«Страшно рад, что тебе пришла в голову такая счастливая мысль: еще поработать. Педагогом сделаться успеешь. Отказ твоего отца меня нисколько не удивляет. Поезжай с Богом! Поучись! Пока жив – тебя не оставлю. Много дать не смогу, а сто рублей в месяц посылать буду».
Помню такой случай. Зилоти играл Первый фортепианный концерт Чайковского, а сам Чайковский на другом фортепиано ему аккомпанировал. Проиграв несколько страниц, Зилоти вдруг остановился и сказал:
– Не могу играть на этом инструменте, я больше привык к другому, – пересядем.
При этих словах Зилоти, взяв свой стул, на котором раньше сидел, перешел к другому роялю. У инструмента же, на котором Зилоти до того играл, стула, таким образом, не осталось, а Чайковский взял с пюпитра свои ноты, перешел к другому инструменту, поставил на пюпитр ноты и… сел в пространство. К счастью, все мы, стоявшие здесь, успели его подхватить и тем самым устранили возможность большой катастрофы.
Громадного роста, с крупными чертами аскетически сухого, бритого, всегда бледного лица, суровым взглядом, коротко подстриженными на большой голове волосами, длинными руками и пальцами, дающими возможность свободно брать аккорды в пределах дуодецимы, грубым с басовым оттенком голосом, Рахманинов резко отличался от небольшого ростом, худенького и хрупкого, с хорошей, всегда тщательно причесанной шевелюрой волос на небольшой голове, круглой бородкой и большими усами, мелкими чертами лица, бегающими небольшими глазами, небольшими, чрезвычайно изнеженными руками и тонким теноровым голосом Скрябина.
Потом мы помогали ему раздеться и лечь в постель. Пока он курил закуренную кем-нибудь из нас для него папиросу, повар Матвей представлял счета расходов за день. Если все кончалось благополучно (случалось, что счета летели Матвею в голову, и тогда мы спешили поскорее незаметно убраться восвояси), мы поворачивали его на бок, подкладывали за спину, под бока и под ноги одеяло и целовали его в щеку. Затем он говорил: «Ле (то есть Леля Максимов), Се (то есть Сережа Рахманинов), Мо (то есть я), как приятно…» – а мы обязательно хором прибавляли: «протянуть ножки после долгих трудов», – гасили свет и уходили спать в свою комнату
На душе грустно, но почему? Ведь так часто Сережа уезжал в гастрольные поездки, но тогда он уезжал один, а сейчас поднята все семья. Последние слова, поцелуи, и все спускаются по лестнице. Уезжают далеко и надолго. И не чуяли мы, что не увидим больше Сережи. Последние слова:
– До свиданья, пишите, будьте здоровы, скорее назад, ждем…
И Сережа уехал навсегда.
Можно себе представить, какое было впечатление от музыки, если даже человек со сломанной ногой просидел весь концерт!
Оживленный и веселый, он просил дать ему апельсин, и, чтобы не пачкать ему рук, я, сидя на ручке кресла, очищала апельсин и дольками клала ему прямо в рот. Настроение было прекрасное, и мы чему-то весело смеялись. И вдруг я увидела за стеклом двери несколько пар глаз, горящих любопытством и наблюдающих происходящее. Я сказала об этом Сереже. Он повернулся с креслом спиной к двери и сказал:
– Подожди, до звонка не выходи, поймают.
Но это не спасло. На репетиции следующего концерта ко мне подошла незнакомая женщина и пригласила на какое-то собрание, сообщив при этом, что они очень интересуются Сергеем Васильевичем и будут счастливы, если я приму их приглашение и буду им о нем рассказыват
Как пластичны руки, какое достоинство, какая скупость в каждом движении и вместе с тем какая сила и выразительность.
Она была очень довольна, что работает у «знаменитого русского музыканта», и, «наслаждаясь музыкой», как она говорила, не забывала писать потрясающие счета.
По вечерам, когда спадала жара, на улице появлялись уличные музыканты: женщина и мужчина, а маленький длинноухий ослик вез механическое пианино, к которому была прилажена люлька с ребенком. Время от времени они останавливались, женщина заводила пианино, а мужчина в цилиндре и с тросточкой пел и приплясывал. В их репертуаре была очень мне нравившаяся полька. Впоследствии, когда я услышала впервые «Итальянскую польку» Сережи, передо мною встала картина: яркое небо, синее море, ослепительно белая улица и уличные музыканты с осликом, покорно ждущим, когда надо будет ехать дальше.
