Во второй половине прошедшего столетия, в ясный летний день, посреди вековых американских лесов, общество, состоявшее из двух мужчин и двух женщин, подымалось на возвышение, образовавшееся от поваленных ветром и в беспорядке друг на друге лежащих деревьев с целью беспрепятственно любоваться видом окрестности. Деревья эти скучились на небольшом холме, и потому вид с них мог простираться на дальнее расстояние. Одно из них было совершенно вырвано с корнями, обращенными кверху таким образом, что, покрытые землею, промежутки от одного корня до другого представляли путешественникам род подмостков, на которые они могли смело стать для своих наблюдений.

Впрочем, это были не особенно знатные лица; двое из них — муж и жена — принадлежали к индейскому племени Тускарора; третий, судя по одежде и другим признакам, был моряк, а спутница его, приходившаяся ему племянницею, была дочь английского сержанта из расположенного при озере Онтарио Форта Озвего, который и служил теперь общею целью путешествия.

Молодая, красивая и не лишенная образования девушка с удовольствием глядела на величественную, прекрасную картину, представлявшуюся ее взорам; задумчиво смотрела она на бесконечное море листьев и ветвей, которое, куда только достигал глаз ее, блестело сочною, прекрасною зеленью роскошной растительности. Красивый илем, широколистный клен, великолепные дубы и гибкие, высокие липы образовали широкий, бесконечный ковер, тянувшийся до горизонта и там соединявшийся, подобно волнам необозримого океана, с облаками. Местами высокий ствол исполинской сосны возвышался над обширной равниной и походил на пирамидальный образ величественного памятника, воздвигнутого искусной рукой на необозримом зеленом пространстве.

— Дядя, — сказала девушка, после продолжительного молчания, — как много этот вид напоминает бесконечное, любимое и дорогое вам море.

— Не более, как может вообразить себе неопытная девушка, Магнит[1]! Как можешь ты находить какое либо сходство между этими немногими листьями и настоящим Атлантическим океаном? Все эти верхушки деревьев вместе едва ли достаточны будут для частички одеяния Нептуна.

— Дядя Кап, вы в этом сильно ошибаетесь, — смеясь, возразила Мария, — куда только хватает глаз, мы не видим ничего кроме листьев; что же больше может представить океан?

— Что больше? — с досадою отвечал моряк. — Лучше опроси: что меньше? Где же здесь голубые воды, вздымающиеся волны, буруны, киты, смерчи, бури, ураганы? И что за рыбы плавают под этой бессильной плоскостью?

— Ну, в бурях и здесь нет недостатка, как доказывают эти вырванные с корнями деревья, и если под листьями нет рыб, за то леса не лишены двуногих и четвероногих животных.

— Это еще вопрос, — с сомнением отвечал старый моряк, — во все время вашего пути от Альбани мы не встречали ни диких, ни ручных зверей, кроме лишь нескольких дрянных птиц, и, при совокупности всех этих обстоятельств, я сильно сомневаюсь, чтобы какое-либо из твоих живущих на суше животных могло выдержать сравнение с экваториальной акулой.

Мария ничего не отвечала на противоречившие ей доводы дяди, и продолжала спокойно смотреть на бесконечный лес.

— Это что такое? — несколько спустя, спросила она, указывая пальцем на вершины деревьев. — Там виден дым! Уж не поднимается ли он из какого-либо жилища?

— Это действительно дым, — возразил Кап, — но о его значении надо спросить Тускарору.

Он обратился к индейцу, слегка тронул его за плечо, чтобы возбудить его внимание, и указал ему на узкий столб дыма, тихо подымавшийся из лиственной чащи на расстоянии от них не более одной мили. Индеец, высокий, воинственной наружности, повернулся и бросил быстрый взгляд на указываемый ему дым; потом легко поднялся на цыпочки, и около минуты простоял с открытыми ноздрями, подобно рыбе, чувствующей в воздухе опасность. Наконец, он издал слабый, едва слышный звук и несколько съежился. Лицо его выказало беспокойство, но темный и быстрый глаз его облетел всю окрестность, как будто хотел где-либо отыскать опасность.

— Ну, в чем же дело, Стрела? — снова обратился к индейцу старый моряк. — Я полагаю, что по близости должны быть Онеиды или Тускароры, и предлагаю завести с ними знакомство, чтобы добыть уютный ночлег в их селении.

— Там нет селения, — спокойно, но положительно отвечал индеец. — Слишком много деревьев.

— Если бы и так, все-таки там должны быть индейцы, и, быть может, из ваших старинных товарищей.

— Не Тускарора, не Онеиды, не Могавки, — это огонь бледнолицых.

— Бледнолицых? — с сомнением и удивлением спросил Кап. — Как же вы это можете знать? Из чего вы видите, спрашиваю я вас, что это дым от огня бледнолицых, а не краснокожих?

— Сырое дерево! — с невозмутимым спокойствием возразил воин. Чем сырее, тем больше дыма; чем больше воды, тем чернее дым.

— Но, — с прежним сомнением сказал моряк, — я не вижу, чтобы было много дыма, и чтобы он был особенно черен.

— Слишком много воды! — с сильной уверенностью отвечал Стрела. — Тускарора слишком умен, чтоб разводить огонь водой; белый же читает много книг и зажигает что попало; много книг — мало знания!

— Ну, это довольно умно сказано, — заметил Кап, которого нельзя было назвать большим любителем книг. — Но довольно об этом; скажите мне лучше, как далеко еще мы от лужи, которую вы называете большим озером?

Индеец посмотрел на моряка со спокойным презрением, и затем отвечал: — Озеро Онтарио обширно как небо, — еще один день, и моряк убедится в этом.

— Ну, это мы увидим, — возразил Кап. — Если же этот пруд свежей воды так близок, как вы говорите, и так обширен, как небо, то он был бы уже виден парою хороших глаз.

— Смотрите! — сказал индеец, спокойно протягивая свою руку. — Там Онтарио.

Кап взглянул по указанному направлению, и затем посмотрел на индейца с некоторою важною снисходительностью.

— Так это крошечное пустое место на небе и есть ваше знаменитое Онтарио? — сказал он, наконец. — Ну, я должен сознаться, что оно вполне соответствует ожиданиям, возбужденным во мне, когда я покидал морской берег, для отыскания озера пресной воды. И это прекрасное озеро! Я не думаю, чтоб на нем было достаточно места для плавания одного человека! Молчите уж о нем, и будем лучше искать бледнолицых, которые, как вы сказали, должны находиться поблизости.

Индеец выразил свое согласие безмолвным наклонением головы, и все общество молча сошло с груды деревьев. Сойдя вниз, Стрела объявил, что он пойдет к огню, чтобы увериться в действительном значении его. В то же время он предложил своей жене и другим двум спутникам, чтобы они воротились к оставленному в ближайшей речке челноку и там ожидали его возвращения.

— Нет, это не годится, — возразил Кап, которому не нравилось такое предложение. — В такой неизвестной и дикой местности я не считаю удобным, чтоб лоцман слишком удалялся от своего судна, и потому предпочитаю держаться всем вместе. Я пойду с вами, чтоб переговорить с незнакомцами.

Индеец серьезно, но, не обижаясь недоверием Капа, дал свое согласие на такой вызов и приказал жене своей отправиться одной к челноку. Кап сделал племяннице знак последовать за женою Стрелы.

— Нет, дядя, я предпочитаю оставаться около вас, — возразила Мария. — Движение принесет мне пользу, после того, как я так долго сидела в челноке, притом я рассчитываю, что между неизвестными найдутся и женщины.

— Ну, так пойдем, дитя мое, — ласково сказал моряк. — Расстояние не велико, и, во всяком случае, мы успеем воротиться за час до заката солнца.

Мария тотчас приготовилась сопровождать мужчин, между тем как послушная, скромная жена индейца, которую звали Юнита, терпеливо направилась к оставленному челноку.

Прежде чем все общество пустилось в путь, индеец обратился к своему спутнику и серьезно сказал ему: — Смотрите во все глаза, и держите язык!

— Да, да, понимаю, — возразил Кап. — Это, как я слыхал, обыкновение индейцев. Смотри, он осматривает полку своего ружья, а потому, я думаю, не дурно, если и я взгляну на свои пистолеты.

Пока Кап приводил эту меру предосторожности в исполнение, индеец вступил в чащу, и Мария, опираясь на руку дяди, следовала за ним легким, эластическим шагом. Во время первой полумили они, кроме молчания, не соблюдали никакой осторожности; но, по мере приближения к месту, где должен был находиться огонь, шаги индейца делались осторожнее и тише, глаза его бдительнее и старание скрыть свою наружность — сильнее. Наконец, он остановился, и с торжеством указал на отверстие между деревьями.

— Смотрите, — сказал он, — огонь бледнолицых!

— Да, в самом деле, малый прав, — проворчал Кап. — Вот сидят они, и так спокойно и беззаботно кушают, как бы находились в каюте трехдечного корабля.

— А все-таки Стрела прав только наполовину, — прошептала Мария, — ибо я вижу двух индейцев и только одного белого.

— Два белых и один краснокожий, — возразил Стрела.

— Ну, скоро окажется, кто из вас прав. Один из неизвестных положительно белый и кажется весьма стройным, приличным малым. Другой также положительно индеец, а уж третьего никак не могу разобрать. Он наполовину белый и наполовину краснокожий.

— Два белых и только один краснокожий! — с большею против прежней уверенностью возразил Тускарора.

— Ну, верно что так, — сказала Мария. — Глаз его, кажется, никогда не ошибается, и теперь нам остается только узнать — друзей или врагов видим мы пред собою. Только бы это были не французы.

— Ну, об этом мы скоро будем иметь ясные понятия, дитя мое, — возразил Кап. — Стань только здесь за дерево, чтоб быть в безопасности на всякий случай, и я сейчас узнаю, под каким флагом они плавают.

Он приложил обе руки ко рту, и хотел громким голосом окликнуть неизвестных, как вдруг удержан был от исполнения этого быстрым движением Стрелы.

— Краснокожий — Могикан, белый — Янгез, — сказал Стрела.

— Ну, это известие приятное, — прошептала Мария, бывшая в большом страхе. — Так пойдемте к ним прямо и поздороваемся с ними, как с друзьями.

— Хорошо, — сказал индеец, — пусть девушка идет; краснокожий осторожен и благоразумен, а белый слишком горяч, точно огонь.

— Что, вы с ума сошли? — сердито вскричал Кап. — Слабая девушка должна идти навстречу ожидаемой опасности, тогда как мы, два больших негодяя, останемся спокойны и будем только наблюдать? Прежде чем это случится, я…

— Тише, дядя! — прошептала Мария. — Стрела прав и дает самый благоразумный совет. Ни один христианин не встретит злом бедную, слабую девушку, и потому мое появление послужит признаком мирных намерений. Пустите меня идти, и все уладится как нельзя лучше. До сих пор нас никто не заметил, и поэтому, не возбуждая беспокойства, появление мое озадачит неизвестных.

— Хорошо, — сказал Стрела, — не скрывая своего одобрения мужеству Марии.

Кап согласился нехотя, и сказал: — Ну, если ты думаешь, что это лучше, то или; но возьми один из этих пистолетов, чтобы…

— Нет, нет, я более полагаюсь на мою молодость и слабость, чем на всякое оружие, — перебила его Мария, и смело направилась к сидевшим около огня и продолжавшим свой обед.

Никто не заметил ее, пока она не приблизилась к группе на расстоянии ста шагов. Но тут она наступила на сухую ветку, которая с треском сломалась вод ее ногами, и в ту же минуту вскочил индеец, которого Стрела назвал Могиканом. — Другие два схватились за свои ружья, прислоненные к дереву. Но, не увидев никого, кроме безоружной девушки, Могикан тихо сказал несколько слов своим товарищам, снова уселся к своему кушанью, и предоставил старшему из двух белых идти Марии навстречу.

Когда он приблизился, то Мария увидела, что действительно имеет вред собою человека ее цвета ножи, хотя одеяние его было полуиндейское и полуевропейское. Он был средних лет, и его хотя некрасивое лицо выражало столько честной прямоты и добросердечия, что Мария тотчас убедилась в отсутствии для нее всякой опасности. Она остановилась и спокойно ожидала приближения неизвестного.

— Не бойтесь ничего, — сказал он ей, приветливо кланяясь, — вы здесь, в пустыне, встретились с христианами, которые обойдутся с вами с любовью и уважением. Я человек, достаточно известный в этой стороне, и вероятно, вы слыхали какое-либо из моих имен. Французы и Мингосы зовут меня «Длинное Ружье» за мое превосходное оружие; у лучших друзей моих, Могикан, я зовусь «Соколиный Глаз», а солдаты и охотники этого берега называют меня Следопытом, ибо знают, что, найдя раз начало следа, я никогда не потеряю конца его.

Эти добродушно сказанные слова произвели немедленное и глубокое впечатление на Марию.

— Так вы Следопыт! — вскрикнула она радостно, хлопая в ладоши.

— Да, так зовут меня, хотя я охотнее стараюсь находить дорогу там, где нет никакой тропинки, чем идти по следу, уже открытому. Но солдаты не умеют даже различить тропинку от следа, хотя первую можно видеть, а второй узнается почти всегда лишь по чутью.

— Значит, вы тот друг, которого отец хотел выслать вам навстречу?

— Совершенно справедливо, если вы дочь сержанта Дунгама.

— Да, это я. Я Мария Дунгам, а там за деревом — мой дядя Кап и Стрела, один из Тускарора, служащий нам проводником. Мы надеялись встретиться с вами ближе к озеру.

— Я бы, однако, желал, чтобы более надежный индеец был вашим проводником, — сказал Следопыт, — я вообще не люблю племени Тускарора, а Стрела один из самых честолюбивых начальников. А Юнита с ним?

— Да, она сопровождает нас, это скромная и добрая женщина.

— И притом честная и верная душа, чего нельзя сказать о ее муже, — прибавил Следопыт. Тем не менее, мы должны взять спутника, которого посылает вам небо, и все-таки есть индейцы еще худшие, чем Тускарора. Впрочем, хорошо, что мы встретились, ибо я обещал сержанту доставить благополучно дочь его в Форт, хотя бы и сам при этом должен был погибнуть.

— Смотрите, — перебила его Мария, — вот идут дядя и индеец.

Следопыт молча ожидал обоих мужчин и от души приветствовал их, в особенности Капа. Затем все общество направилось к тем двоим, которые спокойно оставались у огня.

При приближении их могикан спокойно продолжал есть; другой же встал и вежливо снял шапку при виде Марии. Это был молодой, сильный и красивый мужчина, которого одежда во всем выказывала моряка.

— Вот те друзья, которых отец ваш выслал вам навстречу, — сказал Следопыт, обращаясь с улыбкой к молодой девушке. — Это великий начальник Делаваров, уже преодолевший многие препятствия и встречавшийся с множеством опасностей. Его зовут Чингахгок, что на нашем языке значит «большой змей»; но получил он это имя не потому, чтобы был расположен к предательству, а потому что он благоразумный и хитрый начальник. Стрела понимает, что я говорю.

Пока Следопыт говорил это, оба индейца осматривали друг друга проницательными, испытующими взглядами. Наконец Стрела подошел поближе и приветствовал Чингахгока с видом дружбы и задушевности. Следопыт одобрительно кивнул и снова обернулся к белым.

— Мне так же приятно, — сказал он, — видеть дружескую встречу двух индейцев в этой пустыне, как вам, мистер Кап, доставляет удовольствие видеть на океане дружественное судно. Но так как мы заговорили о судне, то я вспоминаю о моем молодом друге, Гаспаре Вестере, который, проведя всю свою жизнь на озере Онтарио, понимает несколько в этих вещах.

— Мне очень приятно с вами познакомиться, — сказал Кап, пожимая руку молодому моряку, который от души отвечал тем же. — Но вот у вас роскошно обставленный стол, и Следопыт приглашает вас принять в нем участие.

Все общество уселось вокруг поставленного для всех блюда с кусками дичины, и начало есть с аппетитом, немало возбужденным путешествием по пустыне. Но как только Кап несколько утолил солод, то снова обратился к Следопыту и возобновил разговор.

— Ну, я думаю, что жизнь, подобная вашей, доставляет немало удовольствия, хотя и не столько, как нам, морякам. У нас все вода, а у вас только земля.

— Не совсем, — возразил охотник, — мы тоже при наших походах и переездах встречаем воду. Нам почти столь же часто приходится употреблять весла и сети, как и ружье и нож.

— Да, да, у вас есть озера и несколько быстрых рек, но и все тут, — небрежно возразил Кап, высоко ценивший свое звание моряка, — но не хвастайте этим чересчур, ибо знайте, что я предпринял свое путешествие преимущественно с тою целью, чтобы ознакомиться с вашими вместилищами пресной воды, и поэтому вы мне не представите одно вместо другого. То, что я до сих пор видел из ваших озер, не больно важно и дает мне о них не высокое понятие, и откровенно говоря, я не могу поверить, чтобы здесь в самом деле нашлось озеро со свежей водой.

— Вы неправы, и очень неправы, когда в чем бы то ни было сомневаетесь во всемогуществе Бога, — серьезно возразил Следопыт. — Тот, кто сотворил озера с соленой водой, тот мог сотворить такие и с пресной.

— Да, это совершенно справедливо, — отвечал Кап, — я вовсе не оспариваю могущества Бога, а хочу только сказать, что до тех пор не поверю существованию пресной воды в больших вместилищах, пока не испробую ее своим языком, и затем оставим этот предмет.

Следопыт удовольствовался этим и начал другой разговор.

— Нам скоро надо будет отсюда удалиться, — сказал он, — в этой стороне кругом множество Ирокезов, и чтоб взбежать их встречи, необходимо много хитрости и ловкости.

— Что? — вскричал моряк. — Разве эти негодяи отваживаются подходить под самые пушки английской крепости?

— А почему же нет? Они потому и являются, что это в их обыкновении; мы с Чингахгоком собственно для того обошли оба берега реки, чтобы вовремя разузнать о негодяях. Гаспар же в это время плыл в челноке вверх по реке.

— Ну, да ведь вам нечего опасаться какого-либо несчастия? — спросил озабоченный Кап.

— Нам только грозит опасность быть подстреленными из засады, и, во всяком случае, опасность эта не маловажна.

— Но, черт возьми! Для чего же сержант заставляет меня совершать по пустыне путешествие более 150 миль. Если бы не Мария, я право тотчас вернулся бы назад и предоставил бы самому Онтарио заботиться о том, соленая ли у него вода или пресная.

— Если бы вы не так поступили, — отвечал Следопыт, — то все же вам не было бы лучше. Но будьте спокойны и положитесь на то, что мы проведем вас целыми и невредимыми и сами не потеряем наших скальпов.

Когда Кап услыхал о скальпах, то невольно взялся рукой за свои длинные волосы и с неудовольствием покачал головой. Но, наконец, он все-таки принял веселый вид, хотя посылал сквозь зубы сильные проклятия своему зятю, который довел его до столь опасного положения.

— Хорошо, Следопыт, — сказал он, — не смотря на все могущие грозить нам опасности, я не оставляю надежды благополучно достигнуть гавани. Как далеко еще можем мы находиться от Форта?

— Еще около пятнадцати миль, которые мы быстро проплывем по течению, если не встретим препятствий со стороны Мингосов.

— И, вероятно, всю дорогу леса будут тянуться справа и слева?

— Что такое?

— Ну, я хочу сказать, что мы должны будем искать нашу дорогу посреди этих проклятых деревьев.

— О, нет; вы поплывете в челноке вниз по течению Озвеги, и даже так быстро, как едва ли возможно гнать судно веслами и волнами.

— Но, черт возьми, кто же тогда защитит вас от пуль Мингосов?

— Бог! — спокойно возразил Следопыт. — Всевышний, которого милость и милосердие спасали ужи нас от больших опасностей! Но пора пуститься в путь, ибо до заката солнца остается лишь несколько часов.

Затем приступили к приготовлениям для дальнейшего путешествия, и в несколько минут все общество было готово. Но прежде чем оставить место своего привала, Следопыт собрал еще кучку ветвей и бросил ее на догоравшие угли. Нарочно прибавил он туда несколько сырых кусков дерева, чтобы дым сделался столь густ и темен, как только было возможно.

— Ну, Гаспар, — обратился он тогда к молодому моряку, — смотрите за тем, чтобы хорошенько скрыть след ваш, и тогда дым скорее принесет вам пользу, чем повредит. Некоторые из бродящих в окружности десяти миль Мингосов наверное будут смотреть, не видать ли дыма над деревьями и высотами, и когда увидят наш, то тем лучше, пусть себе являются на то место, с которым мы простимся.

— А разве дым не послужат им поводом идти по вашему следу? — возразил Гаспар. — Отсюда до реки вам придется оставить широкий след.

— Чем шире, тем лучше; ибо когда мы однажды будем на воде, то никакая хитрость Мингосов не поможет им узнать, поплыла ли мы вверх или вниз, и они вероятно предположат, что мы пустились вверх по течению. Почему? Потому что оно не вообразят себе, чтобы мы из-за удовольствия своего стали рисковать головами.

— Да, да, это справедливо, — возразил Гаспар, — они не могут знать ничего о дочери сержанта, которая собственно служит поводом к этой поездке.

— А от вас уж конечно они ничего не узнают, — сказал Следопыт, заботливо ступая по следам Марии, — если б только этот старый моряк Кап не водил по лесам своей племянницы; этакий упрямец!

— Упрямец?

— Да, да, настоящий упрямец, — продолжал Следопыт, — разве он не пренебрегает нашими прекрасными озерами и реками и не называет их простыми лужами? Я право того мнения, что нужно бы в наказание заставить его проплыть раз чрез водопады, тогда он получил бы о пресных водах другое понятие.

— А что же между тем случится с его племянницей?

— Ну, ей нечего подвергаться страху и опасностям. Мы ее высадим, и она обойдет водопад сухим путем. Только этого атлантического моряка надо немного испробовать, и я думаю, он будет смотреть на нас с большим уважением, когда раз испытает шуток пограничных жителей.

Гаспар улыбнулся, ибо никогда не прочь был от шутки.

— Ладно, — сказал он, — пусть остается при этом уговоре; провезем старика чрез водопад, так что ему пройдет охота видеть и слышать.

Река Озвего, по которой наши приятели продолжали путь свой, образуется из рек Ониды и Онондаги, и течет на расстоянии около десяти миль по ровной плоскости, до достижения природной террасы, с которой ниспадает в равнину с высоты пятнадцати футов, и затем спокойно течет далее до самого озера Онтарио. Челнок, на котором прибыл Кап со своими спутниками, лежал у берега реки, и все поместились в нем, кроме только Следопыта, оставшегося на берегу, чтоб оттолкнуть от него легкую ладью.

— Поставьте кормою вперед, Гаспар, — сказал он молодому моряку, который тотчас принял на себя должность рулевого, — и пусть челнок плывет вниз по течению. Если проклятые Мингосы пронюхают след наш и пойдут по нему до сих пор, то, конечно, прежде всего будут искать следов на иле, и если заметят, что мы отплыли от берега вверх по течению, то, конечно, придут к заключению, что мы продолжали путь по тому же направлению.

Гаспар последовал этому совету, и затем Следопыт, дав челноку сильный толчок, сам вспрыгнул на него. Когда они достигли середины реки, то челнок обернулся, и спокойно, без всякого шума поплыл вниз по течению.

Судно это было индейский челнок из коры, который, как по необыкновенной легкости, так и по подвижности своей, совершенно пригоден был для плавания, при котором на каждом шагу встречаются мели, сплавные леса и тому подобные препятствия. Он был до того легок, что один сильный мужчина без труда мог вести его, но тем не менее был значительной длины и весьма достаточен для всей компании.

Кап поместился на поперечном сиденье посреди челнока, а Чингахгок уселся возле него на корточках. Стрела и жена его сели перед ними; Мария за спиной дяди своего, прислонившись к своему багажу, а Следопыт и Гаспар стояли один на корме, а другой на носу, и твердо, тихо, избегая шума, управляли веслами. Они отплыли небольшое пространство, как вдруг сквозь деревья послышался шум, немедленно возбудивший в сильной степени внимание Капа.

— Это весьма приятно звучит! — сказал он, навострив уши, подобно собаке, которая прислушивается к отдаленному лаю.

— Это река, которая на полмили далее ниспадает со скалы.

— Э, черт возьми, мистер Следопыт! — воскликнул Кап при таком неблагоприятном известии. — Разве вы не знаете, что водопады непременно имеют над собою быстрину? Дайте челноку другое направление и держитесь ближе к берегу.

— Нет, нет, приятель Кап, положитесь вполне на нас, — отвечал Следопыт, — мы, правда, только пресные моряки и не знаем ничего о большом океане, но быстрины и водопады нам несколько знакомы, и так как мы на них плывем, то употребим все силы, чтоб сделать честь нашему образованию и искусству.

— Как? — вскричал Кап. — В этой ореховой скорлупе вы хотите переплыть водопад?

— Конечно, это наше намерение. Дорога идет чрез водопад, и легче переплыть его, чем выгрузить челнок и тащить его сухим путем целую милю, со всем грузом.

— Да, да, — прибавил Гаспар, — мы думаем высадить женщин и индейца на берег, а мы трое белых, как привыкшие к воде, проведем лодку через водопад.

— И при этом мы немало рассчитываем на ваше содействие, приятель Кап, — сказал Следопыт, лукаво кивнув Гаспару. — Вы привыкли к падениям волн, и если один из нас не будет смотреть за грузом, то он легко может пойти весь ко дну.

Кап совершенно смешался, и если бы не гордость моряка, то наверно оставил бы челнок, ибо одна мысль переплыть водопад представлялась ему ужасною.

— А что же мы сделаем с племянницей? — спросил он. — Не можем же мы высадить ее на берег, когда кругом бродят индейцы?

— Ни один Мингос не приблизится к вьючной дороге, — отвечал с уверенностью Следопыт, — это место слишком открыто для их дьявольских дел, которые они исполняют там, где этого меньше всего ожидают. Но плыви, Гаспар. Марию надо высадить там на оконечности дерева, чтобы она достигла берега, не замочив ног.

Гаспар повиновался, и чрез несколько минут все, кроме Следопыта, Гаспара и Капа, покинули челнок.

— Станьте на этой скале, Мария, и смотрите, как мы будем переплывать водопад, — закричал ей Следопыт, снова отталкивая челнок от берега.

Мария послушалась этого указания; скорыми шагами достигла назначенного места, и при виде водопада у нее вырвалось невольное восклицание ужаса. Но она скоро оправилась и начала с напряженным вниманием наблюдать за происходившим, Между тем, индейцы спокойно уселись на поваленном дереве, но Юнита вскоре подошла к Марии и с сильнейшим вниманием стала смотреть на движения челнока.

В это время он продолжал свой путь; когда же достиг средины течения, то Следопыт стал на колени, не переставая грести, но делал это тихо и таким образом, чтобы не нейтрализовать стараний своего спутника. Последний стоял еще на ногах и, казалось, озабочен был приисканием удобнейшего места для переправы.

— Более на запад, держитесь западнее, — ворчал Следопыт, — правьте туда, где вы видите водяную пену, и поставьте вершину этого погибшего дуба в одну линию с тем еловым стволом.

Гаспар ничего не отвечал, ибо в это время челнок находился на самой середине реки и, под влиянием усилившегося течения, стал быстро ускорять свой ход. В этот момент Кап дорого бы дал, чтоб иметь возможность невредимым бежать на берег. Шум падающей воды достигал его слуха подобно отдаленным раскатам грома, и чем громче и явственнее делался, тем более усиливал биение его сердца.

— Держите ниже руль и дайте поворот, — закричал он, наконец, не будучи уже способен превозмочь овладевший им ужас, когда челнок быстро приблизился к краю водопада.

— Да, да, вниз и без того уж хорошо идет, — отвечал Следопыт, с обыкновенным ему тихим смехом, — приподнимите корму, приятель, держите ее выше!

В эту минуту течение увлекло челнок с быстротой ветра; он вошел в фарватер и в течение нескольких секунд Капу казалось, что он попал в котел с кипятком; он чувствовал, как нос судна нагибался, видел около себя пляску дикой, пенившейся и шумящей воды в безумном волнении, и заметил, что челнок бросало во все стороны как ореховую скорлупу. Наконец, к великой радости и изумлению, увидел он, что судно, под твердым и верным управлением Гаспара, скользило в разрез спокойной поверхности воды, раскинувшейся внизу водопада.

Следопыт весело засмеялся, встал с колен, достал оловянную кружку и роговую ложку, и стал внимательно мерить количество воды, набравшейся в челнок во время переправы.

— Полных четырнадцать ложек, Гаспар! — сказал он затем. — Это слишком много, если принять во внимание, что вы переезжали и с десятью.

— Да, да; но Кап так сильно наклонился назад, что мне стоило больших трудов дать челноку надлежащее направление, — возразил Гаспар.

Кап глубоко вздохнул, крепко откашлялся и схватился за свои волосы, чтобы увериться, что они, по-прежнему, целы, на том же месте. Потом он оглянулся, чтоб измерить опасность, которой только что подвергался, и увидел почти перпендикулярный водопад около 12 футов вышины, чрез который проскользнул челнок посреди зацепившихся там и сям осколков скалы и древесных стволов. Этот момент возбудил в старом моряке сильнейшее уважение, и он почти против воли должен был удивляться смелости, с которою исполнено было опасное предприятие. Тем не менее, он мало склонялся к тому, чтобы высказать свои чувства, ибо опасался сказать слишком много в пользу плавания по пресным водам. Наконец, после продолжительного откашливания, он сказал:

— Да, да; ваши познания в плавании не маловажны, а это самое главное при озерах и быстринах. Я знаю некоторых лодочников, которые так же хорошо могли бы сюда спуститься, если бы раз изучили Фарватер.

— Нет, нет, приятель, — возразил ему Следопыт, — тут не нужно знать никакого фарватера, а только нужна сила и ловкость, чтоб миновать скалы. Здесь во всей стране не найдете кроме Гаспара никого, который бы с уверенностью мог переплыть водопады Озвеги, и даже я сам на это неспособен, если рука Божия видимо не поддержит меня.

