Оглавление

Посвящается моей жене Ирине Перелешиной

Пролог

Нож вошел в мякоть яблока, и я почувствовала себя богиней Эринией.

Интересно, — подумала я, — применял ли уже кто-нибудь этот способ, или я — первая? Раскроют ли когда-нибудь его и будут ли применять после, или Папа Родриго Борджиа останется единственной его жертвой?.. Хорошо, если бы так… Да, я знаю, что гордыня — грех, но в этот момент я была горда собой, я изобрела изощренный способ убийства и была уверена, что и через сотни лет о причинах смерти этого Папы будут спорить его биографы. А многие наверняка будут доказывать, что просто его укусил малярийный комар, которых в августе в Риме — тучи.

Так как ядом натерта только одна, правая сторона лезвия, главное — чтобы две половинки яблока не соприкасались, пока нож разрезает плод пополам. Доводя эту технику до совершенства, я натирала правую сторону лезвия сажей, и перевела, наверное, сотню яблок, пока не добилась, чтобы левая половинка фрукта оставалась абсолютно белой. Оказалось, что, разрезая яблоко правой рукой, нужно левой придерживать его сверху, большой палец — на левой половинке, остальные — на правой, и незаметно разводить половинки в разные стороны…

Бойтесь, бойтесь любящих женщин, мстящих за смерть любимых — они дьявольски изобретательны!..

Я видела условный знак, который ты, Родриго, послал мне с того света. И я поняла его. Ты тоже здорово все это придумал! Не беспокойся, любимый, уже скоро ты встретишь своего убийцу там, и сможешь сам поквитаться с ним. Я устрою вам эту встречу.

Лезвие дошло до поверхности стола, плод развалился на две половинки, как женская грудь, выпущенная на волю из корсета, я подбираю левую и протягиваю правую Папе.

— Превратим яблоко раздора в яблоко мира! — говорю я ему, улыбаясь.

Он смеется, довольный — уверен, что добился своего.

Мы одновременно надкусываем свои половинки. «Счастливого пути»! — мысленно желаю я Папе Борджиа. Чезаре, его «первенец» и, как уверены они оба, мой будущий супруг, стоит рядом, тоже с совершенно счастливым видом и бесит меня еще больше, чем отец. Спокойно, главное — не переставать улыбаться…

А все-таки жаль, что половинок всего две!

Глава I

Барбаросса сидел на столе и взглядом будил мою совесть.

Я потянулся в кресле.

— Зря стараешься, Барби, совести у меня нет. Это путешествие для тебя было бы скучным, но в одно из следующих я обещаю тебя взять с собой. Тем более, что ты в нем сможешь поучаствовать как мой напарник и коллега, а не просто как пассажир. Зато, теперь нам с тобой, кажется, снова будет, чем заняться.

Как это часто бывает с Барбароссой в моменты крайнего удивления или радости, он быстро раскрыл и закрыл пасть, забыв при этом мяукнуть.

Зима на этом острове примерно такая же, как в нашей «прошлой жизни», в Петербурге в последние годы — теплая и сырая. И что может быть приятнее в такую зиму, чем сидя у камина, смаковать свое недавнее путешествие в итальянское позднее средневековье? Теперь у нас с Барбароссой есть такая возможность: в купленном только что доме — в «верхнем» городе, на противоположном от маяка конце острова — есть прекрасный камин. Большой необходимости в нем нет, так как в доме есть и «нормальное» отопление, к тому же, дрова здесь — большой дефицит и очень дороги, так что, разжигаем мы его только по таким вот праздникам — праздникам души. Для «уютной беседы». Как Холмс с Ватсоном.

Камин находится в большой гостиной, на первом этаже. Здесь же имеются спальня и столовая, соединенная большим окном с кухней. А на втором этаже — совсем маленькая, метров шесть, комнатка, с окном на океан — я сразу решил, что приспособлю ее под кабинет. В ней хорошо работается летом…

— Помнишь, я рассказывал тебе, что, когда бородатый террорист в самолете волок меня по проходу, я пожалел о том, что уже не увижу маленьких средневековых итальянских городков, в которые как раз и направлялся в тот раз? «Во всяком случае, в этой жизни», — сказал я тогда. — Но теперь-то мы с тобой в другой жизни, и представь себе, здесь я–таки, осуществил ту свою мечту.

Барбаросса грустно мяукнул.

— Я обязательно возьму тебя с собой в самое ближайшее время, — повторил я. Тем более, что теперь ты действительно можешь там пригодиться и при этом, не рисковать жизнью.

