Впоследствии всегда казалось, что он любил ее отчасти, потому что она превращала его в пустомелю. Он говорил о путешествиях, а она путешествовала. Он рассуждал о фотографии, а она занималась фотографией. Он размышлял о языках, а она переводила с языка на язык. Ему казалось, будь она сценаристом, то писала бы киносценарии, вместо того чтобы разглагольствовать о них, набрасывать синопсисы и анализировать, как это делал Томас. Будь она танцовщицей, она бы танцевала
Илай стоял на углу, а его обтекали потоки пешеходов, словно призраки
Позднее он станет рыться в своей памяти в поисках предвестников, и тогда все мельчайшие подробности стали казаться ему предзнаменованиями. Но в конечном счете ему пришлось сделать вывод, что ничего странного в ее поведении в тот день не было: утро выдалось, как и любое другое, исключительно заурядным во всех отношениях.
– Я решила, – сказала Микаэла. Лилию поразило выражение лица, которого она никогда не видела; в глазах Микаэлы стояли слезы, но лицо сияло. – Сегодня вечером я уезжаю. Лилия сглотнула слюну и обрела дар речи. – Похоже, ты счастлива. – Да. – Куда ты уезжаешь? – Далеко-далеко, – сказала Микаэла с улыбкой, собираясь уходить, и зашагала по платформе навстречу своему поезду.
– Послушай, – сказала Микаэла, положив руки на плечи Лилии, и прошептала ей всю историю на ухо. Это была старая история о разбитом окне и сугробе, которая уместилась в несколько предложений, и когда она рассказала, Лилия осела на скамью, уставясь на нее в ошеломленном молчании. Через несколько минут мимо нее промчится Илай, выкрикивая имя Микаэлы. Через несколько минут ночь обрушится грохотом и катастрофой, но сейчас Микаэла стояла рядом с ней и смотрела на нее, и Лилия никогда не видела ее такой тихой, спокойной. Голос Микаэлы звучал мягко: – Теперь вспомнила? Лилия кивнула. Да. Я все вспомнила. – Я решила, – сказала Микаэла. Лилию поразило выражение лица, которого она никогда не видела; в глазах Микаэлы стояли слезы, но лицо сияло. – Сегодня вечером я уезжаю. Лилия сглотнула слюну и обрела дар речи. – Похоже, ты счастлива. – Да. – Куда ты уезжаешь? – Далеко-далеко, – сказала Микаэла с улыбкой, собираясь уходить, и зашагала по платформе навстречу своему поезду.
В свой первый день в Риме она отправилась в интернет-кафе и вышла с домашним телефонным номером в Квебеке. В мотеле она долго просидела с клочком бумаги, а затем заказала безумно дорогой междугородний звонок. После второго гудка трубку взял мужчина. – Саймон, – сказала она. – Кто говорит? – спросил он по-французски. – C’est moi[24]. – Лилия? – Я просто хочу тебя поблагодарить, – сказала она. Саймон помолчал, прежде чем заговорить. – Не благодари, – сказал он наконец. – Это все, что я мог сделать. Спустя час она повесила трубку и вышла в город
Сан-Диего – первый город, куда она прибыла самостоятельно. Они были в ужасе и знали, что ей не помешать, а она была в восторге от одиночного путешествия. Она прижалась лбом к автобусному окну и смотрела на проплывающий мимо пейзаж в тревоге и приятном возбуждении, совершенно свободная. В те дни она была на взводе, всегда готовая расплакаться, и жизнь казалась насыщенной почти невыносимым напряжением. Из автобуса, по пути в Сан-Диего, она увидела дохлую кошку, недавно задавленную на обочине, и безудержно разрыдалась.
Они были в ужасе и знали, что ей не помешать, а она была в восторге от одиночного путешествия.
Она вылетала из Монреаля в Рим в три часа ночи. Рим она выбрала потому, что, когда она приехала в аэропорт, этот рейс оказался ближайшим, к тому же она знала язык.
просто я не узнаю… – Почерк? Эмоции? – Ни то ни другое.
