Оглавление

Часть первая

Пролог

Когда-то давно я жил в Москве и звался Евгений Цветков. Я очень боялся зреющей смуты, ознаменовавшей начало двадцатого века в русской истории. В свои двадцать лет я чувствовал ее сердцем, как, наверное, не чувствовал никто вокруг…

Сквозь тьму небытия тупым тусклым лезвием стал прорезаться маслянисто-серый свет. Некая сила мучительно выталкивала его из мрака, как из материнской утробы, навстречу зябкому и неприветливому миру. Он еще не был в силах задаться вопросами: «Кто я? Где я нахожусь и почему?» Но он уже чуял, что пробуждение станет худшим открытием в его жизни. Жизни, которую он не мог вспомнить до последнего момента.

Мои беззаботные друзья не понимали меня. Я сам себя не понимал. И как-то раз обратился за помощью к корифею психологии, мнимому филантропу доктору Беннетту. Беннетт отправил меня на сеанс магической игры к таинственному иллюзионисту Мсье Фантазму, открывшему мне врата в иной мир… в Пандемониум. Кажется, всю эту историю имело бы смысл назвать «Пандемониум»!

Чьи-то голоса смутно, как сквозь толщу воды будоражили и царапали слух. Мужской и женский. Несмотря ясность отдельных слов, смысл разговора едва ли можно было уловить. Кажется, речь шла про мелкие монеты, про христианскую добродетель и про опасность простудиться в холодную погоду.

«При чем здесь это все?»

Вместе двое темных волшебников, подчинили меня себе, превратив в медиума, необходимого доктору для его страшного ремесла. Он насылал на людей проклятия, обеспечивая себе этим хороший доход, словно наемный убийца. Я был при нем кем-то вроде оруженосца или живого щита.

Он почувствовал, что чем-то уютно накрыт, будто бы одеялом. Холод больше не лез под одежду. В коленях сделалось чуть теплее. Вязкое бессилие мешало ему даже на ощупь определить причину этой перемены. Перед глазами все еще плыл, то оживая, то угасая, болезненный морок. Он тщетно пытался полностью открыть их. Голоса уже смолкли.

Беннетт научил меня отделяться от тела во сне, в виде астральной сущности и вместе с ним добираться до разума жертв. За время рабства, пребывая в чужих снах, я, против своей воли, помог доктору загубить немало жизней. Побывал в зловещем особняке, где познакомился со слепой красавицей Селеной, ставшей моею близкой подругой.

К пробуждению назойливо примешивались строки из стиха про майскую ночь. Очень своеобразного, воздушно лиричного, пусть и излишне слащавого, как смесь сахарной патоки и цветочного нектара, опрысканного тончайшими духами лаванды. Такой стих он мог написать только очень давно. Безнадежно давно. Как и все лучшее, когда-либо написанное им. Он помнил это, несмотря на черный провал забытья.

В конце концов, не выдержав, я обратился за помощью к одной своей знакомой: юной ведьме Альцине, которая презирала меня, но согласилась помочь избавиться от страшного покровителя. Однако план сорвался. Беннетт явился к Альцине и убил ее: я сам видел ее труп. Я был уверен, что стану следующим…

Свет уже наполовину разодрал бессильные веки, и сквозь слезящееся марево начали проступать черные силуэты голых деревьев, которые тут же заслонило что-то напоминающее темный полицейский китель с блестящими пуговицами. Очевидно, это он и был.

После Октября я в последний раз встретил доктора, пытавшегося бежать из Москвы. Доктор хотел вновь использовать меня, но завязалась схватка, в ходе которой я… кажется, лишил Беннетта жизни. Иначе бы он убил меня! Так вышло. При нем была его бесценная коллекция магических препаратов, которую я выбросил в подвал.

Тычок дубинки и грубый голос вернули его в действительность.

Евгений оказался на холодной бульварной скамейке, накрытый чужим пальто. Вокруг тускнел в сумерках серый промозглый день. Рядом стоял недовольный полицейский. Сыпал мелкий снег.

Он не знал о себе ничего!

Искатель смерти

(полугодом ранее)

Щедрое июльское солнце золотило сочно-зеленые пастбища и зреющие поля, раскинувшиеся до самого горизонта. По дороге, ведущей в Ханли-Касл, сверкая хромированными деталями и ровно рыча, несся дорогой белый кабриолет.

Развалившийся на заднем сиденье владелец авто накрыл лицо белой летней шляпой, словно пытался вздремнуть, устав от созерцания загородных красот.

Ему было лет сорок. Холеное бледное лицо из тех, что бывают лишь у очень богатых ценителей ночной жизни, с по-детски капризным ртом и необычайно бесстрастными, блеклыми глазами, под которыми уже начали скапливаться нездоровые мешки. Вялая черная прядь безвольно спадала на лоб.

— Знаешь… я, наверно, подарю эту колымагу тебе, — промурлыкал джентльмен из-под шляпы. — Будешь сдавать в прокат, наживешь состояние.

— Сэр… — запыхтел водитель. — Я ну… п-право же…

— Это не шутка. Бери, пока дают! Если не хочешь зарабатывать на ней, можешь кататься сам. Налейся пивом и вмажься в какой-нибудь столб, чувствуя себя миллионером. Ха-ха! Ладно, не обижайся… Но я же вижу, что она тебе нужна. С какой нежностью ты лапаешь руль, как трепетно проводишь тряпкой по стеклам — я так даже к любимой женщине прикоснуться не сумею.

Он cдвинул на голову шляпу, щурясь от лучей, устремил тоскливый взгляд на далеко белеющую в зелени лугов россыпь овец.

— Наслаждайся этой жизнью… пока можешь.

Спустя час они подкатили к берегу реки.

Водитель в изумлении затормозил и приподнялся с сиденья, не веря своим глазам.

Каменный мост через реку был разрушен. Причем разрушен давно, так что громоздившиеся на дне обломки уже позеленели и махрились водорослями.

— Что за черт… — пробормотал водитель. — Ну и глушь!

За рекой, обнесенная ажурной оградой, высилась громада ветхого особняка, в котором, кажется, никто не жил уже лет тридцать. Многие окна были выбиты, сад превратился в дикие дебри с белеющими призраками статуй.

— Посмотри по карте, — посоветовал хозяин. — Они же не могли нас обмануть.

