Иногда кажется, что Чехов не любит ни одного из своих героев, так прямолинеен с некоторыми из них, но в то же время, он трепетно очарован ими, многогранностью и однобокостью утрированных воззрений русского человека.
Читаешь его произведения, и чувствуется некая легкость – состояние, близкое к влюбленности. Но местами, погружаясь в болото быта, я переставал чувствовать и героев, и истории, бывало, что они сползались в один огромный ком глины, слепленной из человеческих существ: кривых, косых и несчастных в своем безобразии. Тогда я переключался, отвлекался, и только потом возвращался вновь.
Удивительно, как Антону Павловичу удается совмещать иронию с сопереживанием, заставляя зрителя, одновременно, потешаться и презирать одного, и горячо сочувствовать участи другого. Как складно он затрагивает абсурд в области феминизма, мизогинии, сексизма, проблем русского общества, в целом, как подробничает о фанатиках, идиотах, злободневных горьких бедах состоятельных своих героев. И ведь многое актуально доселе.
Сожалея с целой нацией, он сожалеет о нации, укоряя нас за мелочность, слабость, при всей нашей силе, за раболепство и пустые разговоры. За наш максимализм, за глупость, самоотверженную тупую глупость, которая сплошь и рядом проявляется до сих пор, если не в каждом, то в одном из трех/пяти точно. За то, что нам дарован необъятный потенциал, а мы тратим его на праздность или рутину.
Каждый его герой тащит с собой свою тюрьму, храня в груди тайну, ворох сожалений и обоз фобий, совершенно напрасных, но таких, что оберегаются куда ревностнее, чем мечтания и цели. Сожалению подвластен каждый, а оно у нас, как известно, довольно часто выливается в ретроградные мечтания, эскапизм: «ах, если бы тогда…», «вот было время!». Назад, перекапывая овраги памяти минувших дней, собирая все камни и взваливая их мешком себе на шею. Возврат туда, в детство, к юности, к годам, что в ту пору мы не ценили, но которые теперь, при измерении прожитого линейкой жизни, были выделены как яркое, важное время, на какой-то промежуток, отведенный для мечт, залечивает синяки и раны настоящего, но не может их убрать совсем. Он призывает нас перестать оглядываться назад, гнуть спину и душить себя часто напрасными стенаниями, и шагать вперед, впитывая и пропуская сквозь себя лишь то, к чему душа тянется, а не то, что навязывается извне обществом.
Нина Ивановна считала, что «прежде всего надо, чтобы вся жизнь проходила как бы сквозь призму, то есть, другими словами, надо, чтобы жизнь в сознании делилась на простейшие элементы, как бы на семь основных цветов, и каждый элемент надо изучать в отдельности». Чем, собственно, и занялся для нас Чехов, вычленяя отличительные особенности и выставляя их на передний план для дальнейшего изучения.
Я глубоко уважаю гениальность Антона Павловича за его зоркий глаз, с щадящей усмешкой прищуренный и внимательно глядящий на все вокруг сквозь pince-nez; за хлесткий язык, междустрочные, вплетенные в текст замечания и вопросы, требующие более подробного внимания; за то, как он чувствует и раскрывает в рассказах психологию человеческой сущности, его личность, личную маленькую «трагедию» человека. Узнавая в героях своих знакомых или себя, свои мысли и ошибки, мне удалось, я надеюсь, сделать несколько правильных и важных для себя выводов.
Как давно я, оказывается, читал первый том или как долго читал второй! Но, тем не менее, объединю список наиболее интересных для меня произведений из обеих частей:
«Письмо к ученому соседу»
«Палата №6»
«Анна на шее»
«Попрыгунья» – премерзкая вещь!
«Каштанка»
«Черный монах» – восхитительно.
«Три года»
«В овраге» - вся сущность, суть!
«Ариадна»
«Дом с мезонином»
«Ионыч»
«Душечка»
«Невеста»