— Если это так, то зачем же вы кричали Гаспару, как ему управлять судном?

— Зачем? Из человеческой слабости, которая все-таки есть у каждого, — отвечал Следопыт.

— Да, вот что! — проворчал Кап. — Да; но вообще я не считаю все это очень важным; это то же, что при проезде под лондонским мостом — немного забрызжет пеною и все тут. Сотни дам, даже самых знатных, ежедневно проезжают вод ним, и даже сам король своей особой совершил однажды этот проход.

— Быть может, — хладнокровно отвечал ему Следопыт, — нам же тут при переправе чрез водопады не нужны ни дамы, ни короли, ибо ошибка на длину лодки более или менее может сделать из них безжизненных утопленников. Послушай, Гаспар, нам еще придется перевезти мистера Капа чрез Ниагару, прежде чем мы докажем ему все, на что способны пограничные жители.

— О, черт возьми, вы слишком в шутливом расположении духа! — воскликнул испуганный Кап. — Положительно невозможно в жалком челноке из коры переехать чрез этот страшный водопад.

— Никогда в жизни, приятель Кап, не были вы в более сильном заблуждении, — отвечал Следопыт, плутовски подмигивая глазом Гаспару. — Я сам уже много раз видел подобную переправу, и думаю, что можно с уверенностью привести чрез водопад самый большой корабль всего океана, если б только удалось довести его до быстрины.

Кап не заметил плутовского знака Следопыта, и несколько времени как бы притаился; он считал также невозможным спуститься по Ниагарскому водопаду, как и подняться на него, и мысль о столь страшном риске совершенно поражала его.

Между тем, оставшееся на земле общество достигло того пункта, где спрятан был челнок Гаспара, здесь все снова соединились и опять сели в лодки: Кап, Гаспар и Мария в одну, Стрела, Следопыт а Юнита — в другую. Чингахгок направился сухим путем вдоль берега реки, разыскивая, со свойственной его племени ловкостью и осмотрительностью, следы какого-либо неприятеля.

Оба челнока объехали не более одной мили, как вдруг при повороте показалась спрятанная в береговых кустах темная личность, в которой Следопыт тотчас узнал Чингахгока.

— Это Чингахгок, сказал он, и, судя по его знакам, он желает, чтобы мы к нему подъехали. Правь на него, Гаспар, ибо, без сомнения, есть в виду опасность, иначе такой человек, как он, не произвел бы задержки. Скорей вперед; мы белые и должны противостать чертовщине Мингосов, как прилично нашему цвету кожи и призванию.

Благодаря сильным ударам весел, челноки приблизились к берегу, и менее чем в минуту достигли того куста, где спрятан был Делавар. Когда пловцы подъехали к нему, — он быстрым движением сделал им знак молчания и тишины, и затем начал со Следопытом короткий, не серьезный разговор на языке Делаваров.

— Мингосы в лесах, — коротко сказал он.

— Как мы и думали в последние дни; знает что-нибудь о них брат мой?

Делавар спокойно поднял над головой каменную трубку.

— Я нашел ее на свежем следу, который, кажется, ведет к гарнизону, — сказал он.

— Ладно; но трубка эта может принадлежать и солдату; многие из них употребляют трубки краснокожих.

— Смотрите, — отвечал Делавар, и приблизил трубку к самым глазам своего друга.

Этот быстро взглянул на все; она была вырезана из мягкого камня и посредине — латинский крест, сделанный с особенным тщанием и точностью.

— Да, да, это означает безбожие и дьявольство, хотя бы для христианина должно было служить признаком мира, — серьезно сказал Следопыт, — только индеец, имевший обхождение с лукавыми патерами Канады, вырежет подобный знак на своей трубке. Мингосы находятся вблизи.

— Да, вблизи, — повторил Чингахгок, — табак еще не потух в трубке, когда я нашел ее.

— Ну, так нам предстоит трудная работа. Где след?

Могикан указал на пункт, бывший в расстоянии от берега не более ста локтей. Тогда Следопыт приблизился к этому месту, и вместе с Чингахгоком стал изучать след с особенным вниманием. Только спустя четверть часа вернулся он, между тем как Чингахгок снова исчез в лесах.

— Да, да, — сказал он своим спутникам с выражением озабоченности на ясном лице его. — Мингосы близко, и, к сожалению, направились в сторону от гарнизона, так что ни одна душа не может проскользнуть без того, чтобы не попасться им на глаза. Тогда засвистят пули.

— А разве гарнизон форта не может подать нам помощи? — спросил Кап. — Я думаю, что залп пушек его может прогнать этих гостей.

— Да, если б здесь в пустыне были такие же форты, как в колониях. А то здесь у нас только две или три легких пушки, а они ничего не сделаешь. Нам остается одно средство, да и то трудное и опасное. Мы должны спокойно оставаться здесь и выжидать, что будет. Высокий берег, и в особенности окружающий кустарник скрывают нас от всякого глаза, и все дело заключается теперь в том, каким образом заставить Мингосов снова перейти на другую сторону реки. Но и этого можно достигнуть, и я знаю как. Гаспар, видите там каштановое дерево с широкой верхушкой? Там, у последнего изгиба реки, на вашей стороне?

— Около сваленной сосны?

— Да, это самое! Возьмите огниво и кремень, проскользните вдоль берега и зажгите на том месте большой огонь. Может быть, дым привлечет их туда, а мы тем временем переведем челноки несколько ниже, чтоб отыскать для них верное убежище. Хотите туда отправиться, Гаспар?

— Конечно, — возразил молодой человек, быстро выскакивая из челнока. — Чрез десять минут огонь запылает.

— Да, да, приятель, я уж вас знаю, — сказал Следопыт, с сердечным, тихом смехом. — И послушайте, возьмите на этот раз побольше сырого дерева, понимаете? Если мало будет дыма, то пусть поможет вода.

Гаспар кивнул головой, и поспешно направился к указанному пункту. Затем челноки, держась около кустов, поплыли по течению до такого места, на котором их нельзя уже было видеть от каштанового дерева. Здесь они остановились, и взоры всех следили за отделившимся от них моряком.

— Вот подымается дым! — вскричал Следопыт, когда слабый ветер погнал легкий столб дыма с берега на поверхность реки. — Только бы Гаспар не забыл о сыром дереве, ибо без этого наша хитрость мало нам поможет.

— Слишком много дыма — много ума, — сказал Стрела.

— Да, конечно, Тускарора, если бы Мингосы не звали, что вблизи находятся солдаты, которые, по обыкновению, на привале думают больше о своем обеде, чем о мерах предосторожности, могущих защитить их от опасности. Нет, пусть юноша валит полена одно на другое. Но, кажется, уж было бы довольно; он производит такой дым, как будто кругом дороги стоит лагерем целый полк. Право, нам надо искать другого убежища.

Говоря это, Следопыт провел челноки несколько далее, так что снова изгиб берега закрыл от них дым. Здесь показалась небольшая бухта, в которую он тотчас и направился, увидев с первого взгляда, что едва ли по близости можно найти лучшее убежище. На этом месте кустарник был так густ и так наклонился над водой, что образовал настоящий балдахин из листьев. В глубине бухты, у берега, была узкая полоса крупного песка, на которую и перешла большая часть общества. Здесь можно было быть замеченным только с противоположного берега реки, и даже оттуда опасность открытия была невелика, тот берег был такой топкий и болотистый, что нельзя было пройти к нему без затруднения.

— Это славное убежище, — сказал Следопыт, исследовав с видом знатока всю окрестность, — но его надо сделать еще безопаснее и превосходнее. Мистер Кап, будьте немного тише и спокойнее, а вы, Тускарора, подойдите и помогите в моих намерениях на случай опасности.

Индеец повиновался, и Следопыт углубился с ним в кустарник, где они, молча и стараясь избегать всякого шума, отрезали сильнейшие ветви некоторых ольховых деревьев и кустов. Концы этих маленьких деревьев воткнуты были в ил с наружной стороны челноков, и не прошло десяти минут, как воздвигнуты были весьма обманчивые ширмы между обществом и тем пунктом, от которого грозила большая опасность. При постройке этой перегородки Следопыт применил все свое остроумие. Он преимущественно искал согнутых стволов, которые росли тут во множестве, и так как он отрезал он немного ниже изгибов и только этими последними ставил их на воду, то искусственная чаща казалась не выросшей из реки, что непременно возбудило бы подозрение, но скорее имела вид кустарника, который рос отвесно от берега и уже потом нагибался к свету, как это часто бывало на краю берега. Вообще перегородка была так искусно и хитро составлена, что только необыкновенно недоверчивый глаз мог бы подозревать за всю убежище.

— Это, без сомнения, одно из лучших убежищ, в каком я когда-либо находился, — сказал Следопыт с тихим, задушевным смехом, — листья наших искусственных деревьев обманчиво совпадают с листьями остального кустарника, и самый пытливый глаз не разберет, где здесь ваша работа, и что составляет создание Провидения. Тише; вот приближается Гаспар; мы сейчас увидим, годится ли наше убежище, или нет.

Действительно, это был Гаспар, возвращавшийся из своей экспедиции и искавший челны, долженствовавшие, по его предположению, быть спрятанными в какой-либо бухте. Он шел вброд по колено в воде, и пытливым взором смотрел во все стороны.

Находившееся за кустарником общество, внимательно следившее за движениями Гаспара, скоро заметило, что он удаляется от места, где Следопыт спрятал челны. Когда молодой человек миновал изгиб берега и потерял из виду дым, то остановился и стал изучать берег обдуманно и осторожно. Не видя ничего бросающегося в глаза, он отошел шагов десять дальше, и снова остановился, чтоб возобновить свои изыскания. Вода была довольно мелка, и так как он шел около самого берега, то так близко достиг искусственной плантации, что мог бы достать ее руками. Но он ничего не заметил и уже хотел пройти мимо, когда Следопыт осторожно нагнул несколько веток на сторону и тихим голосом пригласил его зайти в их убежище.

— Эта штука выдержала хороший опыт, — смеясь, сказал Следопыт, — и я готов держать пари все против ничего, что целый полк солдат мог бы проследовать мимо, не угадав нашей хитрости. Но, тем не менее, Мингосы трудно обманутся, если, как Гаспар, приблизится вброд по реке, ибо глаза краснокожего настолько же отличаются от глаз белого, как подзорная труба от очков.

— Но как же, мистер Следопыт, — сказал Кап, — разве вы не считаете за лучшее, чтобы мы тотчас пустились в путь и с возможной быстротой направились вниз по течению, если уж раз нам известно, что негодяи позади нас? Погоня по воде всегда продолжительна.

— Нет, нет, — отвечал Следопыт, — из-за всего пороха, находящегося там в форте, я не решусь с дочерью сержанта двинуться с места, сока мы не получим известия от Чингахгока. Было бы другое дело, если б молодая девушка способна была пуститься лесом, тогда мы действительно до утра успели бы достигнуть гарнизона, но она слишком слаба для этого.

— О, нет! — воскликнула Мария, быстро вскакивая, — я молода, проворна и так привыкла к напряжениям, что наверно перещеголяю дядю, если бы даже он пошел и прежде меня; я не хочу служить препятствием, которое могло бы всех вас подвергать опасности.

— Мы нисколько не считаем вас, доброе дитя, — сказал Следопыт, — за препятствие или тягость, и охотно еще раз пойдем навстречу опасности, чтоб оказать услугу вам и храброму сержанту. Не так ли и вы думаете, Гаспар?

— Конечно, — твердо отвечал этот, — ничто не заставит меня покинуть Марию Дунгам до тех пор, пока она не будет в совершенной безопасности.

— Хорошо и храбро сказано, приятель, — сказал обрадованный Следопыт, — это совершенно мое мнение. Да, Мария, вы не первое женское существо, которое я проводил чрез пустыню, и при всем том ни одна не потерпела никакого ущерба, кроме только одного милого и доброго дитяти. Это было горестное событие и грустный день! Бедная Кора!

Мария взглянула на обоих защитников своих блестящими от волнения глазами; она протянула обоим руку и сказала:

— С моей стороны несправедливо подвергать вас из-за меня опасности; но дорогой отец мой поблагодарит вас, и я сама благодарю вас в несомненном убеждении, что вы будете вознаграждены Богом. Но нам бесполезно было бы долее ожидать здесь опасности. Я могу скоро идти, и уже лишь для своего удовольствия прошла целую милю; почему же не могла бы идти далее, когда дело идет о вашей и моей жизни?

— Она верный голубь, Гаспар, — сказал Следопыт, от души пожимая руку Марии, — но, тем не менее, вам нельзя идти, доброе дитя, ибо нам бы нужно пройти более 20 миль, и притом же в темноте и чрез чащу, до самого форта. Нет, лучше будет спокойно ожидать Могикана.

Этими словами честного охотника решилось дело, и никто больше не прибавил ни слова. Все общество разделилось на отдельные группы. Стрела с женою сидели особо за кустами и болтали шепотом, Следопыт и Кап поместились в одном из челноков, толкуя о своих приключениях на воде и суше, а Гаспар с Мариею сели в другой челнок, причем первый старался своим разговором заставить ее позабыть о настоящем опасном положении. Несмотря на окружавшее всех принуждение, время шло для них быстро и без боязни.

— Если б только можно было покурить! — сказал Кап. — Вообще здесь довольно уютно, и единственно неприятное заключается в том, что нельзя пустить в ход свою трубку.

— Табачный запах тотчас выдал бы нас, — возразил Следопыт, — преодолевайте свою страсть, приятель, и учитесь терпению у краснокожих, которые на целую неделю забывают свой голод, чтоб приобрести хотя один скальп. Гаспар, вы ничего не слышите?

— Идет Чингахгок.

— Ага, так посмотрим, острее ли его глаза, чем глаз некоторого человека, который прошел по воде мимо нас.

Чингахгок следовал по тому же направлению, которого прежде держался Гаспар, но, вместо того, чтобы идти напрямик, он применялся к волнению реки, и чрез то успешно устранял возможность дать себя приметить с возвышенных пунктов. Подкрадываясь около самого берега, он постоянно умел принимать такое положение, что всегда мог смотреть вперед, не видит ли его кто либо.

— Чингахгок видел негодяев! — прошептал Следопыт. — Без всякого сомнения, они дали себя обмануть дымом и окружили его.

После этих слов он от души рассмеялся, и стал, вместе с другими, с напряженным вниманием наблюдать за осторожными и избегавшими всякого шума движениями Чингахгока. Уже целые десять минут Могикан стоял неподвижен; потом вдруг бросил боязливый и острый взгляд вдоль берега и затем быстро пошел вперед, не покидая заботы скрыть след свой под водою. По-видимому, он сильно торопился и беспокоился, и то оглядывался, то рассматривал пытливым глазом каждое место, где мог считать спрятавшимися оба челнока.

— Позовите его, Следопыт, — быстро прошептал Гаспар, не могший уже преодолеть свое нетерпение, — позовите его, пока не поздно; видите он минует наше убежище.

— Нет, нет, это еще не к спеху, — хладнокровно возразил Следопыт, — если б опасность была так близко, то Чингахгок начал бы ползти; но, да поможет нам Бог и вразумит вас! Я, право, думаю, что даже Чингахгок, которого глаз вернее, чем чутье собаки, не видит нас и не замечает созданного нами убежища.

Такое заключение было, однако, преждевременным, ибо не успел Следопыт вымолвить эти слова, как индеец, находившийся лишь в нескольких шагах впереди убежища, вдруг остановился, бросил скорый, но проницательный взгляд на искусственную плантацию, быстро отступил несколько шагов, нагнулся, осторожно раздвинул кусты и внезапно появился среди общества.

— Проклятые Мингосы! — вскричал Следопыт. — Где же они?

— Ирокезы! — коротко отвечал индеец.

— Это все равно, Ирокезы, дьяволы или Мингосы; все негодяи и всех зову я Мингосами. Но поди сюда приятель, и переговорим толком.

Оба отошли в сторону и стали серьезно совещаться на языке Делаваров. Затем Следопыт снова подошел к остальным, чтобы дать им нужные объяснения.

Могикан шел следом за неприятелями по направлению к форту, пока они заметили разведенный Гаспаром огонь, и вдруг повернули назад. Чрез это Чингахгок поставлен был в большую опасность быть открытым, и вынужден был искать убежища, где бы мог скрыть себя от неприятельских глаз. К его счастью, неприятели так были заняты новым открытием, что не заметили его, хотя прошли совершенно около его убежища. Их было пятнадцать человек, и каждый ступал по следам впереди идущего. Как только они прошли, Чингахгок сошел в воду, и оттуда, насколько было возможно без видимой опасности, наблюдал за дальнейшими движениями Ирокезов. Скоро заметил он, что они открыли хитрость и убедились, что огонь зажжен был только с целью обмануть их; потом, после поспешного исследования места, где разведен был огонь, они разделились, и пока одни снова бросились в лес, другие сошли вниз к берегу и вниз по течению пошли по следам Гаспара до того места, где причаливали челноки. Проследить их далее Чингахгок не имел возможности, но предполагал, что они покажутся на краю берега, и явился к своим друзьям, чтоб известить их обо всех этих обстоятельствах.

Когда Следопыт сообщил всем такие известия, то почти все мужчины высказались в пользу поспешного бегства.

— Освободите скорей челноки, — живо вскричал Гаспар, — если мы будем дружно грести, то скоро скроемся от негодяев.

— Нет, это не годится, — возразил Следопыт, — правда, что челноки быстры на ходу, и вы можете сильно грести, но ружейная пуля еще быстрее.

— Но ведь отец Марии получил от нас обещание и потому долг наш заботиться о девушке и стараться избежать этой опасности.

— Да, но никак не долг ваш оставлять без внимания благоразумие.

— Благоразумие? — воскликнул Гаспар с необдуманной резкостью. — Разве можно так далеко простирать его, чтоб забывать за ним мужество!

Они стояли у берега, и Следопыт опирался на свое ружье, которое прислонено было к песчаной почве, между тем как он держал обеими руками дуло, достигавшее до его плеч. Когда Гаспар выразил такой тяжелый и незаслуженный упрек, то лицо Следопыта не изменилось, и только руки его сильнее стиснули ружейное дуло.

— Вы молоды и горячи, — возразил храбрый охотник со спокойствием и твердостью, ясно выказавшими всем его моральную твердость, — но жизнь моя состояла из непрерывного ряда подобных опасностей, и мои понятия так созданы, что мне нет надобности подчиняться нетерпению молодого мальчика. Я не хочу платить упреком за упрек, ибо знаю, что, по вашему образу мыслей, вы крепко держитесь на своем посту; но я хочу вам дать совет, чтобы вы не пренебрегали словами человека, который встречался с Мингосами уже тогда, когда вы еще были ребенком, и потому знает, что скорей можно победить коварство индейцев благоразумием, чем перехитрить их безрассудством.

— Простите меня, Следопыт, — вскричал Гаспар, полный раскаяния, быстро схватив и сжав руку обиженного им, — я убедительно прошу у вас извинения! С моей стороны было дурно и безумно обвинять в трусости человека, которого мужество на деле столь же твердо, как скалы на берегу озера.

При этих словах краска на щеках Следопыта исчезла и торжественное достоинство, принятое им, перешло в выражение серьезной простоты. Без всякой задней мысли отвечал он на пожатие руки своего горячего молодого спутника, и в глазах его блеснуло выражение природной доброты.

— Хорошо, Гаспар, хорошо, — улыбаясь, сказал он. — Я не злопамятен, ибо моя натура белая, и заключается в том, чтоб не сохранять в сердце никакой злобы и неприязни. Впрочем, опасно было бы сказать половину этого Чингахгоку, хотя он и храбрый Делавар. У каждого цвета свои понятия, это тебе, милый друг, не дурно бы заметить себе раз навсегда.

В эту минуту Мария Дунгам, дотронувшись до плеча его удочкою, указала в то же время рукою на отверстие в кустарнике, чтобы скорее возбудить его внимание. Следопыт нагнул вперед голову, бросил беглый взгляд чрез кусты и прошептал Гаспару:

— К оружию! Проклятые Мингосы близко! Но держитесь так смирно, как будто мертвые.

Гаспар прежде всего поспешил неслышными шагами к челноку, и пригласил. Марию принять такое положение, при котором был бы скрыт весь ее стан. Потом он встал возле нее, и приготовил ружье с взведенным курком. Стрела и Чингахгок подползли ближе к убежищу, и с поднятым оружием глядели, как змеи, на приближавшегося неприятеля; Юнита села, спрятала голову в свою ситцевую одежду и оставалась совершенно смирною и неподвижною; Кап достал из-за пояса свои пистолеты, а Следопыт остался недвижим на месте, ибо он с самого начала занял такое положение, которое в одно время давало ему возможность верно целить и внимательно наблюдать за Ирокезами.

В тот самый момент, когда Мария тронула Следопыта за плечо, трое диких показались на воде. Они находились в расстоянии от убежища около ста локтей, и остановилась, чтоб исследовать реку и берега. Все было обнажены до пояса, вооружены и снабжены воинскими украшениями. Они, казалось, недоумевали, какое принять направление для преследования беглецов. Один из них указывал вниз по течению, другой вверх, а третий — на противоположный берег.

Наступила решительная минута, ибо спрятанные могли угадывать намерения своих преследователей только по их телодвижениям и знакам. Мгновенное открытие угрожало им; Следопыт созвал необходимость скорейшего решения и занялся приготовлениями к бою; он призвал обоих индейцев и Гаспара к себе, и шепотом сообщил им свои виды.

— Друзья, — сказал он, — мы должны быть готовы к бою. Нас пятеро и мы имеем дело только с тремя кровожадными дьяволами, — поэтому победа наша несомненна. Гаспар, ты возьми на цель этого юношу, который раскрашен как самая смерть; тебе, Чингахгок предоставляю их начальника, а вы, Стрела, направьте ваше ружье на третьего. Ни в каком случае не должно быть ошибки, ибо две пули в одно тело было бы неблагоразумною роскошью, когда дочь сержанта в опасности. Я, со своей стороны, буду в резерве, на случай, если появится еще четвертый негодяй, или если который-либо из ваших выстрелов будет неудачен. Но спускайте курок только по моему знаку, и как только позади вас со стороны берега послышится какое-либо движение, тогда вы, Гаспар, с дочерью сержанта немедленно плывите в челноке к форту со всевозможною быстротой.

Не успел он окончить свои наставления, как приближение неприятелей снова послужило поводом к глубочайшему молчанию. Тихо спускались Ирокезцы вниз по реке, держась постоянно около кустов, нависших над водою. По временам, спрятанные замечали, по шелесту листьев и шуму ветвей на берегу, что вдоль его двигается другая толпа диких, державшихся одного направления с бывшими в воде. Так как искусственный кустарник выведен был в некотором расстоянии об берега, то обе толпы увидели друг друга на противолежавших один другому пунктах. Здесь они остановились и начали переговариваться буквально над головами скрывавшихся. Эти последние были однако защищены ветвями и листьями их плантации и глаза дикарей скользили по поверхности кустов, которых одежда казалась достаточно густою, чтоб не возбудить никакого подозрения. Как Следопыт, так и оба индейца, понимали разговор, который вели обе партии, и все прислушивались с сильнейшим напряжением.

— Вода смыла след, — сказал один из индейцев в реке, стоявший так близко к убежищу, что мог доставать его руками. — След до того исчез, что даже собака Янгеза не могла бы найти его.

— Бледнолицые покинули берег в своих челноках, — отвечал индеец сверху.

— Нет, это не может быть, — возразил первый, — ружья наших воинов на реке верны.

При этих словах Следопыт бросил быстрый взгляд на Гаспара, и сжал губы, чтоб удержать невольное восклицание.

— Пусть мои молодые воины смотрят так, как бы у них были орлиные глаза, сказал стоявший в воде начальник. Мы уже более недели в поле, и добыли еще только один скальп. Вперед!

Этим окончился разговор, и спрятанные заключили из шелеста кустов, что толпа на берегу над ними тихо удалялась: находившиеся же в реке еще стояли, и каждый осматривал берег глазами, походившими на горевшие уголья, выглядывавшие из темных воинских красок. Но чрез несколько минут и они пошли вброд вниз по течению, и медленно удалялись шаг за шагом, подобно людям, которые ищут что-то потерянное.

Таким образом, они миновали искусственное убежище, и Следопыт уже приготовлялся к сердечному смеху, когда преждевременное торжество его было внезапно остановлено. Именно, последний из трех диких бросил случайно взгляд назад, и, озадаченный, остановил, свои шаги, как будто заметил нечто необыкновенное. Это заставило Следопыта опасаться, что, вероятно, некоторые неудачно расположенные кусты должны были возбудить подозрение индейца.

К счастью открытых, тот воин, который нагнал на них такой страх, был еще очень молод и впервые в своей жизни выступил в поле. — Он сознавал, как необходима в его лета обдуманность и скромность, и более всего опасался презрения, которое может заслужить, если б его подозрение оказалось безосновательным и наделало напрасного шума. Поэтому, не призывая назад своих спутников, он один повернулся и осторожно приблизился к кустам, к которым глаза его были прикованы как бы сверхъестественною силою. — Некоторые листья, более других подвергавшиеся солнечным лучам, казались несколько увядшими, и этот слабый признак послужил обстоятельством, возбудившим внимание молодого воина.

Маловажность сделанного наблюдения также казалась индейцу основанием не сообщать о нем своим товарищам. Если бы оно привело его к важному открытию, то тем более было ему чести; если же надеждам его суждено было обмануться, то по крайней мере он избегал насмешек, которых молодые индейцы боятся хуже смерти. При всем том ему угрожала еще опасность западни, которая ипобудила его к медленному и осторожному приближению, так что его товарищи уже прошли от 50 до 60 шагов вниз по течению, прежде, нежели молодой дикарь достиг кустарника на такое расстояние, что мог достать его руками.

На лице Ирокезца, которое внимательно наблюдалось со стороны спрятавшихся, выражались ясно перемены в его чувствованиях. Сперва лицо его выражало живую надежду на блестящий успех; потом она сменилась сомнением, когда ему показалось, что увядшие листья снова распустились и освежились под влиянием воздуха; наконец, черты его изобразили подозрение грозившей опасности.

Последовавшее от солнечных лучей изменение в наружном виде кустарника, концы которого стояли в воде, было так незначительно, что когда Ирокезец взял листья в руку и попробовал их, то пришел к предположению, что обманулся. Тем не менее, не столько в надежде на успех, сколько для того, чтобы не упустить никакого средства для разгадки своего сомнения, он осторожно пригнул ветки в сторону, и одним шагом очутился в убежище, где глазам его представились личности спрятанных, подобно бездыханным статуям. Едва Ирокезец появился, как рука Чингахгока быстро, но без шума, поднялась и опустила томагавк, подобно молнии на голый череп противника. Ирокезец дико замотал в воздухе руками, упал на спину и повадился в воду, которая тотчас же увлекла его тело. Делавар сделал поспешную, но безуспешную попытку схватить убитого за руку в надежде овладеть его скальпом, но окровавленная вода шумно стремилась по течению и увлекла с собою свою добычу.

Все это совершилось в течение менее одной минуты, и притом так внезапно и неожиданно, что Следопыт и его товарищи должны были теперь пустить в ход всю свою находчивость, чтобы взыскать путь к спасению.

— Нельзя терять ни одной минуты, — шепотом сказал Гаспар, наклоняя на бок кусты с должною осторожностью, — следуйте моему примеру, мистер Кап, если хотите видеть вашу племянницу спасенною, а вы, Мария, растянитесь во всю длину на две лодки.

При этих словах он схватил нос легкого челнока, потянул его с помощью Капа вдоль берега, и старался достигнуть верхнего изгиба реки, за коим все общество могло выйти из виду диких. Челнок Следопыта лежал ближе к берегу и потому должен был последний отчалить от него. Чингахгок выскочил на берег и исчез в лесу, так как поставил себе задачею наблюдать в этой стране за неприятелем, в то время как Стрела помогал своему белому товарищу при спуске на воду челнока, чтоб иметь возможность последовать за Гаспаром. Все это было скоро исполнено, во когда Следопыт достиг течения посреди реки, то вдруг почувствовал облегчение челнока, оглянулся и, к немалому удивлению, увидел, что Тускарора с женой покинули его. Мысль об измене блеснула в его голове, но уже не было времени останавливаться для преследования индейца.

Между тем жалобные крики, раздавшиеся вниз по реке, доказывали, что увлеченный водою труп молодого индейца замечен его друзьями. Последовал ружейный выстрел, и тогда Следопыт увидел, что первый челнок плывет поперек течения и быстро двигается, благодаря сильным ударам весел Капа и Гаспара. Тем не менее, грозила опасность, в особенности для Марии, находившейся в лодке Гаспара, и Следопыт, как верный защитник, старался немедленно отклонить ее. Быстро перескочив на заднюю часть своего челнока, он сильным толчком направил его в течение и таким образом перерезал реку, что его личность могла служить целью для неприятеля. Это было вернейшее средство отклонить опасность от других и привлечь ее на себя, так как страстное желание диких овладеть кожей одного черепа должно было пересилить все другие чувства.

— Держитесь выше течения, Гаспар! — закричал ему храбрый и великодушный охотник, рассекая воду сильными и долгими ударами весел. — Держитесь постоянно выше и старайтесь достигнуть ольховых кустов на другой стороне. Преимущественно берегите дочь сержанта и предоставьте этих негодяев Мингосов мне и Чингахгоку.

Гаспар махнул веслом в знак того, что понял наставление, тогда быстро раздалось выстрел за выстрелом, и каждый был направлен на ближайший челнок, в котором находился только один человек.

— Да, да, дурачье, тратьте ваши заряды, — тихо ворчал про себя Следопыт, — стреляйте себе в неверную цель и дайте мне время уйти от вас шаг за шагом; да, вот это недурно, — он невольно отогнул назад голову, так как лучше прицеленная ружейная пуля оторвала локон волос от его виска; но все равно, пуля, которая на волос не достигает цели, так же бесполезна, как та, которая остается в дуле. — Хорошо, Гаспар; да, дорогое дитя сержанта должно быть спасено, хотя бы мы все при этом лишились скальпов!