Водитель достал из ящика для перчаток дорожную карту и развернул ее. Ошибки не было.

— Но здесь никто не живет, — проворчал водитель, почесывая затылок. — Даже если б и жил…

— Это здесь!

— Я вас туда не довезу. Это н-невыполнимо.

— Почему? А в обход? Доехать до Ханли-Касл, там наверняка есть мост…

— Вон, посмотрите, — водитель указал на противоположный берег, обегая его опытным взглядом.

В полукилометре позади особняка глухой стеною с востока тянулся корявый, сумрачный лес. На западе почва вздымалась крутым холмом, окаймленным внизу каким-то до странности мертвым сухим, колючим кустарником, напоминающим проволочные заграждения на линии фронта. Сбегающая вниз по склону тропинка терялась в ухабах. Казалось, в столь неудобном расположении дома был чей-то ехидный умысел.

— Та дальняя дорога проходит за лесом. Напрямик — не меньше часа пешком, и то если не заблудимся. Машину страшно оставлять: шпана деревенская обчистит и зеркала обломает.

— Что за кретинизм!

— Мост, сэр… Был бы цел мост…

— Они смеются надо мной! — вспыхнул джентльмен, и его бледное лицо исказилось судорогой.

Он выскочил из машины, сжимая трость.

— Нет, эти твари будут разговаривать с моим адвокатом! Дьявол! Им это не сойдет! Я не соглашался на эту хибару, до которой еще черта-с-два доберешься!

Водитель нерешительно приблизился к обрывистому берегу и, что-то заметив внизу, опустился на корточки.

— Сэр!

Хозяин не сразу удостоил его вниманием.

— Сэ-эр! Там лодка!

Внизу, и правда, покачивалась на волнах привязанная к прибрежным кустам маленькая деревянная лодчонка с веслами.

— И что?

— Я так думаю, что… она тут для вас. Больше ею некому здесь воспользоваться.

— Я в нее не сяду! — с брезгливым негодованием усмехнулся хозяин. — Это… п-просто насмешка! За кого они меня держат?!

— Ну-у… по-другому только вплавь. Или мы даем крюк и идем через лес.

— Проклятье! Н-да…

Он с тревогой посмотрел на свой превосходный белый костюм и изящные летние полуботинки.

— Рехнувшиеся скоты!

Кряхтя и хватаясь за космы травы, слуга и хозяин кое-как сползли по обрыву к воде. Джентльмен с величайшей осторожностью залез в лодку, словно боясь, что та перевернется от его первого прикосновения. Водитель сел за весла.

Потом подъем на берег, немногим приятнее спуска. Испачканные в глине брюки, стоившие джентльмену новой вспышки гнева. Наконец, они стояли у ворот особняка.

— Ты можешь идти, Эд.

— Э-э…

— Садись в лодку, плыви к машине и езжай домой! Машина твоя, как я уже сказал!

— Н-но… как же…

— Ну или не твоя — к черту! Исчезни!

— Хм… Что ж… Всего доброго, сэр.

Не проводив слугу взглядом, джентльмен поправил костюм и нервной походкой решительно направился через сад к тяжелым дверям дома. Дважды стукнул в дверь кованым кольцом.

Ждать пришлось довольно долго. Наконец, внутри послышались две пары шагов: тяжеловесно-старческие, сопровождаемые глухим стуком палки, и легкие детские.

Двери приоткрылись. На пороге стоял сухой, сутулый старик-дворецкий, самого неприятного вида, которому джентльмен дал бы по меньшей мере лет восемьдесят пять. Позади него в полумраке смутно маячила фигурка ни то ребенка, ни то карлика. Скорее, впрочем, карлика, судя по непомерно большой голове.

— Добро пожаловать в Коллингвуд-холл, сэр! — пророкотала старая развалина.

— Да, здрасьте.

— Прошу вас!

Гость вошел в слабоосвещенный холл.

«Как в этом сарае вообще можно жить?» — с содроганием думал он. — «Гниль, плесень, крысы, сквозняки! Нет, это точно какой-то обман!»

— Послушайте! — гневно заговорил он, надвигаясь на дворецкого. — Сколько лет… Сколько, черт возьми, десятков лет прошло с тех пор, как было сделано фото этого дома, которое мне показали? Что у вас с мостом? Какого дьявола я должен плыть к вам на лодке, как драный Робинзон? Я заключил с вами… с вашим хозяином, будь он проклят, настоящий, не липовый, не клоунский договор, составленный моим личным юристом. И если все это чья-то уродская шутка, клянусь, я позабочусь, чтобы из вашей хибары сделали психбольницу, а вы стали ее первыми пациентами!

Он чувствовал, что входит в раж, но уже не мог остановиться.

— Вы не поверите, что я сделаю со всей вашей шайкой! Вы у меня запоете! Мрази, да к-как вы посмели…

— Мистер Морель! Сэр! — невозмутимо прервал его дворецкий. — Вы можете осмотреть дом сверху донизу, и, если вам хоть что-то придется не по вкусу, мы выплатим неустойку, как значится в договоре.

— Мне не нужно осматривать, я уже вдоволь насмотрелся на ваши битые окна! Что у вас тут творится зимой, хотел бы я знать?

— Прошу! — дворецкий посторонился, холодным жестом предлагая гостю войти в зал.

— Л-ладно… — трясясь от злости, выдохнул джентльмен. — Тем хуже для вас!

Он двинулся к дверям, но вдруг скосил глаза и чуть не подпрыгнул от ужаса.

— Что за…

В сумраке он впервые ясно разглядел, что представлял собой карлик, вертевшийся за спиной дворецкого. Это было жутковатое существо неопределенного пола, с громадной, совершенно лысой головой, на лбу которой вполне отчетливо проступали крохотные рожки. Кажется, его кожа имела серо-пергаментный цвет. Одето оно было в красную, шитую золотом лакейскую ливрею с белыми чулками.

— Что это за тварь?!

— Это… А-а это Питер. Жертва кровосмешения, — обыденно-хмуро промолвил дворецкий. — Несчастный ублюдок. Но о-очень исполнительный. Хлопните в ладоши, и он появится в любое время дня, чтобы исполнить вашу волю. Питер, а ну поприветствуй хозяина!

Карлик безмолвно согнулся в заученном поклоне.

— Говорить не умеет, но понимает все.

