И почему нет книг в жанре, допустим, олд-эдалт? Есть романы взросления, но нет романов старения — о людях, которые переживают надвигающуюся немощь. Смириться со своей конечностью по серьезке, когда чувствуешь, как с каждым днем постепенно превращаешься в развалину, — вот что сложно.
Летом я сказал брату, что в детстве хотел уметь читать мысли. Сейчас я хотел бы обладать суперспособностью останавливать время на несколько дней. Чтобы ничего никуда не двигалось — чтобы замирали часы, люди и небесные светила. В застывшем мире я пошел бы в магазин за продуктами, оплатил бы их на кассе самообслуживания, прибрался бы дома, поменял постельное белье, приготовил ужин, почитал книжку и выспался. А на следующий день прогулялся бы вдоль канала, а затем поработал бы над книгой в охотку часов эдак пять. Классно было бы запрыгивать в подобные рукава времени, восстанавливать там силы, выбираться из потока сообщений и рабочих задач в чистое, пустое поле. Кто-то скажет: это выходной. Нет, в выходные неизменно что-то да настигает. Мне нужно, чтобы мир стопорился вместе со мной. Впадал в спячку.
Сейчас я хотел бы обладать суперспособностью останавливать время на несколько дней. Чтобы ничего никуда не двигалось — чтобы замирали часы, люди и небесные светила. В застывшем мире я пошел бы в магазин за продуктами, оплатил бы их на кассе самообслуживания, прибрался бы дома, поменял постельное белье, приготовил ужин, почитал книжку и выспался. А на следующий день прогулялся бы вдоль канала, а затем поработал бы над книгой в охотку часов эдак пять. Классно было бы запрыгивать в подобные рукава времени, восстанавливать там силы, выбираться из потока сообщений и рабочих задач в чистое, пустое поле. Кто-то скажет: это выходной. Нет, в выходные неизменно что-то да настигает. Мне нужно, чтобы мир стопорился вместе со мной. Впадал в спячку.
Есть романы взросления, но нет романов старения — о людях, которые переживают надвигающуюся немощь. Смириться со своей конечностью по серьезке, когда чувствуешь, как с каждым днем постепенно превращаешься в развалину, — вот что сложно.
Кажется, такое со всеми случается: секунда, может быть, две — черты точно каменеют, и вот ты одновременно и старик, и ребенок, и кто-то еще, без вчера и завтра.
Я убеждаю себя, что неучастие — мое право, моя попытка сохранить отстраненный взгляд книжника, взгляд, который понадобится после, когда утихнет огонь. Убеждать получается плохо
Чем больше мы пишем о себе, тем сильнее врем. Мы ведь знаем себя хуже других, что и спорить — без пары зеркал не увидеть собственной спины полностью. Просто так сложилось.
Меня воспитал период без четких форм и твердых позиций, период, который заканчивается отныне везде и по которому я буду всегда скучать, как старшие скучают по СССР, как скучают многие по потерянному раю детства или юности