Между тем Следопыт достиг середины реки и почти уже был на стороне своих друзей, тогда как другой челнок достиг указанного места на противоположном берегу. Несколько ударов весел приблизили его к самому берегу; Мария с Гаспаром и дядей поспешили в прибрежные кусты, и по крайней мере на время все три беглеца были вне опасности.

Не так легко было Следопыту; его благородное самопожертвование поставило его в опасное положение, которое ухудшилось еще тем, что находившаяся до того временно на твердой земле толпа неприятелей бросилась вниз по берегу и присоединилась к стоявшим в воде товарищам. В этом месте река была не шире длины каната, и челнок его находился в расстояние не более ста локтей от неприятелей, которые непрерывно направляли выстрелы против смелого охотника.

В таком затруднительном положении Следопыт единственно положился на свою твердость и ловкость, и эти качества, которыми он обладал в высшей степени, оказали ему теперь большую услугу. Он легко мог рассчитать, что его безопасность зависела только от непрерывного движения, ибо неподвижный предмет служил бы на этом расстоянии всегда верною целью. Но он знал также, что одно движение было недостаточною защитою, ибо враги его, привыкшие убивать оленя на скаку, конечно, умели взять цель, таким образом, чтоб попасть в него, если б движения его были всегда одинаковы. Поэтому он счел за лучшее менять направление своего челнока, несколько времени с быстротой стрелы плыл вниз по течению, потом спустя минуту перерезал его. К счастью его, Ирокезы не могли снова заряжать свои ружья в воде, а окаймлявшие повсюду берег кусты затрудняли не упускать беглеца из виду, если б он вышел на землю. Под защитою таких благоприятных обстоятельств он скоро был на более безопасном от неприятелей расстоянии, как вдруг возникла для него новая, хотя и не совсем неожиданная опасность.

Она состояла в появлении толпы, которая находилась в засаде для охранения реки. Тут было десять человек, которые, в видах обеспечения своих кровожадных намерений, заняли выгодную позицию на том месте, где вода шумно бежала между скалами и имела небольшую глубину. Противиться течению было невозможно, и Следопыт предвидел, что он должен будет прямо плыть на Ирокезов, когда попадет в это узкое место. Смерть или плен были единственными вероятными последствиями подобной попытки. Чтобы избегнуть этой опасности, он напряг все свои силы и старался достигнуть западного берега, так как все враги его держались на восточном. Но такое предприятие было не по силам одному человеку, и попытка переплыть течение, конечно, должна была умерить ход челнока в такой степени, что давала неприятелям достаточно времени для верной цели. В таком затруднительном положении, бодрый охотник с величайшей обдуманностью приступил к приготовлениям для исполнения решения, принятого им после недолгого размышления. Вместо того, чтоб стараться достигнуть фарватера, он направился к более мелкому месту реки, схватил ружье и ягдташ, спрыгнул в воду и пошел вброд в западном направлении от скалы к скале, предоставив челнок на волю судьбы. Этот быстро завертелся в бурном течении, перекатился чрез несколько подводных камней, наполнился водой и снова выпустил ее, и наконец достиг берега лишь в расстоянии немногих локтей от того места, где стояли индейцы.

Но, не смотря на придуманный способ, Следопыт еще никак не был вне опасности. Сначала удивление его ловкости и мужеству остановило на несколько минут деятельность его врагов, но жажда мести скоро проснулась в них с новою силою. Выстрел следовал за выстрелом, и пули летали так близко от головы беглеца, что он мог слышать свист их, не смотря на прибой волн и шум воды. Но, невзирая на это, как бы имея застрахованную волшебною силою жизнь, он шел далее, и даже кожа его ни разу не была оцарапана, хотя простая одежда его была прострелена во многих местах.

Несколько раз он принужден был идти, имея воду до плеч, и в таком положении держал над головою ружье и боевые припасы. Это немало истощало его силы, и потому он обрадовался, когда достиг небольшой скалы, верхняя плоскость которой, высоко подымавшаяся над рекой, была совершенно суха. На эту скалу положил он свою пороховницу, исам стал за скалою, чтоб хотя частью защитить тело своеот неприятельских пуль. Он был уже от западного берега на расстоянии лишь пятидесяти шагов; но быстрое и мрачное течение, отделявшее его от берега, убеждало его, что он может достигнуть его не иначе как вплавь.

Индейцы между тем прекратили пальбу и собрались около прибитого волнами челнока, чтоб овладеть им и переправиться в нем чрез реку.

— Следопыт! — раздался голос из бывших на западном берегу кустов.

— Что вы хотите, Гаспар?

— Не падайте духом! Ваши друзья близко, и ни один Мингос не переправится чрез реку без того, чтобы не получить пулю между глаз. Не хотите ли оставить ружье ваше на скале и переплыть сюда, прежде чем появятся негодяи?

— Нет, нет! Настоящий охотник никогда не бросает своего оружия, пока у него есть порох в пороховнице и пуля в кармане. Еще я сегодня не трогал курка и не могу перевести мысли, что сошелся с этими мерзавцами, не оставив им о себе памяти. При том же, я вижу между ними Стрелу, и желал бы послать ему награду за его предательство. А где же дочь сержанта, Гаспар? Вы не привели же ее сюда, на расстоянии ружейного выстрела наших врагов?

— Нет, Мария теперь в безопасности, и нам остается только разрешить задачу, чтоб сохранить реку между нами и неприятелем. Негодяи знают теперь вашу малосильность и наверно сделают, по крайней мере, попытку переправиться.

— Этому должно воспрепятствовать до наступления ночи; тогда, в темноте, мы попытаем наше последнее средство и употребим все силы, чтоб спасти дочь сержанта.

— Все это хорошо, Следопыт, если б только вы могли достичь берега. Надеетесь ли вы, по крайней мере, попасть на берег с сухим оружием, если бы имели ваш челнок?

— Может ли орел летать? — спросил Следопыт, смеясь от души. — Но как добыть челнок? Вы сами не должны выходить в воду, ибо я вижу, что негодяи снова заряжают ружья.

— Ведь это можно устроить, и не подвергая меня опасности. Кап уже отправился выше за челноком, и бросил в реку сучок, чтобы исследовать течение. Видите, вот уж он и плывет. Если он верно направляется, то только протяните руку и тотчас вслед за сучком приплывет и самый челнок.

Плывший сучок приблизился, ускоряя свой бег сообразно усилившейся быстроте течения, и потом поплыл прямо на Следопыта, который схватил его и с торжеством поднял вверх. Кап понял этот сигнал и предоставил челнок течению, которое и привлекло его прямо к Следопыту. Последний остановил его, вспрыгнул туда с ружьем и ягдташем, дал судну сильный толчок, и чрез несколько секунд достиг безопасного берега. Челнок укрепили, и оба приятеля от души пожали друг другу руки.

— Теперь, Гаспар, посмотрим, попытается ли который из этих негодяев переправиться по воде, — смеясь, сказал Следопыт, махая над головой своей винтовкой.

— Вот уже они двигаются, — возразил Гаспар, показывая на противоположный берег.

— В самом деле, — воскликнул Следопыт, совершенно озадаченный. — Трое негодяев только что сели в лодку. Они верно думают, что мы убежали, ибо иначе никогда не рискнули бы на что-нибудь подобное в виду моего зверобоя.

Ирокезы действительно предполагали, что Следопыт и друзья его бежали, и потому старались достигнуть противоположного от них берега. Трое лежали в челноке; из них двое стояли на коленях, постоянно наготове к выстрелу, а третий на задней части судна управлял веслом. Он прекрасно знал свое дело, ибо под его твердыми и долгими ударами весла, легкая ладья летела по воде как птица.

— Стрелять мне? — спросил Гаспар, горя желанием начать бой.

— Нет еще, мой друг, — шепотом отвечал Следопыт, — их только трое, мы можем допустить их спокойно причалить, и тогда снова овладеем челноком.

— А Мария?

— Не бойтесь ничего за нее. Она, как вы сами говорили, спрятана хорошо, и…

Он вдруг замолчал, ибо в эту самую минуту раздался ружейный выстрел. Индеец, стоявший на корме, подпрыгнул на воздух, и затем вместе с веслом упал в воду. Легкий дымок показался из одного куста на восточном берегу реки и постепенно исчез в чистом, голубом воздухе.

— Это выстрел Чингахгока, — радостно вскричал Следопыт. — Да, в груди Делавара бьется смелое и верное сердце. Но все-таки мне жаль, что он вмешался в дело; впрочем, он не знал достоверно о нашем положении и потому не мог сделать ничего лучшего.

Между тем как Следопыт высказывал таким образом свои чувства, челнок, лишенный своего руководителя, был увлечен быстротой течения. Находившиеся в нем два беспомощных индейца дико озирались кругом, не имея возможности оказать ни малейшего сопротивления силе стихии. Чрез несколько секунд челнок ударился о скалу, перевернулся, и оба воина упали в воду. Челнок навис на скале посредине течения; индейцы же вплавь и вброд бросились обратно к дружественному берегу, которого и достигли благополучно, хотя с потерей оружия.

— Теперь время позаботиться о нашем верном союзнике Чингахгоке, — сказал Следопыт, прикладывая к плечу ружье свое, совершенно изготовленное для выстрела. — Смотрите, смотрите! так же верно как я бедный грешник, один из этих негодяев уже крадется по берегу. Постой.

Острый глаз Гаспара тотчас открыл того, кого указывал Следопыт. Это был молодой неприятельский воин, горевший желанием отличиться, и потому подкрадывавшийся к убежищу, в котором скрывался Чингахгок. Он именно достиг той позиции, с которой мог видеть Чингахгока, что ясно доказывалось его приготовлениями к выстрелу, хотя сам Следопыт не мог еще увидеть убежища своего друга. Храбрый охотник опустил свое ружье, не спуская глаз с молодого неприятельского воина.

— Чингахгок должен находиться там около дороги и быть особенно настороже, если допускает к себе на такое близкое расстояние молодого кровопийцу, — проворчал он про себя. — Смотрите, этот коварный негодяй именно имеет намерение овладеть скальпом моего давнишнего, лучшего и испытанного друга.

Вдруг Следопыт замолчал, быстро поднял свое длинное ружье, прицелился с достойною удивления быстротой и верностью и выстрелил. Ирокезец тотчас свалился, и ружье его, которым он только что прицелился в Чингахгока, разрядилось безвредно на воздух.

— Коварный червь не хотел ничего лучшего, — пробормотал Следопыт, опустив ружье и снова заряжая его. — Мы с Чингахгоком сражались рядом с ранней молодости, и такой безумный негодяй думает, что я хладнокровно посмотрю на умерщвление моего лучшего друга из засады. Глуп же он!

— Смотрите, Следопыт, — прервал его Гаспар, — что это плывет к нашему берегу, собака или олень?

— Ни то, ни другое: это человек, и притом индеец, — отвечал Следопыт, внимательно осмотрев указанный предмет.

— Он что-то толкает перед собой, и голова его походит на плывущий куст, — сказал Гаспар.

— Да, это индейская чертовщина, мой друг; но наша христианская честность победит все их хитрости.

Пока индеец медленно приближался, наблюдатели снова усомнились в своем мнении, пока, наконец, когда он проплыл уже две трети реки, истина сделалась им ясною.

— Это Чингахгок, также верно, как я здесь стою, — вскричал Следопыт, и так от души засмеялся счастливой мысли своего друга, что слезы потекли из глаз его. — Он прикрепил кустарник на свою голову, чтобы защитить ее, и привязал пороховницу к небольшому сучку. Ружье лежит на стволе дерева, который гонит он веред собой, и переплывает, чтоб присоединиться к друзьям. Ах, те времена, когда мы вместе выкидывали подобные штуки, не так еще далеко от вас!

— Но, право, это не Чингахгок, — прервал его Гаспар, — я не могу заметить вы одной черты, которую бы помнил.

— Что такое черта! Кто станет у индейца смотреть на черты? Разрисовка говорит все. Это краски Чингахгока, которых никто не будет носить, кроме Делавара, и потом, приятель, можете также видеть глаз его — глаз храброго начальника. Но, Гаспар, как ни дико блестит он в бою, и как вы ярко сверкает из-за зелени листьев, — все-таки я видел эти глаза полные слез, и в не давнее еще время! Да, под этой красной кожей бьется верное и мягкое сердце, хотя понятия его отличаются от наших.

— В этом никто не сомневается, кто только его знает, — возразил Гаспар.

— Да, но я убежден в этом, гордо сказал Следопыт: — я был его товарищем в счастье и горе, и всегда видел его верным и честным человеком. Но довольно об этом. Он знает, что я люблю его и всегда за спиною говорю о нем хорошо. Больше ничего и не нужно.

Чингахгок в это время совершенно достиг берега около своих товарищей, вскарабкался на него, подобно собаке, стряхнул с себя, и издал свое обыкновенное восклицание гуг! Следопыт приветствовал его с трогательною радостью.

— Разве благоразумно было с твоей стороны, что ты улегся в засаду один против дюжины Мингосов? — спросил он с полным упрека, но нежным участием. — Конечно, Зверобой редко дает промах, но река широка, и я видел у негодяя, который посягал на твою жизнь, немного более головы и плеч. Тебе бы нужно было обдумать это.

— Чингахгок могиканский воин, и на поле сражения думает только о неприятелях.

— Да, я знаю это, и мне известны твои понятия, — возразил Следопыт, — но тем не менее благоразумие также идет воину, как и храбрость, и если б эти проклятые Ирокезы не глазели на своих друзей в воде, то несомненно попали бы на твой горячий след.

Чингахгок пробормотал несколько непонятных слов. Потом вдруг отошел от своего друга, обернулся, направился к реке и снова сошел в воду. Гаспар следил за этими движениями, не скрывая своего изумления.

— Какое намерение у Делавара? — спросил он. — Не захочет же он вернуться на другой берег?

— Нет, не в том дело, — возразил Следопыт, — вы знаете, Гаспар, что он индейский начальник, а потому у него и понятия индейские. Глядите, он плывет к трупу Ирокеза, которого он веред тем убил, и который висит там на скале. Он плывет к нему ради чести и славы, то есть, чтоб достать его скальп.

— Но, Боже мой! он подвергает себя при этом сильнейшей опасности, вскрикнул молодой человек заботливо.

— Да; но он мы ни что не ставит опасность, когда дело идет о смелом поступке.

Теперь между Ирокезами поднялись страшные крики, за которыми последовали выстрелы. Враги старались удалить Делавара от его жертвы, и при этом так разгорячились, что даже десятеро из них бросились в воду и отплыли около ста футов в пенившемся течении. Но Чингахгок не видел в этом препятствия, и окончил свою задачу спокойно и с ловкостью, достойною долгой опытности. Потом высоко в воздухе поднял он кровавый знак победы, и в громких, страшных звуках издал боевой клик своего народа. Ирокезы отвечали криком исступления, и в течение нескольких минут безмолвный лес наполнялся страшными звуками возбужденных страстей.

Между тем Делавар достиг невредимо берега, бросил на своих товарищей гордый, торжествующий взгляд, и потом удалился вглубь кустов, чтобы выжать свою мокрую одежду и снова зарядить ружье.

— Гаспар, отправьтесь теперь вниз к Капу, и пригласите его присоединиться к нам, — сказал Следопыт. — Нам необходимо посоветоваться, и мы не имеем на это много времени, потому что эти негодные Мингосы скоро постараются отплатить за понесенную ими неудачу.

Гаспар послушался, и чрез несколько минут все четверо собрались вблизи берега для обсуждения своих дальнейших движений.

Но уже вечерело, и наступили сумерки, которые вскоре должны были смениться глубокой и темной ночью. На этом благоприятном обстоятельстве основывал Следопыт свои надежды, ибо если темнота и не устраняла всякой опасности, то все-таки могла способствовать бегству, скрывая их движения от неприятелей.

— Друзья, — серьезно сказал он, — настала минута обсудить наши планы. Через час эти леса будут так темны, как в полночь, и если мы когда-либо хотим достигнуть форта, то это необходимо исполнить в темноте. Каково ваше мнение, мистер Кап?

— Я думаю, что мы не можем сделать ничего лучшего, как снова сесть в челнок и поплыть к форту с такою скоростью, какую только дозволит вода и ветер.

— А вы, Гаспар, что скажете? — спросил его Следопыт.

— Я того же мнения, возразил молодой человек. Если б я и Чингахгок могли вплавь достигнуть другого челнока и привести его, то самый верный путь для нас будет по воде.

— Да, да, — если бы! И то это можно бы исполнить, как только немного стемнеет. Скажите, Гаспар, хотите это вы предпринять или нет?

— Я готов на все, что только может послужить в пользу Марии, — отвечал Гаспар.

— Ну, хорошо, тогда Чингахгок может помочь вам, и у Мингосов отнимется хотя одно средство, которым они могут воспользоваться для отмщения вам за неудачу и ущерб.

Когда таким образом эта статья приведена была в ясность, то приступили к необходимым для выполнения ее приготовлениям. Лишь только вечерняя мгла густо спустилась над лесом, и так стемнело, что уже нельзя было различать предметы на противоположном берегу, все было уже готово к смелой попытке. Между тем как Чингахгок и Гаспар сошли в воду, вооруженные только ножами и томагавком Делавара, и старались скрыть все свои движения с величайшею осторожностью, Следопыт отправился за Мариею в ее убежище, пошел с ней и Капом к месту нахождения челнока, и все вошли в него, заняв свои прежние места. Следопыт стоял у кормы и крепко держался за кусты, чтобы челнок не был увлечен течением. Так прошло несколько минут напряженного внимания, в течение коих они ожидали результатов смелого предприятия их друзей.

Оба смельчака плыли по глубокому и быстрому фарватеру и благополучно достигли узкого места, где мелководье дало им возможность идти вброд. Как только они почувствовали твердое дно, то взяли друг друга за руки, и медленно, с крайнею осторожностью, вошли по тому направлению, где надеялись найти челнок. При этом Гаспар совершенно предоставил себя на волю инстинкта Делавара, так как в глубокой темноте глаза не могли принести никакой пользы. Ничего не было видно даже на расстоянии трех шагов, и когда оба смельчака думали, что находятся посредине реки, то берега представлялись одними темными массами, которых очертания обозначались на небе лишь выступавшими вершинами деревьев.

Путникам приходилось несколько раз менять свое направление, ибо они неожиданно нападали на глубокие места, между тем как знали, что челнок стоит на самом мелком пункте реки.

Уже около четверти часа бродили они по воде; но, казалось, находились от предмета своих поисков в таком же расстоянии, как и сначала. Гаспар стал выражать нетерпение, а Делавар хотел уже сообщить ему, что им лучше вернуться к берегу, чтобы оттуда возобновить свою попытку, — как вдруг увидели они движение по воде постороннего человека, и им сделалось ясно, что Ирокезы преследуют ту же цель, как и они.

— Мингос! — прошептал Делавар Гаспару на ухо. — Я покажу им, до какой степени можно быть хитрым.

Молодой человек заметил неизвестную личность, и страшная правда блеснула в душе его. Он тотчас созвал необходимость совершенно довериться руководству Делавара в этом опасном положении, и ответил утвердительно на предложение Чингахгока предоставить дело его хитрости.

— Хуг! — воскликнул приближаясь дикарь, — челнок отыскан, но никого нет, кто бы помог мне; пойдемте, отдерем его от скалы.

— Пойдем, — отвечал Чингахгок на языке Ирокезов, — веди нас, мы идем за тобой.

Неизвестный последовал этому приглашению и повел своих врагов прямо к челноку, которого и достигли через несколько секунд. Он стал на одном конце, Чингахгок у средины, а Гаспар у другого конца.

— Подымайте, — сказал Ирокез, и тотчас челнок сдвинули со скалы, освободили от наполнившей его воды, и потом снова поставили в надлежащее положение. Все трое крепко держали лодку, чтоб течение не увлекло ее, и ирокез направился к восточному берегу, где его ожидали товарищи.

Поняв из того обстоятельства, что их появление нисколько не удивило индейца, что еще многие Ирокезы должны находиться в воде, Чингахгок и Гаспар сознали необходимость крайней осторожности. Тем не менее, они не выказали никакого страха и даже решились бы на более смелое предприятие, чтобы только овладеть челноком, который был им необходим для предположенного бегства.

Между тем, Ирокез, показывавший дорогу, тихо двигался по воде вперед, и вел за собою своих противников. Чингахгок уже поднял однажды свой томагавк, чтоб хватить им по черепу своего неприятеля; но вероятность, что смертный крик индейца привлечет к ним всех его товарищей, побудила осторожного Делавара отложить свое намерение. Скоро, однако, он раскаялся в своей нерешительности, увидев себя окруженным еще четырьмя Ирокезами, которые также искали челнока.

Тотчас они остановили челнок, и Чингахгок в течение нескольких минут увидел себя в весьма большом затруднении. После обмена пары слов, Ирокезы общими силами повлекли судно к своему берегу, и скоро достигли края восточного фарватера, где, как и на западном, вода была слишком глубока, чтобы идти вброд. Здесь на короткое время они остановились, ибо нужно было решит, каким именно способом скорее довести челнок до берега.

Эта остановка более всего угрожала Гаспару, что его откроют, хотя положение его у задней части лодки некоторым образом скрывало его от глаз неприятелей. Еще опаснее было для Чингахгока, который буквально окружен был своими смертельными врагами, и едва мог двигаться без того, чтобы не задеть которого либо из них. Он, однако, держался спокойно, хотя все его чувства были напряжены, и каждую минуту был наготове бежать или же в удобный момент сделать решительную попытку. Опасность быть открытым уменьшалась еще тем, что он не оглядывался, и таким образом лицо его скрывалось от стоявших сзади. Со всем непотрясаемым терпением храброго начальника ожидал он минуты, когда ему придется действовать.

— Пусть все мои молодые воины идут на берег за своим оружием, кроме только двоих на концах челнока, сказал наконец вновь подошедший индеец, который, как казалось, был один из начальников Ирокезов.

Индейцы повиновались и оставили Гаспара у кормы, а Ирокеза, нашедшего челнок, у носа, Чингахгок так глубоко нырнул в воду, что, не будучи замеченным, миновал всех остальных. Плеск воды скоро известил, что все пустились вплавь и быстро удалялись. Как только Делавар это заметил, он тотчас вынырнул, снова завял прежнюю свою позицию и стал думать о моменте для действия.

Так как он звал, что сзади его на воде находятся еще многие Ирокезы, и был слишком опытный воин, чтобы пускаться напрасно в опасное предприятие, то и предоставил индейцу идти спокойно в глубокое место, и затем все трое поплыли вперед к восточному берегу. Но, вместо того, чтобы помогать вести челнок наискось быстрого течения, Делавар и Гаспар плыли таким образом, что препятствовали ему двигаться по этому направлению. Это делалось так осторожно и постепенно, что Ирокез у носа сначала думал, что ему приходится бороться только с силою течения, и челнок все двигался вниз таким образом, пока не достиг более тихой воды в конце узкого места. Здесь только дикарь заметил обман: обернулся, и тотчас увидел, что причину бесплодности своих усилий он должен искать в действиях своих помощников.

Не показывая никакого страха, он быстрым скачком чрез воду кинулся к Чингахгоку, и тут оба индейца схватились с ожесточением раздраженных тигров. Среди мрака темной ночи, и плывя на стихии, которая должна была представлять столько опасностей для смертельного боя, они, казалось, забыли все, кроме кровавой вражды и обоюдного стремления победить, во что бы то вы стало.

Гаспар увидел челнок в полном своем владении; тем не менее, первою мыслью его было поспешить на помощь Делавару. Но после он вспомнил, как необходимо обеспечить обладание челноком, и погнал его, как только было возможно скоро, к западному берегу. Он достиг его благополучно, и, после недолгого искания, нашел оставленное им общество, которому и сообщил, в каком положении и опасном бою он вынужден был оставить Делавара.

За извещением наступило глубокое молчание, и каждый напряженно прислушивался к тишине ночи, чтобы услыхать хотя что-нибудь такое, что могло бы указать на исход страшного боя в воде. Но ничего не было слышно, кроме шума журчащей реки, и даже враги на противоположном берегу соблюдали такую же гробовую тишину.

— Гаспар! — сказал наконец Следопыт спокойно, но несколько меланхолическим и грустным голосом, — возьмите это весло и следуйте за мной с вашим челноком. Неблагоразумно долее медлить здесь.

— А Чингахгок?

— Он в руках своего Бога и будет жить или умрет, как угодно будет Всевышнему. Помочь мы ему не можем, а было бы слишком рискованно оставаться здесь в бездействии и горевать. Темнота неоцененная, и надо ею пользоваться.

Громкий, продолжительный, страшный крик раздался с берега и прервал его речь.

— Что значит этот шум? — спросил Кап, совершенно пораженный. — Он походит более на крики дьяволов, чем на звуки из горла христиан.

— Этот крик, — глубоко вздохнув, и с грустью отвечал Следопыт, — крик радости победителей. Не может быть более сомнения, — что тело Чингахгока, живое или мертвое, в руках кровожадных Мингосов.

— А мы? — воскликнул Гаспар, полный раскаяния, ибо чувствовал, что мог бы отклонить это несчастие, если б не покинул своего товарища.

— Мы не можем быть ему полезны, Гаспар, и потому нам надо удалиться.

— Не делая никакой попытки к его освобождению? Не зная даже, жив он или нет?

— Да, да, Гаспар прав, — робко сказала Мария, — я остаюсь здесь и не двинусь с места, пока не буду звать, какая судьба постигла вашего друга.

— Следопыт! Я нахожу это благоразумным, и соглашаюсь с моей племянницей, — обдумав, сказал Кап, — настоящий моряк не может покинуть своего товарища в нужде, и меня радует, что я нахожу между пресноводами такие же хорошие понятия.

— Полноте вздор молоть, поспешно перебил его Следопыт, сталкивая в то же время челнок в воду. Вы не можете измерить опасность, и потому не боитесь ее. Но дочь сержанта должна быть спасена, и если вам дорога жизнь, то старайтесь достигнуть форта, и предоставьте Делавара его судьбе. Ах! олень, который слишком часто ходит по соленую воду, наконец, встречает там охотника.

Тогда все, без возражения, сели в стоявшие наготове челноки, которые, под управлением Следопыта и Гаспара, быстро и спокойно поплыли вниз по реке. Кругом все было тихо; только природа говорила своими тысячами языков на наречии темной лесной ночи. Воздух вздыхал между деревьями; вода шумела и журчала вдоль берега, и там и сям раздавался треск сухой ветки или трещало дерево в пустыне. Один раз Следопыту казалось, что он слышит отдаленный вой волка; но звук этот был так непродолжителен и сомнителен, что он остался в недоумении на счет значения его.

Прошло уже около часа, в течение коего все общество в челноках тихо разговаривало, как вдруг Следопыт поднял руку, делая знак, чтобы все замолчали.

— Я слышал человеческие шаги на берегу, прошептал он.

— Разве Ирокезам удалось с оружием и без лодки переправиться чрез реку? тихо спросил Гаспар.

— Это может быть Делавар, — возразил Следопыт, — быть может, он следовал по берегу параллельно нам, так как знает, где нас найти, и я во всяком случае хочу приблизиться к берегу, чтоб сделать рекогносцировку.

— Пустите меня! — торопливо прошептал Гаспар. — Я оставил Делавара в нужде, и готов на все, если могу помочь ему.

— Прекрасно, это благородное чувство, а я не помешаю вам последовать ему, — отвечал Следопыт. — Идите же, действуйте веслом потихоньку, и ни в каком случае не рискуйте выходить наудачу на берег.

Гаспар быстро исчез в темноте, между тем как другой челнок медленно скользил вниз по течению. Никто не говорил, никто не пропускал ни одного звука, вы даже вздоха или самого слабого стона, доносившихся с берега. Но все-таки кругом царствовала величественная и торжественная тишина, как и прежде; прошло минут десять, и никто не звал еще о результатах предпринятого дела. Наконец послышался треск сухих ветвей, и Следопыту казалось, что он слышит звуки сдержанных голосов.

— Может быть, я и ошибаюсь, — сказал он, преодолевая волнение, — но мне кажется, что эти звуки похожи на голос Делавара.

— Я вижу что-то на воде, — прошептала Мария, стараясь проникнуть глазом в темноту.

— Да, да, это челнок, — отвечал обрадованный Следопыт. — Верно все благополучно, иначе мы бы что-нибудь услыхали от Гаспара.

Вслед затем оба челнока снова поплыли рядом, и явственно показалась личность Гаспара на корме своей лодки. На носу же сидел другой человек, в котором Следопыт тотчас узнал своего верного товарища, Делавара.

— Чингахгок, брат мой! — сказал он дрожащим голосом, выразившим вполне всю силу его радостных чувств, — сердце мое радуется. Мы часто ходили вместе в кровавые битвы, но я уже боялся, что этого больше не будет!

— Гуг! — воскликнул Чингахгок. — Мингосы настоящие бабы; три скальпа их висят у моего пояса. Они не умеют поразить Делавара. В сердце их нет крови, а мысли их на обратном пути чрез воды большого озера.

— Ты был между ними, друг? Что случилось с воином, который находился в воде?

— Он стал рыбой, и кости его лежат на две у угрей. Мой нож достиг его; пусть братья ловят его удочками. Следопыт, я считал врагов и трогал ружья их.

— Как отважно! — закричал Следопыт по-английски своим спутникам. — Смелый Делавар был между ними, и принес вам всю их историю. Говори, Чингахгок, чтоб я мог сообщить друзьям твое приключение.

Могикан, удовлетворяя этому приглашению, рассказал сущность сделанных им открытий с того времени, когда он боролся в воде со своим врагом. Как только он вышел победителем из этой страшной схватки, то поплыл к восточному берегу, осторожно вышел на землю, и под защитой темноты следовал дальше посреди Ирокезов. Однажды его окликнули; но он выдал себя за Стрелу, и этим избег дальнейших расспросов. Из разговоров диких он скоро убедился, что они искали Марию и дядю ее, которому придавали высшее звание, нежели он имел на самом деле. Также узнал он, что Стрела изменил им, хотя и не получил еще условленного за его услуги вознаграждения.