***

Кастель-Гандольфо, Остия, Фраскати, Тиволи… Камни этих городов–спутников Рима даже не средневековые — античные. И в начале 16-го века, в котором я там оказался, многие из них уже были развалинами. Впрочем, развалины порой выглядят величественнее, чем целые здания — как часто бывает со старыми аристократами в сравнении с ними же, в молодости.

Это было настоящее пиршество — пиршество души! Еще в детстве «камни» — развалины древних городов — действовали на меня завораживающе, как живые свидетели тех событий, о которых рассказывалось в книжках, — а ничего, кроме книг по истории, я тогда не читал. Когда надо было определяться с будущей профессией, передо мной был выбор — античность или средневековье, и я выбрал медиевистику именно потому, что она «моложе», и после нее осталось больше «камней». Это уже потом, волей случая, стал специализироваться на древних рукописях.

Кастель-Гандольфо стоит на месте бывшей Альбы-лонги — «колыбели» Древнего Рима, практически, родины Ромула с Ремом. И хотя, собственно «камней», даже 500 лет назад, когда я там оказался на этот раз, там оставалось не так много, но эти руины, лежащие посреди живописной равнины, у моря, — а именно так все это выглядело тогда, — «внушают». Вернее, — внушали.

Зато, городок Остия как раз одни развалины тогда и представлял собой. Это сейчас, говорят, он стал модным курортом, а в то время был похож на деревню, посреди которой лежали развалины бывшего Капитолия, форума, театра, терм. Ходишь среди всего этого великолепия, как по всамделишному античному городу — тем более, что в нем сохранились и следы улиц, и остатки крепостной стены.

Здесь, кстати, нашлись и средневековые «камни». К которым нам с тобой, Барби, возможно, придется вернуться уже обоим. Но об этом после… Так вот, на окраине города я обнаружил замок папы Юлия II, он же «в миру» — Джулиано Делла Ровере, и к нему я еще тоже вернусь… Он — замок, не папа — неплохо сохранился на тот момент, и я получил удовольствие, бродя в одиночестве по его дворам.

Ну, и Тиволи, конечно… Просто праздник для такого любителя «камешков», как я. Этот город почему-то выбирали для своих вилл и замков многие и античные, и средневековые властители и деятели искусства, поэтому он почти весь состоит… вернее, состоял 500 лет назад из таких построек и их остатков.

Древний Тускулум, в котором строили свои виллы Цицерон, Лукулл и прочие античные римские «олигархи», был разрушен за 400 лет до того, как я в нем оказался, в самом конце 10-го века, «объединенными силами» папства, потому что правившие там тогда графы Тускуланские достигли такого могущества и влияния, что стали реально угрожать папскому государству и самому институту папства. Но уже тогда сами его развалины говорили о былом величии.

По развалинам замка этих графов можно представить себе, каким был сам замок во времена, когда могущество его владельцев достигло апогея. Располагался он на вершине холма, так что, в совокупности с окружающими пейзажами впечатление производит потрясающее.

Развалины амфитеатра, наоборот, находятся на равнине, в окружении гор и холмов, которые — словно продолжение его трибун. Дух захватывает, когда стоишь в центре этой арены!

А аббатство Гроттаферрата неподалеку от него, мне посчастливилось застать еще когда оно стояло посреди равнины, в пустынной местности, окруженной горами — и поэтому здорово выигрывало по сравнению с самим собой, современным, когда вокруг него вырос целый город — один из туристских центров.

И знаешь, Барби, что было самым очаровательным, самым ценным и самым неповторимым для меня в этих прогулках по древним руинам? Одиночество. Бродя в одиночестве среди этих камней, я вспомнил свои детские прогулки по кладбищам, которые так пугали моих родителей. Именно там находил я тишину и умиротворение, к которым всегда стремился. Ощущения были очень похожие.

А еще мне нравилось — тогда, в детстве, — бродя по кладбищу, читать эпитафии на могилах. Попадались среди них и забавные, и трогательные, и трагические. Некоторые я помню до сих пор… Но все-таки, главное, что тянуло меня на кладбище, было одиночество. Которое больше нигде в городе было недостижимо.

Сейчас, даже если предположить, что я… мы могли бы попасть туда, нам пришлось бы проталкиваться сквозь толпу туристов, главной целью которых было бы — сделать «пару фоточек» на фоне древних кирпичей.