— Забавно! У вас тут точно цирк-шапито — даже уродцы есть! Я не желаю его видеть, понятно! Если я здесь задержусь хоть на час… Вышвырните его! Немедля!

— Он часть этого дома, я могу лишь запереть его в кладовой или…

— Заприте!

Шипя ругательства, джентльмен со сжатыми кулаками ринулся в открытые двери зала.

Зал оказался на удивление неплох. Оконные стекла целы, скатерть на столе идеально бела, ни толстого слоя пыли на ковре, ни отставших от стен обоев, ни единой трещины в чистых, сверкающих бокалах. Простолюдин мог бы даже восхититься роскошью обстановки, но мистер Морель, оценив состояние комнаты, тут же двинулся дальше.

Он побывал в ряде помещений первого и второго этажа, вид которых ничуть не соответствовал безобразной наружности дома.

— А где выбитые окна?

— Не понял вас, сэр.

— Где выбитые окна, которые я видел, когда подходил к дому?

— Вы уверены, что видели?

— Да, черт возьми, на все сто процентов!

— Хм… Сейчас жаркая пора, мы открываем окна в разных комнатах, чтобы не было духоты. Но разбитые…

— Что за вздор! — гость развернулся и стуча каблуками направился к лестнице. — Идемте, я докажу вам! Этот дом выглядел так, будто в нем разорвалась бомба!

Он выбежал из особняка и, не сомневаясь в своей правоте, принялся разглядывать фасад.

Мистер Морель ненавидел, когда его оставляли в дураках. Но потрясение, испытанное им в тот момент, вымело из головы даже злобу.

Перед ним, по-прежнему, стоял ветхий, не знавший ремонта, однако, ничем больше не доказывающий свою бесхозность, дом. Все окна в высоких решетчатых рамах были безупречно застеклены. Некоторые из них, и правда, оказались приоткрыты.

«Эд подтвердит! Надо позвонить домой, пусть вернется сюда и докажет… Ах, чтоб его! Он же еще в пути!»

— Как видите, сэр, окна у нас в порядке.

Дворецкий с усталым презрением в глазах подковылял к незадачливому обличителю.

— Единственный раз, когда мы лишились стекол — это было пятнадцать лет назад. Во время грозы ветром повалило клен…

— Так, ладно! Хотя я готов поклясться… М-м… Знаете, возможно, я погорячился, и ваш дом не так уж плох.

«У меня тепловой удар!» — пришла в голову внезапная догадка.

— Но, в любом случае, нужно починить мост. Это просто мерзость! Оскорбление любым визитерам!

Подбирая с земли собственное достоинство и проклиная в мыслях весь мир, Морель вернулся в дом. На пороге его вдруг охватил дремавший все это время на дне души панический страх. Он вспомнил (не умом, которым помнил об этом всегда), а сердцем конечную (без какой-либо двусмысленности) цель своего приезда.

Закурил, чтобы сбить тревогу.

— Когда я увижу хозяина дома?

— Завтра. Возможно. Если обстоятельства его не задержат.

— Хах! Прекрасно! Я сделал его семью наследниками моего состояния, а этот… чертов каббалист даже не счел нужным меня встретить!

— Прошу прощения, сэр. Он оставил вам письмо в вашей будущей комнате.

Зайдя следом за дворецким в одну из роскошных спален особняка, Морель поднял с ночного столика исписанный лист бумаги.

«Дорогой мистер Морель, приношу глубочайшие извинения… Да-да… Для нас огромная честь… Хм-хм… Да, конечно, честь! Как же иначе!»

В его памяти соткался тот недавний (и уже несказанно далекий) день, ставший ни то Рубиконом, ни то Стиксом во всей его судьбе.

Он, развалившись в кресле и дымя сигарой, с ленивым сарказмом раскрывает перед автором письма самые темные сундуки своей души:

— Да, вы не ошиблись, я смертельно болен! Лет через тридцать, в лучшем случае, сорок, я превращусь в холодный серый труп. Жизнь — самая долгая и безнадежная болезнь из всех, что существуют. Но я хозяин своей жизни! Много лет назад я дал себе слово не доживать до старости. Эта игра не стоит свеч, надо бросать карты и уходить из казино, пока ты в выигрыше! Вы согласны? Я испытал все, что только можно на этой дурацкой планете и теперь желаю для себя королевской эвтаназии! Я хочу умирать в течение многих дней от наслаждения и восторга. Понимаете, о чем я? Ваши рекламные агенты заверяли, что вы в состоянии это сделать с помощью ваших гипнотических трюков и разного рода химии. Только ни слова про магию, я в нее не верю! Так вот, если вам это удастся, я озолочу ваше семейство на пять поколений вперед. Если же нет… Поймите правильно, как только я почувствую фальшь или какое-то насилие над собой, я проживу ровно столько, чтобы заставить вас дорого пожалеть об этой афере. Вас будут судить за покушение на мою жизнь. Се клэр по ву, как говорят французы. Вам ясно? Ну что ж… Да! Важнейший пункт: кроме физического наслаждения и душевной эйфории я хочу испытать изумление. Хочу увидеть то, чего нет и не может быть. Что-нибудь э-э… Только без пошлятины, вроде парящих в воздухе предметов. С детства ненавижу цирк! В общем и целом, выражаясь деловым языком, я хочу купить у вас за свои девять миллионов достойную, комфортную смерть, которой позавидовал бы каждый. Вы ответственны за качество товара.

Он вернулся к тексту письма:

«В вазе рядом с вашей кроватью…»

На столике, и правда, стояла широкая хрустальная ваза, полная каких-то симпатичных шершаво-золотистых шариков, размером с крупные бусины.

«Каждая из этих золотых сфер вмещает один год вашей предстоящей жизни. Чтобы испытать счастье, раздавите сферу пальцами и, растерев осколки в мелкую пыль, развейте в воздухе».

Морель запустил пальцы в шарики и осторожно поигрался ими.

«Н-да! Вдыхать пыль… Боже, как оригинально!»

— Через два часа начинается ужин, — прервал тишину дворецкий. — Вы хотели бы спуститься в зал или принять пищу здесь?

— Мне все равно, я не голоден.

— Если вам что-то понадобится…

— Как ваше имя?

— Себастьян.

— Себастьян… Идите, поиграйте со своим гомункулом!

— Да, сэр.

— Исчезните!

