из трех плафонов — красного, желтого и зеленого цветов, что свисали из-под потолка на удлиненных проводах и имели небольшие ромбовидные «вмятины» по всей своей наружной поверхности, делающие их похожими на пчелиные соты, давно потускнели, покрывшись копотью сигаретного дыма, и приобрели безжизненный вид. Узорчатый ковер коричневого цвета на стене за диваном, все еще висевший по старой моде, что годами молчаливо впитывал в себя дым сигарет, выкуренных здесь бесчисленным количеством ходоков и гостей, имел весьма плачевный вид.

Знакомый нам журнальный столик, давно сменивший свое предназначение и ставший столом для «пиршеств», когда-то имел положенную ему «свиту» в виде двух элегантных кресел, располагавшихся по обе его стороны и придававших ему своеобразный лоск. Но оба они были проданы хозяином квартиры под тяжестью жизненных обстоятельств, что стали в последние годы его неизменными спутниками, и на смену им пришли четыре грубые табуретки, притащенные в квартиру неизвестно откуда и кем. Пустая стена напротив дивана с ковром пару лет назад была заставлена польской мебелью. Но, как и многие добротные вещи, имеющие хоть маломальскую ценность, она была продана за бесценок и ушла на пропитание хозяина квартиры. Наверное, не стоит говорить, куда делись встроенный в мебель телевизор, хрустальная посуда и прочие вещи…

Как мы уже заметили, квартиры такой планировки называли в народе «трамваями» или «вагонами», так как вторая комната примыкала к залу и не имела разделяющего их коридора, напоминая таким образом прицепленные к друг другу вагоны поезда или трамвая, тянущиеся друг за другом. Спальня была меньше по размерам, а главное, у́же. Поэтому, как бы в ней ни ставили двуспальную супружескую кровать, чтобы подойти к окну комнаты, приходилось прижиматься спиной к стене, чтобы протиснуться по оставшемуся узкому проходу в ее сторону.

Обоев хватило только на одну комнату, да и те были в свое время куплены с большим трудом: пришлось отстоять в длинной очереди несколько часов. Поэтому голые стены спальни, которые обычно были скрыты от посторонних взоров закрытой дверью, как и у многих сограждан, были просто побелены известкой. Так делали многие жители ушедшей в историю страны, славящейся тотальным дефицитом. Небольшой палас, пролежавший на полу перед кроватью целую вечность и имевший когда-то яркий пестрый окрас, теперь изрядно поблек. Тяжелый платяной шкаф, доставшийся супругам в подарок от родителей и стоявший в углу, был продан Ильей, как и польская мебель, за гроши. А люстры в спальне не было и в помине. С потолка сиротливо свисала на двухжильном проводе обычная электрическая лампочка. Зато были шторы, ярко-коричневого цвета, с непонятными узорами, свисающие с узких дощатых гардин такого же цвета, покрытых толстым слоем лака. Их смастерил на работе сам Илья, пустив в дело невостребованные доски и обрезок ненужной железной трубы небольшого диаметра, предварительно покрыв его серебрянкой, чтобы было красиво. За приоткрытыми шторами на узком подоконнике стояла деревянная фоторамка с изображением улыбающейся счастливой семьи Переделкиных. Она безмолвно смотрела на пустующую долгие годы комнату.

Спальня была гораздо чище и свежее, чем зал. Можно было даже сказать, что она была нетронута буйством нового трудного времени. Илья не пускал сюда никого и держал дверь постоянно запертой. Он не желал, чтобы чужие взоры касались этого помещения даже ненароком. Эта комната была островком воспоминаний о его прошлой счастливой жизни. О том коротком, но светлом и добром времени, которое никогда уже не вернется. Снабдив дверь висячим замком и закрыв комнату, он даже себе не позволял спать в ней, проводя долгие месяцы в зале на неудобном диване. Только изредка, когда его накрывала невыносимая тоска о минувшем, он, оставшись в одиночестве, открывал дверь и ложился в кровать, бывшую для них с Татьяной супружеским ложем, и, свернувшись калачиком, впервые за долгие месяцы засыпал безмятежным здоровым сном, впитывая запах своего далекого счастливого прошлого.

                                       * * *

Айнаш, не так давно ставшая председателем кондоминимума собственников квартир, коротко прозванных в народе КСК, в которую вошли два десятка многоэтажек, сразу же положила свой наметанный глаз на квартиру Ильи, выделив ее из общей массы, даже не заглядывая в документы, которые обычно давали более точные сведения о долгах владельцев перед КСК и другими коммунальными службами. Опознать квартиру людей, достигших социального дна, для нее не составляло особого труда. Простой взгляд снаружи уже мог многое сказать. Немытые годами окна, полопавшаяся краска на рамах, потемневшие, не видевшие долгое время стирки занавески, старая дощатая дверь, не соответствующая новым суровым реалиям, когда как все вокруг давно установили железные двери, защищая свое жилище от участившихся краж и грабежей, — все это были признаками того, что хозяин жилища находится в тяжелом положений и безнадегё.

