Оглавление

Часть 1

Год 2015
октябрь, 1
23:33

Как тепла ночь, в которой нет сна, нет и приступа сна, нет маянья и лунатизма туда-сюда снующего животного в широких, шире, чем душа, штанах на розовой резинке. Одиннадцать шагов до крана, взять кружку с верхней полки на ощупь, поднести к ручью такой вкусной ледяной воды, как из колодца в некогда бывшем спрятавшемся городе-деревне. Набрать раз — вылить, другой — вылить, третий раз половинку стакана налить, выпить его залпом, как водки на похоронах неплохого, но скучного человека. За здравие живых стакан глотнуть. Еще набрать один — и кран закрыть.

Двенадцать шагов до кровати, на один шаг больше, чем до — спутались карты, мы идем не по тому пути, мой командир, стреляйте во все, что движется в ночи — берет он сигареты на полу у места, где лежал когда-то голый человек-ребеночек без на лице его бровей и чувств. Памятником на ковре выжжена дыра — сквозь видно солнце, похожее на узоры в линолеуме.

Ах, счастье мое. Все солнышко сожжет, когда придет к нам дама с именем Время. Скорее всего, мы будем звать ее как-нибудь вроде «Время Станиславовна Ленинская». На ней будет юбка-карандаш, острые каблучки, как лыжных палок наконечники, чтобы бодрее цепляться за земелюшку коготочками своими, а не только шум создавать. Белая рубашечка, подвязанная у шеи элегантным черным галстуком-платочком в бант, прямой пиджак, будто снятый только что с плеч генерала Потроханского (со всеми потрохами, так сказать), очки с толстенными линзами, как у какого-нибудь старого математика любителя, который в раз случайно разгадал число любви и номер жизни. Да и пропил то число, несказанно счастливый. Пучок соломенный на голове ее. При этом никакого эротизма облик Времи не вызывал бы и у именитого извращенца. «Это все из-за толстых луп и пиджака», — думает извращенец, чешет промежность в сомнении и отворачивается, обидчиво выточив нижнюю губу.

Дама подскочит выше головы, ударит в ладоши звонко и превратится в глубочайший сон нагого человека-ребеночка в сарафане, под его кроватью укрытого периной из костей домашних птиц. Рассыпалась, как конфетти, прекрасная женщина, ничего ей не нужно, кроме того, чтобы быть. Быстра, как волк, как черный пес, но Время — та быстрее пса, и оскал так спокоен, и клыков не видать. Зубов также.

Впрочем.

«Один лишний шаг до кровати, двенадцатый, — откуда я его взял, — думает мальчик Жа. — С какого неба он упал под мои ноги, чей сон я перешагнул на этот раз?» Как звук, сон исчезает быстрее, чем желание открыть глаза. «Тшыть», — говорит спичка. «Тссц», — шипит сигарета. «Ссс», — шепчет рот. «Ффф», — приходит изнутри и улетает в ночь. «Как ты нежна, святая ночь, не видно богу в темноте, и нет, считай, меня в тебе поэтому».

— : —

— Время Станиславна, что вам от меня нужно сейчас? Зачем так громко стучите в настенные часы? Я на подоконнике босыми носками стою и половину груди в окно вываливаю, и даже так вас слышу. Батарейки снова менять не буду, в следующий раз, когда вы придете, я не открою вам. — Жа опрокинул пепел на свой подоконник, и его сдуло моментально, как парашютистов из одуванчика. Те полетели высоко, выше потолка, и там остались.

— Откроешь, мой мальчик. У меня для тебя извещение.

— Какого рода?

— Извещение? Оно моё, никакого, — помялась немного Время Станиславовна.

— А вы какого рода? — не мог остановиться Жа.

— Того же, что любовь, а мы все для того и предназначены. Только меня вы не любите, совсем не замечаете моих прекрасных жестов и тонкой формы. — Время Станиславовна спрятала свои глаза за пазуху, закутала лицо своими волосами и стала так рыдать.