Следопыт перевел этот рассказ на английский язык, и потом объявил своим спутникам, что пришло время приложить все силы, чтобы бежать дальше, пока Ирокезы еще не оправились от своего замешательства.

— Мы уже не далеко от гарнизона, — прибавил он, — и нам остается миновать только одно узкое место. Если мы и тут наткнемся на толпу диких, то при царствующей тьме они немного могут повредить вам. Гаспар, возьмите, однако, Марию в ваш челнок, ибо мы знаем, что вы лучше меня знаете дорогу, и затем с Божией помощью двинемся вперед.

Это указание было исполнено: Мария и Чингахгок поменялись местами, и челноки поплыли вперед в темноте. Разговоры прекратились и приближение опасного узкого места произвело на каждого боязненное впечатление, Скоро послышался шум падающей воды, и в особенности Кап должен был приложить всю храбрость и держаться смирно на своем сиденье, так как он не мог еще прогнать неприятного впечатления при переправе чрез первый водопад. Страх его был, впрочем, если не совершенно неоснователен, то слишком силен, так как узкие места реки Озвего гораздо безопаснее для плавания, чем водопады ее.

Мария также была не без заботы; но она скоро успокоилась при дружеском разговоре ее спутника, который только просил ее держаться крепче за челнок, а в остальном, без страха и боязни, положиться на Бога и его управление.

Теперь быстрина завладела челноком Гаспара и понесла его вперед с необычайною быстротой. В течение нескольких минут Мария не видела вокруг себя ничего, кроме брызг блестящей пены, и не слышала ничего, кроме шума волновавшейся воды. Раз двадцать казалось, что легкое судно должно быть поглощено подымавшимися волнами, но всегда под сильным и ловким управлением Гаспара оно невредимо избегало грозившей опасности, и скоро снова очутилось в спокойном и безопасном фарватере, оставив далеко за собою опасное место.

— Вся опасность миновала, Мария, — радостно вскричал молодой моряк, — и еще сегодня ночью вы обнимете своего отца.

— Слава Богу, — сказала Мария, глубоко вздохнув, — но где же наши друзья?

Гаспар поглядел кругом, и тотчас увидел другой челнок, но пустой и с поднятым кверху килем. Он был опрокинут волнами, и сидевшие в нем старались теперь вплавь или вброд достигнуть берега. Это удалось им, и Следопыт закричал Гаспару, чтобы он спокойно продолжал свой путь по реке, между тем как он со своими товарищами постарается достигнуть форта сухим путем. Гаспар повиновался, и после непродолжительного плавания, лодка его очутилась под валами небольшой крепости. На зов его открыли ворота, и чрез несколько минут Мария была в объятиях своего отца, который с радостными слезами сердечной любви встретил дитя свое, благополучно избегнувшее опасности.

Не более восьми дней отдыхала Мария в обществе своего отца, как в одно утро его потребовала к майору Дункану Лунди, коменданту форта на реке Озвего.

— Сержант! — сказал он ему, — как вам уже известно, вас пошлют на следующий месяц на «Тысячу островов». Ваша очередь смены, и хотя наш квартирмейстер, лейтенант Мункс, заявляет желание на этот раз заступить ваше место, но этого нельзя исполнить. Если он хочет сопровождать вас, то может только в качестве волонтера. Выбрали ли вы для себя команду?

— Все готово, сударь, — по-военному быстро отвечал сержант.

— Хорошо; так послезавтра, если не завтра в ночь, вам надо отправляться; отряд сильно требует смены.

— Об этом говорил молодой Гаспар Вестерн, человек, на которого можно положиться.

— Гаспар Вестерн! Этот молодой человек тоже будет сопровождать вас?

— Он командует «Тучей», нашим куттером, на котором нам придется отправиться на станцию.

— Правда, но я думал, что вы захотите взять с собою вашего деверя Капа, так как этот моряк охотно раз покрейсирует на пресной воде.

— Я, во всяком случае, намерен взять его с собой; но он, как и лейтенант Мункс, должен отправиться волонтером. Гаспар слишком бравый малый, чтобы без причины отнять у него команду, и к тому же я опасаюсь, что Кап слишком презирает ваши воды, чтоб быть на них полезным.

— Хорошо, сержант, я предоставляю все это вашему усмотрению; вы возьмете также с собою Следопыта?

— Да, если позволите, сударь. Я думаю, что ему и Чингахгоку будет работа.

— И, по моему мнению, вы правы. Ну, сержант, так желаю вам счастья в вашем предприятии. Не забудьте, что пост необходимо уничтожить и покинуть, когда ваша команда призвана будет обратно, и вернитесь домой в полном здравии. Идите с Богом, мой друг.

Сержант Дунгам сделал честь по-военному, повернулся налево кругом, и хотел уже выйти в дверь, как был позвав майором назад.

— Я забыл сказать вам, сержант, что младшие офицеры просили о состязании в стрельбе. Завтрашний день назначен для этого, и всякий может быть допущен. Призы состоят из выложенной серебром пороховницы, кожаной фляжки для пороха и шелковой дамской шляпки, которую победитель может подарить, чтобы выказать свою любезность.

— Очень хорошо; а Следопыт также может принять участие в состязании?

— Конечно, если ему есть охота. Впрочем, как я в последнее время заметил, он не принимает никакого участия в подобного рода развлечениях, вероятно потому, что убежден в своей собственной беспримерной ловкости.

— Да это так и есть, майор. Честный малый знает, что никто не может помериться с ним, а потому не хочет лишать других удовольствия.

— Ну, в этом случае, пусть делает, как хочет. Прощайте, сержант Дунгам.

Этим окончился разговор, и, почтительно поклонясь, сержант удалился, чтобы пригласить своего друга Следопыта принять на другой день участие в состязании.

Для этого развлечения приискали открытое место, которое уровняли и очистили от всяких кустов. Оно лежало несколько на запад от форта, непосредственно у берега озера, и было достаточно обеспечено от случайного нападения диких.

Длина цели была сто локтей, а самая цель состояла из обыкновенной белой доски, центр которой означен был черной звездой, называемой бычачьим глазом. В нее должны были стрелять свободной рукой. Для зрителей, в особенности женщин, устроены были у самого берега озера низкие подмостки, вблизи коих на столбе повешены были призы. Передняя скамейка занята была женами трех офицеров с их дочерями, между тем как на второй скамейке поместились Мария и жены унтер-офицеров.

Как только дамы уселись, майор Лунди отдал приказание начать состязание. Тотчас выступили восемь или десять лучших стрелков, и начали стрелять поочередно. Это были офицеры и другие лица без разбора, так как никто не должен был быть устранен от участия. Некоторые попали в середину доски, другие стреляли с меньшею верностью, смотря по тому, как каждый был поддержан ловкостью или подкреплен счастьем.

По правилам стрельбы, никто не мог более стрелять, если сначала дал промах, и плац-адъютант вызвал более счастливых стрелков, чтобы они готовы были к дальнейшему состязанию, когда появились на стрельбище майор Дункан, лейтенант Мункс и Гаспар, между тем как Следопыт спокойно бродил по месту, не имея при себе своего известного и опасного ружья. Майор Дункан тотчас выступил вперед, стал в позицию, поднял ружье, прицелился одну минуту и выстрелил, пуля просвистела на несколько дюймов мимо обязательной цели.

— Майор Дункан устраняется от дальнейшего состязания! — тотчас объявил адъютант, с таким решительным видом, что все старшие офицеры тотчас поняли, что этот промах был условлен вперед; между тем молодежь и все общество почувствовали в себе больше мужества при виде казавшегося беспристрастия, с которым применялись законы игры.

— Теперь ваша очередь, Гаспар, — сказал квартирмейстер, лейтенант Мункс. — Стреляйте, и если вы попадете не лучше майора, то я утверждаю, что рука ваша умеет владеть только веслом.

Гаспар покраснел, но тотчас направился на позицию, беззаботно и вольно опустил дуло своего ружья на ладонь левой руки, потом поднял его и выстрелил после минутного прицела. Пуля пронизала совершенно середину бычачьего глаза. Это был до сих пор лучше удавшийся выстрел, так как все прочие только попали в черный круг.

— Прекрасно, мистер Гаспар! — сказал Мункс. — Выстрел ваш сделал бы честь и более старой голове и опытному глазу. Тем не менее, я думаю, что при этом было немного и счастья, так как я заметил, что вы нехудожественно и нефилософски обошлись при выстреле и обращении с вашим ружьем. Теперь, милостивые государи, будьте внимательны, потому что я сделаю из ружья такое употребление, которое, по правде, можно назвать остроумным.

Говоря это, квартирмейстер приготовлялся к своему ученому испытанию; потом занял позицию, искусно рисуясь, тихо поднял ружье, снова опустил его, потом опять поднял, и наконец, повторив еще несколько раз эти движения, спустил курок.

— Мимо! промах по всей доске, — торжественно воскликнул судья, который находил мало удовольствия в учености квартирмейстера.

— Этого не может быть! — сердито закричал Мункс, с лицом, покрасневшим от раздражения и стыда. — Этого не может быть, — повторил он, — никогда в жизни еще не случалось со мной этой неловкости.

— Будьте довольны, Мункс, — смеясь, сказал майор Дункан. Это действительно был промах, и вам надо предоставить себя на волю судьбы.

— Нет, майор, — наконец, заметил Следопыт, выступая с улыбкой. Квартирмейстер, не смотра на его копотливость, вовсе не дурной стрелок на известном расстоянии, и я утверждаю, что его пуля покрыла пулю Гаспара, и это тотчас окажется, если исследуют доску.

Уважение к ловкости Следопыта и верности его глаза было так велико, что зрители тотчас стали не доверять собственным мнениям, и многие кинулись к доске, чтобы удостовериться в действительности. Тотчас нашло, что пуля квартирмейстера, в самом деле, прошла в отверстие, сделанное пулею Гаспара, так как оказались две пули, одна над другой, в Столбе, к которому прикреплена была цель.

— Я ведь сейчас сказал, милостивые государыни, что вы будете свидетельницами перевеса, который имеет наука над искусством стрельбы, — с торжеством сказал квартирмейстер, направляясь к подмосткам, на которых сидели дамы. — Философия все-таки философия и годится во всех вещах. Я посмотрю, кто теперь перещеголяет меня.

— Ну, вот выступает Следопыт, — возразила одна из дам. — Кажется, он также хочет попытать счастья, и сколько нам всем известно, он меткий стрелок.

— Против этого я протестую! — воскликнул Мункс, возвращаясь на стрельбище с распростертыми руками. — Я протестую, майор, против того, чтобы Следопыт со своим зверобоем допущен был к этому состязанию.

— Спокойствие зверобоя не должно быть нарушено, — смеясь, возразил Следопыт. — Я держу ружье Гаспара, как вы сами можете видеть, а оно не лучше вашего.

Этим ответом квартирмейстер должен был удовольствоваться, и все глаза устремились на Следопыта, когда он завял надлежащую позицию. Ничто не могло быть прекраснее, как вид этого известного охотника, который теперь выпрямился во весь рост и держал ружье наготове. Он, конечно, не был тем, что обыкновенно называют прекрасным мужчиной, но появление его внушало доверие и уважение, а стан его можно было назвать совершенным, если б он был более полон и не так худ. Следопыт прицелился с быстротой мысли, и когда после выстрела над головою его рассеялся дым, он стоял уже, опершись рукою на дуло ружья, и честное лицо его готово было к веселому, тихому и добродушному смеху.

— Ну, Следопыт, я почти мог бы утверждать, что вы также не попали в доску, — сказал майор Дункан.

— Майор, это было бы очень рискованно с вашей стороны, — отвечал с уверенностью Следопыт, — я, конечно, не заряжал ружья и не могу сказать, что в нем заключалось, но если оно было заряжено, то вы найдете, что моя пуля вдвинула глубже пули Гаспара и квартирмейстера, или пусть меня не зовут более Следопытом.

Восклицание со стороны бывших у мишени подтвердило справедливость его слов.

— Но это еще не все, дети, далеко не все, — сказал Следопыт, тихо приближаясь к дамам. — Я проиграл, если вы найдете, что доска тронута хотя на волос. Пуля квартирмейстера зацепила дерево, моя же не задела его нисколько.

— Правда, Следопыт, очень справедливо, — сказал Мункс, — моя пуля так расширила отверстие, что ваша легко могла пройти в него. Это важная штука, приятель!

— Ладно, ладно, квартирмейстер; но теперь дело касается гвоздя, и посмотрим, кто из нас глубже вдвинет его в дерево. Если игвоздь не удовлетворит вас, то предоставим это картофелю.

— Не важничайте чрез меру, Следопыт! Вы скоро сами убедитесь, что имеете дело мы с мальчиком или рекрутом, могу вас уверить в этом.

— Я это очень хорошо знаю, и вовсе не хочу оспаривать вашу опытность. Вы уже много лет прожили на границе, умеете владеть ружьем и можете назваться уважаемым, быстроглазым стрелком, Но, тем не менее, вы не настоящий ружейный стрелок. Я не хочу хвастаться; но у всякого человека свои дарования, и это значило бы противиться Провидению, если б изменить им. Вот, пусть дочь сержанта постановит решение насчет вашей ловкости, если вы имеете охоту подчиниться такому любезному судье.

— Хорошо, Следопыт, пусть будет по-вашему: возьмемте дочь сержанта за посредницу, и оба предоставим ей приз, кто бы из вас его ни выиграл.

Призыв адъютанта прервал этот разговор, и как Следопыт, так и квартирмейстер снова пошли на стрельбище, где, спустя несколько минут, началось второе испытание, обыкновенный железный гвоздь с выкрашенной головкой, слегка воткнут был в доску, и стрелки должны были попасть в него, если не хотели потерять право на дальнейшее участие в стрельбе, причем никто из не попавших пред этим в цель не был допущен к вторичному испытанию.

Нашлось не более шести охотников на это испытание, и первые трое не попали в гвоздь, хотя пули их пролетели очень близко. Тогда выступил квартирмейстер, который, после своих обыкновенных телодвижений, был так счастлив, что его пуля сорвала кусочек головки с гвоздя, и потом ударилась около него. Это нельзя было назвать удачным выстрелом, хотя он все-таки сохранил за стрелком право на дальнейшее испытание.

— Ну, квартирмейстер, вы салютовали вашей коже, как имеют обыкновение говорить в колониях, — сказал, смеясь, Следопыт. — Но все-таки много было бы нужно времени, чтобы построить дом молотком, который не лучше вашего. Если Гаспар не утратил нисколько твердости своей руки и верности глаза, то он покажет вам, как надо попадать в гвоздь, а потому будьте внимательны. Впрочем, если хотите последовать моему совету, то принимайте при стрельбе менее солдатский вид! Стрелять метко — это природный дар, который следует употреблять обыкновенным и непринужденным образом.

Пока Следопыт еще говорил, Гаспар выстрелил, и пуля его попала в головку гвоздя, который и вошел в доску почти на дюйм.

— Выньте его снова, закричал Следопыт, становясь в позицию. Не нужно брать новый гвоздь; я вижу и этот, хотя с него и сошла краска, а в то, что я вижу, попадаю на расстоянии ста локтей, хотя бы это был только глаз комара. Укрепили ли вы его снова?

Раздался выстрел, пуля просвистела, и головка гвоздя, покрытая плоским куском свинца, исчезла в дереве.

— Ну, Гаспар, друг мой, я вижу, что вы с каждым днем делаете успехи! — продолжал Следопыт, как бы не думая о результате своего выстрела. — Если вы еще совершите по стране несколько путешествий в моем обществе, то скоро на всей границе трудно будет отыскать стрелка, который бы мог померяться с вами. Квартирмейстер стреляет хорошо, но он никогда не пойдет далее; вы же, напротив, обладаете дарованием и смело можете состязаться с любым стрелком.

— Ого! — вскричал Мункс, — вы называете попасть в головку гвоздя только хорошим выстрелом, когда это доказывает совершенство искусства. Если при стрельбе важно расстояние на один волос, то тем больше имеет оно значения при ударе в цель. Таково мое мнение.

— Успокойтесь, Мункс, сказал майор Лунди: вы еще раз можете показать вашу ловкость при испытании с картофелем.

Мункс замолчал истал приготовляться к новому опыту, который тотчас и последовал, и квартирмейстер стал в позицию. Опыт был труден. Именно, большая картофелина была выбрана и передана одному, который находился от позиций на расстоянии двадцати локтей. По команде стрелка, картофель бросали вверх, и задача целившего заключалась в том, чтоб прострелить ее прежде, чем она упадет на землю.

Из ста раз квартирмейстеру только однажды удалось счастливо исполнить этот фокус, и потому он теперь выступил на испытание только с некоторого рода слепой надеждой на успех. Картофелина брошена была вверх, раздался выстрел, но надежда стрелка не оправдалась и цель осталась нетронутою.

— Направо кругом! Провалился квартирмейстер, — воскликнул майор с задушевным смехом. — Теперь спор о славе только между Гаспаром и Следопытом.

— А чем должен кончиться опыт? — спросил последний, — последует за ним проба с двумя картофелинами или же решится центром и кожей?

— Центром и кожей, если видна будет заметная разница, — возразил майор, — если нет, то потребуется двойной выстрел.

— Следопыт, это для меня страшная минута! — прошептал Гаспар, медленно приближаясь к стрельбищу.

С удивлением взглянул Следопыт на своего молодого друга, попросил майора иметь минуту терпения и отвел Гаспара немного в сторону, так, чтобы разговор их не был никем услышав.

— Гаспар, вы, кажется, очень принимаете к сердцу это дело, — сказал честный охотник, пристально смотря молодому человеку прямо в глаза.

— Да, Следопыт, — возразил молодой человек, — сознаюсь, что никогда еще чувства мои не были в таком напряженном состоянии.

— Так вы требуете, чтоб я был побежден, я, старый, испытанный и верный друг ваш? И это на моем же поле? Видишь, мой друг, уметь стрелять — это мой талант, и никакая обыкновенная рука не может со мной померяться.

— Я это знаю, Следопыт, очень хорошо знаю, но…

— Ну, что же, но? Говори прямо, как с другом!

— Ну, чтоб сказать правду… я бы хотел… я бы хотел иметь возможность поднести Марии шляпку.

Следопыт с удивлением посмотрел сперва на молодого человека, а потом задумчиво опустил глаза к земле.

— Так к этому вы стремитесь, — наконец, сказал он, — но, Гаспар, это никогда не удастся вам при двойном выстреле.

— Да, я знаю, и это-то меня и мучает.

— Что за странное, однако, создание человек! — воскликнул честный охотник. — Мучится такими предметами, которые не касаются его дарований, и легкомысленно обращается с благодеяниями Провидения! Но ничего! Становитесь на позицию, и слушайте: я должен, по крайней мере, задеть кожу, ибо иначе мне нельзя будет показать здесь глаз. Поэтому, соберитесь с духом.

— Я приложу столько старания, как будто дело идет о моей жизни.

Гаспар выступил, а Следопыт повторил: — Что за чудное создание человек! Он пренебрегает собственными дарованиями и жаждет чужих.

Между тем картофелина полетела кверху, Гаспар выстрелил, и последовавшее затем восклицание обнаружило, что пуля его так близко прошла от центра, что выстрел должен быть серединным.

— Это достойный вас соискатель, Следопыт, — с удовольствием сказал майор Дункан, когда охотник занял позицию, — я надеюсь, что мы еще увидим пару блестящих выстрелов при вторичном испытании.

— Что за странное создание человек! — пробормотал про себя Следопыт, не обращая внимания на слова майора.

Картофелина полетела, и выстрел раздался в ту самую минуту, когда маленькая цель, казалось, остановилась в воздухе. Следопыт, по-видимому, цедился очень старательно, и тем сильнее было удивление тех, которые подняли картофель.

— Два отверстия на одной стороне? — спросил майор.

— Кожа! кожа! — прозвучал ответ, — только кожа задета.

— Это что значит? — спросил Дункан. — Так честь всего дня принадлежит Гаспару?

— Шляпа его! — покачивая головой, возразил Следопыт, и спокойно удалился со стрельбища. — Что за создание смертный человек! он никогда не доволен своими дарованиями, и постоянно стремится к тому, в чем отказало ему Провидение.

Так как Следопыт не прострелил картофелины, а только задел кожу ее, то приз присужден был Гаспару, который, с сиявшим от удовольствия лицом, поднес его Марии.

— Благодарю вас за подарок, Гаспар, — краснея, сказала она, — он будет служить мне воспоминанием о той опасности, которой я избегла, благодаря вам и Следопыту.

— Довольно об этом, милое дитя, — сказал последний. — Пойдемте, Гаспар, и посмотрим, чем-то отличаются другие.

Оба приятеля отошли, но дальнейшее состязание доставило мало удовольствия. Были, правда, хорошие выстрелы, но ни в каком случае не могли сравниться с только что описанными подвигами, и скоро стрелки предоставлены были самим себе. Дамы вернулись в крепость, и Мария также направлялась туда, когда к ней подошел Следопыт. Он держал в руках ружье, которым стрелял в этот день. Глаза его были не так дружественны, как прежде, и имели непостоянное и мрачное выражение. Вдруг после нескольких незначительных слов, он устремил резкий взгляд свой на девушку и сказал:

— Гаспар выиграл для вас эту шляпку, не слишком напрягая свои природные дарования.

— Но все-таки он хорошо держался.

— Да, без сомнения. Пуля славно пронизала картофелину, и никто не мог сделать больше, хотя и другие способны были исполнить то же самое.

— Но никто не исполнил! — возразила Мария с некоторой живостью, в которой тотчас раскаялась, когда увидела болезненный взгляд честного охотника, немало огорченного ее словами.

— Да, Мария, это правда, никто этого не исполнил; но я не вижу причины изменять моим дарованиям, тем не менее вы должны видеть, что здесь может быть исполнено. Видите этих птиц, которые летают над нашими головами?

— Конечно, Следопыт, их слишком много, чтоб не заметить.

— Ну, хорошо! Здесь, где они летят наискосок друг другу, — поспешно сказал он, взводя курок и подымая ружье, — эти две, эти две, смотрите, Мария!

С быстротой мысли, он приложился в ту самую минуту, когда две птицы пришли на одну линию, имея между собою расстояния несколько локтей; раздался выстрел, и пуля прострелила обе жертвы. Только что птицы упали в озеро, как Следопыт опустил ружье на землю и захохотал своим обыкновенным задушевным смехом. На лице его исчезли всякий след неудовольствии или оскорбленной гордости.

— Видите, милое дитя, это то, что я называю выстрелом, — сказал он. — И теперь, когда вы видели, как я могу стрелять, я охотно предоставляю честь этого дня Гаспару. Он не сделает подобного выстрела.

Затем, дружески поклонившись Марии, он удалился, и быстрыми шагами исчез за валами укрепления.

Несколько часов спустя после рассказанного события, Мария, Кап и Следопыт стояли на одном из бастионов, с которого представлялся восхитительный вид на блестящую зеркальную поверхность озера, и разговаривали о великолепии чудной водной плоскости, которую один Кап не хотел признать, по своему обыкновению.

— Ну, вы иначе заговорите, — сказал, наконец, Следопыт, несколько разгорячившись, — и иначе будете думать, если хоть раз примете участие в плавании по этому чудному озеру. Мы отправляемся на куттере Гаспара, и тогда вам во всей полноте представится понятие о величии и великолепии озера.

— Ваше внутреннее море не имеет никакого значения, и я ничего не ожидаю от него, — отвечал Кап, — но все-таки сознаю, что хотел бы узнать что-нибудь о цели предпринимаемой поездки.

— Ну, это небольшая тайна, хотя и не следует говорить об этом в гарнизоне, — возразил Следопыт. — Впрочем, мы скоро отчалим, и так как мы оба принадлежим к экспедиции, то я могу сказать вам, куда она направляется. Я предполагаю, что вы знаете, что мы называем тысячью островов?

— Да, я знаю, что здесь под этим понимают, хотя и убежден, что это не настоящие острова, и что под тысячью надо разуметь два или три.

— Нет, нет, Кап! Хотя у меня и хорошие глаза, но мне еще ни разу не удалось сосчитать эти действительные и настоящие острова.

— Да, я знал людей, которые не умели счесть далее известного числа, — сказал Кап. — Я весьма сомневаюсь, чтобы пресная вода могла образовать настоящий и правильный остров. Что вы собственно понимаете под островом?

— Ну, землю, окруженную со всех сторон водою.

— Хорошо, но какая земля, и какая вода? В этом вопрос. Но все равно, какая собственно цель поездки.

— Так как вы зять сержанта, то я дам вам об этом некоторое понятие. Большие озера, как известно вам, образуют цепь, и вода течет из одного в другое, пока достигает озера Эрио, лежащего отсюда на запад и столь же обширного, как Онтарио. Вода, достигнув его, течет по реке в море, и в узком месте, где воды могут быть признаны не то рекой, не то озером, находится тысяча островов. Теперь над этими островами французы владеют гаванью по имени Фронтенак, и еще ниже у них устроен форт. Таким образом, они могут доставлять в гавань припасы свои вверх по течению, и затем тянут их вдоль берега и по другим озерам далее, чтобы дать неприятелю возможность исполнить свои дьявольские штуки между дикими и овладевать английскими скальпами.

— А наше присутствие воспрепятствует таким ужасам? — спросила Мария.

— Смотря по обстоятельствам и воле Провидения. Майор Лунди выслал отряд, чтобы укрепиться на одном из островов и отрезать некоторые из французских транспортов. Наша экспедиция служит второй сменой. Прежний гарнизон до сих пор еще мало сделал, хотя и овладел двумя челноками с индейским имуществом. На прошлой неделе прибыл посланный и принес известие, побудившее майора испытать последние усилия, чтобы перехитрить негодяев. Гаспар знает дорогу, и мы будем в хороших руках, потому что сержант благоразумен даже в засаде, — благоразумен и быстр.

Кап терпеливо выслушал это объяснение, потом презрительно пожал плечами, как бы придавая всей экспедиции не много значения, и затем обернул глаза к озеру, на котором, прямо под ногами, лежал куттер «Туча».

— Гаспар приготовляет куттер, — сказал Следопыт.

— Вероятно, скоро отправимся?

— Ну, верно вы покажете нам ваше искусство плавать, — сказал Кап с насмешливою улыбкой. — Уже по тому, как ставят судно под паруса, опытный глаз может различить искусного моряка.

— Корабль мне очень нравится, дядя, — сказала Мария.

— Да, он не дурен, но в нем пропасть ошибок, — возразил Кап.

— Но, — сказал Следопыт, — я слышал своими ушами, как старые и опытные моряки утверждали, что «Туча» весьма красивое и хорошее судно. Я лично мало понимаю в подобных вещах, но все-таки вам трудно будет уверить меня, что Гаспар держит судно свое не в порядке.

— Я и не говорю этого; но, тем не менее, у куттера есть свои недостатки и немаловажные.

— А какие именно? — спросила Мария.

— Какие именно? Их пятьдесят, сто, и все очень существенные и бросающиеся в глаза.

— Назовите их, приятель, и я сообщу о них Гаспару! — горячо воскликнул Следопыт.

— Назовите их? Это не так легко, ибо их такое множество. Я не хочу и начинать, а то не кончишь в течение целого часа.

С неудовольствием отвернулся Следопыт, видя, что Кап только поддразнивал его, чтоб выставить вперед преимущества настоящего морского образования и унизить суда, плавающие по пресным валам. Между тем Гаспар укрепил парус и так красиво поплыл при слабом ветре, что даже Кап невольно выразил одобрение. Затем, около самого места причала у форта, Гаспар бросил якорь, чтоб дождаться прибытия своих спутников и принять их на свой куттер.

— Да, Гаспар ловкий малый, внезапно заметил сержант Дунгам, незаметно приблизившийся к остальным. Но пойдемте; мы имеем только полчаса времени, чтобы приготовиться, и должны быть каждую минуту готовы к отплытию.

При таком известии маленькое общество расстаюсь, и каждый занялся приготовлением тех мелочей, которые еще надо было нагрузить на судно. Барабан ударил сбор, вслед за которым собрались солдаты, и чрез несколько минут все прошло в движение.

Посадка на корабль небольшого отряда шла быстро и без замешательства. Вся находившаяся под начальством сержанта сила состояла только из десяти солдат и двух унтер-офицеров. К ним присоединились еще квартирмейстер Мункс, как волонтер, Кап, Следопыт и, наконец, Гаспар со своими подчиненными, в том числе один мальчик. — Из женского пола сели на корабль только Мария и жена одного солдата.

Когда все перешли на куттер, то сержант еще раз вернулся в форт, чтобы принять последние приказания майора Лунди.

— Ранцы у солдат осмотрены? — спросил майор почтительно остановившегося пред ним сержанта.

— Да, майор, и все в порядке.

— А оружие и боевые припасы?

— Все исправно и готово для службы.

— Вы выбрали тех людей, которых я указал?

— Точно так, сударь. Это лучшие люди из всего полка.

— И они будут вам полезны, сержант, потому что это только третья попытка, и должна, во всяком случае, быть последнею. Успех преимущественно будет зависеть от вас и Следопыта.

— Вы можете положиться на нас обоих.

— А как же с Гаспаром Вестерном? Вы, значит, не сомневаетесь в ловкости этого молодого человека?

— Нет, он испытан и исполняет все, чего от него можно требовать.

— Но я слышал, что он провел свою молодость во французских колониях. Не французская ли кровь в его жилах?

— Ни одной капли, майор. Отец Гаспара был старинный мой товарищ, а мать его из благородного американского семейства.

— Но как же он попал к французам, и понимает, как я слышал, их язык?

— Очень просто, майор. Когда родители его умерли, то мальчик передан был в опеку одному из наших моряков, и таким образом вырос на воде как утка. Так как мы не имеем настоящей гавани на Онтарио, то он проводил большую часть времени на другой стороне озера, где у французов есть много кораблей уже около пятидесяти лет. Там он выучился французскому языку и мореплаванию.

— Я, однако, полагал, что французский учитель не может быть хорошим наставником для британского моряка.