Покупка местного металлургического комбината иностранным инвестором, вновь наладившим работу на градообразуещем предприятии, включая своевременную выдачу заработной платы. Повсеместное появление частных банков и внедрение ими такого неизвестного прежде вида ссуды, как ипотека, вдохнули в город новую жизнь и, соответственно, взвинтили цены на недвижимость. Многие пустующие квартиры на окраине города, брошенные их бывшими жильцами на произвол судьбы в середине и конце девяностых, вновь стали обретать стоимость и стали быстро привитизироваться новыми хозяевами, прибывшими из сельских регионов и других частей страны. Ничего не стоившие до этого квартиры за пару лет положительных преобразований стали стремительно дорожать и к началу двухтысячных оценивались в две-три тысячи долларов, а чуть позже перевалили за отметку в несколько десятков тысяч в зависимости от расположения в городе, состояния дома и этажа, а также от размера висящих на ней долгов перед коммунальными службами.

Пустующие многоэтажные дома с зияющими темными окнами, в спешке брошенные когда-то покидающими страну хозяевами, с приходом на предприятие инвестора и нормализаций обстановки в нем, быстрыми темпами самовольно были заселены коренными жителями страны, вынужденными в поисках работы и пропитания двинуться в города. Не удовлетворимый резкий спрос на жилье ирост цен на него привел к появлению массы любителей поживиться на этом поприще. Одной из таких и стала председатель КСК Айнаш. Как же, иметь доступ к информации о квартирах и их жильцах — и не воспользоваться этим?! За тот короткий период, что она руководила новоиспеченной организацией, Айнаш уже успела вкусить сладких плодов своей деятельности. Все было до банальности просто: имея в руках не только информацию, но и кое-какую власть и зная о долгах владельцев квартир за тепло, водоснабжение и электричество (а, как правило, если владелец квартиры был должен какому-то коммунальному предприятию, то имел долги и перед остальными), Айнаш научилась анализировать их финансовое положение и не только. Таким образом она намечала для себя потенциальных жертв. А личное знакомство с владельцами жилья, которое она посещала под вполне благовидным предлогом, уже добавляло последние штрихи к их портрету и позволяло ей определить, кто перед ней: беззащитная жертва или человек, способный постоять за себя и за свою собственность.

После знакомства Айнаш с Ильей, поводом для которого были ее служебные обязанности председателя КСК, она, якобы желая урегулировать долги Переделкина перед кондоминимумом, начала часто посещать его квартиру. Вначале она пыталась назойливо и ненавязчиво уговорить Илью обменять его двухкомнатную квартиру на комнату в общежитии с небольшой доплатой, о чем ее как-то попросила одна старая знакомая, желавшая улучшить свои жилищные условия посредством обмена или покупки недорогой квартиры поближе к центру, конечно же, пообещав самой Айнаш щедрые комиссионные. Упрямый Илья на уговоры не поддавался и все время вежливо ей отказывал. Но Айнаш была из когорты тех людей, которые если их выкинуть из дверей, отряхнувшись, полезут обниматься к тебе через окно, не учитывая твое желание, не спрашивая у тебя разрешения, не интересуясь твоим мнением. Ее посещения становились все более частыми, а разговоры — все более настойчивыми. Она на своем ломаном русском приводила Илье уйму аргументов: про долги, про соседей, которые ненавидели его за постоянные попойки и скандалы, про уютную приватизированную комнату в общежитии, про деньги, которые ему сейчас не помешают. Все это так достало Илью, что во время очередной навязчивой агитации на тему обмена недвижимости он грубо оборвал ее на полуслове и послал куда подальше. Айнаш, затаив злобу, надолго отстала от него, что, конечно же, не означало, что она отказалась от своих планов, она просто сменила тактику. И это не предвещало Илье ничего хорошего.

— Николаевич! — услышал Илья, привычно лежащий на своем диване, знакомый голос Айнаш, доносящийся со стороны входной двери, которую он так и не удосужился починить.

Привычка подолгу проводить время на диване у него выработалась после того, как его покинула семья и он махнул рукой на свою жизнь. Возвращаясь с работы и оставаясь вечерами в тягостной тишине своей квартиры, он ужинал в зале перед телевизором. А позже и засыпал перед ним с включенным на полную громкость звуком. Это хоть немного, но уменьшало его боль одиночества. Изображения и голоса хоть и чужих, но все же людей компенсировали ему утрату семьи. Так он, пусть и на время, неосознанно заполнял зияющую пустоту своей души жизнью, льющейся из телевизора.