Дворецкий поклонился и, с ледяной злостью сверкнув глазами, покинул комнату. Еще с минуту из коридора доносилось его угрюмое шарканье и стук палки.

Оставшись один, Морель выпил из графина воды, нервно вытер вспотевшие ладони и, чувствуя себя так жутко-прекрасно, как ни разу в жизни, сел на кровать.

Взял из вазы одну сферу. Он не был уверен, что хочет ее раздавить, лишь представил себе это.

Потом ему на ум пришла весьма остроумная и оригинальная вещь. Он отложил шарик. Принялся бегать глазами по комнате, в поисках карандаша. Карандаш оказался под рукой.

Морель схватил его и, облизываясь, аккуратно вывел на обоях над изголовьем своей кровати: «Арчибальд Артур Морель. 1890—1929».

При написании последней даты его рука дрогнула, и двойка вышла кривой, как лебедь со сломанной шеей.

«К чертям… Двадцать девятый год! Покойся с миром, и аминь!»

Морель снова взял сферу. Он, по-прежнему, не собирался ее крошить. Не сразу, не запросто, не прямо сейчас…

Почти против воли пальцы сомкнулись, с нежным хрустом превратив тонкую скорлупу в ворох золотого праха, гораздо мельче и легче песка. Не успел он испугаться своей неловкости, как воскурившаяся дымкой сверкающая пыль, подхваченная дыханием, хлынула ему в рот, в ноздри и даже в глаза. Он чихнул и заморгал. В носоглотке остался щекочущий привкус.

Морель почувствовал, что все меняется. Как будто что-то подмешали в тусклую цветовую палитру серо-коричневой спальни. По-иному закружились пылинки в лучах солнца. Иначе заиграли каплевидные хрусталики люстры. Шелковый шнур, приводящий в действие полог кровати — даже он преобразился, став вдруг похожим на нежную девичью косу…

— Нет, это банально! — мотнул головой Морель. — Обычное помутнение… Даже если я сейчас почувствую восторг — это не будет иметь никакого отношения к счастью.

Пение птиц за окном, шевеление полупрозрачных теней штор, прикосновения ветра — все вокруг заражалось этой непостижимой странностью.

— Ну… и?

Ни то за стеной, ни то этажом выше где-то незаметно заиграла странная, ни на что не похожая по своему звучанию, варварски притягательная ворчаще-жужжаще-завывающая музыка.

Морель понял, что ему нравится.

Он блуждал по комнате, вслушиваясь в причудливые переливы мелодии, как охотник прислушивается к шорохам леса.

— Так, так, уроды! Вот тут у вас уже есть шанс меня удивить…

Ему никак не удавалось понять, откуда проистекает эта изумительная мелодия. Казалось, она исходила прямо из стен. Инструменты, рождавшие ее тоже оставались загадкой.

Морель вспомнил, что много раз тщетно пытался объяснить самому себе, что такое музыка: единственный нематериальный феномен бытия, который его искренне и глубоко волновал. Но, даже освоив искусство музицирования и умея вникать в потоки симфоний, он не мог хоть сколько-то близко подобраться к разгадке этой многотысячелетней тайны.

«Что такое музыка? Да-да… Первобытные переживания долгой поколенческой цепочки наших предков, научившихся вгонять себя в определенные состояния с помощью ритмичных звуков», — вертелись в мозгу тени размышлений, которые прежде никак не удавалось втиснуть в словесную оболочку. — «Быть может, это и есть самая натуральная основа цивилизации? Мать культуры и языка? Поговаривают, что первые люди учились говорить через песнопения. Но… дьявол! Что же собой представляет эта музыка? Она не несет никакой информации, никакого смысла, это просто вибрации воздуха в ушах. Хотя, с другой стороны, несет ли какую-то информацию вой ветра, шум волн, топот копыт, тоскливый крик птицы в ночи? Да несет! Это все звуки, помогающие ориентироваться в окружающем мире. Звуки, предупреждающие, настраивающие на определенный лад. А музыка… Музыка, стало быть, это их вольные комбинации! Своеобразный спектакль, разыгрываемый при помощи воспроизведенных фальшивых сигналов природы!»

Окрыленный своей догадкой, он победно фыркнул и притопнул ногой.

— Вот так! Я, все-таки, додумался!

Дверь спальни отворилась. Морель вздрогнул, осознав, что не один.

На пороге стояла смуглая (или, быть может, невероятно загорелая) девица испанского типа, высокая, атлетично-стройная брюнетка, с остро отточенными, словно вырезанными из дерева, чертами лица, с невероятно большими, хищными как у ягуара, ярко-карими глазами, под порочными изломами бровей. Ее острые плечи и руки, не скрытые под черным вечерним платьем, покрывала жутковато-затейливая мозаика татуировок: ни то вьющиеся растения, ни то змеи, образующие зловещие узоры, издали напоминающие сплошную чешую рептилии. Нечто подобное у женщин Морель видел лишь пару раз в самых злачных притонах Ист-Энда. Длинные волосы, цвета воронова пера, водопадом спускались по спине.

Женщина улыбнулась чарующими багровыми губами, сверкнула глазами и беззвучно, словно призрак, стала приближаться.

«Банально!» — напомнил себе Морель.

Ее руки двумя удавами обвили его шею. Он хотел что-то выдавить из себя, но слова сухим комком застряли в горле. Ее зрачки прожигали душу и разум насквозь, как лучи от увеличительных линз.

Морелю привиделось, будто вьющиеся татуировки, оплетавшие ее тело, извилистым роем стали вдруг покидать свою хозяйку и расползаться по светлому сукну его пиджака, по белой ткани рубашки, как мелкие юркие змееныши, норовя добраться до вожделенной плоти. В иной раз он в ужасе отскочил бы, визжа и отряхиваясь. Однако теперь его охватывал блаженный трепет.

Она обволакивала его своими живыми путами, становясь все ближе и страшнее, точно врастая и вгрызаясь в него. Но он не мог оторвать от нее взгляд, как зачарованный мотылек от свечи. Он чувствовал ее сладкое дыхание, прикосновения точеных грудей, стянутых жестким платьем.

— Я… — зачем-то начал он.

— Знаю, — ответила та.

И вдруг он увидел перед собою два узких змеиных зрачка, ядовито-клыкастый нечеловеческий рот, из которого на миг вынырнул, трепеща как серпантин, тонкий раздвоенный язык.