— Тем не менее, Гаспар очень ловкий в своем деле.

— Но вопрос в том, так же ли он верен? Надо вам сказать, сержант, что я получил анонимное письмо, которое советует мне быть настороже в отношении к Гаспару. В письме этом утверждают, что он подкуплен врагами, и дают мне надежду, что я скоро получу дальнейшие и более подробные сведения.

— Анонимные письма в военное время едва ли заслуживают внимания.

— Это правда, сержант, — но мне поименовали несколько подозрительных случаев. Так, например, говорят, что Ирокезы для того только дали возможность дочери вашей и спутникам ее спастись, чтобы Гаспар приобрел мое расположение; из этого и выводится заключение, что владетели Фронтенака более стремятся к тому, чтобы захватить куттер с сержантом Дунгамом и его отрядом, и этим разрушить наш план, чем приобрести скальп девушки от ее старого дяди.

— Довольно хитро продумано, но я не верю этому. Если Следопыт фальшив, то, конечно, Гаспар не может быть верен; но честному охотнику я доверяю столько же, как и вам, майор.

— Да, да, в нем я не сомневаюсь; но Гаспар все-таки не Следопыт, и сознаюсь, я больше бы имел к нему доверия, если б он не говорил по-французски. Это письмо совершенно расстроило меня. Во всяком случае, будьте осторожны, сержант, и в случае надобности, арестуйте его, передав управление куттером вашему зятю.

— Хорошо, сударь, я так и сделаю.

— А теперь, сержант, вы не забыли взять гаубицу?

— Гаспар сегодня принял ее на борт.

— Хорошо. Вы подумали также о том, чтоб взять запасных кремней?

— Все это сделано, майор.

— Ну, так дайте мне вашу руку, мой друг, и прощайте. Да благословит вас Бог и да поможет вам достигнуть успеха, Не выпускайте Гаспара из глаз, и посоветуйтесь с Мунксом в случае каких-либо затруднений. Надеюсь, что чрез четыре недели вы вернетесь победителем.

— Да благословит вас Бог, майор. Если мне что-нибудь приключится, то надеюсь, что вы примете на себя защиту чести старого солдата.

— Положитесь в этом на меня, как на друга, и затем прощайте, Дунгам, прощайте!

Сержант от души пожал протянутую ему руку начальника и удалился от него, чтоб отправиться на берег и сесть на куттер. Сердце его обременено было тяжелыми заботами, и хотя он имел весьма высокое мнение о Гаспаре, но, тем не менее, после слов майора в душу его запала искра подозрения, которое он не мог пересилить, не смотря на все свои старания. Между тем якорь был поднят и куттер быстро поплыл под парусом в темноте. Сержант отозвал в сторону Следопыта, отправился с ним в каюту, и удостоверившись, что никто не может услыхать их, запер осторожно дверь, и сказал:

— Я для того привел вас сюда, чтобы поговорить с вами откровенно на счет Гаспара. Майор Дунгам получил известие, возбуждающее в нем подозрение, что Гаспар изменник и состоит на жалованье у неприятеля. Какое ваше об этом мнение?

— Что такое? — спросил Следопыт.

— Да, да, — повторил сержант, — майор опасается, что Гаспар изменник и шпион, который хочет предать нас в руки врагов.

— Это сказал майор Дунгам Лунди?

— Он самый.

— И вы верите ему?

— Не совсем, в чем я сознался, но все-таки дело не дает мне покоя, и я боюсь, точно предчувствую, что, наконец, это подозрение, пожалуй, и не так безосновательно.

— Сержант, — твердо отвечал Следопыт, — я ничего не понимаю в предчувствиях, но знаю Гаспара с давних пор, и доверяю его честности, как своей собственной. Я не подумаю о нем ничего дурного, пока не увижу своими глазами. Позовите вашего зятя, и спросим также его мнения.

Кап был позван, чтоб принять участие в совещании, и Следопыт предложил ему вопрос: заметил ли он в этот вечер в Гаспаре что-либо необыкновенное?

Кап объявил, что нет, и тогда Следопыт объяснил ему, какое подозрение падает на молодого человека.

— Так он говорит по-французски? — спросил Кап, выслушав в чем дело.

— Да, но это не может быть поставлено ему в вину, ибо он должен же знать этот язык, чтоб объясняться с тамошними жителями, — отвечал Следопыт. — Я и сам говорю на языке Мингосов, и все-таки никто поэтому не скажет, что я также Мингос.

— Ну, пусть будет, как угодно, — сказал Кап, — Гаспар говорит по-французски и это важный факт! Один такой факт равносилен, по-моему, пятидесяти доказательствам, и я того мнения, что необходимо иметь за малым бдительное наблюдение.

— Об этом уже я позабочусь, — возразил сержант. — Впрочем, Кап, я рассчитываю на ваше содействие касательно управления судном, если б случилась мне необходимость арестовать Гаспара.

— Я не оставлю тебя на чеку, и в этом случае ты, вероятно, убедишься на самом деле, какие услуги может оказать куттер; до сих же пор, кажется, это только можно угадывать.

— Я же, со своей стороны, — сказал Следопыт с глубоким вздохом, — продолжаю настаивать на невинности Гаспара и предлагаю откровенно спросить его, изменник он или нет.

— Этого нельзя, приятель, никак нельзя, — объявил сержант. — На мне лежит вся ответственность, и я убедительно прошу никому не говорить об этом предмете. Мы будем смотреть во все глаза и в должное время примем во внимание все обстоятельства.

С этим мнением согласился Кап, и тем окончилось совещание. Все вернулись на палубу с намерением иметь наблюдение за подозреваемою личностью и действовать сообразно с обстоятельствами.

Между тем все на корабле шло своим обыкновенным порядком, и в ту самую минуту, когда все трое снова показались на палубе, Гаспар командовал держать куттер около берега.

— Так вы хотите плыть ближе к французам, соседям вашим? — спросил Мункс, услышав такое приказание.

— Нет, нет, — спокойно возразил Гаспар. — Я только держусь этого направления по случаю ветра, который всегда дует сильнее по близости земли.

— У вас есть на борту так называемые рифы? — спросил Кап, подходя к молодому моряку. — Я почти боюсь, что нет, потому что, вероятно, вам не представлялось случая употреблять их.

Гаспар улыбнулся и отвечал: — У нас есть и рифы, и довольно случаев для их употребления. Прежде чем мы пристанем к берегу, мне представится возможность показать вам их употребление, потому что на востоке шумит буря, и ветер на Онтарио весьма часто меняется.

— Увидим, увидим, — сказал Кап, бросая насмешливый взгляд на такелаж куттера.

— Гаспар, — спросил Следопыт, — думаете ли вы, что французы имеют здесь на озере шпионов?

— Да, мы знаем это. Еще в ночь на прошлый понедельник один из них был около форта. Челнок из коры подплыл к восточной оконечности и высадил на берег индейца и офицера.

— Эге! Это удивительно как похоже на факт, — воскликнул Кап, — а не можете ли вы сказать вам, как узнали об этом шпионе?

— Да чрез Чингахгока, который заметил след солдатского сапога и нашел мокасин. Кроме того_,один из наших охотников видел на другое утро челнок, плывший по направлению к Фронтенаку.

— Зачем же вы не пустились за ним в погоню, Гаспар? — спросил Кап.

— Это, может быть, делается на океане, — отвечал Следопыт за своего друга, — здесь это не идет; вода не оставляет следов, и только дьявол может преследовать француза и индейца.

— Да для чего же и след, когда можно видеть предмет преследования? — закричал Кап. — Это имеет вид обвинительного факта.

— Мистер Кап! Вы забываете, что погоня за челноком из коры долгое и безнадежное дело.

— Вам только нужно было крепко напирать на него и прижимать к берегу.

— К берегу? Вы на деле мало знаете способ плавания по нашему озеру, если думаете, что безделица погнать челнок к берегу.

Кап мало слышал из этих слов; он отвел своего зятя и Следопыта в сторону, и стал уверять их, что упоминание Гаспаром о шпионах служит важным обстоятельством, которое требует дальнейшего обсуждения и расследования. Следопыт, напротив, смотрел на это дело с другой точки зрения и не находил ничего особенного в сообщенных сведениях. Поэтому скоро завязался спор за и против вероятности и виновности Гаспара, который, однако, повел лишь к тому, что всякий уперся на своем мнении. Случай послужил к тому, чтобы разрешить все эти обстоятельства, и весьма в невыгодную для Гаспара сторону.

Именно, когда Следопыт приблизился к молодому моряку, то этот обратил внимание его на плывший по воде недалеко от куттера челнок, и высказал предположение, что в нем сидят неприятели. Хотя ночь уже наступила, Следопыт посоветовал ему направиться на челнок, и Гаспар последовал этому совету. Чрез несколько минут догнали челнок, который и не пытался скрыться, и оказалось, что в нем находятся двое. По отданному приказанию, они взошли на куттер, и тогда в них узнали Стрелу и жену его.

Следопыт вспомнил свое подозрение на Тускарору, который еще недавно оставил их общество, как казалось, с предательскими видами, отвел его в сторону и завел с ним речь, как о причинах его тогдашнего бегства, так и о роде занятий его с того времени.

Тускарора на все сделанные ему вопросы отвечал с полным спокойствием индейца. Относительно своего бегства он объяснил, что скрылся лишь в видах собственной безопасности, и дал тягу, чтобы спасти свою жизни.

— Хорошо! — отвечал Следопыт на такое объяснение, представляясь, что верит оному. — Хорошо, брат мой поступил весьма благоразумно, но зачем жена его следовала за ним?

— Разве у белых жены не следуют за мужьями?

— Хорошо, пусть и это будет так, я нахожу это делом очень обыкновенным. Слова ваши, Тускарора кажутся мне благородными, удобопринимаемыми и верными. Но зачем брат они так долго оставался вдали от гарнизона? Друзья думали часто о нем, но не видели его.

— Жена потеряла след и должна была варить пищу в чужой хижине. Поэтому и Стрела последовал за ней.

— Понимаю, Тускарора: жена ваша попала в руки Мингосов и вы последовали за ней.

— Следопыт так основательно находит всему повод. Так оно и было.

— Сколько времени тому, как вы освободили жену свою, и каким образом это случилось?

— Два дня, Юнита не заставила себя долго ждать, когда муж повел ее на след.

— Хорошо; все это кажется мне весьма натуральным. Но, Тускарора, откуда взяли вы этот челнок и почему вы гребли по направлению к реке Лоренцо, а не к гарнизону.

— Стрела умеет отличить свою собственность от чужой. Челнок принадлежит мне, я нашел его на берегу около Форта.

— И это основательно. Но зачем же вы вам ее показались?

— Следопыт знает, что и воин имеет нежные чувства. Отец спросил бы меня о своей дочери, и я не мог передать ему ее. Потому я послал Юниту за челноком, и никто не заговорил с ней, женщина Тускарора не рискует говорить с чужими мужчинами.

Все это так соответствовало характеру индейца, что Следопыт не заметил в наружности его ничего подозрительного. Тем не менее, он снова спросил его: зачем он плыл не по направлению к гарнизону?

— Стрела увидел большое судно, — отвечал тот, — а он любит встречаться с молодым моряком; к вечеру оно шло против солнца, но когда моряк переменил направление, то и он поворотил в ту же сторону.

Тогда Следопыт вернулся к остальным, чтоб сообщить им о результатах своих расспросов. Как он, так и Гаспар, казалось, считали рассказ Стрелы за правду, хотя и сознавали необходимость оградить себя некоторыми мерами предосторожности против возможных предательских замыслов индейца. — Кап хотел тотчас заковать его в кандалы, но сержант решил дело тем, что его надо было арестовать, но не заковывать. Это решение сообщено было Тускароре, который и подчинился с обычным ему спокойным достоинством. Он спокойно отошел в сторону и остался внимательным наблюдателем всего происходившего на куттере.

Между тем, большая часть отряда пошла на отдых, и, кроме индейца, на палубе остались только Кап, сержант, Гаспар и два матроса.

— Стрела, — сказал сержант, — вы внизу найдете местечко, где может лечь жена ваша, а на этом парусе можете и сами отдохнуть.

— Благодарю отца моего, — с достоинством отвечал индеец, — Тускароры не бедны и жена достанет из челнока мое одеяло.

— Ну, как знаете! Я хотел сделать вам лучше, — сказал сержант. — Пошлите жену за одеялом, войдите сами в челнок, чтобы принести сюда весла.

Индеец и жена его послушно сошли в челнок. Пока оба там были заняты, слышно было, как муж упрекал жену свою за то, что она взяла не то одеяло. Перебраниваясь, Юнита, стала искать другое, чтобы удовлетворить своего строгого супруга.

— Всходите опять наверх, — между тем закричал с нетерпением сержант, — уже становится поздно и нам нужно идти на отдых.

— Стрела идет, — прозвучал ответ, и Тускарора выступил на нос своего челнока.

Но вместо того, чтоб подняться на борт, он острым ножом перерезал канат, которым прикреплен был челнок, и куттер, быстро двигаясь вперед, оставил легкое судно за собою почти неподвижным. Все это было исполнено так быстро и с такою ловкостью, что челнок был уже далеко, когда сержант сообщил об этом случае Гаспару. Тем не менее, поспешно попытался он снова нагнать беглеца, но Тускарора был уже слишком далеко, и не боялся никакого преследования.

Пока Гаспар снова принял прежнее направление, Кап отвел сержанта в сторону, и с горячностью высказал ему свои мысли.

— Брат Дунгам, — сказал он, — это важные факты, как плен Стрелы, так и бегство его. Пусть Гаспар бережется.

— Да, да, брат, и то и другое важно, но одно выкупает другое. Против Гаспара говорит то, что Тускарора бежал, а в пользу его, что он захватил его в плен.

— Это все равно, сержант, и, по моему мнению, следовало бы Гаспара арестовать немедленно. Если ты не хочешь завтрашний день видеть себя в плену у французов, то прикажи отвести его в каюту, поставь у ней часового, и передай командование куттером мне. Ты имеешь на это полномочие и твоя обязанность поступить таким образом.

Сержант более часа обдумывал этот совет своего зятя_;и не мог ни решиться, ни последовать ему, ни оставить его без внимания. В таком затруднительном положении он призвал к совету квартирмейстера, и решился последовать его решению. Кап объяснил этому положение дела, и Мункс вполне согласился с его мнением. Теперь устранилось всякое сомнение, и сержант немедленно принял надлежащие меры.

Не входя в подробные объяснения, он просто объявил Гаспару, что считает нужным отнять у него командование куттером и передать его в руки своего зятя.

При такой мере, Гаспар пришел в величайшее изумление, так как сержант Дунгам не считал удобным объяснить ему основания своего строгого решения. Тем не менее он спокойно повиновался, даже приказал своим матросам на будущее время слушаться приказаний Капа, и затем сошел вниз вместе со своим главным помощником, который должен был разделить с ним заключение.

Когда оба удалились, то Кап сказал:

— Ну, сержант, будь так добр, сообщите мне курсы и дистанции, чтобы я мог убедиться в верности направления носа нашего куттера.

— Брат Кап, — возразил сержант, — я об этом не имею вы малейшего понятия. Моя инструкция гласит, чтобы мы как возможно скорее достигли тысячи островов для смены тамошнего караула. Вот и все.

— Но разве у тебя нет карты, которою бы можно было руководствоваться?

— Нет, и я даже сомневаюсь, чтоб у Гаспара было что-нибудь подобное. Наши моряки плавают по этому озеру, никогда не употребляя карты.

— Но, помилуй, сержант, как же мне найти один остров из тысячи, когда я не знаю ни имени его, ни положения?

— Ну, в этом, брат, ты должен понимать больше, чем я. Сколько я знаю, то ни у одного острова нет имени, а что касается их положения, то мне решительно ничего неизвестно, так как я никогда и не бывал там. Но, может быть, кто-либо из матросов сообщит тебе эти сведения.

— Ну, я попытаю счастья и попробую расспросить рулевого.

Кап и сержант подошли к рулевому, но ничего от него больше не узнали, как то, что только Гаспар и помощник его, называвшийся лоцманом, могли указать положение станции.

— Мы же со своей стороны, добавил рулевой, так мало знаем дорогу, как будто никогда и не видели ее, потому что Гаспар посылает нас всегда под палубу, когда мы достигаем известного расстояния от островов.

Кап с неудовольствием покачал головой и попал таким образом в немало затруднительное положение.

— Это опять факт, говорящий против Гаспара, — сказал он, отзывая в сторону сержанта. — Так как я вижу, что у этого малого мы ничего не добьемся, поэтому часа два буду держаться настоящего направления, а потом остановлюсь и кину лот. Нам необходимо, так или сяк, подчиниться силе обстоятельств.

Сержант не имел ничего сказать против этого, и, считая себя вполне безопасным под управлением своего зятя, улегся на палубе и вскоре крепко заснул. Напротив того, Кап спокойно стал ходить по палубе взад и вперед, так как это был человек, которого крепкое тело могло сопротивляться всякой усталости. Во всю ночь он не закрыл глаз.

Когда сержант Дунгам проснулся, то уже рассветало. Лишь только поднялся он и осмотрелся вокруг, как у него вырвалось восклицание удивления. Погода совершенно изменилась. Густой туман покрывал всю окрестность, и озеро шумело пенящимися волнами. От зятя он узнал, что в полночь ветер стих было, а около часа ночи обратился в бурю с северо-запада.

Сержант, хорошо сознававший опасность их теперешнего положения, тотчас предложил своему зятю послать за Гаспаром и спросить совета этого опытного молодого моряка; но Кап упорно уклонился от этого, и сержант вынужден был покориться его непреодолимой решимости.

Целый день и последовавшую затем ночь куттер плавал по озеру наугад, и гонимый силою бури, брал всевозможные направления. Кап старался всеми силами держать его довольно далеко от берега, и рассчитывал, что ветер успокоится, и ему все-таки удастся достигнуть станции без помощи Гаспара. Буря, однако, не уменьшалась, а усиливалась, и снова наступившая ночная тьма поставила судно в столь крайнюю опасность, что Следопыт, который до того был молчалив, нашел себя вынужденным положить делу конец. По его сильному настоянию, на рассвете следующего дня, Гаспар и его помощник позваны были из их заключения и снова вступили в управление куттером, который далеко уклонился от настоящего пути. Однако Гаспар дал ему надлежащее направление и хотя все еще подвергался подозрительным наблюдениям Капа и сержанта, однако ж повел куттер прямо к его месту назначения. Достигнув тысячи островов, он, въехав в канал, с уверенностью плыл между бесчисленным множеством больших и малых островов, и, наконец, бросил якорь у одного берега, густо поросшего кустарником. Станции достигли благополучно; солдаты на куттере приветствованы были жаждавшими их прибытия товарищами с тою радостью, которая всегда имеет место при смене.

Мария с восторгом вступила на берег, а отец ее отдал своим людям приказание последовать ее примеру с таким удовольствием, которое доказывало, как сильно устал он от плавания на куттере. И в самом деле, станция имела вид, способный возбудить приятные надежды в людях, заключенных столь долгое время в тесном пространстве куттера. Остров, на котором она находилась, был, впрочем, очень мал, но так приятен для взора, что казался весьма уютным убежищем. Берега его окружены были кустами, под защитою которых построено было несколько шалашей, служивших жилищами офицеру и его отряду и кладовыми для хранения различных припасов.

На восточной оконечности маленького острова находился покрытый густым лесом полуостров, а вблизи его блокгауз, который в некоторой степени приведен был в оборонительное положение. Балки были так плотно и старательно соединены, что ни один пункт не оставался беззащитным. Окна походили на бойницы, дверь была маленькая и тяжелая, а крыша составлена из древесных стволов, покрытых корой для защиты внутренности здания от дождя. Нижняя часть строения служила для хранения боевых и жизненных припасов, второй этаж был жильем и, в то же время, крепостью, а пространство под крышей разделено было на три отделения, в которых можно было раскинуть кровати для десяти или двенадцати человек. Все это распределение было весьма просто, но вполне достаточно для защиты солдат от неожиданного нападения. Так как строение было вышиной менее 40 футов, то оно совершенно скрывалось за вершинами деревьев и не было видимо с внутренности острова.

Под блокгаузом находилась цистерна, из которой можно было получать воду в случае осады. Чтобы облегчить это дело, верхний этаж был вытянут над нижним на несколько футов, и в выступавших балках прорезаны были отверстия, могущие служить бойницами и опускными дверями, но обыкновенно, закрытые досками. Внутреннее соединение различных этажей устроено было посредством лестниц.

Час, который следовал за прибытием куттера, полов был волнения. Отряд, занимавший до того этот пост, с нетерпением ожидал возвращения в форт, и тотчас стал садиться на судно, как только окончилась, с обыкновенными формальностями, передача караула смененным офицером сержанту, Гаспар получил приказание снова поставить паруса; но перед отъездом Кап, Мункс и сержант имели тайное совещание со смененным прапорщиком, которому и сообщили подозрение на счет верности молодого моряка. Офицер обещал иметь надлежащую осмотрительность, взошел на судно, а менее чем через три часа после своего прибытия куттер снова пришел в движение.

Затем, когда Мария приняла нужные меры для всеобщего удобства, вся компания собралась к скромному ужину, и сержант объявил своей дочери, что в течение ночи он оставит остров и предоставит ее попечению капрала Мнаба и солдат, а равно лейтенанта Мункса и Капа. Затем отъезжавшие, имевшие намерение, произвести на французов неожиданное нападение, простились с оставшимися и все без исключения отправились на отдых.

Когда Мария проснулась, солнце уже стояло высоко: она вскочила со своего ложа, быстро накинула платье и вышла на открытое место, чтобы вдохнуть приятный и освежающий воздух чудного утра.

Остров казался совершенно покинутым, и только когда Мария окинула глазами всю окрестность, то заметила оставшихся у ярко горевшего огня. Кроме Капа и квартирмейстера находились там капрал Мнаб и его солдаты, а равно солдатка, приготовлявшая завтрак. Шалаши стояли спокойно, солнце обливало своими золотыми лучами все открытые места между деревьями, и небесный свод над головою Марии блистал нежною синевой. Не видно было ни одного облачка и все как бы выражало глубокий мир и невозмутимую безопасность.

Когда Мария заметила, что бывшие у огня усердно заняты были своим завтраком, то, никем незамеченная, направилась она к концу острова, где деревья и кусты скрывали ее от всех глаз. Здесь она прислушивалась к тихому шуму быстро бегущих волн, и восхищалась разнообразными прелестными видами, которые представлялись ее взорам сквозь отдельные отверстия в кустах. Вдруг она подскочила, потому что ей показалась человеческая личность посреди кустов, окаймлявших близлежащий остров. Так как расстояние было не более ста локтей, то она и полагала, что ей это так показалось, и поэтому быстро отступила, несколько заботясь о том, чтоб скрыть свой корпус за листвой кустарника. Только что хотела она совершенно покинуть кусты и вернуться к своему дяде, чтобы сообщить ему родившееся подозрение, как увидела на ближнем острове поднятую кверху ольховую ветку, которою махали ей в знак дружбы. После недолгого размышления, она также сломала такую же ветку и отвечала на приветствие, стараясь делать совершенно схожие движения.

Тогда противолежавшие кусты осторожно раздвинулись, и из-за них показалось человеческое лицо, в котором Мария, к немалому своему удивлению, узнала Юниту, жену Тускароры.

Тут уже она более не медлила выйти из своего убежища, зная, что Юнита дружески расположена к ней. Тогда подошла ближе и индианка, обе женщины обменялись знаками дружбы, и, наконец, Мария пригласила Юниту переправиться к ней. Индианка исчезла, но скоро снова явилась с челноком, в котором хотела переплыть воду, как вдруг Мария услыхала голос дяди, звавшего ее к себе. Она тотчас дала индианке знак спрятаться, а сама поспешила из кустов на открытое место, где, по приглашению дяди, должна была принять участие в завтраке. Однако она отказалась, вернулась в кусты и снова вошла в сношение со своею подругою, пригласив ее переправиться.

Юнита не замедлила последовать этому приглашению, и в несколько ударов веслами челнок скрылся в кустах станционного острова. Она выскочила на берег, и Мария, взяв ее за руку, повела к собственному шалашу, который не мог быть видим со стороны расположившихся у огня. Обе дошли туда никем незамеченные, и Мария тотчас заперла за собою дверь.

— Теперь, Юнита, мы в безопасности, — дружески сказала Мария с приятной улыбкой. — Как я рада видеть тебя! Что привело тебя сюда, и как открыла ты этот остров?

— Говорите тише, — возразила индианка, от души пожимая руку Марии, — тише говорите, не так скоро, не понимаю.

Мария повторила свои вопросы и притом так явственно, что Юнита могла понять ее.

— Я друг, — отвечала она.

— Да, я верю тебе, Юнита, верю тебе от всего сердца, но что это имеет общего с твоим посещением?

— Друг пришел, чтобы видеть своего друга, — возразила Юнита с открытою улыбкой.

— Но у тебя должна быть и другая причина, иначе ты не стала бы подвергаться такой опасности. Так ты одна?

— Юнита у тебя, более никого. Юнита приехала одна в челноке.

— Да, я верю этому и не сомневаюсь в том, что ты не могла бы предать меня!

— Как предать?

— Я хочу сказать, что ты не обманешь меня, не выдашь французам, ирокезам или твоему мужу, не захочешь продать мой скальп.

— Нет, нет, никогда! — возразила индианка, нежно обняв Марию и прижимая ее к сердцу. Мария отвечала на это выражение любви и стала смотреть своей подруге прямо в глаза.

— Если Юнита имеет сообщить мне что-нибудь, — сказала она, — то может смело говорить, я слушаю.

— Юнита боится, что Стрела убьет ее, если она что-нибудь скажет.

— О, нет! Стрела никогда этого не узнает, Мария ничего не скажет ему.

— Он убьет Юниту томагавком.

— Нет, этого не будет. Лучше не говори мне ничего, Юнита.

— Мария, блокгауз хорошее место для ночлега, хорошее и для жилья.

— Ты хочешь сказать, что я могу спасти свою жизнь, если останусь в блокгаузе. Наверно; по крайней мере, это ты можешь сказать мне.

— Да, блокгауз очень хорош для женщин; там скальп в безопасности.

— Да, я понимаю тебя, Юнита; желаешь видеть моего отца?

— Его нет здесь.

— Как ты это знаешь? Видишь, весь остров наполнен солдатами.

— Не полон, все уехали, только четыре мундира тут.

— А Следопыт? Не хочешь ли с ним переговорить? Он понимает по-ирокезски.

— Его также нет здесь, вместе уехал, — с улыбкой отвечала Юнита.

— Эге, ты, кажется, все знаешь, — с удивлением сказала Мария. — Но скажи мне, пожалуйста, что нам нужно звать. Дядя Кап здесь на острове, и как он, так и я не забудем твоей дружбы, когда снова вернемся в форт.

— Может, вы и не вернетесь, кто знает!

— Да, конечно, только Бог знает, что может случиться. Жизнь наша в его руках. Но я думаю, Он послал тебя как средство к нашему спасению.

Юнита не поняла этих слов, но, очевидно, она желала быть полезной Марии.

— Блокгауз очень хорош! — повторила она с особенным ударением.

— Хорошо, я понимаю тебя, Юнита, и проведу сегодняшнюю ночь в блокгаузе. Но, конечно, я могу сообщить моему дяде то, что ты сказала.

— Нет, нет! — внезапно пораженная и стремительно отвечала индианка. — Не хорошо сказать ему. Он скажет Стреле, и Юнита умрет.

— Нет, Юнита, ты не права в отношении к моему дяде; он никогда не предаст тебя.

— Нет, я этого не понимаю. У моряков есть язык, а нет глаз, ушей, носа! Моряк только язык, язык, язык!

Хотя Мария и имела о своем дяде другое мнение, тем не менее, она сознала, что напрасна ее надежда привлечь его к настоящему совещанию.

— Ты, кажется, довольно верно знаешь наше положение, — сказала она. Ты прежде уже бывала на этом острове?

— Только что прибыла.

— Но как же ты можешь знать все? Отец мой, Гаспар, Следопыт, все вблизи, явятся, когда я позову их.

— Нет, все уехали, — с уверенностью, но с добродушной улыбкой возразила индианка. У меня хорошие глаза; видели челнок с мужчинами, и большое судно, плывущее с Гаспаром.

— Так ты уж давно за нами наблюдала? Я не думаю, однако, чтобы ты сосчитала, сколько человек осталось.

Юнита рассмеялась, подняла четыре пальца и потом еще два и сказала: четыре красные мундира, Кап и квартирмейстер.

Все это было совершенно верно, и Мария уже не могла долее пытаться обмануть Юниту.

— Так ты думаешь, что для меня лучше будет оставаться в блокгаузе? — сказала она.

— Да! — хорошее место для девушек. — Балки очень толсты, из блокгауза нельзя достать скальп.

— Ты с такой уверенностью говоришь об этом строении, как будто была в нем и измеряла его стены.

Юнита рассмеялась, не распространяясь однако об этом пункте.

— Говори, — продолжала Мария, — кроме тебя, может ли еще кто-нибудь найти этот остров? Уж не открыли ли его ирокезы?

Лицо Юниты помрачилось, и она осторожно осмотрелась, как будто опасаясь, что кто-нибудь подсушивает.

— Тускарора возле. Если увидит Юниту, та убьет ее.

— А мы думали, что никто и не знает ничего об этом острове, так как он не легко бросается в глаза, и даже из наших немногие сумеют отыскать его.

— Мужчина умеет говорить, — возразила Юнита, — есть Янгезы, говорящие по-французски.

Мария испугалась, ибо ей пришло на память подозрение на Гаспара, которое как бы подтверждалось этими словами индианки.

— Понимаю, что ты хочешь сказать, — отвечала она, — ты хочешь дать мне понять, что один из ваших предательским образом объяснил врагам, где и как отыскать этот остров.

Юнита засмеялась, в ее глазах военная хитрость была скорее заслугой, чем преступлением. Но она слишком привязана была к своему племени, и не решилась сказать более того, чем требовали крайние обстоятельства. Во всяком случае, намерение ее было спасти Марию, но только ее одну.