После того как телевизор был продан, на оставшуюся небольшую часть денег Илья успел купить хороший радиоприемник. Он и по сей день служил ему проводником в другой мир, откуда он давно выпал. Основная сумма, вырученная от продажи телевизора, как до этого и деньги за мебель и другую утварь, ушла на еду и попойку. Однако все предложения друзей-собутыльников продать радиоприемник для покупки очередной порции спиртного Илья категорически отвергал. Он знал, что когда эти горе-друзья разбредутся по домам, единственным его другом, от которого будет исходить человеческая речь, станет это электрическое устройство. Оно днем и ночью стояло перед ним на засаленном журнальном столике и без перерыва круглосуточно извергало из себя человеческую речь, песни, музыку… пока в один «прекрасный» день не умолкло, как будто обиделось за что-то на Илью. А причина молчания была банальной: просто пришла пора заменить батарейки, которые тоже стоили денег. Конечно, радиоприемник мог работать и от сети, но ввиду отсутствия электричества в квартире такой способ извлечения из него звуков был недоступен. Этот период оказался самым мучительным для Ильи. Он всеми способами старался найти деньги и купить батарейки, чтобы побыстрее подключить радиоприемник, дававший ему возможность спокойно засыпать под болтовню ведущих ночных радиопрограмм. В те дни, когда радио не работало, он позволял некоторым своим друзьям-собутыльникам оставаться ночевать у себя.

— Ау! Айнаш, заходи! — ответил Илья, уменьшая громкость приемника, который был включен на полную мощность.

Визит Айнаш вселил в него надежду, что та пришла подбросить ему какую-нибудь работенку, как это нередко бывало прежде. Он чистил снег перед подъездами зимой, скидывал его с крыш по весне, чинил кровли домов и трубы в подвалах в летнюю пору. Иногда подметал дворы, устроившись на некоторое время дворником. Но все эти трудовые порывы имели свойство быстро заканчиваться — как только Илья получал на руки деньги. Хотя и деньги-то были не сказать что большие… А Айнаш — она порой могла и водочки купить и, придя к нему с авоськой в руках, организовать прямо здесь, у него в квартире, небольшой стол. Иногда за компанию опрокидывала пару рюмок и как могла вела с ним беседу на своем ломаном русском.

Вначале, когда они познакомились, а это было года три назад, она навестила его квартиру, чтобы напомнить о накопившихся за несколько лет долгах. Слово за слово — разговорились. Из-за постоянной нехватки денег по причине такого же постоянного отсутствия работы Илья попросил Айнаш в случае необходимости подкидывать ему хоть какую-нибудь работенку по КСК и временами стал выполнять по ее поручению мелкий ремонт электричества и сантехники за символические суммы, которых ему хватало на хлеб, чай и пачку сигарет. Однако брать его в штат своего небольшого предприятия, которое только-только вставало на ноги, Айнаш боялась.

Со временем, когда градообразующее предприятие возобновило стабильную работу и у людей наконец появились деньги, что повлекло за собой погашение долгов перед кондоминимумом частью собственников квартир, Айнаш постепенно стала увеличивать как штат своего предприятия, так и количество обслуживаемых домов, которых она с жадностью набирала все больше и больше, не понимая, что тем самым умножает себе проблемы. На этой почве и возникла ситуация, которая оставила в душе Ильи неприятный осадок в отношении нее…

Осенью одного из предыдущих годов Айнаш провела инспекцию труб в подвалах домов и пришла в ужас от состояния некоторых из них. Требовалась замена труб, и делать это надо было незамедлительно, так как приближался конец сентября, а вместе с ним и отопительный сезон. Тогда-то и возник «коммерческий договор с подрядной организацией», возглавляемой Ильей, — конечно же, на словах, подкрепленный взаимными клятвами и уверениями, а также крепкими рукопожатиями. По «договору», возникшему между ними, Айнаш покупала необходимые трубы, комплектующие, недостающие инструменты, а Илья вместе со своими работниками, которых он должен был найти сам, до конца октября обязывался закончить внушительный объем работ в подвале одной из многоэтажек, за что, соответственно, Айнаш должна была ему уплатить энную сумму, которая, судя по ее размеру, оказалась хорошим стимулом как для самого Ильи, так и для пары его товарищей, слонявшихся, как и он, без дела.

Работы были выполнены в полном объеме, качественно и в срок. Но вот оплата… Кроме той суммы в размере тридцати процентов от оговоренной, что была выплачена им в виде аванса через неделю после начала работ, они так ничего и не получили. В ответ на требование рассчитаться с ними Айнаш ссылалась на отсутствие денег, переводила разговор на общие проблемы, заявляя, что ей тоже должны миллионы тенге, что большинство жильцов не вносят своевременно оплату, что надо потерпеть и подождать — и вскоре разговор переходил на повышенные тона. А скандал был выгоден Айнаш, чтобы отвести разговор от темы и отделаться от Ильи с его требованиями. Илья не понимал логику Айнаш. У нее была еще пара домов, которые нуждались в срочном ремонте, а она затеяла такое, что работать с ней после этого уже не хотелось.

Однако логика в этих действиях была, просто наивный Илья ее не видел. После того как его бригада закончила работу в одном из домов, Айнаш не стала обращаться к ним снова, а, выплатив лишь малую часть суммы, нашла другую такую же и, пообещав ей столь же хорошие деньги, подрядила на ремонт следующего дома. Стоит ли говорить, что и очередные наивные подрядчики, не удосужившиеся составить письменный договор, остались без большей части заработанного.