Это была какая-то адская тварь с полотен Босха. И Морель ощутил обдавшую его в следующий миг волну ужаса, смятения и… желания. Он никогда не желал адской твари. Но сейчас и здесь его будто прорвало.

«Это прекрасно! Восхитительно! Мечта!»

Их губы сомкнулись. Он даже не заметил, как очутился с ней на полу. Она извивалась в его объятьях, превращаясь в настоящую змею. Или ему это только чудилось…

Все, что случилось дальше, напоминало дичайший, захватывающий сон.

«Зме-ейка…» — хрипел Морель, впиваясь ногтями в ковер и чувствуя, как его онемевшее тело всасывается в бездонную, завораживающую, все туже стискивающую утробу. — «Моя зме-ейка…»

Мистер Коллингвуд

— М-мистер Морель! Я т-так рад вас в-видеть! — осклабился в деревянно-вымученной улыбке мистер Коллингвуд, когда Морель, сонно пошатываясь и держась за перила, стал спускаться по лестнице к столу.

— Да… Доброе утро!

Морель криво уселся на услужливо выдвинутый горничной стул, чуть не угодил локтем в тарелку с овсяной кашей.

— Я не голоден. Кофе!

Он протер глаза.

— Как п-провели ночь?

Напротив него, ссутулившись, сидел уже виденный им однажды полноватый человек, с каким-то отчаянно-жалким, конвульсивно дергающимся, точно готовым в любой момент расплакаться, лицом. Брови съехались неровным домиком, виноватая кривозубая улыбка навевала мысли о гротескных иллюстрациях из детских книжек.

— О! П-простите! Я н-не т-то имел в в-виду, — тут же испугался хозяин дома, замахав руками. — Я х-хотел лишь уз-знать, ка-как вы спали?

«Заткнись!» — мысленно потребовал Морель.

Он презирал заик.

В мозгу по-прежнему стоял терпкий дурман. Стоило лишь качнуть головой, и муть, поднявшись густым облаком, заволакивала остатки мыслей.

— Вполне. Она была… прелестна.

— Э-ы к-кто?

— Ну эта… змееподобная… Как ее?

Коллингвуд озадаченно вытянул лицо, став чем-то похожим на изумленно-грустного переевшего Пьеро.

— Эта…

«Не могла же она мне привидеться?» — промелькнула смутная догадка. — «Или могла?»

— Неважно. И вообще, раз уж я начал убивать себя, может, вы как-нибудь избавите меня от ваших расспросов?

Морель ощущал раздражение. Его вдруг взбесило, что кофе до сих пор не подан, а перед ним еще стоит эта дурацкая каша с желтыми разводами масла и вяло вьющимся паром. Воспоминание о раздавленном годе жизни стиснуло сердце когтистой лапой.

— Свои деньги вы получите до последнего пенни, мистер Коллингвуд. Так что не стоит устраивать спектакль человеколюбия…

Наступило минутное молчание. Было слышно, как хозяин нервно стучит ложкой, точно стараясь заесть скверное впечатление от разговора.

— Простите, у меня… Я как будто встал не с той ноги, — несколько смягчившись, промолвил Морель, когда кофе был принесен.

На смену убаюкивающей муторности приходил свежий утренний подъем.

— Н-не ст-тоит, это й-я виноват.

— Ко мне в видениях… или наяву являлась одна татуированная особа. Она реальна?

— Э-э… в-вполне возможно. Меня же н-не было д-дома в тот день.

«Странно…» — подумал Морель.

— А у вашего дворецкого… его зовут Себастьян, так?

— А-а да.

— У него вроде бы есть мелкий помощник-карлик.

Существование желтокожего гомункула Питера вдруг показалось Морелю еще менее правдоподобным, чем визит женщины-змеи.

«Таких существ на свете просто не бывает. Он же даже не человек!»

— А Па-питер! Д-да, он-н с-служит здесь.

— Хм…

— Я п-причастен к е-его созданию, — не без гордости признался Коллингвуд.

Мореля передернуло.

Хозяин озарился улыбкой и три раза хлопнул в ладоши.

Сперва Морель решил, что он таким образом зовет прислугу. Но очень скоро из коридора донесся частый, звонкий топот детских ножек, и Мореля передернуло второй раз.

— Нет!!! Я не желаю его видеть!

— О-о, па-па-па-простите!

«Господи, он же обещал его запереть…»

Морель уставился в кофейную чашку, сделал из ладоней шоры, чтобы не осквернять свой взор.

Он слышал, как, щелкнув, приоткрылась дверь, и Коллингвуд, отчаянно шикая и взмахивая руками, велел Питеру исчезнуть.

— Черт побери, я разорву договор и оставлю вас без гроша! Если еще раз… Вам ясно?

— А… м-м… Я п-приношу в-вам с-св-вои…

— Извинения! Да-да-да!

Морель брезгливо пригляделся хозяину, прикидывая, каким образом этот корчащийся пингвин мог быть «причастен» к созданию того, что только что стояло в дверях.

«Каббалист, декадент… к тому же, явно недоразвитый… До какого дна скатился этот урод?»

— А, кстати, где ваша семья? — Морель вспомнил, что перед ним, как он прежде был уверен, сидит семейный человек.

— Д-дети ра-разъехались, ж-жена в п-пансионате… лечится от д-депрессии. Ма-матушки н-нет уже т-три года.

Лицо Коллингвуда на мгновение исказилось мучительной тоской.

— Если честно, сперва я подумал, что само ваше приглашение — какой-то мерзотный трюк. Особенно, когда мне пришлось переплывать реку на лодке. У вас же не так все скверно с финансами, почему вы не почините мост, не отреставрируете дом, не вырубите эти чертовы кусты?

— Они бы н-не одобрили, если б я эт-то сделал, — прикусив губу промолвил Коллингвуд, многозначительно обводя взглядом зал.

Морель чуть не спросил: «Кто — они?» но догадался, что полусумасшедший мистик боится населяющих дом духов. Вполне логично для такого персонажа.

Стенные часы глухо пробили полдень.

— Н-не х-хотите по-поохотиться на уток? — вдруг оживился хозяин. — Или у-увидеть ок-крестности?

— Нет. Послушайте… А как это работает? Я про эфтаназию, — Морель пристально посмотрел собеседнику в глаза, вспомнив, что из-за отупения все это время упускал из виду самое важное. — Эти золотые шарики в моей спальне, они что содержат смертельный яд в крохотных дозах?

