под бессознательными процессами мы имеем в виду закономерные явления, происходящие как в человеке (интрапсихические), так и между людьми (интерперсональные), типичные при нормальном развитии и атипичные при психических заболеваниях. В рамках психоаналитического лечения об этих бессознательных процессах догадываются, их понимают и истолковывают как латентное содержание, скрывающееся за речевыми высказываниями.
Мы уже больше не удивляемся, что при таком тяжелом детстве травматизированный человек не может чувствовать себя хорошо. Он вынужден заново бессознательно воспроизводить травматические отношения в общении с другими людьми. Уже хотя бы поэтому он не может жить и работать в полную силу, поскольку на непроработанные травмы постоянно расходуется психическая энергия, которой из-за этого не хватает для повседневной жизни.
Такая многократно внутренне расщепленная личность не может быть уверена в себе, не может излучать уверенность и, прежде всего, не может быть надежной. В результате формируется неуверенная, слабая личность. Причем она является слабой даже тогда, когда, обладая хорошим интеллектом, на первый взгляд таковой не кажется: умные пациенты с пограничной личностью могут с помощью своего интеллекта так маскировать свои слабости, что долго держат окружающих в заблуждении относительно своих реальных недостатков.
ное сексуальными побуждениями, проявляется не напрямую, а косвенно через рвоту, в смысле: «Меня тошнит от этого»;
4) расстройства зрения и слуха, которые легко объясняются тем, что позволяют не замечать (не видеть и не слышать) запретные инстинктивные желания, чтобы не беспокоить сознание.
профессии) развился достаточно распространенный симптом, так называемая «рука пианиста» (для него характерны утомление, спазмы, болезненность суставов и околосуставных мышц, тонус которых повышен). У одной женщины болели руки, потому что ощущения, изначально локализованные в генитальной области, из-за неудовлетворенных сексуальных желаний путем смещения превратились в «боль (ломоту) в конечностях». По такому образцу могут возникать разнообразные «истерические» симптомы:
1) головные боли при отсутствии какой-либо патологии, подтверждаемой данными объективных исследований; они могут объясняться тем, что отсутствие разрядки сексуального возбуждения «ударяет в голову»;
2) спазмы в животе, когда «живот лопается от злости»;
3) «истерическая» рвота, когда чувство отвращения, вызван
При истерии вышеназванные импульсивные (инстинктивные) желания, ожидаемые наказания за них и связанные с этим страхи полностью исключаются из сознания через бессознательный процесс вытеснения. Полезность этой универсальной меры защиты состоит в том, что вызванные запретными бессознательными желаниями бури затихают и уступают место спокойной атмосфере. Однако подобное вынужденное решение имеет серьезный недостаток – появление физического симптома. Импульсивные (инстинктивные) желания и связанные с ними возбуждения через компромиссное образование преобразуются в истерические симптомы: происходит конверсия (отсюда и название – «конверсионный невроз»). Нас «лихорадит», когда мы в душевном волнении ждем встречи, в ходе которой, как мы надеемся, исполнятся наши сексуальные желания, причем даже тогда, когда это происходит лишь в фантазии. Связанные с психическими желаниями физические возбуждения автоматически активируют те органы, которые должны были бы вступить в действие при реализации инстинктивных желаний. Естественно, что в случае сексуальных желаний это, в первую очередь, половые органы.
Затем это возбуждение путем «смещения» может переноситься на другие органы. Так, у одного пациента (пианиста по
Еще одна связанная с этим задача дифференциальной диагностики – это определение степени и качества нарушения символизации. В психоанализе под символизацией понимают способность проводить различия между означаемым и означающим, между словом и вещью, репрезентацией и репрезентируемым (Segal, 1957). Разные понятия: потеря метафорической функции (Grubrich-Simitis, 1979), символическое равенство (Segal, 1957), доминирование бета-элементов (Bion, 1962), потеря функции репрезентации, при всех своих различиях сходятся в том, что описывают потерю функции Я – символически метафорической проработки (Küchenhoff, 2005).
Только тогда ребенок сможет воспринимать и свою самость, и сам объект. Для этого объект должен воспринять протоаффекты и протомысли ребенка, удержать их, а затем вернуть «в зеркальном отражении». Правда, это должно быть сделано не в виде изображения, а в виде интерпретации либо с конкордантной, либо с комплементарной идентификацией. Обе эти установки объект должен попеременно менять, а ребенок, со своей стороны, должен иметь возможность идентифицироваться с обоими подходами и передаваемыми ими содержаниями, иначе возникнут нарушения символизации, ментализации и эмпатии:
«Маленькому ребенку, видящему себя в зеркале <…> для того чтобы узнать в себе самого себя, сначала нужна интерпретация, а затем признание и подтверждение увиденного другим человеком. Таким образом, этот другой человек привносит в ощущение двуединства образа и его отражения категорию свободы, позицию третьего лица» (Haesler, 1995).
Когда объект либо выражает свои собственные мысли и чувства по поводу психических и телесных состояний ребенка (в комплементарной позиции), либо в конкордантной идентификации (Racker, 1968) облекает в чувства, мысли и, наконец, в слова состояния ребенка, то дополнительно к качеству дуальности вводится также категория триангуляции, которая в конце концов помогает ребенку почувствовать себя отделенным от объекта и одновременно связанным с ним.
Болебер в своем критическом анализе совершенно справедливо подчеркивает новаторскую роль Ференци, «который в своей модели травмы предвосхитил многие выводы, сделанные другими исследователями травмы спустя некоторое время: разрушительное воздействие травмы, из-за которой возникает мертвая часть Я и агония; проявление травмы в форме отыгрывания (enactment) при психоаналитическом лечении; расщепление Я на наблюдающую инстанцию и брошенное на произвол судьбы тело; паралич аффектов <…> и особенно реакция травматизированного ребенка на молчание обидчика» (Bohleber, 2000, S. 803).