— Скажете тоже, формы ваши далеко видны. Да и будто вы меня замечаете, — пробормотал Жа, уже свалившись на пол по дороге. Дорога же вела к прибою, но стены не пускали болтать ногами в соли и костях ракушек.

— Еще бы! — гордо заявила Время. — Морщины вам доставляю и волосы ерошу. Работа у меня такая, оклад и премию платят, а за хорошие заслуги и в «Артек» путевку получить могу на лето. Там-то я вас и трогать не стану долго-долго. А извещение вам от первого этажа квартиры номер ноль. Читаю: «Я, дворник Сучкин, требую жильца под номером таким-то не высовываться всем телом своим в ночь, дабы не тревожить меня по пустякам резкими болями в груди и высоким сердцебиением от вероятности мне в мой выходной день заниматься черными работами из-за неаккуратности этого простофили. Я такие мусоры, как жилец квартиры номер такой-то, с подбалконных снегов и трав убирать не собираюсь. Подпись, дата».

— Благодарю вас, мисс. Я окна заклею и впредь дурить не буду, каюсь, дурак. Ночь уж больно нежна сегодня. Последний разок — и заклею, слово даю.

— Вот и славно. А мне пора, свет гасите, я уйду засветло, вас не трону во сне. — Время шагнула в сторону, но тут же остановилась.

— Сон мне не в руку, знаете…

Но та уже умолкла и не ответила на сон. Лампа у ног светила ясно и прямо на потолок, освещая кладбище пьяных мух и пауков, зазимовавших тут навсегда. Пауки, счастливые в своей добыче, обнимали мушинок, как маму, и с улыбкой замерзали, вцепившись в них своим счастьем. «Кто их разбудит по весне, если я не стану менять в часах батарейку в следующий конец света в этой тощей, как моя судьба, комнате? — думал малыш Жа. — Наверное, уже никто, кроме Времи».

Искры из глаз взорвались и потухли, желания пробудились и восторженно плясали по животу и ладоням, трогали пальцы своими губами, целовали веки в панике и наслаждении.

Еще три шага от окна мимо маленького красного солнца у пяток, несколько движений холодными руками по созерцаемому, воплощенному в твердь, теплу, шурша в углу, где свет не доставался ничему живому, ваяния и томность, легкость движений, изгиб. Мальчик лег подле теплого тела, обнял одной своей рукой, что была в чернилах вся, кривых, и ткнулся носом в запутанные в ночи Времей Станиславной ее гранатовые волосы. Сомкнул уже закрытые глаза в преддверии великой мечты — заснуть с ней рядом впервые. Сомкнул и не увидел ничего, кроме рассыпавшейся на каменные капли океанского шума надежды, лесов каких-то необитаемых с костром в самых его недрах да и того памятника в комнатном ковре, более значимого, чем любые достижения его желаний вялых и грациозных мечтаний о невиданном. Все можно увидеть, поэтому-то и жмурился юный негодяй со страшной силой, а потом перестал, как фонтан по осени — одним простым нажатием дворника Сучкина на красную кнопочку.

— Я тебя не люблю, — прошептал Жа в затылок гранатовый и выдохнул ночь.

октябрь, 2
04:24

Как высокомерна она и грациозна, но как стара. Неудивительно, что ее никто не любит.

Бах-бах-бах без остановки. Обидно быть глухим, обидно и не быть, не узнать, что это такое — слышать, когда слышать ты не можешь.

— А ваш отец на самом деле Станислав или вы прикидываетесь? — Жа мял в руке свой паспорт, в котором не хватало нескольких страниц, другие были изрисованы, а вместо фотографии Жа была вклеена фотография какого-то политика, который, очень может быть, и не был бы и против быть Жа, а не собой.

— По правилам у меня должен быть отец, чтобы зарплату выдавали мне как любому другому живому — в кассе по документам. — Время ударила подбородком в свою скупую грудь и расслабила косы.

— Ах, вы несчастны? Непорочны и скупы на жалость, но несчастны, — подумал Жа, но подумал громко.