— О-о нет!

— А что же это тогда?

— Это г-годы вашей жизни.

— Серьезно?

— Д-да!

«Нет, его не выведешь на чистую воду», — подумал Морель. — «Он сам верит в свой бред!»

Он вдруг разразился отчаянным хохотом и врезал ладонью по столу.

— Я же сдыхаю, черт меня дери! Совсем из головы вылетело! Там-там-тадам!

Он пропел похоронный марш и в блаженной муке уставился в потолок.

— Идиотам не понять…

— М-может быть, от-ткажетесь?

— Вам не нужны деньги?

— М-м…

— Я уже все решил! Если вас гложут сомнения или совесть свербит, вызывайте мне машину, и я сваливаю! Лучше уж накуриться вусмерть в опиумном баре, чем жрать тут вашу овсянку и слушать декадентские причитания!

Он почувствовал, что перегнул палку: Коллингвуд был готов расплакаться.

— Не принимайте близко к сердцу.

Хозяин чуть слышно отхлебнул кофе, глядя на Мореля, как провинившийся первоклассник на сурового учителя.

Дело, разумеется, было не в деньгах. Просто владелец дома был ничтожеством с маленькой буквы, психологическим лилипутом, жаждущим видеть исполина в каждом встречном.

— Вы ведь можете представить себя на моем месте? — продолжал Морель, — Хотя… вряд ли можете.

— А-э м-мистер М-морель!

— Да, что?

— Через т-три недели, е-если вы ос-станетесь, у нас б-будет пя-пятидесятилетие нашего к-клуба. П-приедет много гостей с-со всего света. Я по-почту з-за честь, если…

— Составлю вам компанию?

— Ага.

— Ну… Впрочем, почему бы нет?

— К т-таким, как вы м-мои д-друзья питают о-оч-чень большой интерес.

— А что за клуб?

— Н-не могу вам с-сказать.

Морелю представился скучный сектантский обряд: черные балахоны, пентакли, факелы, загробный голос медиума.

«Почему бы и нет? Что я здесь потеряю, кроме своей жизни?»

— Познакомлюсь с вашими ведьмами.

— Кхи-кхи-кхи! — восторженно давясь, захихикал Колинвуд, пряча голову в плечи. — Они в-вас н-не разочаруют.

— Если доживу. Скажите прислуге пусть наведет у меня порядок. Пойду, прогуляюсь.

Морель встал из-за стола.

Крысиный король

Дни проносились, как вагоны экспресса. Морель уничтожал шарики один за другим, предаваясь всепоглощающим, все более сумасшедшим наслаждениям, которых прежде не мог нафантазировать даже в самом смелом бреду.

В свободное от страстей время он мрачно шатался по дому и окрестностям. Болтал с Коллингвудом, хамил Себастьяну, хватал за талию молодую горничную, имя которой почему-то никак не мог запомнить. Периоды безмятежной апатии сменялись взрывами злости и наплывами предсмертной хандры.

Что определенно радовало Мореля, так это хорошее самочувствие и ни на йоту не меняющееся отражение в зеркале.

«Старость — вот истинный монстр! А не смерть…»

Постепенно частые погружения в мир грез начали воздействовать на разум Мореля, вводя его в полупьяное, расслабленное состояние. Это было именно то, к чему он стремился. Если бы кто-то теперь сказал Морелю, что на него готовится покушение, и за любым кустом может прятаться вооруженный убийца, это показалось бы ему крайне оригинальным и даже забавным.

Однажды, гуляя по деревне, Морель пнул тявкнувшую на него таксу так, что та отлетела на два метра, вызвав истерику у пожилой хозяйки. Ничего, кроме игривого желания пнуть напоследок саму хозяйку в его сердце не проснулось.

Что слегка тревожило Мореля так это последняя часть договора, согласно которой его напоследок должны были еще и как следует удивить. Он понимал, что в его текущем состоянии удивляться больше нечему и незачем. Это все равно, что пытаться рассмешить профессионального клоуна или разжалобить матерого палача. Однако, если этот пункт не будет выполнен, все полетит к чертям, и придется еще какое-то время влачить свое существование в этом убогом мире с чувством неоконченного дела.

— А ваши завтрашние гости, надо полагать, тоже любят кататься на лодочке? — вяло спросил Морель, пока Коллингвуд, скрипя уключинами, неумело греб к берегу.

— Н-нет, о-они п-предпочитают другой сп-пособ.

— И какой же?

— Вы м-можете ув-видеть завтра, — дергающееся лицо Коллингвуда вновь исказилось гримасой улыбки. — П-после восьми в-вечера.

— Интересно…

Морель так ничего и не увидел, потому что проснулся в одиннадцать. Если бы не спонтанный дневной сон, его глазам представилось бы в тот вечер интереснейшее явление. В густых сумерках, когда в лесной чаще визжали сипухи, а над горизонтом сияла багряной монетой полноликая луна, к рухнувшему мосту один за другим съезжались дорогие автомобили и солидные конные экипажи. Выходившие из них, прекрасно одетые люди, сверкая бриллиантами, постукивая тростями и непринужденно болтая, направлялись к провалу моста. Стоило им достигнуть края, как мгновенная зеленая вспышка в долю секунды перемещала их на другой берег, где они столь же спокойно продолжали путь. Каждого из них, традиционно склоняясь, приветствовали на ступенях дома Себастьян и Питер.

Клуб «Крысиный король» (названный так вопреки воле сорока восьми из сорока девяти его членов) отмечал свой полувековой юбилей. В самом главном, сверкающем едва ли не дворцовой роскошью зале горела многоярусная люстра и деликатно-тихо услаждал слух невидимый оркестр. Многометровый стол ломился от великолепных, точно нападавших за вечер с неба, дымящихся блюд, холодных закусок и изысканной выпивки на любой вкус. Занятые делом официанты в белых фраках и облаченные в красное, застывшие у дверей лакеи в париках дополняли картину.

— Д-доб-бро п-пожаловать! П-прошу! — Коллингвуд в черном тесном фраке (теперь уже до карикатурности похожий на огромного пингвина) с зардевшимся лицом горячо приветствовал каждого из гостей.