Впрочем, этот неприятный случай со временем был как бы забыт ущемленной стороной, так как нужда в деньгах заставляла Илью периодически наведываться к председателю КСК, утопив поглубже в дебрях души свои обиды. А в некоторых случаях и самой Айнаш приходилось обращаться к Илье ввиду отсутствия желающих работать за те гроши, что она платила. Так и ходили они друг к другу, хотя, конечно же, Илья сильно обиделся на Айнаш за тот поступок, а она так и не возвратила ему долг, несмотря на все его просьбы и увещевания.

Этот случай окончательно подорвал веру Ильи в людей. Кто знает, может быть, если Айнаш исполнила бы свои обязательства до конца и выплатила Илье и его бригаде всю причитающуюся сумму, то его судьба повернулась бы в другую сторону. Воодушевившись проделанной работой и достойной оплатой, он продолжил бы вместе со своими друзьями эту деятельность, вышел бы из кабалы долгов и стал одним из лучших на рынке услуг по ремонту домов и квартир, ведь тогда на нем не было конкуренции. Но судьба порой подкидывает нам неприятности и испытания одно за другим, и их череду не всякому дано преодолеть…

— Заходи, присаживайся, — произнес Илья, указав плотной и коренастой Айнаш на табуретку рядом.

— Нет, я постою, — ответила она, намекая тем самым, что разговор будет коротким. — Я про мое предложение, Илья. Смотри, потом будет поздно. Комната хорошая, чистая. Без долгов и с ремонтом. Да и деньги при себе будешь иметь, — подытожила она, не отрывая острого взора своих раскосых глаз от лица Ильи.

Тот ничего не ответил. В комнате повисла тишина, слегка разбавляемая приглушенной музыкой из радиоприемника.

«Опять двадцать пять… Снова за свое взялась!» — с досадой подумал Илья, чувствуя, как в нем растет раздражение, с которым ему будет трудно совладать.

— Я же тебе уже ответил по этому поводу, — произнес он, цедя слова и направив свой взгляд на пустующую стену напротив.

— Но ты подумай хорошенько… — начало было Айнаш невозмутимым тоном, но тут Илья взорвался, словно пороховая бочка:

— Да сколько тебе, дуре, говорить?! Нет! Нет! И еще раз нет!!!

Илью понесло.

— Что ты прилипла как банный лист с этой квартирой?! Вот вам моя квартира! Шиш, а не квартира!!!

Выпалив последнюю фразу, Илья бесцеремонно выбросил в сторону Айнаш свою длинную жилистую левую руку с большим пальцем, высунутым между указательным и средним.

Айнаш, не ожидавшая от Ильи такой реакции, побагровела и, не найдя, что сказать, тоже выпалила в ответ все, что думала про него:

— Да я о тебе беспокоюсь, дурак! Алкаш несчастный! Завтра на улице окажешься! А так хоть крышу над головой будешь иметь!

Понимая, что разговор не состоится, она развернулась и, громыхая словами, вышла из квартиры, громко хлопнув за собой дверью, которая, как всегда, жалобно скрипнув, медленно отворилась.

«Алкаш! Бич! Живет в вонючей конуре и выкобенивается. Ничего, ты у меня попляшешь!» — звенели в ушах Ильи фразы, брошенные Айнаш, пока она спускалась по лестнице.

«Хм, научилась разговаривать на русском», — пришла вдруг неожиданная мысль Илье, как только Айнаш переступила порог квартиры, до того позабавившая его, что он заулыбался и выдавил из себя затяжной смешок.

 ГПТУ — государственное профессионально-техническое училище.

 Город в Карагандинской области. Название переводится как «железная гора».

Глава вторая. 
БОМЖ[1]

Айнаш чувствовала, что может заполучить эту квартиру в свою собственность, выбросив «спившегося алкоголика» на улицу. Знала, что он уязвим и слаб, и после этой очередной ссоры с новым рвением принялась за осуществление своего плана, только уже изменив подход и намереваясь на этот раз использовать силу закона, что было весьма эффективно и не требовало лишних нервов и душевных сил. Ставка была сделана на людей, у которых в руках была власть. Основательно пообщавшись с судебными исполнителями, с которыми ей приходилось часто контактировать по работе, она подговорила их, добавив к словам некоторую сумму, чтобы те, объединив все дела Ильи по коммунальным долгам в одно, выставили его квартиру на торги. В те годы такие дела рассматривались в судах пачками, так как задолженность по коммунальным платежам была обычным делом. Как правило, суды принимали сторону коммунальщиков, а проценты по возникшим долгам порой были сопоставимы с размером взыскиваемых сумм, что, конечно же, загоняло и без того еле сводивших концы с концами граждан практически в безвыходное положение.

Вот так квартира Ильи, отчасти по объективным причинам, сложившимся под тяжестью обстоятельств, навеянных временем, а отчасти по злому умыслу, попала в долговую кабалу, а позже в надлежаще оформленном виде предстала перед судом с целью отчуждения ее у собственника. Конечно же, в ускорении всех этих процессов Айнаш сыграла не последнюю роль. В квартиру Ильи все чаще стали наведываться агрессивно настроенные судебные исполнители и юристы коммунальных служб, в результате чего на его подоконнике накапливалась куча подписанных уведомлений о необходимости срочно погасить долги перед разными предприятиями и об исполнении постановления судебного пристава, основанного на решении городского суда, игнорирование которого грозило статьей уголовного кодекса.