— Это вы сделали меня такой изначально. Вы же меня и придумали, работу мне дали, назвали именем и вручили букетик этих жалких чувств. Что ж вы меня вините, что я так хорошо выполняю свою работу? Контракт-то мой без срока действия, и юристы не помогут, даже самые головастые.

— А почему фамилия такая противная, «Ленинская»? — выдавил, как кислую пасту из тюбика, мальчик.

— Это потому, что вы меня вечностью обзываете. А мне не нравятся чужие названия, я «ваше» выбрала. Знаете, как выглядит ваша вечность? Именно так, если посмотреть в мавзолее на сухого, воскового дедушку в костюмчике, который так хотел остаться навсегда. Именно так, как вы ее видеть не желаете.

— Вы думаете, Москва — хороший город? Красивый, непустой? — Жа искренне под ноги плюнул.

Она отняла с губ своих целующих портрет отца и покосилась из окошка на вдалеке сверкающий, противно сладкий от вопроса Кремль.

— Я думаю, здесь более всего тех самых, которые не только лишь гниют. Но я их не кормлю, как те, что сверху, нечистотами. Я им даю немного сил понять.

— Что нужно им понять? — поморщился малыш.

— Что они сами по себе и все вокруг — их выбор.

— Здесь много так бродяг, несчастных.

— Они святые, может быть.

Жа вытер слезы под губой.

— А я бы хотел себе имя изменить по паспорту. Ведь как корабль назовешь, так он и поплывет, правильно? Вот глупые родители и заводят себе детей, называют их своими желанными именами, чтобы они поплыли по-другому, как не могут, не хотят. А малыши, и многие из них, сдаются, и плывут себе без цели и желаний, и слезы мои капают на их следы. Я за то, чтобы человек сам выбирал себе имя, на совершеннолетие, например. А то с рождения уже путь уготован, говорят, а там — рифы и ледники, а я туда не хотел, меня свои ледяные ждут уже. Ах, только мороки, проще в паспортный стол обратиться.

— Там, знаете ли, такие очереди. У меня там всегда полно работы. Еле справляюсь.

Время перехватила неровное дыхание Жа, улыбнулась своим безликим черепом и стала из оконной темноты лепить руками ком тоски с бессилием.

— Хотел бы и я, чтобы работа у меня была такая, где я вас не застану вовсе.

Жа все смотрел, как та красиво и изящно собирает ночь в ладони, как сахарные делает труды, но страх одолевал его такой, что тот зажмурился, представив, что все — сон.

— Не туда вы идете, дорогой мой, раз со мною заговорили. Точнее, не идете никуда. Вы, как говорится, на якоре стоите. Пока еще крепко, но ноги уже, чую, затекают. Откройте глаза.

— Тогда я пойду шевелиться? — медленно приоткрыл свои сонные веки Жа.

— Идите, идите.

— И вы не спросите меня куда?

— А вы этого хотите? — повернулась к нему Время. В руках у нее уже виднелся большой черный шарик. Она протянула его Жа. Тот зашевелил головою, отказываясь брать его в руки. Время Станиславовна вновь постаралась улыбнуться и опрокинула шар на пол. Тот разлился черной рекой с хвостом из плотного зловония, немного погудел, зашипел, как злое животное, и убежал куда-то, пролезая через щель в двери.

— Нет, потому что боюсь вам не ответить.

— Именно, все верно. Ответы порождают лишь вопросы. Что ж, мне пора. Не беспокойте меня без причины, и я не буду снисходительно улыбаться вам в зубы.

— Сверкает! — вдруг прокричал Жа.

Время посмотрела в окно. Там было все так же темно и сыро.

— Это коронки, — тихо сказала она и отпустила мальчика.

— : —

Руки съедает щекотливый ветер из дырочек в окне и под подоконником. Изумляет и ущемляет. Мартобрь какой-то. Не шевелится ни до, ни после. Зевотой слепит глазенки, онемевшая от сна рука не чувствует, зевает сама и больными коликами изгибается в стальной, но мягкий прут, потом оживает и гладит тебя, как котенка под дождем. Все равно — сыро и