В гробу карманов нет
— Садись, Петровна, — старушка похлопала рукой по хлипкой скамейке. — Посидим, поболтаем. Хочешь, вот конфеточек возьми. Мне мои принесли намедне…
— Ох, Григорьевна, — вздохнула Петровна, усаживаясь на скрипучую лавочку рядом с подружкой, — к тебе хоть приходят, не забывают.
— А к тебе что? — удивилась собеседница. — Вон у тебя все как любо дорого, я к тебе заходила, видела и не говори, что Наташка твоя тебя забыла. Хоть и живет далеко и муж и трое детей, а мать не забывает.
— Не забывает, — кивнула головой Петровна. — Редко только наведывается. Младших-то внуков еще вижу, хоть с маманькой приезжает, а старший-то… уж и не помню. Забыл бабку.
— Не жалуйся. Некогда ему… сейчас ведь как, все денег хотят, машин дорогих. Видала, к Михайловне-то приезжал сын на какой машине? В наше время даже у самого первого секретаря партии такой не было!
— Видала, — вздохнула старушка. — Толку-то? Зачем ему такая? Поди еще и в кредит… Сам-то не больно красивый, какой-то серый весь, уставший, поди и не спит толком. Да еще и жену вторую привозил… Фифа такая… Ну кто в наши-то краях и на шпильках? Ох, не понимаю, я нынешнее поколение, все подавай им машины блестящие и молодых жен и дома размером с Кремль.
— Много вы понимаете, старые перечницы! — вклинился в беседу старушек молодой голос. К скамейке важно приблизился мужчина лет 45, в лаковых ботинках и дорогом костюме. — Вот посмотрите на себя, ну что за моветон на вас: шлепанцы из «секонд хэнда» на носок из «фикс прайса»?! Боже…
— Сыноок, — усмехнулась Петровна, — а ты хто бедешь-то?
— Да сын это Нинкин. Ну той, которая с третьей линии, — подсказал с соседней лавочки дед Никифор. — Она все хвастала, что он у нее в столице этим… ну как его… ну этот…
— Имидж-консультант и фэшн-шоппер, — подсказал мужчина.
— Вот, короче девкам в журналах шмотье подбирает, — усмехнулся дед Никифор в усы.
— Не «девкам», — оскорбился столичный гость, — а моделям и не шмотье, а луки…
— Ну у нас с луком-то не очень, а конфетки вот бери, угощайся милок, мне мои вчерась … — завела свою привычную речь Григорьевна.
— Да ну вас… — обиделся имидж-фэшн и побрел дальше на прогулку.
— Жаль мужика, — вздохнул дед Никифор ему в след. — Всю сознательную жизнь горбатился-горбатился. Деньги зарабатывал. Говорят у него в столице-то квартира трехкомнатная осталась и две иномарки по 20 000 000 за каждую…
— Мне Галина с четвертой линии по секрету рассказывала, — шепотом завела очередную сплетню Петровна, — что он еще и любовнице успел квартиру и авто подарить. Вот и горбатился, самой Волочковой костюмы подбирал… а потом вот… сердце.
— Да, — снова вздохнул дед Никифор. — Все денег хотел срубить побольше… дурак. Теперь-то вот накой они ему?! Жена-то поди уже и забыла о нем…
— Забыла-забыла, — усмехнулся четвертый собеседник — бритый налысо парень в дешевом спортивном костюме..
— Митька, а ты-то, откуда знаешь? — спросила Григорьевна.
— А я, Зинаида Григорьевна, все знаю. Я ж у него водителем был. Ну и… жена-то у него красивая, да глупая.
— Ах ты бесстыжий лис, — покачала головой Петровна.
— А чего это бесстыжий-то сразу? У него вон и бабло и телка, а я чо, если плохо лежит? — гаденько усмехнулся Митька.
— Гад ты, Митька, — покачал головой дед Никифор. — Одно слово гад.
— Зато не лузер. Вон он горбатился — горбатился, света Божьего не видел, всю жизнь на потом откладывал, водки нормально не пил даже в праздник, хотя и мог бы… и в 45 переехал на ПМЖ к мамьке своей… на кладбище.
— Так и ты приехал, нищеброд ты эдакий. Даже на гроб, говорят, и то тебе скидывались, потому как у самого ничего за душой, да и душа-то вся проооопита… — нравоучительно протянул дед Никифор.
— И чего? Что я в дешевом, что он в лаковом — гнием-то одинаково… в гробу карманов-то нет! — усмехнулся Митька и, затянув какой-то дворовый мотивчик, весело зашагал прочь.
Тихо шелестел ветер осенней листвой берез на старом кладбище, слушая полночные беседы покойников и кивая Митькиным словам: «… гнием-то все одинаково… в гробу карманов-то нет!»
