«Раньше сюда иногда забегали ребятишки затем, чтобы побегать и полазить между осевшими и полуразрушенными сараями. Здесь было хорошо. Когда-то немцы, захватившие Украину, свозили сюда сено и солому. Но немцев прогнали красные, после красных пришли гайдамаки, гайдамаков прогнали петлюровцы, петлюровцев – еще кто-то. И осталось лежать сено почерневшими, полусгнившими грудами. А с тех пор, когда атаман Криволоб, тот самый, у которого желто-голубая лента пересекала папаху, расстрелял здесь четырех москалей и одного украинца, пропала у ребятишек всякая охота лазить и прятаться по заманчивым лабиринтам. И остались стоять черные сараи, молчаливые, заброшенные…»
Начал читать после добрых слов, сказанных в адрес Гайдара Прилепиным. Прочитал в Нижнем Новгороде тоже для Захара не чужом.
А ведь он (Гайдар, во всяком случае) мастер языка. Подумалось, а ведь этот язык неразрывно связан с модернизмом в живописи – Бурлюк, Ларионов. Эти яркие краски, пастозные мазки. Это было, видимо, в тогдашнем воздухе.
Иначе откуда все эти “У берегов под кустами вода была темная и спокойная, посередке отсвечивала розоватым блеском и тихонько играла, перекатываясь через мелкое каменистое дно”
‘Хитер, как черт, атаман Левка. У него и конь смеется, оскаливая белые зубы, так же, как и он сам. Жох атаман! Но с тех пор как отбился он из-под начала Козолупа, сначала глухая, а потом и открытая вражда пошла между ними.”
А Топ, какие трогательные штрихи к портрету. Ну раньше же не было у меня такого своего трехлетнего Топа. А теперь есть.