— Бледнолицая теперь знает, что блокгауз хорош для девушек. Мужчины и воины до меня не касаются.

— Но меня касаются, Юнита. Один из них мой дядя, которого я люблю, а другие друзья мои и соотечественники. Я скажу им все.

— Тогда Юнита будет убита, возразила эта без резкости, но видимо огорченная.

— Нет, нет! Они не узнают, что ты была здесь; я только предупрежу их и попытаюсь уговорить, чтоб все скрылись в блокгауз.

— Стрела увидит, узнает все, и убьет Юниту, — отвечала индианка, вставая и приготовляясь уйти.

Мария не смела ее удерживать, но все-таки обняла рукою и сказала:

— Юнита, мы друзья и тебе нечего бояться от меня. Никто не узнает об этом посещении. Но не можешь ли ты подать знак, когда опасность будет близка, чтоб я могла знать, когда мне для своей безопасности отправиться в блокгауз?

— Принеси Юните голубя.

— Где же я найду его? — спросила Мария.

— В ближайшем шалаше. Там возьми голубя я принеси Юните в челнок. Когда голубь полетит, Стрела придет убивать.

После этих слов Мария встала, пошла в ближайший шалаш, где действительно нашла голубей, и без особенного труда поймала одного. Она отнесла его на берег, где Юнита уже сидела в челноке. Эта взяла его, посадила в сделанную ею самою корзину, еще раз повторила свое: блокгауз хорош для девушек, и затем удалилась от острова так же тихо, как и приблизилась к нему. Мария смотрела ей в след и ожидала еще знака прощания или внимания, но напрасно. Все оставалось тихо и спокойно, и нигде не видно было и следа опасности, о которой извещала Юнита.

Когда, наконец, Мария снова обернулась к берегу спиной, то ей представилось, по-видимому, незначительное обстоятельство, которое в обыкновенное время не обратило бы вовсе ее внимания, но теперь привлекло его. Именно, кусок красной материи, обыкновенно употребляемой для корабельных флагов, развевался на нижнем сучке небольшого дерева, с первого взгляда Мария заметила, что знак этот легко мог быть замечен с близлежащего острова. Сильно возбужденное в ней подозрение навело ее на мысль, что этот флаг служит сигналом, который должен сообщить неприятелю какое либо важное событие, и потому она не замедлила снять его с сучка о тотчас поспешно удалиться с ним. Имея намерение безотлагательно отправиться в блокгауз, вместе с солдатскою женою, она быстро направилась к ее шалашу, как вдруг путь ее прервав был восклицанием Мункса:

— Куда вы так торопитесь, любезная Мария, и для чего в таком одиночестве? — спросил он. — Что это у вас такое в руке?

— Ничего, как только кусок материи, род флага, который не стоил бы внимания, если бы…

— Безделица, Мария? Нет, это вовсе не так малозначительно, как вы думаете, — отвечал Мункс, взяв из рук Марии лоскуток и внимательно рассматривая его. — Где вы это нашли?

Мария объяснила это квартирмейстеру, который во время рассказа ее беспокойно осматривался во все стороны.

— Мария, — наконец, сказал он, — дело это кажется мне подозрительным. Мы здесь вовсе не на таком месте, где могли бы во все направления распускать свои флаги.

— Я именно это и думала, и поэтому сняла этот вымпел, чтоб он не послужил к обнаружению нашего убежища. Не надо ли известить об этом обстоятельстве моего дядю?

— О, нет; для чего беспокоить его без нужды, — с некоторою поспешностью отвечал Мункс. — Я бы только хотел знать, как попал сюда этот вымпел! Как кажется, он принадлежит к числу корабельных сигналов, и на самом деле имеет точно ту самую длину как флаг, развевавшийся на мачте нашего куттера. — Да, Гаспар изменник, я припоминаю теперь, что именно от этого флага был отрезан кусок.

Мария испугалась, еще охотно считая Гаспара невинным; тем не менее, она не ответила на предположение Мункса.

— Когда я хорошенько обдумаю это дело, — продолжал он после некоторого размышления, — то собственно было бы хорошо посоветоваться по этому предмету с Капом. Это верный подданный короля, и поможет нам своим советом.

— Сделайте так, — возразила Мария, — я, со своей стороны, принимаю это дело столь серьезно, что немедленно вместе с солдаткой отправлюсь в блокгауз.

— Этого я не советую, — с горячностью сказал Мункс. — Если в виду есть нападение, то, прежде всего, оно устремится на блокгауз и при этом будет большая опасность. Я скорее советовал бы вам бежать к челноку и направиться в ближайший пролив, где вы чрез несколько минут скроетесь между островами.

— Нет, Мункс, я предпочитаю блокгауз и не покину острова, пока не вернется мой отец, его бы очень огорчило, если бы он, вернувшись победителем, нашел нас всех бежавшими.

— Вы не так повяли меня, Мария, — возразил Мункс. — Я далек от того, чтоб кому либо, кроме женщин, посоветовать бегство. Мы, мужчины, конечно, останемся, чтоб отстоять блокгауз или умереть.

Мария сделала только отрицательное движение, не слушая более квартирмейстера, и, простившись, хотела торопливо удалиться, как снова была удержана Мунксом.

— Еще одно слово, Мария, — сказал он. — Если этот флаг имеет какое-либо особенное значение, то его было бы лучше снова повесить и внимательно наблюдать, не последует ли на него какого ответа, который бы помог нам к открытию измены; в противном случае, если он не имеет никакого значения, то не может иметь и никаких последствий.

— Делайте, Мункс, все, что хотите и как по вашему лучше, возразила Мария, — я только обращаю внимание ваше на то, что вымпел этот легко может способствовать открытию нашей станции.

После этих слов она поспешно удалилась и скоро исчезла из виду смотревшего ей вслед квартирмейстера. Он оставался около минуты неподвижным на своем месте, потом стал смотреть на находившийся в руке его лоскуток и, казалось, обдумывал, что ему с вами начать. Однако, нерешительность его продолжалась недолго; он быстро направился к дереву, где перед тем висел вымпел, и снова прикрепил его к такому месту, что он был более виден со стороны реки, чем с самого острова.

Пока происходило на берегу это крайне двусмысленное действие, Мария с тяжелым сердцем отыскала солдатку и дала ей наставление перенести в блокгауз некоторые необходимые вещи и во весь день не отходить от него на далекое расстояние. Потом она пошла к капралу Мнабу, чтоб, не выдавая своей приятельницы Юниты, дать ему понять необходимость удалиться в блокгауз вместе с оставшимися солдатами.

— Отец мой возложил на вас большую ответственность, капрал Мнаб, — сказала она старому воину, который беззаботно прогуливался по зеленому лугу острова.

— Да, дитя мое, — возразил он, — но и очень хорошо знаю, как мне при этом вести себя.

— В этом я и не сомневаюсь, но боюсь, что ваши старые солдаты, быть может, упустят из виду предосторожность, необходимую в нашем исключительном положении.

— О, нет, дитя мое, мы не колпаки, чтобы дать себя застигнуть врасплох там, где менее всего можно этого ожидать.

— Откровенно говоря, капрал, я должна сказать вам, что имею основание бояться близкой опасности и поэтому весьма желала бы, чтоб вы удалились в блокгауз.

— Нет, нет, это невозможно, — возразил Мнаб гордо и с полным пренебрежением к сделанному ему предложению. — Я — шотландец, и в нашем народе не существует обычая отступать с поля, не выдержав нападения. Мечи у нас широки и любят смотреть в глаза врагу.

— Но вы один настоящий солдат не пренебрегает осторожностью. Даже майор Лунди, которого никто не превышает храбростью, известен заботливостью о своих людях.

— У майора свои слабости; широкий меч и обыкновенные шотландские предания забываются там, в американских ружейных битвах посреди кустов. Но, поверьте старому солдату, мисс Дунгам, которому уже 60 лет, что нет лучшего средства возбудить мужество врага, как показать, что боишься его, и в этой индейской военной жизни не существует ни одной опасности, которая бы не усилена была и не распространена фантазией ваших американцев; это дошло до того, наконец, что они стали видеть диких за каждым кустом. Мы, шотландцы, родом из открытой местности, не нуждаемся в этих засадах и они не могут приходиться вам по вкусу; и таким образом вы увидите…

В эту самую минуту Мнаб подскочил на воздух, упал лицом на землю и затем повернулся на спину. Это произошло так внезапно, что Мария едва успела услышать ружейный выстрел, поразивший Мнаба пулею. Ни одно восклицание ужаса не вырвалось у нее; она даже не вздрогнула; так быстро, страшно и неожиданно случилось несчастие, что она не успела и собраться с мыслями. Поспешно наклонилась она над умирающим, чтобы оказать ему возможную помощь. Он еще был жив, но лицо его имело дикий вид человека, внезапно и неожиданно пораженного смертью.

— Бегите как можно скорее в блокгауз, — прошептал он Марии, когда она наклонилась, чтоб прислушаться к его последним словам.

Мария, хотя и поняла мысль несчастного, но рассталась с ним лишь спустя несколько секунд после того, как он испустил дух. Тогда только пустилась она бежать, когда ею овладело полное сознание ее положения и необходимость действовать. Чрез две минуты она достигла блокгауза; но в тот самый момент, когда она хотела войти в дверь, последняя была прямо перед ней сильно захлопнута солдаткой Женни, которая в слепом страхе думала только о собственной безопасности. Пока Мария просила впустить ее, послышался треск пяти или шести ружей, и этот новый страх препятствовал находившейся внутри женщине быстро отодвинуть запор, который она только что поспешно задвинула. Только спустя минуту Мария почувствовала, что дверь уступает ее напору, и проскользнула своим гибким станом в отверстие, как только оно было для этого достаточно велико.

Между тем, сильное биение ее сердца несколько успокоилось, и Мария получила столько силы воли, что могла действовать сознательно. Вместо того, чтоб помочь солдатке, старавшейся с судорожными усилиями снова запереть дверь, она оставила ее открытою до тех пор, пока удостоверилась, что никто из своих не ищет убежища в блокгаузе. Потом, положив только один запор, приказала Женни отодвинуть его тотчас, как только потребует этого спасение друга, а сама отправилась в верхний этаж, откуда могла осмотреть в бойницу местность острова, насколько это дозволяли вокруг лежащие кустарники.

К немалому изумлению, Мария не увидела на острове ни одной живой души; незаметно было ни своих, ни неприятелей. Только небольшое подымавшееся облачко дыма показывало ей, в какой стороне надо искать неприятеля. Выстрелы последовали с того направления, где впервые показалась Юнита; но Мария не имела возможности определить, находятся ли враги на соседнем острове или уже переправились на этот. Она перешла к другой бойнице, открывавшей вид по тому направлению, где упал Мнаб, и кровь ее застыла, когда она увидела лежавших с ним рядом бездыханными трех солдат. Они при первом шуме сбежались к одному пункту и в тот же момент поражены были невидимыми страшными врагами.

Не было видно также следов ни Капа, на лейтенанта Мункса, хотя Мария исследовала глазами каждый куст; она уже надеялась, что они оба воспользовались челноком и бежали; но когда посмотрела на место его причала, то увидела, что тот спокойно стоит у берега, и она осталась на счет судьбы своих друзей в той же неизвестности, как и прежде.

— Мисс Мария, — услыхала она тогда снизу голос солдатки, — ради Бога, скажите мне, остался ли кто-нибудь из наших в живых? Мне кажется, я слышу стоны, которые становятся все слабее и слабее, и заставляют меня опасаться, что все убиты.

Мария теперь вспомнила, что один из солдат был муж Женни, и содрогнулась при мысли о последствиях, если эта узнает так внезапно о его смерти.

— Мы под защитой Бога, — отвечала она дрожащим голосом. — Надо нам положиться на Провидение и не упускать из виду ни одного средства, какое оно нам добровольно представляет для нашей защиты. Наблюдай только за дверью и не отпирай ее ни в каком случае без моего приказа.

— Скажите мне только, мисс Мария, не видите ли где-нибудь Санди? Я очень хотела бы известить его, что я в безопасности.

Санди был муж Женни и лежал, замертво распростертый на земле.

— Вы ничего не говорите, видите ли Санди? — повторила бедная женщина, полная нетерпения от молчания Марии.

— Некоторые из наших собрались около трупа капрала, — возразила Мария, не хотевшая прямо солгать.

— Санди между ними? — почти крича, спросила Женни.

— Да, он наверно в том числе, потому что я вижу четверых и все в красных мундирах вашего полка.

— Санди! — воскликнула Женни в полупомешательстве, — Санди! зачем ты не думаешь о себе? Иди сюда! Сюда, в блокгауз! Санди! Санди!

Мария услыхала, как отодвинулся запор, и скрипнула дверь, и тотчас увидела Женни, спешившую чрез кусты и направлявшуюся к группе убитых солдат. Одной минуты было достаточно, чтобы достигнуть этого места. Удар, поразивший здесь ее сердце, был так внезапен и неожидан, что несчастная, казалось, от ужаса не могла сознать всю тяжесть его. Дикая, почти безумная мысль, что она обманывается, блеснула в ее расстроенной голове, и она в самом деле вообразила, что солдат хотел только подшутить над ее страхом. Она схватила руку своего мужа, увидела, что она еще была тепла, и на губах его ей показалось, будто играет сдержанная улыбка.

— Санди, зачем ты неблагоразумно рискуешь своей жизнью? — воскликнула она. — Индейцы умертвят вас всех, если вы немедленно не поспешите к блокгаузу! Идите скорей! Не теряйте дорогих минут в таких безумных шутках.

С судорожным напряжением старалась она поднять своего мужа с земли, повернула голову его, и тогда увидела близ самого виска отверстие, из которого просачивалось капли крови. Тут все стало ей ясно; с ужасом всплеснула она руками, издала раздирающий вопль отчаяния, раздавшийся по всему острову, и затем во всю длину распростерлась над убитым.

Как ни страшен, ни громок и раздирателен был крик, но все-таки он казался сладким пением в сравнении с теми ужасными криками, которые немедленно за ним последовали. Изо всех углов острова раздался страшный боевой клик индейцев, и человек двадцать диких, в боевых украшениях выскочили в полном вооружении, чтоб приобрести скальпы умерщвленных, Стрела был впереди, его томагавк раздробил череп потерявшей всякое сознание Женни, и через две минуты кровавый скальп ее висел как знак победы у пояса безжалостного и бесчеловечного индейца. Его товарищи были так же деятельны как и он, и капрал со своими солдатами не походили более на спокойно дремлющих людей. Их оставили плавающими в крови, наругавшись над их трупами.

Мария смотрела на это с расстроенными и путавшимися мыслями, не думая ни одной минуты о собственной опасности. Только когда она увидела, что весь остров покрыт был дикими, которые радовались успеху своего нападения, то вспомнила, что Женни оставила дверь блокгауза открытою. Сердце ее сильно забилось, потому что дверь эта была единственною преградою между ней и неизбежною смертью, и Мария поспешно направилась к лестнице, чтоб сойти вниз и снова припереть дверь; но не успела она сделать и несколько шагов, как услышала скрип двери, и сочла себя погибшею. В страхе пала она на колени, сложила руки, вознесла мысли свои к Богу и старалась мужественно приготовиться к смерти. Но любовь к жизни была сильнее, чем потребность молиться, и пока губы ее шевелились бессознательно, напряженное страхом ухо ее прислушивалось ко всякому шуму. Когда она услышала, что запоры снова задвигаются, то опять вскочила на ноги, и в ней проснулась слабая надежда, что в блокгауз вошел друг, быть может, ее дядя. Уже она хотела спуститься по лестнице, чтоб стать под защиту его, как ее остановила мысль, что это может быть и индеец, который, чтоб иметь возможность грабить беспрепятственно, запер дверь для преграждения входа другим своим товарищам. Глубокое спокойствие внизу не имело ничего схожего со смелыми и безбоязненными движениями Капа и скорее означало уловку неприятеля. Эти соображения удержали Марию неподвижною, и около двух минут во всем строение царствовало невозмутимое молчание. В это время Мария стояла на верху первой ступени, между тем как опускная дверь, которая вела в нижний этаж, находилась почти на противоположном конце комнаты.

Мария как бы сверхъестественною силою пригвождена была к своему месту, ежеминутно опасаясь увидеть страшное лоно дикаря, ее страх скоро достиг такой силы, что она уже стала искать уголка, где бы могла спрятаться, и каждая отсрочка решительного момента казалась ей утешением и выигрышем. В комнате находилось несколько кадок, и Мария спряталась за двумя из них, причем прильнула глазом к отверстию, из которого могла видеть по направлению к опускной двери. Еще раз пыталась она молиться, но ожидание было так страшно, что она не могла собраться с мыслями. Ей даже показалось, что она слышит тихий шорох, как будто кто старается с крайнею осторожностью подняться по лестнице; затем последовал треск, который как она положительно знала, происходил от одной из ступеней, издававшей уже такой звук под ее ногами; сердце ее забилось сильнее, лицо стало бледнее мраморной статуи. Еще в двери ничего не показывалось, но Мария, которой слух необыкновенно был настроен страхом и волнением, ясно услышала, что кто-то находится лишь на несколько дюймов под дверью. Скоро сделалось ясным и для глаз; черные волосы индейца медленно, подобно часовой стрелке, показались над дверью, и постепенно обнаружилась темная кожа и мрачные черты, наконец, вся темная фигура поднялась над полом.

Мария отскочила, почти не дыша. Но вслед затем она радостно вскочила, узнав при втором, внимательном взгляде пред собой нежное, боязливое и все-таки располагающее лицо Юниты.

Быстро встала она на ноги и бросилась в объятия индианки, которая немало обрадовалась, увидев, что последовали ее совету, и что ее молодая подруга защищена блокгаузом от томагавков дикарей. Она сладкозвучно засмеялась, радостно ударила в ладоши и сказала:

— Блокгауз хорош! Не достанут они скальпа отсюда.

— Да, Юнита, хорош, — возразила Мария, и она содрогнулась, но ей снова представились все испытанные ею ужасы. — Скажи мне только, ради Бога: не знаешь ли, что сталось с моим бедным дядей? Во все стороны глядела я его, но не могла найти ни малейшего следа!

— Разве не здесь в блокгаузе? — спросила Юнита, не скрывая своего любопытства.

— Нет, к сожалению. Я здесь одна, ибо Женни поплатилась жизнью за свое безрассудство. Ты, право, не знаешь, жив ли он?

— Не знаю. У него есть лодка; может быть он на воде.

— Нет, этого не может быть; челнок стоит еще у берега.

— Он не убит, ибо Юнита видела бы это, верно спрятался.

— Это могло случиться, если б он и Мункс нашли бы к тому возможность. Нападение ваше произведено было со страшною быстротой, Юнита.

— Тускарора! — воскликнула индианка в восхищении от быстроты своего мужа. — Стрела великий воин!

— Но, что же мне начать? Не пройдет много времени, как твои соплеменники нападут на блокгауз!

— Блокгауз хорош, не достанут скальп.

— Но они скоро узнают, что здесь нет никакого гарнизона.

— Да, Стрела знает, и все краснокожие знают: четыре бледнолицые потеряют скальпы, если еще имеют их.

— Молчи, Юнита, одна мысль об этом волнует кровь в моих жилах. Впрочем, твои не могут знать, что я одна в блокгаузе; скорее они будут считать здесь дядю и Мункса и подложат под строение огонь, чтобы заставить их выйти. Я всегда слышала, что огонь самое опасное орудие против блокгауза.

— Блокгауз не сожгут, — спокойно отвечала Юнита.

— Почему же нет? Я не имею средств воспрепятствовать этому.

— Не сожгут блокгауз, — повторила индианка, — блокгауз хорош, скальп не выдаст.

— Но скажи же мне почему, Юнита, я боюсь, что они все-таки зажгут его.

— Нет, блокгауз сыр, много дождя, зеленое дерево, трудно горит. Краснокожий это знает, зажечь блокгауз, значит дать знать Янгезам, что Ирокезы здесь. Отец вернется, не найдет блокгауза, будет иметь подозрение. Нет, индейцы слишком хитры, ничего не тронут.

— Так ты думаешь, что до возвращения отца моего я в безопасности?

— Не знаю, когда вернется отец. Пусть Мария это сперва скажет, тогда отвечу.

Мария испугалась: стала опасаться, что ее подруга имеет намерение выпытать у нее правду, чтоб иметь возможность указать лучшее средство и дорогу к умерщвлению или плену отца ее и его спутников. Она поэтому хотела уже дать уклончивый ответ, как вдруг сильный стук в наружную дверь дал мыслям другое направление.

— Они идут, — с испугом вскричала она. — Но Юнита, может быть, это мой дядя и квартирмейстер. В этом случае я должна впустить их.

— Почему же не посмотреть, ведь есть для этого бойницы.

Мария тотчас последовала этому совету и направилась к бойницам, устроенным в выдававшихся бревнах верхнего этажа. Осторожно подняла она деревянную заслонку, которая закрывала узкое отверстие, взглянула вниз и, побледнев, отскочила с испугом назад.

— Краснокожий! — спросила Юнита, осторожно и предупредительно подняв палец.

— Да, их четверо, и они страшно выглядят в своих ужасных украшениях и с кровавыми скальпами. Стрела между ними.

Юнита быстро пошла к углу, где стояло несколько ружей, и уже схватила одно из них, как имя ее мужа, казалось, остановило ее намерения. Однако, она с минуту подумала, пошла к бойнице и только что хотела просунуть в нее оружие, как была удержана Мариею.

— Нет, Юнита, ты не можешь целиться в своего мужа, даже для того, чтоб спасти мою жизнь.

— Я не попаду в Стрелу и вообще ни в одного краснокожего, — смеясь, возразила индианка. — Не буду стрелять, а только пугать.

Мария поняла намерение своей подруги и более не сопротивлялась ей. Юнита просунула дуло ружья в бойницу, заботливо старалась сделать это с возможно продолжительным шумом, дабы возбудить внимание диких, прицелилась и выстрелила на воздух.

— Вот, все бегут прочь, когда я выстрелила, — воскликнула Юнита, разразившись сердечным смехом, и направляясь к другой бойнице, чтоб наблюсти за дальнейшими движениями своих друзей. — Все ищут убежища. Воины думают, что Кап и Мункс в блокгаузе.

— Слава Богу, — воскликнула Мария, совершенно изнуренная непрерывными волнениями и присев на сундук. — Теперь мы в безопасности?

— Пойду и посмотрю, возразила Юнита.

— Можешь ли это и хочешь ли? Разве воинам известно твое здесь присутствие?

— Да, — возразила индианка. — Стрела никогда не выходит без жены. Ирокезы это знают. Потому я пойду из блокгауза и посмотрю, где Кап.

Но еще прежде, чем Юнита покинула блокгауз, обе женщины чрез различные бойницы исследовали весь остров и удостоверились, что неприятели приготовлялись сделать привал. Трупы убитых были отнесены в сторону, и Мария увидела, что оружие их свалено было по близости места, назначенного для лагеря. Кроме этого не видно было на острове никакой перемены, так как победители имели намерение обмануть сержанта и привлечь его в западню. Юнита обратила внимание Марии на сидящего на дереве человека, который, как она сказала, служит соглядатаем, чтобы вовремя известить о приближении челнока. Казалось, непосредственного нападения на блокгауз в виду не имелось, но тем не менее Юнита говорила, что по некоторым признакам, ей известно намерение индейцев иметь до возвращения сержанта за блокгаузом наблюдение, дабы скрыть следы нападения, и не возбудить подозрения в бдительном глазе Следопыта. Челнок дикие взяли в свое владение и поместили в кустарник, где спрятана была и их лодка.

Разузнав все это, обе сошли в нижний этаж, и Мария отодвинула от двери тяжелые запоры, чтобы выпустить индианку на свободу. Юнита быстро проскользнула в открытую дверь, и Мария с большою поспешностью снова заложила спасительные запоры. Заперев таким образом дверь, она опять вернулась в верхний этаж, где могла окинуть более свободным взором все окружающее.

Прошло несколько часов, прежде чем Мария узнала что-нибудь от своей подруги. Она услыхала пронзительные крики диких, которые чрез меру воспользовались найденным бочонком водки, и, бросая по временам взгляд чрез бойницы, удостоверилась, что торжество индейцев продолжается беспрепятственно. Около полудня увидела она одного белого, которому одежда и дикий вид почти придавали образ индейца. Это обстоятельство возбудило ее надежды, впрочем, совершенно напрасные. Мария не знала, как незначительно было влияние белых на их диких союзников, когда эти уже раз попробовали крови и завоевали скальпы.

День прошел тихо, и показался Марии целым месяцем. От времени до времени она искала убежища в молитве, и каждый раз чувствовала себя крепче, спокойнее и готовою на все. Она стала надеяться, что индейцы, в самом деле, не произведут нападения на блокгауз до возвращения отца ее из его экспедиции, и только забота о нем наполняла ее невыразимым страхом. Тем не менее, положение ее было еще сносно, пока было светло, но сделалось действительно ужасным, когда первые тени вечера стали спускаться над островом. Попойка индейцев постепенно доходила до ожесточения, крики и шум их придавали им вид, как будто в них сидели злые духи. Все старания белого, их французского предводителя, удержать их несколько в границах, были бесплодны, и он, наконец, должен был удовольствоваться тем, что потушил огонь и удалил в сторону все средства к возобновлению его. Он принял эту меру предосторожности для воспрепятствования индейцам сжечь блокгауз, сохранение которого в целости было необходимо для успеха их дальнейших планов. Затем, после неудавшейся попытки отобрать у индейцев их оружие, он вошел от них и предоставил пьяную толпу самой себе.

Едва офицер удалился, как один из воинов сделал предложение зажечь блокгауз, принятое с громкими криками одобрения, так как и Стрела удалился от них.

Это была для Марии ужасная минута. Индейцы, опьяневшие, менее заботились о ружьях, которые могли быть спрятанными в блокгаузе, и стали приближаться к строению с воем и прыжками дьяволов, спущенных с цепи. Сперва пытались они сломать дверь, и когда, по причине ее крепости, этого им не удалось, то некоторые стали копаться в потухшем костре, чтобы найти несколько красных угольев, которые могли бы содействовать их намерениям. Они достигли цели и, с помощью сухих листьев и прутьев, им удалось, вопреки стараниям офицера, развести огонь, который они и поддержало несколькими небольшими поленьями дров. Когда Мария нагнулась из бойницы, чтобы наблюдать за дальнейшими действиями индейцев, возбуждавшими в ней непреодолимый страх, то заметила, что воины натаскали к двери кучу хвороста, подложили огонь, хворост загорелся и, наконец, вся куча, треща, запылала ярким пламенем. Тогда индейцы подняли торжествующие крики и воротились к своим товарищам с убеждением, что их дело разрушения будет иметь надлежащие последствия.

Между тем, Мария, едва способная двинуться с места, смотрела вновь на огонь, за успехами которого, конечно, наблюдала с сильнейшим волнением. Но когда груда дерева была вся объята пламенем, то огонь достигал так высоко, что почти опалил ее брови и заставил ее отойти. Едва успела она достигнуть противоположного конца комнаты, как сквозь оставленную ею бойницу прорвался огненный язык, ярко осветил всю комнату и доставил Марии горестное убеждение, что теперь настал ее последний час.

В последний, по ее мнению, раз вознесла она мысли свои к Богу в горячей молитве. Глаза ее были закрыты и, казалось, душа ее отлетела из тела. Только спустя несколько минут бездыханного страха она снова открыла глаза и дико посмотрела вокруг. Но, к удивлению своему, она более не была ослепляема пламенем, хотя дерево около бойницы тлело и по временам блестело яркими огоньками. Бочка с водой стояла в углу комнаты; Мария наполнила ею кувшин и, вылив воду на тлевшее место, к радости своей заметила, что огонь тут совершенно потух. Теперь она рискнула тоже бросить взгляд вниз на дверь, и с изумлением увидела, что горевший костер был разбросан по сторонам. Поленья были залиты водой и более не горели, а только дымились.

— Кто внизу? — спросила Мария через отверстие. — Чья дружеская рука помогла мне в нужде? Это вы, любезный дядюшка?

— Нет, нет, Капа тут нет, — отвечал тихий, нежный голос. — Отвори скорей, Юните нужно войти.

Немедленно Мария сошла по лестнице и впустила свою подругу, которую приняла с восторгом.

— Да благословит тебя Бог, Юнита! — воскликнула Мария, страстно обняв молодую индианку. — Мудрое Провидение избрало тебя моим ангелом-хранителем.

— Не жми так крепко, — улыбаясь, возразила индианка. — Пусти меня, я запру дверь.

Мария старалась умерить свои возбужденные чувства, и несколько минут спустя обе женщины снова находились в верхнем покое и сидели рядом, держа друг друга за руку.

— Ну, Юнита, — начала Мария, — скажи же мне, не можешь ли сообщить мне что-нибудь о моем дяде?

— Нет, ничего не знаю, никто не видел его и не слышал.

— Ну, так, слава Богу! Вероятно он бежал, хотя я не понимаю, каким образом. Нет ли француза на острове?

— Да, французский капитан здесь и много индейцев.

— Скажи мне, дражайший друг мой, нет ли какого-нибудь средства, защитить моего любезного отца от рук его врагов.

— Нет, ничего не знаю. Воины ожидают в засаде, и он должен потерять скальп.

— Но, Юнита, наверно ты можешь помочь моему отцу, если захочешь.

— Не знаю отца, не люблю его. Юнита помогает Стреле, а Стрела любит скальп.

— Нет, я не могу подумать, что ты предашь наших погибели.

— Юнита не Янгеза, а Тускарора, — муж мой Тускарора, — такое же у меня и сердце и чувства, — все, все Тускарора.

— Но для чего же тогда ты старалась спасти меня? — спросила в недоумении Мария.

— Потому что я тебя люблю и ты добра, — просто отвечала Юнита.

— Хорошо, так, по крайней мере, скажи мне, чего я еще должна опасаться. Сегодня ночью твои пируют, а что они будут делать завтра?

— Не знаю, я боюсь спросить Стрелу. Я думаю, они спрячутся, пока вернутся Янгезы.