При этом по стечению обстоятельств Илью «забыли» уведомить, как положено по закону, о предстоящем судебном заседании, на котором рассматривалась обоснованность выставления его квартиры на торги в целях удовлетворения иска ответчиков. Не узнал он и о дате и месте торгов, на которые его квартира была выставлена по цене в два раза ниже рыночной, в чем поспособствовал заинтересованный оценщик, а на самих торгах цена чудесным образом опустилась еще на двадцать пять процентов, и жилплощадь была приобретена новым владельцем за сущие копейки.

Лето для Ильи прошло спокойно. Он даже удивился той внезапной тишине, что вдруг настала из-за отсутствия привычных визитов в его квартиру всевозможных официальных лиц, пока в один из теплых солнечных дней начала сентября к нему не пожаловали особые гости…

В тот день Илья намеревался, по своему обыкновению, проспать беззаботным сном до полудня, но на пороге квартиры нежданно-негаданно нарисовались трое крепких парней, сопровождающих незнакомую ему женщину. Та сообщила, что является собственником этого жилого помещения, которое купила на аукционе, объявленном городским территориальным участком судебных исполнителей. Конечно же, Илья не знал, что этой женщиной была старая знакомая Айнаш, воспользовавшаяся наконец «счастливым» случаем приобрести квартиру за бесценок.

Пока Илья, туго соображая, читал листок бумаги, который был копией документа, выданного отделом по недвижимости департамента юстиции их города, подтверждающего право собственности на его теперь уже бывшую квартиру указанной гражданки, крепкие парни азиатской внешности стали выносить вещи Ильи на улицу, не спрашивая при этом разрешения и не обращая внимания на его возмущенные возгласы. У одного из них в руках была довольно длинная и увесистая дубинка, скорее всего, заранее приготовленная для защиты от Герты, которая бросилась, громко лая, на непрошеных гостей, когда они беспардонно ввалились в комнату, но была загнана двумя беспощадными ударами по голове в дальний угол за диваном, где, злобно рыча и оскалив зубы, спряталась.

Все протесты Ильи были проигнорированы, и крепкие парни, оторвавшись от выноса его нехитрого скарба, молча взяли бывшего владельца жилплощади с двух сторон под руки и без особого труда выволокли из квартиры, оставив его в пустующем пролете подъезда. Следом, опустив низко голову, прижав уши к макушке, спрятав хвост между ног, выскочила Герта, смотря на хозяина округлившимися глазами, не понимая, что здесь происходит. Попытка Ильи вернуться в квартиру была пресечена сильным ударом кулака в грудь, от которого он, попятившись, вывалился спиной вперед из проема двери и снова оказался в подъезде, правда, уже сидя на бетонном полу.

— В следующий раз получишь по морде, — спокойно произнес молодой парень, по-хамски улыбнувшись прямо ему в лицо.

Опустившись на скамейку возле своего сваленного в кучу обветшалого добра, Илья с трудом ворочал мозгами и никак не мог понять, как же он оказался в таком незавидном положении. Уже к вечеру новая владелица квартиры заменила старую дощатую входную дверь, обшитую дерматином, на абсолютно новую стальную с несколькими замками, на которой красовалась золотистые цифры «42».

Илья весь день просидел около своих вещей, не зная, что предпринять. В растерянности он смотрел по сторонам, вглядываясь в глаза проходивших мимо «новых» соседей по подъезду, ожидая от них то ли сочувствия, то ли участия. Он хотел, чтобы к нему подошли и спросили: «Что с вами случилось?» Но этого не произошло. В какой-то момент Илье показалось, что все это происходит не с ним, что это жуткое недоразумение или просто кошмарный сон, который должен вот-вот прекратиться, закончиться, исчезнуть…

Разболевшаяся так некстати голова раскалывалась изнутри на тысячу мелких кусочков, не давая Илье сосредоточиться и осознать ситуацию. К тому же пересохло во рту, и ему жутко хотелось пить. Но обычная вода из-под крана вдруг оказалась для него недоступна. Устав бесцельно сидеть, Илья тяжело привстал со скамейки, почесал затылок и прошелся растерянным взглядом по вещам, что были сложены у подъезда, а точнее, в стороне от него, среди деревьев, что росли между подъездами многоэтажного дома.

Первым из габаритных вещей, что были вынесены из квартиры, оказался диван, стоявший в зале. А потом уже на него и возле стали сваливать в беспорядочную кучу разную утварь и вещи с квартиры. Там скопились: старая электрическая печь с одной только работающей конфоркой, сушилка с остатками посуды, поставленная небрежно поверх нее, знакомый нам журнальный стол с табуретками, широкая двуспальная кровать, правда, уже разобранная и сложенная чуть поодаль. Широкий матрас от кровати стоял прислоненный вертикально к стволу одного из деревьев. Одежду и прочие мелкие вещи новые хозяева просто повыкидывали с балкона четвертого этажа — наверное, было лень ради них спускаться вниз. Две куртки, зимняя и осенняя, повисли на ветвях деревьев, а обувь валялась вразброс на траве и среди кустов.