Да, в то время путешествия были доступны только людям обеспеченным, а интересовали только людей образованных — через это «сито» просачивались единицы. Нынче путешествия доступны многим — большинству, а вот получить такие впечатления от них уже невозможно. Опять же — диалектика, единство и борьба противоположностей.

Кот, к этому моменту уже тихонько посапывавший, лежа на подоконнике, при этих словах поднял голову и вопросительно уставился на меня.

— Второй закон диалектики, — пояснил я. Рыжий не понял, но видимо, согласился — вернулся в прежнее положение.

Из Гроттаферраты во Фраскати легко добраться пешком, что я и сделал — расстояние между городками всего 3 километра. Зачем меня туда занесло — сам не знаю, курортом для папской знати, в котором она строила свои роскошные виллы, в самом начале 16-го века город еще не стал, соответственно, ни пап с кардиналами, ни их вилл там еще не было. Да и если бы были — к таким «камням» я всегда оставался равнодушным.

Побродив по улицам, которые тогда уже были такими же сонными и безлюдными, как и сейчас зимой, я оказался на местном кладбище — видимо, по старой привычке. И естественно, стал читать эпитафии на могилах… Да, с этого, собственно, и началась вся эта история…

Ни одна «надпись на камне» не удивляла меня так, как эта, на которую я случайно набрел на погосте этого римского пригорода. Кроме нее на памятнике не было ничего — ни имени, ни дат. Да и самого памятника не было — нельзя же назвать памятником слегка обтесанный большой камень, похожий на «камень на распутье», которые обычно рисуют в детских сказках. И на нем, вместо «налево пойдешь, направо пойдешь…» — «Eadem mensura». Я сразу вспомнил другую латинскую фразу из Библии, которая оказалась ключом к шифру манускрипта Камиллы Анежской, и в итоге, так круто изменила мою жизнь…

Кот в этот момент протестующе замяукал. — Извини, совсем забыл — спохватился я. — В несколько вольном виде это можно перевести, как «той же мерой». В качестве эпитафии звучит загадочно, согласись?

Барбаросса замолчал и с удовлетворенным видом улегся на столе, по-собачьи положив голову на лапы.

При кладбище, как это часто бывало в те времена, была церковь — ну, или наоборот — и чтобы получить какую-нибудь информацию об этом безымянном памятнике и таинственной надписи на нем, я направился в нее. Знаешь, рыжий, мне доводилось видеть церкви при кладбищах в той жизни, в Петербурге — обычно и те, и другие представляли из себя жалкое зрелище.

Эта церквушка, если она сохранилась до наших дней, наверняка сейчас похожа на тысячи таких же европейских сельских храмов — скромных и аккуратных. Но в самом начале 16-го века, куда я вернулся на этот раз, это был поистине храм — видимо, совсем недавно построенный. Все в нем говорило о достатке и благополучии — дорогая утварь, солидный алтарь, изящный, резной аналой… Даже ящик для свеч был словно из музея мебельного искусства. Многочисленные картины на стенах и иконы были написаны, по-видимому, не слишком известными, но хорошими художниками.

О «местечковости» говорили только небольшие размеры церкви. Такой храм, будь он только побольше и в каком-нибудь крупном городе, мог стать его заметной архитектурной достопримечательностью.

Местный священник — улыбчивый человек, с небольшой, аккуратной бородкой и в добротной, пригнанной по фигуре рясе, был похож на университетского профессора. При упоминании о памятнике со странной надписью, он понимающе улыбнулся — видно, не в первый раз его спрашивали об этом.

— Под этим камнем покоится Родриго Борджиа–младший, сын бывшего Его Святейшества, Александра VI. — И, видимо, заметив, как поползли вверх мои брови, поспешно добавил, разведя руками: — Такова была его последняя воля.

— Но почему на камне нет хотя бы имени?

— Не знаю, кто заказывал памятник и надпись — он снова развел руками. — Вам лучше обратиться к мастеру, который их делает — его мастерская тут, неподалеку.

Я пошел в указанном им направлении и быстро нашел мастерскую каменотеса, делавшего памятник и надпись на нем, и он рассказал мне, что памятник заказал сам Родриго незадолго до своей смерти. Принимал работу уже его отец, вернее, представившийся от его имени человек.

— А много ли народу было на похоронах?

— Совсем мало, человек пять или шесть всего. Даже из детей Его Святейшества не все были. Да и сами похороны были — как у «простых», у тех даже богаче бывают… Cам папа на похоронах даже всплакнул немного.

— А на могилу часто кто приходит?

