И почему нет книг в жанре, допустим, олд-эдалт? Есть романы взросления, но нет романов старения — о людях, которые переживают надвигающуюся немощь. Смириться со своей конечностью по серьезке, когда чувствуешь, как с каждым днем постепенно превращаешься в развалину, — вот что сложно.
Летом я сказал брату, что в детстве хотел уметь читать мысли. Сейчас я хотел бы обладать суперспособностью останавливать время на несколько дней. Чтобы ничего никуда не двигалось — чтобы замирали часы, люди и небесные светила. В застывшем мире я пошел бы в магазин за продуктами, оплатил бы их на кассе самообслуживания, прибрался бы дома, поменял постельное белье, приготовил ужин, почитал книжку и выспался. А на следующий день прогулялся бы вдоль канала, а затем поработал бы над книгой в охотку часов эдак пять. Классно было бы запрыгивать в подобные рукава времени, восстанавливать там силы, выбираться из потока сообщений и рабочих задач в чистое, пустое поле. Кто-то скажет: это выходной. Нет, в выходные неизменно что-то да настигает. Мне нужно, чтобы мир стопорился вместе со мной. Впадал в спячку.
Сейчас я хотел бы обладать суперспособностью останавливать время на несколько дней. Чтобы ничего никуда не двигалось — чтобы замирали часы, люди и небесные светила. В застывшем мире я пошел бы в магазин за продуктами, оплатил бы их на кассе самообслуживания, прибрался бы дома, поменял постельное белье, приготовил ужин, почитал книжку и выспался. А на следующий день прогулялся бы вдоль канала, а затем поработал бы над книгой в охотку часов эдак пять. Классно было бы запрыгивать в подобные рукава времени, восстанавливать там силы, выбираться из потока сообщений и рабочих задач в чистое, пустое поле. Кто-то скажет: это выходной. Нет, в выходные неизменно что-то да настигает. Мне нужно, чтобы мир стопорился вместе со мной. Впадал в спячку.
Есть романы взросления, но нет романов старения — о людях, которые переживают надвигающуюся немощь. Смириться со своей конечностью по серьезке, когда чувствуешь, как с каждым днем постепенно превращаешься в развалину, — вот что сложно.
Глеб, стоя на хрустком снегу с подмороженными гвоздиками в руках, думает, что смерть не страшная совсем, а просто очень противная. Боль и сыровяленое что-то.
Глеб убрал смартфон в карман и вдруг подумал, что окружен какими-то мстительно-обидчивыми людьми. И что раз так, сам на Аню он обижаться не будет. И злиться не будет — приедет, попробует быть мудрым как самурай. «Как самурай без хозяина, который служит себе. И своим идеалам. Своим правилам. Например, правилу не быть злопамятным идиотом», — прикидывал Глеб, сам не понимая, насколько тут серьезен.