Альбом, семейный альбом с фотографиями, и радиоприемник — только за ними Илья привстал с места, завидев их сразу, взял бережно в руки, вернулся обратно на скамейку и, положив дорогие ему вещи на колени, продолжал лицезреть процесс его выселения из квартиры, словно это происходило не с ним, а с героем какого-нибудь фильма, который вот-вот закончится…

Не прошло и получаса, как все пожитки Ильи оказались во дворе его дома, словно сироты, выгнанные из приюта. Герта как забежала под скамейку, так и пролежала там все это время, изредка поскуливая или рыча, когда мимо нее проходили ноги тех молодчиков, что выставили их с хозяином из квартиры.

«Надо сходить к Ганцам, — вдруг посетила Илью мысль. — Или к бабе Владе. Может, они помогут. Подскажут что-то путное. В любом случае что-то надо делать». Илья приподнялся с места, и ноги его понесли обратно в подъезд, в сторону знакомых дверей.

— Ну а что ты хотел? Все ж к этому шло… Разве ты этого не понимал? — сказала ему размеренно-спокойным старческим голосом баба Влада, жившая на первом этаже, выглядывая через приоткрытую дверь своей квартиры.

Цепочку она с петли не сняла и Илью в квартиру не пригласила. Да и ничего толкового Илья от нее не услышал, кроме того что надо сходить в полицию и написать заявление, чего он, вспоминая последнее посещение стражами порядка его квартиры с выбитой дверью, делать не хотел.

Ганцы оказались более дружелюбными, впустили Илью в квартиру и даже напоили чаем с вареньем. Глядя из окон своей кухни, с высоты пятого этажа, на выставленные из квартиры вещи соседа, старики качали головами, возмущенно цокали языками, выражая сочувствие, и как могли успокаивали Илью, не жалея для него добрых слов. Они почти в точности повторили совет бабы Влады написать заявление в полицию, разве что порекомендовали еще посетить прокуратуру города.

Приближался вечер. Илья так никуда и не пошел, ни в полицию, ни в прокуратуру, как ему советовали. Растерянность, непонимание ситуации и инертность, что была присуща ему последние годы, — все это сковывало Илью в его действиях и намерениях. Покинув квартиру стариков Ганцев, он спустился во двор и провел остаток дня перед подъездом, перекладывая свои вещи из одной кучи в другую, не понимая, что со всем этим делать и куда девать…

Илья не стал обращать внимания на то, как его соседи, с которыми он так и не познакомился, хотя многие из них уже прожили с ним в одном подъезде бок о бок не один год, проходя мимо, с любопытством бросали взгляды на происходящее и, конечно же, делали свои выводы. Никто из них не остановился, не поинтересовался, не бросил фразу: «Что случилось, сосед?» Но разве они были виноваты в том, что им не довелось ближе пообщаться с ним и стать добрыми соседями? Каждый из них жил своими проблемами, своими заботами, коих стало безмерно много в наступившие новые времена. «Рады, наверное. Дождались!» — подумал, горько усмехнувшись, Илья, конечно же, ошибаясь. Его соседям было не радостно и не грустно от того, что с ним происходило, — им просто это было безразлично. Они мало его знали, да к тому же в наступившие времена теперь каждый был сам за себя…

Уже поздним вечером, когда сумерки спустились на город и стало изрядно холодать, Илья накинул на себя осеннюю легкую джинсовую куртку и, бросив очередной тревожный взгляд на свои скученные вещи, подумал: «Неужели придется ночевать на улице?» От одной этой мысли ему стало не по себе. Только теперь, по прошествии дня, Илья стал осознавать, в каком положении он оказался, словно с его глаз и мыслей ночным холодным ветром сдуло пелену непонимания. Не зная, куда податься и что делать, шаркая тапочками, которые так и остались у него на ногах, когда его вытащили с квартиры, Илья с глубокой досадой на лице зашел в подъезд дома и, не зная, зачем и с какой целью, поднялся на свой этаж. Стоя в темноте и мертвой тиши площадки этажа, он вплотную приблизился к двери его уже бывшей квартиры и воровато прислушался к звукам и голосам, исходящим изнутри, как будто мог услышать что-то, что помогло бы ему в его положении.

Не зная зачем, поднял руку и осторожно прикоснулся кончиками пальцев к стальной поверхности новой двери, и ему показалось, что холод железа, словно электрический разряд, пройдя сквозь все его тело, проник в сознание и безмолвно произнес: «Тебе сюда дороги больше нет! Не приходи!»

От накрывшей его внезапной волны отчаяния и бессилия Илья уронил руку и, трясясь в плечах, заплакал. Попятился назад, споткнулся об выступ лестницы и плюхнулся на ступень, ведущей на верхний этаж. Он зажал рот ладонью, чтобы рвавшийся из недр его души крик не выплеснулся в подъезд и не потревожил покой его обитателей, которые мирно отходили ко сну.

— О, господи! Господи! Что же это?! Что же это такое?! Не может этого быть! — повторял он громким шепотом без остановки снова и снова, одиноко сидя на лестничной площадке, покрытой мраком.