— Да нет, не часто. Даже сразу после похорон мало приходило, а сейчас и подавно — только случайные прохожие — вот, как вы, например.

Я поинтересовался, не было ли среди тех, кто приходил на могилу, людей известных или просто таких, которые ему чем-то запомнились.

— Точно, были! — оживился мастер. Женщина одна приходила, плакала горько, прямо рыдала. Вот она запомнилась!

— Только потому, что рыдала?

— Нет, не только… — сказал он и неожиданно замолчал.

— Чем же еще?

— Да вот… Одежда на ней была — как на простой… Как на прислуге. Но я сразу понял, что она не из простых — из «благородных».

— Почему же вы решили, что она из «благородных», если одета была, как «простая»?

— Ну… Не знаю даже, как объяснить… Не похожа на наших женщин.

— Лицом не похожа? — не отставал я.

— И лицом, и вообще…

Также могильщик рассказал, что народ перешептывался о том, что папа сам отравил своего сына — с него мол, станется.

— Да, — поясняю я коту, — этот папа имел ту еще репутацию, причем, еще задолго до того, как стал папой.

При этом, «объективный анализ» его деятельности — как после избрания папой, так и до — не дает повода считать его таким уж злодеем. Ну да, не ангел, конечно, но тогда ангелов среди духовенства вообще не было, а на общем фоне он был далеко не худшим. Невольно начинаешь думать, что кому-то было выгодно, чтобы у Борджиа была именно такая репутация, и этот «кто-то» уже тогда знал толк в PR-технологиях…

Направляясь к выходу с кладбища, я переваривал полученную информацию, и вдруг подумал, что незаметно для самого себя уже начал расследование этой истории, которое на этот раз, никто мне не заказывал. Но мне уже было просто интересно. Что ж, будем продолжать. А значит, надо «вернуться» на Остров — настоящие герои всегда идут в обход, а настоящие сыщики всегда анализируют полученную информацию в кабинетной тиши.

Глава II

Измельчание человечества нагляднее всего проявляется на злодеях.

Нынешние выглядят жалкими, неумелыми и обезличенными копиями своих средневековых «аналогов», лишенными не только «творческого начала», но и какого бы то ни было воображения. Человечество больше не воспроизводит тамерланов, торквемад, дракул и «кровавых мэри». Но гуманистическая тенденция, которой так радуются историки, привела и к исчезновению их антиподов — Данте, Петрарка, Эразм Роттердамский, Томас Мор нынче тоже повывелись. Имеем сплошное «среднее арифметическое». Как стиль «унисекс» в одежде.

***

Для кота Барбаросса слишком рационален, никакой лирики — только дело.

Свой рассказ про «камни» и очарование старинных итальянских городков в окрестностях Рима я заканчивал под его уютное похрапывание. Но стоило мне перейти к странному памятнику и удивительной эпитафии на нем, как кот, словно только и ждал этого, тут же вскочил и уселся на подоконнике в «позе внимания».

— Итак, определим наши цели, — говорю я ему. — Мы собираемся раскрыть смысл странной эпитафии на могиле младшего сына папы Александра VI, Родриго, а также расследовать обстоятельства его смерти и выяснить, не связано ли первое со вторым.

Знаешь, Барби, мне кажется, что те два человека из посетивших могилу, которых упомянул каменотес, на самом деле играют ключевую роль в этой истории. Поэтому и начинать нужно с них — с отца убитого, папы Александра VI и таинственной женщины, из «благородных», но пытавшейся казаться простолюдинкой, личность которой нами пока не установлена.

Кот осторожно коснулся лапой моей щеки — с недавних пор этот жест означает у него высшую степень одобрения.

— В отличие от «таинственной незнакомки», — продолжал я, уклонившись, — об Александре VI известно все или почти все. С него и начнем.

Мы оба уселись поудобнее, я в кресле, кот на подоконнике, и я начал вспоминать — то ли для него, то ли для себя — все, что знаю о Родриго Борджиа-старшем, как когда-то, в национальной библиотеке Чехии, вспоминал о Вацлаве Четвертом.

— Хотя Борджиа никогда не входил в круг моих научных интересов, но еще будучи студентом, я обратил внимание на одно странное обстоятельство, связанное с ним. А именно, если верить всему, что о нем написано, — а написано очень много — вырисовывается образ какого-то чудовища. Дьявола во плоти. Но стоит чуть-чуть погрузиться в тему — и понимаешь, что такая репутация ни на чем не основана. Попросту говоря, он был ничем не хуже других пап и кардиналов.