Все происходило до странности обыденно: ни торжественных речей с фанфарами и овациями, ни хорового пения гимна, ни даже громких тостов не прозвучало в этом, как будто созданном для праздничного сотрясания воздуха, зале. Все прекрасно знали друг друга, а также то, что их общее дело (если это можно было назвать делом) не стоит каких-либо упоминаний. Поглощение яств и напитков, разговоры о политике и курсах акций, кокетливые сплетни и самодовольные рассказы о семейно-светской жизни — все, что занимало гостей.

Мистер Коллингвуд, преисполнясь нежности, смотрел в застывшие молочно-голубые глаза своей племянницы: слепой от рождения полу-альбиноски по имени Селена. Болезненно-хрупкой девушки лет двадцати семи, с тонкими чертами лица и бледным, чуть розоватым оттенком кожи, чем-то напоминающим речной перламутр.

— Сч-частье д-для меня — это к-когда вы не ст-традаете, Селена!

— Спасибо.

— Я-а н-надеюсь, ч-что ваш п-папа еще приедет к-к нам здоровый и па-полный сил.

— Благодарю вас, дядя.

— Он при смерти, Стюарт, и вы это прекрасно знаете, — с железным спокойствием произнесла бабушка Селены: высокая, чем-то похожая на мрачную, оставшуюся от разрушенного замка, башню, седовласая особа с резко отточенным профилем и высокомерным, пронзающим взглядом хищной птицы.

Она неподвижно стояла в закрытом, глухом, словно сутана, черном платье, скрестив на плечах костлявые кисти белых рук. На ее груди по-старинному тускло поблескивал крупный изумрудно-сапфировый кулон в оправе красного золота, явно не догнавший моду на три-четыре столетия.

Рядом с облаченной в светлое платье Селеной она напоминала ночную мглу, неуклонно следующую за туманным осенним днем.

— Я н-не хотел б-бы в-в это верить, — помотал головой Коллингвуд.

Он осторожно взял Селену за тонкие пальцы.

— Б-буду ок-казывать вам па-помощь, ч-чем смогу.

Селена в который раз скромно поблагодарила любимого дядю.

Они вернулись за стол, обитатели которого уже давно разбились на группы по интересам и коротали вечер в пьяных остротах и ехидных откровениях. Молодежь, приехавшая с родителями, разбежалась по комнатам особняка. Кто-то отправился в бальный зал. Кто-то к ломберным столикам и бильярду.

— Можете не сомневаться, господа. Теперь, когда этот гаденыш О’Хиггинс убит, Ирландия вспыхнет вновь! — говорил, поглаживая седые усы грузный полковник с раскрасневшимися щеками, чьи серо-стальные глаза с легкой, почти вальяжной свирепостью поблескивали из-под мохнатых бровей. — Теперь республиканцев будут резать на каждом шагу и вешать на столбах. Они еще не знают, что такое настоящая гражданская война, но скоро узнают.

— Ну, в таком случае, друг мой, вам не о чем переживать, — осклабился поджарый, лысеющий, с лицом серым от щетины (несмотря на тщательную выбритость) коммерсант из Бирмингема.

Он поднял бокал, сверкнув рубиновым перстнем.

— За то, чтобы перезревший ирландский плод поскорее упал к вашим имперским сапогам!

— Да, будь моя воля, я бы не дожидался. Покончил бы в три дня с этим недогосударством! Н-нация ублюдков и дегенератов… — глубокомысленно и зло проскрипел полковник, глядя в мрачную бездну своих фантазий.

— Полковник Гиббс! — вспыхнула остроносая молодая дама, с торчащим из светлых, завитых волнами волос черным пером и столь же черными пятнами вокруг глаз. — Сколько можно просить вас держать это при себе! У нас интернациональное сообщество, а не милитаристский кружок угорелых патриотов! Вы сами прекрасно знаете: вы здесь в ином статусе!

— Да, старина, послушайте, что говорит наша прекрасная графиня, — густой бас сидевшего рядом толстяка обдал полковника коньячным перегаром. — Вы сами сейчас за-амечательно общаетесь с германцами, хоть они и не раз покушались на вашу жизнь. Ваш национализм до тошноты избирателен и непостоянен. Как ветреная женщина.

— Германцы не ничтожества, в отличие от… — хмуро пробурчал полковник.

— Кризис — вот, что сейчас важно, а не ваши наполеоновские пережитки прошлого! — донесся с другого конца стола резкий голос всклокоченного, сучащего под столешницей ногами коротышки — биржевого спекулянта без определенного гражданства и места жительства.

— Нет никакого кризиса, Берни, он тебе приснился! — усмехнулся коммерсант.

— Конечно! Завтра не будет грозы, потому что сегодня светит солнце. А вам напомнить, что на этот счет писал Мизес добрых двадцать лет назад? Он описал именно все то, что сейчас разворачивается прямо на глазах у толп изумленных недоумков. То, что взрывной рост в производственных отраслях, сегодня обеспечен только лишь искусственным снижением процентных ставок, вы, надеюсь, в курсе? Это же не может длиться вечно! Золотой стандарт, пусть даже ослабленный центральными банками, в конце концов, заставит задвинуть инфляционную политику. Знаете, что тогда будет? Какой из всего этого единственный выход? Я бы назвал это тоннель в конце света! Сейчас американцы пытаются отсрочить обвал…

Он подавился и впал в такой душераздирающий кашель, что его любовница и официант стали по очереди судорожно колотить его по спине.

— А, в сущности, что так мешает нам в это поверить? — сумрачно произнес епископ Атчерсон — седой, до женоподобности прилизанный и круглолицый, с юркими, вечно настороженными глазками и напряженным ртом. — Я понимаю, друзья, что, живя в эпоху аэропланов, радио и кинематографа, можно в какой-то момент безрассудно отдаться течению, забыв, что впереди пороги. Именно так все сейчас и живут. Но вы! Вы-ы… Как вы можете? Церковники пугают вас библейским концом — иные по слабоумию, иные, потому что боятся сформулировать, что в реальности несет для мира наибольшую опасность.

— И что же это, по-вашему, святой отец? — кокетливо поинтересовалась графиня Хантингтон.