Эта холодная и суровая действительность не укладывалась в его сознании. В голове лишь пульсировала мысль: «У тебя нет дома! У тебя нет дома!» Отчаяние и дикий страх за собственное будущее овладели им и заставили завопить на весь подъезд:

— Откройте дверь!!! Я хочу зайти в свою квартиру!!! Это моя-я-я квартира!!! Моя-я-я-я!!!

Что произошло вслед за этим, Илья понял не сразу. Раскрыв глаза, он увидел перед собой покрытое мглой ночное небо. Опершись сперва на локти, а потом и на ладони, Илья с трудом оторвал спину от холодного асфальта и привел туловище в вертикальное положение. Кровь из разбитого носа перепачкала и джинсовую куртку, и футболку под ней. Голова и лицо гудели от ударов. Он попытался встать, но от сильного головокружения тут же присел обратно на асфальт, чтобы ненароком не свалиться и не повредить себе еще что-нибудь. Вторая и третья попытки закончились тем же.

«Твари. Наглые твари…» — крутилось в голове у Ильи, когда он вспоминал последние несколько минут, проведенные в подъезде.

Устав от бесполезных попыток подняться, он лег спиной на холодный асфальт, чтобы собраться силами. Его взор, перед которым все крутилось, как в калейдоскопе, обратился вверх, на черное небо, только вместо красивых цветных узоров перед глазами водила хоровод молчаливая россыпь звезд на ночном небе.

Спустя недолгое время пронизывающий холод асфальта снова подтолкнул Илью снова попытаться встать на ноги. Не без труда перевернувшись со спины на бок, опираясь на широко расставленные руки и ноги, преодолевая головокружение и пульсирующую боль в висках, Илья с трудом приподнялся и, сделав пару нетвердых шагов, переместился на край дворовой скамейки, что находилась поблизости от него. «Наконец-то», — произнес он про себя с облегчением, усаживаясь поудобнее и не веря, что ему удалось до нее добраться.

Холод, который проник под легкую куртку и овладел его телом за то время, что он пролежал на асфальте, заставил Илью обхватить руками плечи, чтобы как-то согреть себя. Ситуация требовала быстрого решения, а решением был срочный поиск места, где можно было переночевать, не подвергаясь ночному холоду. Илье не пришлось далеко идти, да и не хотелось, тем более что в его нынешнем состоянии это вряд ли было возможно. Взгляд Ильи уперся в собственный диван, что стоял между двумя рослыми деревьями и кучи выдворенных вещей. Благо на спинке кровати все еще лежало старое одеяло.

Шатаясь из стороны в сторону, трясясь всем телом от холода, Илья пошагал в сторону дивана, который должен был спасти его в эту ночь, подарив тепло и уют, насколько это было теперь возможно, и забрался с головой под одеяло.

— Илья, Илья! — послышался знакомый хриплый голос сквозь пелену тяжелого сна.

Укутанный и ушедший с головой под одеяло, Илья, не высовываясь из своего укрытия, приоткрыл глаза и прислушался к надоедливому голосу извне, как будто звучащему из другого мира.

«Откуда они узнали, что это я? По вещам, наверное», — подумал про себя Илья, но прерывать свой сон и вставать с дивана ему не хотелось. Однако рука человека, которому принадлежал голос, стала трясти его за плечо.

— Илья, че это ты на улице лежишь?

Голос принадлежал Саньке, такому же, как и он, безработному одинокому ровеснику со схожей судьбой, который периодически захаживал к нему, чтобы, как он любил выражаться, «оприходовать на двоих».

— Че за дела? У тебя что, квартиру забрали? — спросил Саня, глядя на друга с жалостью, когда тот откинул одеяло с головы.

Илья глубоко вздохнул и спросил сиплым простуженным голосом:

— Есть попить?

— Найдется. Только дома, — ответил Саня и вытащил из кармана брюк пачку сигарет.

Илья вытянул сигарету с протянутой пачки и прикурил от спички, зажженной стоявшим рядом с Саней приятелем, с которым он не имел честь быть прежде знакомым.

— Бери радиоприемник и пошли ко мне. Обмозгуем все, — сказал Саня, показывая ему литровую пластиковую бутылку с надписью «Буратино» на этикетке, на четверть заполненную прозрачной жидкостью — скорее всего, спиртом, который они обычно употребляли, когда не хватало денег на водку. А денег всегда не хватало…

— А… вещи? — произнес растерянно Илья, пройдясь беглым взглядом по своим пожиткам, разбросанным вокруг дивана, оторвав спину и сев на край кровати.

— Зачем тебе этот хлам? Здесь и взять-то нечего. Да и куда ты все это понесешь? — сказал Саня, ошарашив Илью своим непредвзятым и точным ответом, на который нечего было возразить.