— Не сделают они на блокгауз нового нападения?

— О, нет, слишком много пили рому. Все пошли теперь спать.

— Так ты думаешь, что я, по крайней мере, на ночь в безопасности?

— Да, слишком много рому. Если бы ты была как Юнита, то много могла бы сделать для твоего народа.

— А что бы я могла сделать? Я готова на все, что в моих силах.

— Нет, у тебя нет сердца, а если бы и было, то я не допустила бы тебя. Мать Юниты однажды попала в плен, и воины напились пьяные; она тихо подкралась и умертвила всех томагавком. Индейские женщины поступают, таким образом, в опасности.

— Нет, этого я не могу, — с ужасом воскликнула Мария. — Я не имею ни силы, ни мужества, ни даже воли исполнить своими руками такое кровавое дело.

— Да, я так и думаю. Останься в блокгаузе. Блокгауз хорош, скальпа не выдаст.

— Если б я только могла предупредить отца моего или Следопыта об опасности.

— Ты любишь Следопыта?

— Да, каждый любит его. И ты бы любила его, если б узнала ближе.

— Нет, нет, я не люблю его. Он слишком хороший стрелок, слишком верный глаз, слишком много убивает Ирокезов и Тускароров. Нет, я вовсе его не люблю.

— А все-таки, Юнита, я должна спасти его, если могу. Выпусти меня отсюда; я сяду в челнок и покину остров, чтоб предупредить моих друзей.

— Нет, нельзя. Юнита позовет Стрелу, если ты пойдешь.

— О, ты мне не изменишь, когда так долго помогала мне. Пусти меня, Юнита!

— Нет, нет! Я сейчас громким голосом позову Стрелу и разбужу воинов. Я люблю Марию и хочу спасти ее, но не допущу ее помогать врагам убивать индейцев.

— Ну, хорошо, любезный друг, я понимаю твои чувства, но скажи мне только одно: если мой дядя ночью придет и будет просить впустить его, то позволишь ли ты мне открыть ему дверь блокгауза?

— Да, конечно, я больше люблю пленного, чем скальп. Но Кап так хорошо спрятан, что и сам не знает где.

Из дальнейшего разговора с индианкой, Мария узнала, что Стрела уже давно состоял в связи с французами, хотя это был еще первый случай, когда он явно обнаружил свое предательство. Он руководил всем нападением на остров, впрочем, под наблюдением французского капитана, о котором мы поминали выше. Юнита не хотела объяснить, был ли он и средством к познанию станционного острова, но дала понять, что французы только в последнее время получили верные сведения о положении острова и притом от бледнолицего, состоящего под начальством майора Лунди. Мария тотчас подумала о Гаспаре, и была весьма огорченно, что ей приходилось узнавать полные доказательства измены молодого человека, который полюбился ей.

Наконец, природа вступила в свои права, и обе женщины склонились к тому, чтобы уснуть спокойно несколько часов. Они устроили себе простое ложе, улеглись, и вскоре погрузились в глубокою дремоту.

Когда Мария проснулась на другое утро, то дневной свет уже ярко пробивался чрез бойницы во внутренность блокгауза. Она разбудила свою подругу, подошла с ней к одному из отверстий и с особенным любопытством посмотрела на все окружающее. Еще нигде не заметно было живого существа, и везде кругом царствовало глубочайшее спокойствие. Но на том месте, где обыкновенно варили пищу Мнаб и его подчиненные, слабо догорал огонь, которого дым, казалось, должен был служить к тому, чтобы привлечь отсутствующих, не возбуждая их подозрения. Шалаши снова приведены были в прежнее обыкновенное состояние, и внезапно Мария вскрикнула от радости, когда глаз ее упал на группу трех мужчин в мундирах, сидевших в беззаботных позах на траве, и, казалось, болтавших между собою в совершенной безопасности. Но вслед затем — кровь застыла в жилах бедной девушки, при втором взгляде, когда она узнала бесцветные лица и стеклянные глаза своих убитых товарищей! Они сидели совершенно вблизи блокгауза, и, так как их окаменевшим членам даны были различные, наподобие живых, положения, то по всей наружности их было столько легкомыслия, что все чувства молодой девушки должны были восстать против этого. Впрочем, обман этот был выполнен так искусно, что легко мог привести в заблуждение поверхностного наблюдателя на расстоянии ста локтей.

После старательного исследования берега, Юнита обратила внимание своей подруги на четвертого солдата, который прислоненный к дереву сидел, свесив ноги к воде, и держал в руках удочку. Скальпированные головы покрыты были шапками, и лица заботливо обмыты от всяких кровавых следов.

При виде этого, Мария почти лишилась чувств, и ее ужас еще усилился, когда она увидела тело Женни, поставленное у шалаша в наклоненной позе. Она, казалось, смотрела на группу мужчин, чепчик ее развевался ветром, и рука ее держала метлу. Хотя расстояние было слишком велико, чтобы рассмотреть ее черты, но Марии все-таки показалось, что подбородок несчастной женщины продавлен и рот ее скривлен ужасною улыбкой.

— Юнита! — воскликнула она, когда, наконец, снова получила способность говорить, — это превосходит все, что я когда-либо слыхала о предательстве и хитрости вашего народа. Это, в самом деле, ужасно и вызывает содрогание!

— О, Тускарора очень хитер, — возразила индианка с улыбкой, выражавшею удивление хитрости своих соплеменников. — Солдаты уже мертвы и помогут умертвить других, потом всех сожгут.

Мария дрожа отвернулась, и из этих слов ей стало ясно, как много отличается образ мыслей спутницы ее от собственного. Между тем Юнита хладнокровно приготовила завтрак, и уничтожила его так спокойно, как будто не произошло ничего особенного. Мария же ела очень мало: она предавалась своим мыслям, или же продолжала наблюдения чрез бойницы.

Каждый раз пугалась она и пятилась назад, когда взор ее падал на убитых; но всякий раз подходила она снова к бойницам, когда слышала слабый шум, хотя бы то был только шелест листьев или дуновение ветра. Впрочем, день прошел, и не показался ни один дикий или француз, и Мария эту ночь спала спокойнее, чем предшествовавшую. Как только она проснулась, первым делом ее было подойти к бойницам, так как в этот день она могла ожидать возвращения своего отца. Выглянув, она опять увидела страшную группу на траве и совершенно в тех же положениях, как накануне. Рыболов все еще наклонялся над водой, как будто пригвожден был к своему делу; изрытое лицо Женни выглядывало из двери, а сидевшие солдаты казались занятыми беззаботною болтовней. Погода, однако, за ночь переменилась, ветер дул с юга, и облака, казалось, предсказывали бурю.

— Юнита! — сказала Мария, отходя снова от бойницы, — этот вид становится все более невыносимым. Я бы лучше хотела иметь перед глазами неприятеля, чем это вечное царство смерти.

— Тише, тише, — возразила индианка, — они идут; я слышу крик воинов, берущих скальп. Смотри, смотри, вот Кап, Стрела ведет его.

— Дорогой дядя, слава Богу, он жив! — воскликнула Мария, снова приблизившись к бойнице и выглянув в нее.

Она увидела Капа и квартирмейстера в руках индейцев, которые безбоязненно вели их к блокгаузу, ибо знали, что в нем не могло уже быть никакой мужской защиты. Мария едва успела вздохнуть, как вся толпа стояла уже у самой двери, причем она, к некоторому успокоению, заметила, что между индейцами находился и французский офицер. После краткого совещания со Стрелою и французом, раздался голос квартирмейстера, который закричал Марии:

— Мисс Дунгам, взгляните, пожалуйста, вниз на нас чрез одну из бойниц, и имейте сострадание к нашему положению. Нам угрожает немедленная смерть, если вы не отворите двери победителям и не сдадите им блокгауза. Дайте же смягчить себя, и если желаете, чтобы мы еще некоторое время сохранили наши скальпы.

Марии показалось, что квартирмейстер слишком легкомысленно судит о таком важном предмете, как сдача блокгауза, и она вовсе не чувствовала склонности исполнить его желание.

— Дядя Кап! — закричала она, — скажите мне, как должна я поступить?

— Слава Богу, милая Мария, что я снова слышу твой голос, я уже думал, что ты разделила участь бедной Женни, и страх этот тяжело лежал на сердце. Что тебе делать, мое дитя? Если хочешь последовать моему откровенному совету, то ни под каким условием не отпирай двери. Квартирмейстер и я старики, и нет никакой важности в том, проживем ли мы несколько лет больше или меньше; ты же, Мария, должна остерегаться, чтобы не попасть в руки этого кровожадного отряда дьяволов. Если б я был в блокгаузе, то ни один индеец не выманил бы меня оттуда.

— Мисс Мария, — прервал квартирмейстер, — надеюсь, вы не будете слушать вашего дяди, которого мысли, по-видимому, перепутались со страха. Уверяю вас, что нам всем не сделают никакого вреда, если вы сдадите блокгауз, — и, напротив того, дядя ваш и я видим пред глазами верную смерть, если вы упорно будете держаться на своем посте.

— Господин квартирмейстер, я последую совету моего дяди, — твердо отвечала Мария. — Прежде чем не решится судьба всего острова, я не оставлю блокгауза ни в каком случае.

— Но, мисс Мария, я обещал нашим врагам сдать блокгауз под тем условием, чтоб они хорошо обходились с нами. Подумайте, что я королевский офицер и должен держать свое слово. Поэтому отоприте дверь и впустите нас.

— Не отворяйте! — прошептала Юнита Марии, — не оставляйте блокгауза, он очень хорош для скальпа.

Эта поддержка утвердила Марию в ее решимости.

— Я знаю, Мункс, — отвечала она, — что вы, как волонтер, не имеете права сдать блокгауз неприятелям, и потому не считаю себя обязанною принимать условия вашей капитуляции. Я останусь там, где нахожусь, пока вернется мой отец, которого я ожидаю в течение этих десяти дней.

— Ах, Мария! Напрасно стараетесь вы обмануть неприятелей. Индейцы наверно знают, вероятно чрез молодого изменника Гаспара, что отец ваш должен вернуться еще сегодня до заката солнца. Поэтому сдайтесь и покоритесь терпеливо воле Провидения.

— Нет, нет, Мункс, я сумею удержаться в блокгаузе и даже, в случае надобности, защитить его. Посмотрите на бойницу в верхнем этаже.

Все глаза поднялись кверху и увидели дуло ружья, осторожно выдвинутое сквозь отверстие. Юнита именно снова прибегла к той хитрости, которая уже однажды оказала хорошую услугу, и теперь ожидание ее небыло обмануто, ибо как только индейцы увидали угрожающее оружие, то поспешно отступили и старались с необыкновенным проворством найти себе убежище. Один французский офицер не отступил, и, удостоверившись быстрым взглядом, что дуло ружья направлено не на него, он хладнокровно понюхал табаку и остался спокойно возле Капа и Мункса.

— Ради Бога, Мария, кто там сидит с вами? — спросил озадаченный квартирмейстер.

— Ну, как вы думаете, если б это был Следопыт, — отвечала Мария, — я думаю, это был бы хороший гарнизон для крепкого поста.

— Что вы говорите, мисс Мария! Если он действительно в блокгаузе, то пусть он заговорит, и мы поведем наши переговоры непосредственно с ним самим. Мы друзья его, и нам, по крайней мере, он не сделает никакого зла.

— Тут нечего разговаривать, Мункс, и потому Следопыт вовсе не покажется, — отвечала Мария, отходя от бойницы в знак того, что желает прервать разговор.

Французский офицер, немало озабоченный одним услышанным им именем Следопыта, также удалился, настаивая на том, чтоб пленные следовали за ним, и Мария, таким образом, освободилась на некоторое время от своих врагов. Все попытки овладеть блокгаузом были на время оставлены, и Юнита известила с верхнего этажа, что вся толпа индейцев уселась за обед в отдаленной части острова, и что Кап и Мункс принимали в этом участие так спокойно, как будто им решительно нечего было опасаться. Такое известие окончательно успокоило Марию, и она стала обдумывать средства или спастись бегством, или же предупредить отца о грозившей ему опасности. Она ожидала его возвращения в этот день после полудня, и очень хорошо знала, что всякая выигранная или упущенная минута могла решить судьбу его.

Между тем летели часы, и день склонялся к вечеру, а Мария все-таки не пришла вы к какому решению. Юнита в нижнем покое приготовляла простое кушанье, пока Мария взлезла на крышу строения, снабженного опускною дверью. Отсюда ей открывался более пространный вид на остров, хотя вид этот все-таки заграждался деревьями и кустами.

Солнце закатилось, наступили сумерки, и Мария, не открыв ничего о своих друзьях, хотела совсем удалиться, как вдруг в скрытом канале, почти совершенно за кустами, заметила она челнок, в котором находилось человеческое существо. Убежденная, что сигнал повредить не может, если даже в челноке находятся враги, Мария взяла небольшой флаг, сделанный ею для своего отца, и стала махать им, стараясь, чтоб это не было видно с самого острова.

Восемь или десять раз Мария напрасно повторяла этот знак и уже теряла всякую надежду быть замеченною неизвестным, как вдруг пловец быстро ответил знаку своим веслом, и подошел так близко, что Мария тотчас узнала в нем Чингахгока. Значит, наконец, явился друг и притом такой, который был способен и расположен оказать ей всю необходимую поддержку. Все мужество ее возросло. Могикан увидал и, по всей вероятности, узнал ее и теперь, без сомнения, когда стемнело, займется мерами к ее освобождению. Что ему не безызвестно присутствие неприятеля, заключила она из соблюдаемой им крайней осторожности, и знала, что может положиться на его благоразумие и ловкость. Единственная забота у ней оставалась о Юните: она едва смела надеяться, что последняя дозволит вход в блокгауз враждебному для нее индейцу. Таким образом, полчаса, которые протекли после того, как Мария увидела Чингахгока, были для нее столь тяжелыми, как только можно было вообразить. Средства к исполнению ее желаний были очень близки, но она не могла употребить их, вполне зная решимость и обдуманность Юниты. Хотя ей и казалось трудным, но, наконец, должна она была решиться обмануть свою подругу и спасительницу, когда дело касалось жизни ее отца, индианке же не грозила никакая непосредственная опасность. Она приблизилась к ней, и сказала: — Юнита, ты не боишься, что твои снова подложат огонь к блокгаузу, так как они думают, что Следопыт здесь?

— Нет, не думай, чтоб они это сделали. Блокгауз не сгорит.

— Но, Юнита, у меня вовсе не спокойно на душе, я бы очень хотела, чтобы ты снова сходила на крышу и посмотрела, не делается ли каких приготовлений.

— Я пойду, если желаешь, но индеец хитер, ждет отца.

— Дай Бог, чтоб ты была права. Но подымись и посмотри вокруг, милая Юнита. Опасность может приблизиться тогда, когда ее меньше всего ожидаешь.

Юнита тотчас встала и намеревалась подняться на крышу, но на первой же ступеньке лестницы опять остановилась. Мария так сильно испугалась этого, что почти слышно было сильное биение ее сердца; она опасалась, что душа подруги ее озабочена была подозрением настоящих ее намерений. Тем не менее, осторожная индианка только сообразила, не делает ли она неблагоразумного поступка, и так как ей не представилось ничего, что могло бы возбудить ее подозрения, то после краткого размышления она снова стала подыматься по лестнице.

Когда она достигла верха, то у Марии блеснула счастливая мысль, которая, казалось, обещала ей большие выгоды для осуществления ее плана.

— Юнита! — закричала она своей подруге, — пока ты на крыше, я пойду к двери и буду прислушиваться. Таким образом, мы наверху и внизу будем настороже.

Юнита не имела ничего возразить против этого предложения, хотя и считала его бесполезным, и таким образом Мария получила возможность, не возбуждая подозрения, направиться к двери, пока приятельница ее всходила на крышу.

Юнита в темноте ничего не заметила со своей высокой стоянки, между тем Марии, казалось, слышался слабый и осторожный стук в дверь. Опасаясь, что не все может быть так, как она желала, а в боязливой заботе известить Чингахгока о своем присутствии, она начала петь тихим, дрожащим голосом. При царствовавшей кругом глубокой тишине, пение ее проникло, однако, до крыши, и спустя минуту Юнита снова начала спускаться вниз. Непосредственно затем послышался у дверей легкий стук, и Мария поняла, что уже нельзя терять времени. Полная надежды, но неверными от торопливости руками, начала она отодвигать запор; она слышала над своей головой шаги Юниты, и только еще один запор был снят, как другой отодвинула она в ту самую минуту, когда личность индианки наполовину показалась на нижней лестнице.

— Что ты там делаешь? — стремительно воскликнула Юнита. — Ты хочешь бежать? Не годится. Блокгауз хорош, останься тут.

Обе схватились руками за последний запор, который, вероятно, выскочил бы из тисков, если б сильный толчок снаружи не сжал дерево. Тогда последовала короткая борьба, хотя обе одинаково не склонны были к употреблению силы. Вероятно, победа осталась бы на стороне Юниты, если б второй, еще сильнейший удар снаружи не преодолел легкой преграды, которая еще удерживала запор, и не открыл таким образом двери. Тогда обе девушки увидели входящего мужчину, и поспешно направились к лестнице, как будто опасаясь за последствия. Вошедший запер дверь и, внимательно осмотревшись, медленно поднялся по лестнице.

Как только стемнело, Юнита заперла бойницу верхнего этажа и зажгла огонь. При свете его девушки ожидали своего нового гостя, слыша его осторожные и обдуманные шаги. Обе были сильно изумлены, когда неизвестный вошел в опускную дверь, и глазам их представилось лицо Следопыта.

— Слава Богу! — воскликнула Мария, которая при такой защите считала блокгауз неприступным. — Следопыт, что сталось с моим отцом?

— До сих пор сержант невредим и победитель, хотя еще нельзя судить, чем все это дело кончатся, — возразил Следопыт. — Но это не жена ли Стрелы, которая прижалась там в углу?

— Да, эта она, — отвечала Мария, — но вы не должны делать ей никаких упреков, потому что ей одной обязана я как своею жизнью, так и безопасностью, в которой нахожусь до сего времени. — Расскажите же мне прежде, что случилось с отцом и его людьми, и как вы сюда попали, потом и я вам сообщу подробности о моих собственных приключениях.

— Рассказать это недолго. Наша экспедиция шла удачно, ибо Чингахгок был настороже и сообщил вам все, чего мы могли желать. Мы отыскали в западне три лодки, прогнали оттуда французов, овладели судами и потопили их в канале на самой глубине. Мы приобрели много пороху, свинцу и индейского имущества, не потеряв при этом ни одного человека, так что неприятель не особенно будет нами доволен. Одним словом, это была именно такая вылазка, какие любит майор Лунди: мало вреда для нас, и много для врага.

— При всем том, майор едва ли доволен будет исходом экспедиции, сказала Мария со вздохом.

— Да, я уже знаю, что вы хотите сказать, Мария. Но дайте мне рассказать дальше. Как сержант с честью окончил свою экспедицию, то послал меня и Чингахгока в челноках вперед, чтоб известить вас, что с тяжело нагруженными лодками он ранее завтрашнего дня не прибудет. Я сегодня утром расстался с Чингахгоком, условившись, что он объедет одни, а я другие каналы, чтобы узнать, свободен ли путь. С тех пор я его больше не видел.

Мария прервала этот рассказ, чтобы сообщить ему, как она открыла Могикана, и что она ожидала его в блокгаузе.

— Нет, вы напрасно ждете его, Мария, потому что настоящий лазутчик не пойдет за стены строения, пока может найти полезное занятие на свободном воздухе. Я бы тоже не пришел, дитя мое, если б не дал сержанту обещания поддержать ваше мужество и оберегать ваше спокойствие. С грустью в сердце исследовал я сегодня утром остров, и горько было мне, когда я считал вас между убитыми.

— Но какой счастливый случай воспрепятствовал вам смело приблизиться к острову и дал вам этим возможность избегнуть неприятельских рук?

— Случай, Мария? Ну да, пожалуй, такой случай, какой создает Провидение, чтоб указать собаке, где она найдет оленя, или оленю, как он должен избегнуть собаки. Нет, нет! Эти дьявольские штуки с трупами не способны обмануть человека, который провел всю жизнь свою в лесах. Я подплыл по каналу и увидел там неудачного рыболова. Хотя индейцы довольно искусно посадили несчастного, но все это было сделано не с тем остроумием, какое нужно, чтобы обмануть опытный глаз. Он держал удочку слишком высоко, и притом был слишком спокоен для человека, у которого рыба не хочет клевать. Кроме того, мы никогда не идем слепо на известный пост, и я однажды целую ночь лежал в виду форта потому собственно, что переменены были места часовых. Да, ни Чингахгок, ни я не дадим перехитрить себя такими плоскими штуками, которые скорее могли быть рассчитаны для шотландцев или ирландцев.

— Думаете ли вы, что отец и люди его еще могут быть обмануты? — быстро спросила Мария.

— Нет, если я могу этому воспрепятствовать. При том же вы говорите, что Чингахгок настороже, и надеюсь, что нам обоим удастся предупредить их об опасности; прежде чем будет поздно, хотя мы наверно и не знаем, по какому каналу они прибудут.

— Следопыт, прошу вас, не будем терять мы одной минуты. Не можем ли мы сесть в ваш челнок и поспешить отцу навстречу?

— Нет, этого я не посоветую, потому что, как сказал уже, не знаю, по какому каналу он приплывет. Впрочем, вы можете положиться на то, что Делавар сумеет проникнуть всюду. Мой совет остаться здесь. Стволы, из которых построен блокгауз, еще зелены, и потому трудно будет поджечь их, а если нам нечего опасаться огня, то эта крепость может держаться против целого индейского племени. Нет, никто не выгонит меня из этой позиции, пока я буду иметь возможность удерживать огонь. Сержант, во всяком случае, находится теперь на одном из островов, и прибудет не ранее завтрашнего дня. Если мы удержимся в блокгаузе, то можем, по крайней мере, ружейными выстрелами предупредить его, и если затем, как и нельзя иначе ожидать от сержанта, дело дойдет до боя, то это строение имеет неисчислимую важность. Нет, нет, я стою на том, чтоб остаться здесь.

— Ну, так оставайтесь, если считаете это за лучшее. Но не надо ли нам освободить Юниту?

— Я уже о ней думал, неблагоразумно было бы закрыть глаза в блокгаузе, пока ее открыты. Мы отведем ее в верхний покой и отнимем лестницу, тогда она, по крайней мере, в наших руках.

— О, нет, Следопыт, она спасла мне жизнь, и потому я не могу так жестоко поступить с ней. Не лучше ли дать ей свободу? Она слишком любит меня, чтоб сделать мне вред.

— Милое дитя! Вы не знаете индианки. Юнита конечно не ирокезка, но она живет в обществе этих бродяг, и потому научилась чему-нибудь из их хитростей. Но тише: что это такое?

— Это звук ударов весел. Лодка верно плывет по каналу.

Следопыт поспешно запер опускную дверь, которая вела в нижний этаж, задул огонь и приблизился к бойнице.

Прошло несколько минут, пока глаз его мог проникнуть в темноту. Наконец, он заметил приближение двух лодок, находившихся не более пятидесяти локтей от берега. Темнота ночи препятствовала ближайшему рассмотрению предметов, и Следопыт прошептал дрожавшей от ожидания Марии, что лодки могут заключать в себе как врагов, так и друзей. Но теперь было видно, как несколько человек выходят из одной лодки, и затем последовали три радостные по-английски восклицания, устранявшие всякое дальнейшее сомнение. Следопыт тотчас снова поднял опускную дверь, спрыгнул по лестнице вниз, и стал отодвигать запоры наружной двери с такою поспешностью, которая сильно обнаруживала, как велика должна была быть для его друзей опасность. Мария последовала за ним и старалась помочь ему, но более мешала ему, чем помогала. Едва только отодвинут был первый запор, как раздался залп многих ружей, и вслед затем весь остров наполнился боевыми криками индейцев.

Теперь дверь была отперта, и Следопыт с Мариею кинулись вперед. Все снова стихло. Но когда Следопыт несколько секунд прислушался, то ему показалось, что он слышит полусдержанные стоны вблизи лодок; но ветер был так свеж и шелест листьев до того смешивался с воем бури, что нельзя было удостовериться в действительности этих звуков. Мария уже неспособна была перенести страшного напряжения; она прошла мимо своего товарища и побежала к лодкам.

— Нет, нет;Мария, этого нельзя! — тихо, но серьезно сказал Следопыт, схватив ее за руку и остановив, — этого нельзя ни в каком случае, не то последствием будет верная и совершенно бесполезная смерть. Мы должны вернуться в блокгауз.

— Но что же станется с бедным отцом моим, с дорогим, умерщвленным отцом? Пойдемте к нему, если питаете ко мне хотя каплю любви.

— Нельзя, Мария! Впрочем, странно, что никто не говорит и не отвечает с лодок на выстрелы. Я и сам оставил зверобоя в блокгаузе, так как не показывается ни один неприятель.

В эту минуту зоркий глаз Следопыта, постоянно кидавший взгляды во все стороны и старавшийся проникнуть темноту, заметил четыре или пять темных личностей, которые, согнувшись, старались прокрасться мимо его, чтоб отрезать ему отступление в блокгауз. Тотчас взял он Марию на руки, как дитя, а с усиленным напряжением удалось ему вернуться в строение, между тем как преследователи его плотно шли по его пятам. Едва спустил он Марию, как обернулся, запер вход, и только что успел задвинуть один запор, как дверь затряслась от страшного в нее удара и грозила разрушением. Но опасность уже миновала, так как задвинуть другие запоры было делом лишь одной минуты.

Мария взошла на верхний этаж, между тем как Следопыт остался караулить внизу. По желанию своего товарища, бедная, напуганная девушка зажгла свечу, и затем вернулась вниз, где Следопыт ожидал ее, и тотчас исследовал все пространство и верхние этажи, чтобы удостовериться, что никто не спрятался в укреплении. Результат этого розыска показал ему, что он в блокгаузе один с Мариею, так как Юнита скрылась. Удостоверившись в этом, он вернулся в главный покой, поставил свечу на стол, осмотрел курок своего длинного ружья и, наконец, присел.

— Ну, так, значит, для нас наступили тяжелые времена, — начала Мария дрожащим голосом. — Отец мой и его команда либо убиты, либо захвачены в плен.

— Мы это завтра увидим, Мария, пока же я думаю, что дело не совсем чисто: я не слыхал еще победных криков этих дьяволов. Во всяком случае, мы можем с уверенностью положиться на то, что нас пригласят к сдаче, если неприятель действительно остался победителем. Юнита не замедлит известить своих о нашем положении, и тогда они, вероятно, попытаются выкурить нас, пока еще ночь, и они могут совершить это под защитою темноты.

— Тише, Следопыт, мне как будто слышатся стоны.

Он прислушался, и тотчас удостоверился, что напряженный слух Марии не обманул ее. Но все-таки он попросил ее умерить свои чувства, напомнив, что дикие имеют обыкновение прибегать к разным уловкам, чтоб достигнуть своей цели, и что поэтому весьма вероятно, что этими стонами хотят лишь вызвать их из блокгауза или побудить к тому, чтоб отперли дверь.

— Нет, нет! — горестно воскликнула Мария. — В этих звуках нет обмана. Они происходят из страждущего тела и страшно натуральны.

— Ну, хорошо, для успокоения вашего, дитя мое, я посмотрю, друг ли там или нет. Спрячьте свечу, Мария; я переговорю с неизвестным чрез бойницу.

Мария повиновалась, и Следопыт тихо спросил: кто там внизу?

— Следопыт! — отвечал голос, тотчас узнанный за принадлежащий сержанту, — это ваш старый друг. Скажите мне только, ради Бога, что сталось с моей дочерью?

— Я здесь, отец, — тотчас вскрикнула Мария. — Здесь, невредимая и в безопасности. Если бы Бог дал, чтоб и вы могли сказать то же самое.

Последовало радостное восклицание сержанта, которое, однако, явно смешано было с болезненным стоном.

— Следопыт! — сказала Мария, с притворным спокойствием, — надо, во что бы то ни стало, впустить отца в блокгауз.

— Да, дитя мое, необходимо: этого требуют ваши природные чувства и божеский закон. Но соберитесь с силами, и когда почувствуете себя довольно сильною, тогда пойдем.

— Я чувствую себя сильною! Никогда я не была так спокойна и решительна, как теперь.

Тогда Следопыт немедленно сбежал вниз по лестнице и отодвинул запоры. Когда же он осторожно стал отворять дверь, то почувствовал, что на все напирают снаружи, что почти побудило его снова запереть ее. Посмотрев в щелку, он, однако, совсем открыл дверь, и тело сержанта, прислоненное к нему, упало вовнутрь блокгауза. Следопыт протянул его совсем за дверь, потом поспешно задвинул запоры и затем обратил все свои заботы на раненого. Мария принесла свечу, омочила водой сухие губы отца своего и поспешно приготовила покойное ложе из соломы, сделав из своих платьев подушку для головы больного. Все это происходило при глубочайшем молчании, и даже Мария не пролила ни одной слезы, пока не услышал слова благословения, которыми сержант награждал ее нежность и заботливость. Между тем Следопыт исследовал рану своего друга и нашел, что он ранен навылет. При этом с глубоким огорчением заметил он, что можно было иметь лишь слабую надежду на восстановление дорогого раненого.

— Благодарение Богу, дитя мое, что хоть ты избегла убийственного оружия диких, — сказал между тем сержант утомленным голосом, обращая полный любви взор на дочь свою. — Расскажите мне, Следопыт, все обстоятельства этой печальной истории.

— Ах, сержант, она довольно печальна. Нам изменили и сообщили неприятелю о положении вашей станции. Это так же верно, как то, что мы находимся в блокгаузе.

— Значит, майор был прав! — простонал Дунгам.