Печальные события, о которых у нас идет речь, происходили примерно через сто лет после той самой истории с рукописью Камиллы Анежской, с которой начались наши приключения. Но никаких перемен в католической церкви за это время не произошло. Даже гуситские войны, о которых я тебе — помнишь? — рассказывал, и которые начинались как раз, как протест против разврата и коррупции, процветавших в католической церкви, по сути, ни к чему не привели — этот институт оставался таким же развратным и коррумпированным.

Кот в этот момент многозначительно хмыкнул — то ли возмущенно, то ли иронично.

— В принципе, — продолжаю рассуждать я, — это объяснимо. Ведь в то время Италия была раздроблена и представляла из себя много отдельных государств, и то, что мы сегодня называем Ватиканом, тоже было отдельным государством, называвшимся «Папская область». Причем, занимало оно гораздо большую площадь, чем нынешний Ватикан, и Рим был его столицей. То есть, римский папа был в нем главой и духовной, и светской власти. Что было очень удобно — ведь обычно две эти «ветви власти» конкурировали между собой, а то и вовсе враждовали. А тут — «два в одном».

Поэтому папам тогда приходилось больше думать о мирских делах и о политике, и Родриго Борджиа не был исключением. Ну, а политика, сам знаешь, дело грязное. И, все-таки, несмотря на то что все они занимались общим «грязным» делом, репутация этого папы была — и остается до сих пор — самой грязной… Впрочем, об этом я тебе уже говорил. Но на чем была основана такая репутация?..

Его называли «аптекарем сатаны» — за то, что он, якобы, отравлял своих политических противников. Надо признать, яды действительно широко применялись, как один из «политических инструментов» в то время. Впрочем, и сейчас еще… Но слухи–слухами, а ни одного случая отравления Александром VI кого бы то ни было, не было доказано — ни тогда, ни теперь.

Дальше. Этого папу обвиняли — и обвиняют — в коррупции, которую он применял в огромных масштабах. И — таки да, такие факты действительно были в его биографии, и они доказаны. Но, опять-таки, коррупция была в то время, можно сказать, образом жизни католической церкви.

Если мы посмотрим на конклавы — это такие междусобойчики кардиналов, которые собираются, чтобы выбрать нового папу, когда прежний умирает — тех лет, то уверяю тебя, Барби, даже микроскопа не надо будет, чтобы обнаружить во всех них коррупцию — она будет видна невооруженным глазом, потому что была, как говорят судьи, «в особо крупных размерах».

Например, Борджиа–старшего обвиняли в том, что на конклаве 1492 года, после смерти предыдущего папы, Иннокентия VIII, он не имел никаких шансов на избрание, но «купил» главного претендента на победу, Асканио Сфорца, и тот отдал ему свои голоса. Джулиано Делла Ровере, сам претендовавший тогда на избрание, потом даже призывал пересмотреть итоги голосования и «отстранить Борджиа от власти». Объявить, так сказать, импичмент папе. Это у него не получилось — Александр VI не хуже него владел приемами закулисной борьбы.

Опять же, доподлинно не известно, был ли подкуп на самом деле. Некоторые авторы потом писали о якобы четырех мулах, груженых серебром, которых после конклава видели у дома Сфорца. Ну, как всегда, в подобных случаях — кто-то, что-то, где-то видел. И хотя, такие вещи, как коррупция, конечно, трудно доказать, но аргумент о мулах с серебром лично мне кажется просто смехотворным. Тогда, конечно, еще не существовало безналичных платежей и банковских счетов, но и без них было много способов, как провернуть подобные сделки не на виду у всего города…

Что интересно, документы этого конклава, как, впрочем, и большинства других, сохранились. Согласно им, с самого начала, с первого голосования, определились два фаворита — Родриго Борджиа и Джулиано Делла Ровере. Заметь, Барби, Асканио Сфорца среди фаворитов не было. Так что, если подкуп, о котором говорили, и имел место (а судя по документам, в которых зафиксирована последовавшая вслед за избранием Борджиа щедрая раздача им земель и приходов голосовавшим за него кардиналам, действительно имел), Сфорца от него выиграл больше, чем Борджиа — ему все равно, ничего «не светило», а значит, нечего было терять.

Но стоит поглядеть на выборы самого Ровере, ставшего папой Юлием II через 11 лет… За него проголосовало 37 кардиналов из 38-ми — единственный голос «против» был подан его конкурентом, другим кандидатом. Как тогда шутили — на всякий случай, купил всех.