— Романтики, оптимисты, светлоголовые теоретики и подобная сволочь, которая в последние годы народилась, как грибы после дождя, — вздохнул епископ, ковыряясь в десерте. — Я помню мир сорок лет назад, все были гораздо… богобоязненней, как я, по идее, должен профессионально выразиться. А на самом деле просто мудрее и осторожнее. Никто не орал, что, если убить десятки миллионов человек, войны на земле прекратятся. На того, кто заявил бы, что свободный рынок — это божий перст, ведущий мир в светлое будущее, смотрели бы, как на умалишенного. Что такое биржа? Перманентная массовая истерика, сошедший с ума муравейник, движимый инстинктом, но рвущийся за штурвал человеческой цивилизации. У нас был «Титаник» — сверхсовременный плавучий город, погибший в первом же плавании. И какой урок извлекли из его гибели все, кто называл его непотопляемым? Они взялись строить дирижабли: все больше, все выше, все быстроходнее. Эти небесные «Титаники»… Политика, экономика, искусство, семья — везде одно и то же. У нас под боком за десять лет вырос гигантский красный монстр, заливший кровью собственный флаг. Живое доказательство того, что бывает, когда сладкие галлюцинации ненадолго вытесняют реальность из мозгов людей…

— Качели! — воскликнула пожилая писательница из Франции (в прошлом журналистка патриотического толка), тряхнув кудрявой копной рыжеватых волос.

Гости перевели взоры на эту сгорбленную пиранью пира, не так давно известную всей Европе. В годы Великой войны именно она создала миф, будто немцы на полях сражений используют зубчатые «живодерские» штыки для истязания пленных. Ее усилиями страх и ненависть к немцам среди французских солдат выросли в разы.

— Простите?

— Любая прекрасная идея подобна качелям: чем сильнее запустишь их ввысь, тем больнее получишь по лбу.

— Ф самая точку, старая ты ф-ветьма! — пьяно прохрюкал германский барон с усами-перышками, в чопорном белом мундире довоенного стиля.

— Держитесь за магию, как за материнскую юбку. Скоро она останется единственным прибежищем разума и логики в мире! — провозгласил смазливый двадцатилетний адвокат, вундеркинд, гений красноречия, недавно переехавший в Штаты, чтобы, вопреки закону, сделать там карьеру сенатора.

— За магию, черт ее дери! — рявкнул полковник, поднимаясь со стула.

— За то, что делает нас особенными!

— За нашу силу!

— За высшую благодать!

В который раз над столом увлеченно зазвенели, плескаясь, янтарные бокалы.

Сидевшие по правую руку от Коллингвуда Селена и ее бабушка безучастно наблюдали бьющий фонтан всеобщего самодовольства. Коллингвуд застенчиво, ни с кем не чокаясь, поднимал свой бокал. Помня о своих речевых язвах, он уже давно мудро устранился от застольных прений и бесед.

— А вот и наше черное золотце! — раздался чей-то хмельной возглас с дальнего края стола.

Троюродная сестра Селены, черноволосая Иоганна, чьи татуировки и гипнотические чары так впечатлили Мореля, сверкнув белоснежной улыбкой (ничем больше не походившей на жуткий змеиный оскал) опустилась за стол и изящным жестом потребовала себе шампанского.

Несмотря на огромный интерес среди мужской половины, никто не попытался завести с ней разговор. Все знали, что Иоганна не говорит. Точнее говорит, лишь когда это нужно ей, а не кому бы то ни было еще. В глазах гостей эта странная особенность добавляла ей сходства с Селеной. Пусть даже ее немота, в отличие от слепоты сестры, не имела природных причин.

Где и как жила и чем занималась Иоганна, в точности не знал никто. Имелись сведения, что она уже в третий раз, под новым именем вышла замуж за очередного богатея ни то в Бразилии, ни то в Аргентине. Теперь ее избранник, по всей видимости, должен был в скором времени застрелиться или попасть под авто, завещав все свое состояние горячо любимой жене. Как и предшественники.

Бабушка Селены гневно поджала тонкую нижнюю губу, испепеляя Иоганну взглядом: та до сих пор ни единым движением глаз не выказала внимания родственникам.

— Он скоро будет здесь, — отстраненно-сладко сообщила Иоганна, осушив бокал. — Я чувствую…

— К-ка-как?! — первым встрепенулся Коллингвуд.

По столу побежал ошарашенный ропот.

— Мы его не ждали!

— Я точно слышала, что он не сможет…

— О, дьявол, как можно было ничего не сказать!

— Мне нужно подготовиться! Я всегда морально готовлюсь к таким встречам.

— Во-во ск-к… — дрожа от волнения, начал Коллингвуд.

Кто-то, не вытерпев, перехватил у него вопрос.

— Во сколько он прибудет, Иоганна?

— О-о… — Иоганна глубокомысленно подняла глаза к громадной пылающей люстре, потом перевела взор на двери холла. — Сейчас.

— Как?!

— Прямо сейчас.

Часы забили полночь. Смолк невидимый оркестр.

— О боже! — воскликнула графиня Хантингтон. — Я тоже чувствую его приближение! Ах! Пять! Шесть! Семь!

Она, как помешанная, принялась вдруг отсчитывать удары.

На десятом, вверху что-то пронзительно щелкнуло, и всех присутствующих накрыл мгновенный, поначалу совершенно непроглядный мрак.

— Одиннадцать!

Тяжелые шаги в холле.

— Двенадцать!

Двери с треском распахнулись. Послышались испуганно пятящиеся шаги лакеев и глухой звук огромной ноги, опустившейся на ковер.

Любой из сидевших за столом в этот миг проклял бы знаменитое пристрастие визитера к коварным шуткам и страшным сюрпризам. Но полночный гость был уже слишком близко.

Полковник, первый овладев собой, не без труда отыскал в кармане коробок и зажег спичку.

Перед ними стояла четырехметровая, отдаленно похожая на человеческую фигура, укутанная в черный балахон с противоестественно длинными, напоминающими птичьи лапы когтистыми пальцами и страшно тлеющими во тьме капюшона голубоватыми огнями глаз.

У всех перехватило дыхание.

— Он никогда не являлся в таком виде, — едва слышно шепнул Себастьян кому-то на ухо. — Что-то не так…

Коллингвуд попытался выдавить слова приветствия, но в итоге бессильно проглотил их.

Одна из сидевших за столом женщин истерично вскрикнула и рухнула в обморок.

— Господи, да что происходит?! Зачем вы пугаете нас? — судорожно затараторил коротышка-спекулянт.

Темная фигура медленно и безмолвно подняла свою громадную костлявую кисть.