— Не так, как вы думаете, сержант! Нет, по всей границе нет сердца преданнее Гаспара! Послушайте дальше. Вы знаете, что я и Чингахгок оставили вас и мне не нужно напоминать вам об этом. Миль на десять далее, вниз по реке, мы с ним расстались, считая благоразумным не приближаться без должной осторожности даже к дружественному жилищу. Что стало с Чингахгоком — мне неизвестно, хотя Мария и утверждает, что он от нас недалеко. Во всяком случае, храбрый Делавар исполнит свой долг, и вы можете быть уверены, что мы получим о нем известие такого рода, какое будет соответствовать его благоразумию. Я, со своей стороны, когда приблизился к острову, то почуял сперва дым, и это побудило меня держаться настороже. Вскоре после того я заметил искусственного рыболова, о котором рассказал уже Марии, и тогда все адские ухищрения индейцев стали для меня так ясны, как будто я имел их пред собой на бумаге. Первая мысль моя была о Марии, и как только я узнал, что она здесь в блокгаузе, то и явился сюда, чтоб вместе с ней жить или умереть.

Еще Следопыт говорил, когда Мария услышала легкий стук в дверь. Она подумала, что снаружи стоит Чингахгок, и встала, для того, чтоб убедиться в действительности этого. Отодвинув два запора, она спросила: «кто там?», и по ответу тотчас узнала голос своего дяди. Немедленно отняла она и третий запор, и Кап поспешно вошел, после чего дверь тотчас снова была заперта.

Когда Кап узнал о несчастном положении своего зятя, то твердый моряк тронут был почти до слез. Свое собственное появление объяснил он тем, что за ним был весьма слабый надзор, считая его и квартирмейстера спящими. Мункс спал на самом деле, а он, во время замешательства при атаке, спрятался в кусты, где нашел челнок Следопыта, и с помощью его, не замеченный, удачно достиг блокгауза. Первоначально у него было намерение увезти в челноке свою племянницу; но когда ему сделалось известно положение сержанта, то, конечно, пришлось оставить этот план.

— Если дело пойдет хуже, Следопыт, — обратился он к нему, — то нам придется спустить флаг и сдаться безусловно. Но мы обязаны перед нашим отрядом — держаться столь долго, сколько возможно.

— Это, само собою, разумеется, — возразил храбрый охотник, — но что же было с вами до настоящего времени?

— Когда дикие напали на нас и расстреляли капрала Мнаба и солдат его как зайцев, то мы с квартирмейстером побежали к пещерам, которых, кажется, множество на том острове. Там мы оставались спрятанными, подобно осужденным в нижнем деке корабля, до тех пор, пока не выгнал нас голод. Впрочем, дикие обходились с нами лучше, чем я мог ожидать, хотя вообще это самая безжалостная толпа негодяев, какая только блуждает по свету Божию. Тебе, кажется, хуже приключалось, чем мне, Дунгам.

Оба родственника взаимно сообщили друг другу свои впечатления, пока Мария и Следопыт взошли наверх, чтоб произвести рекогносцировку. Но последний скоро снова показался у опускной двери и подал Капу знак подняться на лестницу и уступить Марии место свое около сержанта.

— Мы должны быть благоразумны и в то же время смелы, — прошептал он. — Негодяи серьезно имеют намерение поджечь блокгауз, так как знают, что теперь не выиграют ничего, если оставят его в целости. Бродяга Стрела находится между ними и советует им исполнить это ныне же ночью. Поэтому мы должны быть наготове. К счастью, в блокгаузе есть пять полных бочек воды, и это уже много при осаде. Пойдемте, приятель.

Кап не ожидал вторичного приглашения и тихо пробрался в верхний этаж, между тем как Мария села около своего раненого отца. Следопыт, спрятав свечу, открыл одну из бойниц, и стал около нее, чтобы тотчас отвечать, если, как он предполагал, сделано будет им приглашение сдаться. Последовавшая затем тишина, действительно, вскоре прервана была голосом квартирмейстера.

— Следопыт, друг ваш приглашает вас на совещание, — закричал Мункс, — подойдите к одной из бойниц без всякого опасения.

— Что вам от меня нужно, господин квартирмейстер? — спросил Следопыт. — У вас, верно, неотложное поручение, когда вы рискуете подходить ночью под бойницы блокгауза, где, как знаете, находится известное ружье зверобой.

— О, вы другу своему не сделаете никакого вреда, и в этом я спокоен. Знайте, что я пришел только для того, чтоб посоветовать вам сдать блокгауз под тем лишь условием, что с вами обойдутся как с военнопленными.

— Благодарю вас за совет, но я нимало не думаю последовать ему, так как не входит в мое обыкновение сдать такой пост, пока еще не истощился запас провианта и воды.

— Я, конечно, ничего не сказал бы против этого мужественного намерения, если б видел возможность его осуществления. Но вы, вероятно, знаете, что мистер Кап убит?

— Боже избави! — прозвучал чрез другую бойницу голос храброго моряка. — Я пока чувствую себя совершенно здравым и не думаю оставить блокгауз, пока владею моими пятью чувствами.

— Если это голос живого человека, то я очень рад слышать его, — отвечал Мункс, — мы все думали, что вы пали при последнем страшном замешательстве. Но, Следопыт, хотя вас облегчает присутствие вашего друга Капа, что доставляет, конечно, немало удовольствия, как я знаю по собственному опыту, во все-таки нет более сержанта Дунгама, который, со всеми своими храбрецами, погиб в последнем деле.

— Нет, вы опять ошибаетесь, Мункс, — возразил Следопыт, — сержант также находится в блокгаузе.

— Хорошо, радуюсь, что слышу это; мы достоверно считали его в числе погибших. При всем том, если Мария еще в блокгаузе, то ради Бога не оставляйте ее там долее, потому что враг имеет намерение подвергнуть строение испытанию огнем. Вы знаете силу этой страшной стихии, и потому лучше сделаете, если сдадите пост, чем привлекать на себя и всех товарищей ваших несомненную гибель.

— Квартирмейстер! Я знаю силу огня, и мне хорошо известно, что он употребляется не только для того, чтоб варить и жарить. С другой стороны, я не сомневаюсь, что вы уже слыхали о силе ружья-зверобоя, и могу уверить вас, что человек, который осмелится подложить кучу хвороста к этим бревнам, непременно отведает этого оружия. Горящие стрелы никогда не зажгут строения, так как у вас на крыше нет драниц, а только смолевые чурбаны, зеленая кора и воды сколько угодно. При том же, крыша так плоска, что по ней можно ходить, и потому с этой стороны нет опасности, пока достаточно будет воды. Я дружески настроен, пока меня оставляют в покое; но тот, кто попытается в глазах моих зажечь этот блокгауз, тому да будет известно, что пламя остынет в крови его.

— Следопыт, это безумные и бесполезные речи, которые вы сами осудите, если поразмыслите о вашем действительном положении. Было бы безумною смелостью, если бы вы стали помышлять о защите.

— Квартирмейстер, я высказал вам мой взгляд, и всякий дальнейший разговор бесполезен. Пусть негодяи Мингосы начинают свою адскую работу. Ни слова более. Пусть каждая сторона употребляет, как может, свои средства и способности.

Во время всего этого разговора Следопыт держал свой корпус скрытым, чтоб не мог попасть в него через бойницу какой-нибудь предательский выстрел, а теперь велел Капу взойти на крышу, чтобы быть готовым для встречи первого нападения. Кап тотчас повиновался, и, достигнув крыши, увидел от десяти до двенадцати горевших стрел, вонзившихся в кору, между тем как воздух наполнился звуками воинских криков неприятелей. Затем последовал беглый ружейный огонь, и пули таким градом посыпались на бревна, что не оставалось уже сомнения в действительном начатии боя.

Но Следопыт и Кап слишком привычны были к таким звукам, чтобы могли испугаться их, а Мария слишком занята была своим горем, чтобы почувствовать беспокойство. Но в сержанте боевой шум возбудил новые силы; его матовые глаза снова заблестели огнем, и кровь вернулась в побледневшие щеки. Его мысли, однако, бродили в разные стороны, и Мария впервые заметила, что отец ее начинает путаться в словах.

— Легкая рота вперед! — закричал он. — Гренадеры, пали! Очень смелы, чтоб напасть на наш форт! Зачем не стреляет артиллерия?

В эту самую минуту раздался густой, громоподобный выстрел тяжелого орудия, и послышался треск от расщепления дерева, когда большое ядро попало в бревна верхнего этажа. Весь блокгауз задрожал от удара бомбы, проникшей вовнутрь строения. Следопыт едва избегнул этого страшного выстрела, а Мария вскрикнула от страха, когда бомба разорвалась, думая, что ею раздроблено над ее головою все живое и неодушевленное. К увеличению ужаса ее, в это самое время раненый отец ее безумно вскричал: на приступ!

— Мария! — закричал между тем Следопыт сверху чрез опускную дверь, — не бойтесь, вся эта история только штуки Мингосов; как говорится, много шума из пустяков. Негодяи выстрелили из отнятой вами у французов гаубицы, и этим кончается вся шутка, так как у них более нет бомб. Выстрел этот произвел много замешательства, но никто не равен. Кап бодро стоит на крыше, и я нимало не напуган.

Мария от души поблагодарила своего великодушного утешителя и снова обратила все свое внимание на отца, который все хотел вскочить, хотя слабость о не допускала его до этого. Она так занята была больным, что едва слышала раздававшиеся кругом крики диких, хотя это волнение могло бы потрясти нервы более сильные, чем ее.

Между тем Кап выказывал достойное удивления благоразумие. На крыше строения он был как на палубе корабля, и так как он знал, что тут нечего опасаться абордажа, то распоряжался с таким бесстрашием, которое близко было к слепой смелости и наверно было бы осуждено Следопытом, если б этот увидел его действия. Вместо того, чтоб заботливо прикрывать свой корпус, как это необходимо при индейских войнах, Кап показывался беззаботно на всех пунктах крыши, и с особенной настойчивостью и равнодушием поливал водой направо и налево горевшие стрелы. Его появление было главною причиною криков неприятелей, так мало привыкших видеть своих противников столь смелыми и беззаботными. Со всех сторон засвистали около него пули, но ни одна не попала в него, хотя одежда его была неоднократно прострелена. Когда бомба ударила сквозь балки под крышей, моряк уронил свое ведро, замахал шляпой, и когда бомба с треском лопнула, издал троекратно громкий крик радости. Такое необыкновенное действие, вероятно, спасло жизнь его, потому что с этого времени индейцы перестали стрелять в блокгауз калеными стрелами и целить в Капа, так как они одновременно и единодушно приобрели уверенность, что он помешался. Как мы уже знаем, индейцы никогда не подымали руки на того, которого умственные способности считали ослабшими или спутанными.

Образ действий Следопыта был совершенно отличен от старого моряка, и все поступки его происходили на основании долголетней опытности и глубоко укоренившегося благоразумия. Он все-таки заботливо держался вне линии бойниц, и место, избранное им для своих наблюдений, было вне всякой опасности. Это происходило не от страха или заботы о собственной безопасности, но единственно из участия к судьбе Марии, которая погибла бы безвозвратно, если б ему самому приключилось какое-либо несчастие.

В первые минуты атаки, Следопыт думал только о том, чтобы доставить цель своему зверобою; но когда шелест кустарников у двери блокгауза обнаружил ему, что хотят повторить попытку подложить огонь, то он немедленно занялся приготовлениями, чтобы уничтожить опасность в самом зародыше ее. Он позвал Капа с крыши, где уже нечего было более опасаться, и пригласил его быть с водой наготове у отверстия, лежавшего непосредственно над угрожаемым пунктом.

Менее опытный человек легко поступил бы в такой опасный момент с слишком большою поспешностью и торопливостью. Не так делал друг наш. Он не только заботился потушить огонь, который сам по себе внушал ему мало заботы, но более думал о том, чтобы дать неприятелю урок, который сделал бы его более осторожным на остальную часть ночи. Потому он решился терпеливо ожидать, когда свет разгоравшегося пламени покажет ему цель, зная очень хорошо, что небольшой образчик его ловкости удержит врагов в должном почтении. Поэтому он не мешал Ирокезам в их приготовлениях, и предоставил им беспрепятственно собирать сухие кусты, скучивать их у стен строения, поджигать их и снова удаляться в свои убежища. Кап только должен был держать в готовности полное ведро воды, чтобы в данную минуту иметь возможность вылить ее на огонь. Но эта минута, по мнению Следопыта, должна была наступить не прежде, чем пламя осветит соседний кустарник и даст его быстрому и опытному глазу время увидать личности нескольких диких, ожидавших с холодною и бесчувственною жестокостью последствий пожара. Теперь только заговорил он.

— Друг Кап, вы готовы? — спросил он. — Смотрите, держите ведро в прямой линии над огнем, чтобы вода не пропала попусту.

— Все готово, — возразил Кап обдуманным и спокойным тоном.

— Ну, ладно, так подождите, пока я подам вам сигнал. В опасную минуту не следует быть слишком торопливым, как не должно быть безумно смелым во время боя. Подождите, пока я скажу вам.

Дав такое наставление, Следопыт занялся собственными приготовлениями, видя, что настал момент действовать. Осторожно поднял он ружье свое, осмотрел заряд и курок, приложился и выстрелил. Потом он выглянул из бойницы.

— Хорошо! Одним мерзавцем меньше, — проворчал он себе под нос. — Я этого каналью видал уже прежде, и знаю его за самого безжалостного дьявола. Ну, еще бы одного, и тогда мы будем спокойны на всю ночь.

Хладнокровно зарядил он снова свое ружье и не успел еще кончить своих слов, как пал и другой Ирокез. Этого было достаточно, чтоб обратить в бегство всю толпу, так как никому не было охоты выждать третье приветствие такой меткой руки. Все выскочили из своего убежища и рассеялись в разные стороны, чтоб избегнуть опасности.

— Теперь поливайте, Кап, — сказал Следопыт своему другу. — Негодяи получили от меня подарок на память, и в эту ночь не зажгут более огня.

— Берегись! — закричал Кап по морскому обычаю, и вылил свое ведро с такою внимательностью, что огонь внезапно и совершенно был потушен.

Этим кончился бой, и тишина ночи более не прерывалась. Следопыт и Кап пошли поочередно на отдых, и каждый спал некоторое время, пока другой караулил.

Когда снова стала заниматься заря, оба взошли на крышу, чтобы удостовериться в положении дел на острове. Ветер еще дул довольно крепко с юга и гнал перед собою пенившиеся и шумящие волны озера и каналов. Не было видно и следа диких, и неопытный подумал бы, что они совершенно покинули маленький остров. Вдруг Кап, устремивший глаза свои на каналы, закричал громким голосом моряка:

— Парус! Ого!

— Где? — торопливо спросил Следопыт, следуя по направлению глаза своего товарища.

— Там! — возразил Кап, и охотник увидел блестящие сквозь кусты белые паруса корабля, который быстро плыл по одному из каналов.

— Это не может быть Гаспар, — сказал пораженный Следопыт, — это французский корабль, посланный на помощь друзьям своим, Мингосам, — и мы погибли.

— На этот раз вы сильно ошиблись, — весело возразил Кап. — У меня глаз моряка, и я могу сказать вам, что этот корабль «Туча». Я узнаю его по большому, необыкновенной формы парусу, и по тому, что у гафеля его положена скорлупа.

— Я должен сознаться, что ничего этого не вижу, — отвечал Следопыт, не понимая выражений своего приятеля.

— Не видишь, старый друг! Ну, это меня удивляет, так как я думал, что глаза ваши могут все видеть. Я же со своей стороны вижу это очень ясно, и должен сказать, что я на вашем месте не оставил бы этого без внимания.

— Ну, если это действительно Гаспар, то я менее боюсь, — сказал Следопыт обрадовавшись. — Теперь мы можем защищать блокгауз против целого племени Мингосов. Смотрите, вон куттер в самом деле выходит из-за островов, и чрез несколько минут все дело должно разъясниться.

С необыкновенною быстротой корабль плыл по направлению к острову и упорно продолжал путь свои, хотя на палубе не водно было ни душа. Куттер, казалось, управлялся сам собою, и с боязливым удивлением смотрел Кап на столь редкое зрелище. Только когда судно приблизилось, то он заметил, что рулем управлял искусно спрятанный матрос, и что весь отряд помещался за щитами, устроенными вдоль борта, для защиты от неприятельских пуль. Это обстоятельство дало, однако, понять, что на корабле могло находиться лишь немного людей, и Следопыт покачал головой при таком сообщении своего товарища.

— Чингахгок, верно, еще не достиг форта, сказал он, и потому мы не можем ожидать помощи от майора. Но, тем не менее, мы сразимся храбро и выдержим из-за Марии мужественную борьбу.

— Да, это мы должны сделать, и сделаем, — подтвердил Кап. — Я смотрю на прибытие «Тучи» как на важное обстоятельство, и начинаю питать надежду, что Гаспар действительно честный малый. Во всяком случае, он, как видите, поступает весьма благоразумно, потому что держится в хорошей дистанции от берега о, кажется, прежде, нежели пристанет, хочет произвести всему острову подробную рекогносцировку.

— Понимаю, понимаю! — вдруг воскликнул Следопыт с особенным удовольствием. — Вон челнок Чингахгока лежит на палубе. Без сомнения, и он сам на куттере и дал верные сведения о нашем положении. Увидев, что мы заперлись в блокгаузе, смелый малый поплыл к гарнизону, вероятно, встретил на дороге «Тучу», и привел ее сюда, чтоб посмотреть, чем можно помочь. Дай только Бог, чтобы Гаспар был на корабле, тогда нашей беде предстоит скорый конец.

Кап ничего не отвечал, так как все внимание его приковано было к подплывавшему все ближе и ближе куттеру. Дикие оставались совершенно спокойны, и нигде не заметно было ни одного из них. Что они еще находились на острове, доказывали их челноки, лежавшие в маленькой гавани вместе с солдатскими лодками.

Ирокезы, впрочем, были сильнейшим образом озадачены внезапным и совершенно неожиданным возвращением «Тучи»; но до того сильна и инстинктивна была их обыкновенная осторожность, что по первому же знаку каждый старался спрятаться, как лиса в своей норе. Спрятавшись, они наблюдали за приближением куттера, и ими овладел сильный ужас, так как они были свидетелями движений его, невидимо управляемых как бы нечеловеческой рукой. Они начало опасаться за исход своего предприятия, и даже Стрела видел дурное предзнаменование в появлении этого безлюдного судна и охотно желал бы находиться в эту минуту на материке.

Между тем куттер все подвигался вперед; когда он находился совершенно напротив блокгауза, то Гаспар, давно уже заметивший своих друзей, подскочил на палубе кверху и издал троекратный дружеский крик, которому тотчас отвечал мощный голос Капа. Когда Следопыт увидел своего молодого друга, то дружески кивнул ему и закричал:

— Помоги нам, приятель, и день будет наш. Возьми немного на цель эти кусты. Негодяи сидят в них, как целый полк тетеревов.

«Туча» находилась теперь от берега в таком расстоянии, что оба наблюдателя из блокгауза опасались одну минуту, что Гаспар хочет причалить, а дикие из своего убежища смотрели на куттер с видом тигра, который видит жертву, приближающуюся беззащитною к его логовищу. Между тем Гаспар приблизился лишь на столько, что, плывя чрез маленькую гавань, он мог отделить от каналов две солдатские лодки, втолкнул их в канал и увлек за собою. Так как все остальные челноки прикреплены были к этим лодкам, то дикие сразу лишены были всех средств оставить остров иначе как вплавь, и они, казалось, тотчас поняли важность этого обстоятельства. Все вдруг выскочили, подняли ужасные крики и разразились безвредными ружейными выстрелами. Во время такого необдуманного приступа раздались два выстрела их противников. Одна из пуль прилетела с вершины блокгауза, и один из Ирокезов, простреленный в голову, упал мертвый на спину; другая же пущена была с «Тучи» и шла из ружья Делавара; она не убила врага, но сделала его неспособным к бою на всю остальную жизнь. Экипаж «Тучи» издал радостные восклицания; дикие же снова исчезли, как будто земля вдруг поглотила их.

Все это время «Туча» не оставалась спокойною. Гаспар отвел лодки индейцев к другому концу острова, потом пустил их на волю, пока они находились вне возможности попасться в руки неприятелей, и плыли на полмили далее к берегу, наконец обернулся и остановился лишь тогда, когда подплыл напротив того места, где спрятаны была Мингосы. Тут демаскирована была гаубица, которою вооружен был куттер, и вслед затем град картечи полетел в кусты. Не скорее мог подняться полет перепелов, как выгнал Ирокезов этот неожиданный свинцовый град. Тогда снова один из диких пал от пули зверобоя, а другой выбыл из строя вследствие посещения пули из ружья Чингахгока. Остальные же немедленно нашли новые убежища, и обе стороны, казалось, приготовлялись к возобновлению борьбы. Но появление Юниты, которая несла белый флаг и сопровождаема была французским офицером и Мунксом, остановившее бой, было началом дальнейших переговоров, которые велись так близко от блокгауза, что приблизившиеся находились совершенно под выстрелами не дающего промаха зверобоя.

— Следопыт, вы победили, и капитан Санглие сам приближается, чтоб сделать мирные предложения, — сказал квартирмейстер. — Вы не воспрепятствуете храброму врагу отступить с честью, особенно если я скажу вам, что я уполномочен неприятелем предложить очищение острова, обмен пленных и возвращение скальпов.

— Что вы об этом скажете, Гаспар? — закричал Следопыт. — Пустить ли нам отсюда этих бродяг, или оставить им о себе память на всю остальную жизнь их?

— Это зависит от того, что сталось с Мариею Дунгам, — возразил молодой моряк. — Если прикоснулись только к одному волосу головы ее, то за это ответит все племя Ирокезов.

— Я здесь и совершенно невредима, — сказала Мария, взойдя сама на крышу, когда увидела благоприятный оборот дел. — Пусть они идут с миром, и не удерживайте никого из них. Идите, французы и индейцы; мы более не враги ваши и никому не сделаем зла.

— Ну, тогда и я присоединюсь к Марии и не отниму жизни ни у одного Мингоса без полезной цели, — сказал Следопыт. — Так говорите, квартирмейстер, что французы и индейцы имеют предложить нам?

После непродолжительного совещания дикие собрались около блокгауза, и Следопыт сошел к ним, чтобы постановить условия, на которых неприятель должен был окончательно очистить остров. Индейцы должны были, в видах предосторожности, выдать все свое оружие, даже ножи и томагавки, а потом возвратить пленных, которые до того времени заключены были в пещере. Когда эти люди появились, то четверо оказались невредимыми, а двое так легко ранены, что тотчас могли снова заняться своею службою. Они принесли с собою свои мушкеты, заняли тотчас блокгауз и поставили правильный караул у двери.

После того, как эти условия были приняты и исполнены, Гаспар вернул назад челноки диких и предоставил им сесть на них и отплыть от берега так быстро, как только было возможно. Только капитан Санглие и Стрела с Юнитой остались, так как первый должен был привести в порядок и подписать некоторые бумаги с лейтенантом Мунксом, а последний, по известным одному ему причинам, не мог присоединиться к друзьям своим, Ирокезам.

После того, как все дело разъяснилось, Гаспар, наконец, также вышел на берег, чтобы поздороваться со своими друзьями, и все общество, кроме Марии, которая, конечно, ухаживала за своим отцом, уселось на воздухе, чтоб заняться завтраком. Но перед этим Мункс имел длинное совещание со Следопытом, причем старался доказать ему, что кроме его, Мункса, никто не может принять дальнейшую команду над экспедицией, что признал и Следопыт после некоторых возражении, ибо сержант был слишком тяжело ранен, чтоб, сохранить за собою начальство.

После этого разговора оба вернулись к завтраку, где квартирмейстер тотчас заявил притязание на почет, приличный его званию. Он призвал к себе оставшегося в живых капрала, и без дальнейших разговоров объявил ему, что он должен впредь смотреть на него как на офицера в действительной службе, иобязал его сообщить своим подчиненным о такой перемене в положении дел. Капрал исполнил это без возражений, так как ему достаточно известны были законные права квартирмейстера на начальство.

Во все это время капитан Санглие был занят только своим завтраком, и при этом выказывал знание света, спокойствие старого солдата, веселость француза и обжорство страуса. Уже тридцать лет находился он во французских колониях и его вообще считали за столь жестокосердого человека, что дикие дали ему прозвище «Кремневое Сердце». Когда Следопыт встретился с ним у огня, то оба глядело некоторое время молча друг на друга. Каждый чувствовал, что имеет пред собой страшного врага и что в то же время существует значительная разница в их образе мыслей и действий. Следопыт считал, впрочем, капитана храбрым воином, но не мог забыть и одобрить его самолюбие и неоднократно доказанную жестокость.

После того, как оба лесные рыцаря молча осмотрели друг друга, капитан Санглие вежливо поклонился, приподняв свою шапку, и сказал с дружеской улыбкой: — Monsieur le Следопыт, военные уважает мужество и храбрость. Вы говорите по-ирокезски?

— Да, я понимаю язык этих чертей, хотя не люблю на его, ни всего племени. Где вы наткнетесь на мингосскую кровь, там непременно встретите негодяя. Я уже часто видал вас, впрочем, только в сражении и всегда впереди. Большая часть ваших пуль должна быть знакома вам только по одному наружному виду их.

— Только не ваши; пуля из вашей почтенной руки всегда несет верную смерть. Вы всегда убиваете моих лучших воинов.

— Это может быт, я согласен с этим; хотя и лучшие мингосы всегда величайшие негодяи. Да, не сердитесь на меня, но вы держитесь, безусловно, дурного общества.

— Да, вы слишком добры, — отвечал француз, не поняв слов честного охотника, и думая, что тот хотел сказать ему комплимент. — Но, что это значит, что сделал этот молодой человек?

Следопыт оглянулся и увидал, что два солдата схватили Гаспара и, по приказанию квартирмейстера, связали ему руки.

— Что это значит? — воскликнул он, подскочив и отталкивая солдат. — Кто смеет так обращаться с Гаспаром и притом в моих глазах?

— Это делается по моему приказанию, — отвечал Мункс, — и я буду сам отвечать за это. Надеюсь, что вы не воспротивитесь моему приказанию.

— Я даже воспротивлюсь повелениям короля, если они будут касаться такого обращения с Гаспаром. Разве не он только что спас ваши скальпы и помог вашей победе? Нет, господин квартирмейстер, если вы не хотите сделать лучшего употребления вашей власти, то я также всеми силами буду сопротивляться ей.

— Следопыт, это похоже на неповиновение, — отвечал Мункс, — но от вас мы переносим многое. Вы, кажется, совершенно забыли прошедшее. Разве сам майор Дунгам не указал на молодого человека, как на подозрительного? Разве мы не имеем несомненные доказательства, что нам изменили, и не должны разве считать Гаспара предателем? Оставьте, Следопыт, и пусть правосудие идет своим путем.

Капитан Санглие пожал плечами, и попеременно смотрел то на квартирмейстера, то на Гаспара.

— Что мне за дело до вашего правосудия! — стремительно возразил Следопыт. — Гаспар друг мой, он мужественный, честный и верный малый, и ни один солдат не тронет его, пока я могу воспрепятствовать этому.

— Хорошо! — с большим ударением сказал француз.

— Следопыт, вы послушаетесь же благоразумия? — снова начал квартирмейстер. — Посмотрите на этот кусок флага; Мария Дунгам нашла его на одном сучке здесь на острове, за час до нападения неприятеля. Кусок этот имеет ровно длину вымпела «Тучи» и вероятно отрезан от него. Я думаю, трудно представить более очевидное доказательство виновности Гаспара.

— Право, это уже слишком, — проворчал француз сквозь зубы.

— Квартирмейстер! — сказал Следопыт, — что вы мне болтаете о вымпелах и сигналах, когда я знаю сердце. Гаспар честен, и я не оставлю его в нужде. Руки долой! или мы увидим, кто лучше держатся в бою: вы с вашими солдатами, или Чингахгок, зверобой и Гаспар со своими моряками. Не превышайте слишком свою власть, когда так мало цените верность Гаспара.

— Очень хорошо! — проворчал капитан Санглие.

— Ну, Следопыт, — сказал Мункс, — я вижу, что должен высказать всю правду. Вот капитан и храбрый Тускарора сообщили мне, что этот молодой человек действительно предатель. Что вы на это скажете?

— Ах, мошенник! — проворчал Француз.

— Капитан Санглие храбрый солдат и потому не мог сказать что-нибудь против моей верности, — сказал Гаспар. — Есть между нами изменник, капитан?

— Да, да, — прибавил Мункс, — капитан должен высказаться. Как дело, приятель, видите ли между нами изменника или нет?

— Да, да, и очень большого изменника.

— Слишком много лжешь! — громовым голосом воскликнул Стрела, сильным движением тронув грудь квартирмейстера. — Где мои воины? Где скальпы? Слишком много лжешь!

У квартирмейстера не было недостатка ни в личном мужестве, ни в некотором чувстве благородства. Ошибочно принял он случайное указание Тускароры за удар, и, отступив на шаг, протянул руку за оружием. Лицо его побледнело от злости и черты его слишком ясно выражали его кровавые намерения. Но Стрела предупредил его. Бросив вокруг себя дикий взгляд, он схватился за пояс, вынул из-за него спрятанный нож и в одну секунду погрузил его до рукоятки в грудь квартирмейстера.

— Вот и всей шутке конец! — сказал капитан, когда Мункс упал к ногам его и смотрел ему в лицо немым взором внезапной смерти. — Шутке конец, но только одним негодяем на свете меньше.

Это произошло так быстро, что нельзя было воспрепятствовать тому, но когда Стрела с громким криком исчез в ближайшем кустарнике, то никто не последовал за ним кроме Чингахгока, стремительно бросившегося по его следам.

— Говорите же, господин капитан, — снова обратился Гаспар к французу, — разве я изменник?

— Не вы, а этот! — отвечал Санглие, показывая на труп Мункса, — этот наш шпион, наш агент, наш друг. Честное слово, он был большим негодяем.

При этих словах капитан нагнулся над мертвецом, пошарил в кармане его и, вытащив туго набитый кошелек, высыпал на землю то, что в нем было. Он заключал в себе множество французских золотых монет. Солдаты не замедлили собрать их, а капитан, презрительно бросив кошелек, с большим душевным спокойствием вернулся к своему завтраку.