С трудом привстав с дивана, Илья оценивающе осмотрел свое имущество и убедился, что среди этих вещей действительно не осталось ничего такого, что стоило бы взять с собой. Да и куда и на чем он мог это все перевезти? Единственной ценностью, которая у него оставалась до сегодняшнего дня, была квартира, и вот он ее так глупо потерял. А это все, как точно выразился Саня, хлам. Все более или менее стоящее было давно распродано, а потом съедено и пропито… Разве что радиоприемник. И альбом. Семейный альбом в красной бархатной обложке, в котором хранились фотографии Татьяны с детьми и родителей, память о прошедших счастливых мгновениях его жизни.

«Забрать? Место ведь не займет…» — пробежала мысль в голове. «А зачем? Прошлое не вернешь…» — ответила с горечью другая. Короткий разговор Ильи с самим собой прервал возглас Сани:

— Илья! Ты идешь?!

Голос товарища заставил его оторвать взгляд от альбома и торопливо засеменить вслед за удаляющимися друзьями. Однако через несколько шагов что-то остановило Илью, он замер на месте, развернулся и, вернувшись к своим разбросанным пожиткам, поднял с земли альбом, оттряхнул его, сдул с поверхности пыль и грязь и нежно провел по его матовой поверхности ладонью.

Не отрывая наполнившегося грустью взгляда от альбома, Илья замер, не решаясь открыть его, боясь воспоминаний, которые могли больно его ранить в совсем неподходящий для этого момент. Несмотря на сопротивление здравого смысла, советовавшего не делать того, что могло причинить боль, указательный палец правой руки сам перевернул обложку и раскрыл перед ним первую страницу альбома.

Посередине первого листа, как и во многих семейных альбомах того времени, была приклеена фотография счастливой семьи Переделкиных, как бы приветствуя того, кто раскрывал альбом и смотрел на нее. На черно-белой слегка вытянутой в длину фотографии можно было увидеть самого Илью, Татьяну, их детей и родителей Ильи. Дети по тогдашней традиции расположились посередине, между горячо любимыми бабушкой и дедушкой, а они с женой стояли на весь рост за их спинами, глядя в объектив фотоаппарата глазами, полными уверенности и надежд. Все улыбались. Дети здесь были совсем малые, пять лет и один годик… Воспоминания обволокли сердце пеленой печали, заставили его в волнении забиться, погружая Илью в водоворот чувств и эмоций, с которыми он не мог совладать. Глаза наполнились слезами, и две большие капли, оторвавшись, упали на поверхность фотографии.

«Этой жизни больше нет! И она никогда не вернется!» — проговорил про себя с горечью Илья, после чего, захлопнув твердую обложку альбома обратно, наклонился и бережно положил его обратно на кучу книг, где он лежал до этого, и поспешил вслед за удаляющимися друзьями, держа в одной руке радиоприемник.

                                       * * *

— Надо сходить к участковому и написать заявление! — громко произнес Толик, приятель Сани, с которым он только что познакомился. Толик имел проблемы со слухом и оттого разговаривал во весь голос.

— Да-да, и пусть разбираются, — пробубнил сонно Саня, растягивая слова. — Они же часто к тебе наведывались. Теперь пусть отрабатывают свои деньги. Пусть разоблачают аферистов.

— Санек дело говорит! — поддержал друга новоявленный знакомый Ильи, невесть как услышавший эти тихо произнесенные слова.

Он так же, как и Илья, расположился в одном из двух больших кресел бежевого цвета с высокой спинкой, что стояли друг против друга, разделенные журнальным столиком, один в один похожим на стол Ильи, только сохранившим свой первоначальный добротный вид и цвет.

Томно закрыв и снова открыв глаза, прятавшиеся за затемненными стеклами больших овальных очков, умник коротко добавил к сказанному:

— Опорный пункт откроется после шести. Сходи к ним, — и, намереваясь вздремнуть, начал поудобнее пристраивать в кресле свое тучное, оплывшее тело.

«Непременно пойду. Непременно», — согласился со сказанным про себя Илья, тоже поудобнее располагаясь в кресле и намереваясь вздремнуть, как и все, насколько это удастся.

Проснувшись раньше всех, Саня взглянул сперва на одного, потом на другого друга, что, расположившись по обе стороны стола, безмятежно спали в своих креслах, застыв в них, словно восковые фигуры в музее. Толик, как всегда, заснул, не сняв очки, и те, по обыкновению, сползли на его мясистый короткий нос. Илья шумно сопел, откинув голову на спинку и приоткрыв рот, а бегающие под закрытыми веками зрачки говорили о том, что ему снится какой-то беспокойный сон.

Взгляд Сани опустился к ногам Ильи, туда, где в узком проходе между креслом и диваном стоял тот самый радиоприемник, который он посоветовал другу прихватить с собой, единственная вещь, имеющая хоть какую-то ценность, из всего скарба, оставшегося валяться во дворе.

Взяв со стола наполненную до половины литровую стеклянную банку с водой, Саня жадно влил ее в себя, и пока вода большими глотками входила в него, он вспомнил, что разбавленный спирт, который они втроем употребляли до отхода ко сну в полдень, к сожалению, закончился, а желание продолжить застолье все еще присутствовало. Жесткое похмелье при отсутствии денежных средств в карманах подтолкнуло Саню, как он сам убедил себя, «взять у друга в долг», конечн