Оглавление

1. Первая зорька
2. Вместо предисловия
3. Первая зорька
4. Угадай мужа
5. Капитан
6. Идеальные незнакомцы
7. Так победим!
8. Маша и Миша
9. Карты не врут
10. Репутация
11. Дело крылатых
12. Повесть о ненастоящем человеке
13. Дорога к счастью
14. Эрнесто
15. Завещание
16. Ломбард
17. Итальянская роза
18. Плотоядный цветок
19. Посвящение Омару Хайяму
20. Душевнобольной
21. Племя глухонемых
22. Ной
23. Жажда жизни
24. Последняя плата
25. Джинн
26. Оптимистическая трагедия
27. Синяки на коленях
28. Неразменная купюра
29. Гицель из Тай-Шань
30. Все дороги ведут
31. Вернись в Сорренто
32. На далекой Амазонке
33. Серебряные ложки
34. Теория конца
35. Прощай
36. Мироустройство по Бастрыкину
37. Каин и Авель
38. Проклятый город
39. Сатир
40. Баба Аня
41. Бодрствующий ВООЗ
42. Бесконечная пьеса
43. Живой
44. Сергей Остросмыкин
45. Будда
46. Дорога в дождь
47. Лесной человек
48. Продается квартира  с одиноким котом
49. Чайная церемония
50. Пьеса «Дорога домой»
51. В погоне за раем
52. Ария Каварадосси
53. Колыбельная
54. Звездная сказка
55. Я
56. Мама
57. Добрый дедушка
58. Симбионт
59. Ипохондрия
60. На берегу
61. Либертанго
62. Паровозное королевство
63. Уж и Кот

Вместо предисловия

«Какая бывает жизнь?» — спросите вы. Она бывает только такая, и никакой другой быть не может. Вы, как собеседник мудрый и горячий, будете что-то твердить о счастье, любви, будь она неладна, о вселенском равновесии. Я лишь улыбнусь чуть-чуть рассеянно и виновато и, не сказав ни слова, побреду прочь по дорожке к морю, с каждым шагом склоняясь все ближе и ближе к земле. Мне искренне жаль вас, мой юный друг! И преисполнившись этой жалостью к вам, ко всему роду людскому, я тихо уйду, погруженный в свое знание.

Какая бывает жизнь? Над этой тайной бились мудрецы со времен Аристотеля. Разве им было трудно дождаться меня? Меня, Йоника Левандовского.

И да, конечно же, нас родила мама. Она любила нас, как только могла. И однажды, как может сделать самый любящий человек, она ненароком подвела нас к калитке и, крепко обняв, чуть-чуть подтолкнула вперед. Йоник все понял, он никогда не был глупым. Он ушел. Мама отпустила своего утенка, чтобы он вырос и превратился в лебедя. Так устроен мир, так устроена жизнь, если уж вам так важно это знать. Медведица отпускает медвежат, львица гонит из дома свое потомство, так как, оставив их дома, лишит их возможности узнать, какая бывает жизнь.

«Тебе ведь всего пятьдесят!» Я вспомнил, как шел дорогой из маминого дома, и крылья несли меня, не давая ступать на землю. Первым моим пристанищем было кабаре. Я шел туда снова, плотно впечатывая ноги в брусчатку. Я смотрел по сторонам и думал о том, что вновь могу делать все, что захочу. Но что именно я хочу делать? Это стало чрезвычайно важно, как будто кто-то толкал меня в спину с просьбой не ошибиться и в этот раз. Мне некогда больше ошибаться. Слишком уж многих я не могу подвести теперь. Но более всего я не могу подвести себя. Я только вчера понял это.

Сейчас, после моих слов, ударит музыка, и девочки будут танцевать на сцене. Вы же будете веселиться до утра. И это правильно, ведь еще Аристотель полагал, что жизнь создана для счастья. Будто он не мог дождаться Йоника Левандовского! Но прощаясь с вами, почтенная публика, я, пожалуй, начну с того, с чего начал. Нас всех родила мама. И эта женщина настолько любила нас, что крепко обняв на прощанье, слегка подтолкнула вперед.

Первая зорька

А я стонал в углу болотной выпью,

Набычась, а потом и подбочась,

И думал я: а с кем я завтра выпью

Из тех, с которыми я пью сейчас?

В. С. Высоцкий

Авдотья Никифоровна Медницкая, как и большинство сельских бабушек преклонного возраста, вела вполне заурядную жизнь. В свои восемьдесят пять она не предавалась праздности, к ее ногам не подкатывалось ласковое море, и рядом не шуршал белоснежный песок. Первая зорька привечала с утра и звала за собой. У жителя деревеньки всегда найдется труд — прохудился ли дом, задать ли корм буренке, окучить картофель или собрать колорадского жука.

Коровка у Авдотьи была честь честью, только молоко было горькое до жути, и пить его было невмоготу. Уж чего только с ней не пробовали, а все даром. Но расстаться с буренкой хозяйка не решалась и кормила ее по мере своих сил.

Пенсию, надо сказать, платили в аккурат, токмо Авдотья уж просила почтальона ее и вовсе не нести — напрасный труд. Он ее в дом, а Никифоровне потом пешком на почту шагай, дабы за все коммунальные платить. Там копейки лишней не останется, еще и должен будешь. Оттого и просила Авдотья сразу ее довольствие на платежки пускать, а коль чего не хватит — не обессудьте. Держава дает, держава забирает. Нет такой возможности, такого закона, чтобы у старухи больше, чем есть, забирать. Не военный коммунизм, поди.

Сама-то Авдотья продразверстку не застала, родившись в тучном 1935. Вождь всех времен и народов товарищ Сталин 17 ноября 1935 года на первом всесоюзном совещании стахановцев сказал: «Жить стало лучше, жить стало веселее». Именно под его знаменитую речь и родила Авдотью мама на свет. Знаменуя такое событие, главврач больницы хотел назвать малышку Стахановкой либо Жиставелиной (от жить стало веселее), но в раздумьях сиих спился и мысль свою не донес. А потом уж и поздно было.

Жила Авдотья Никифоровна плодами трудов своих. Ее одинокая спина виднелась с утра до вечера над нарезком земли. Прерывалась она только водицы попить да естественные надобности справить. Пищу берегла для ужина. Лежебока и плут завтракает да обедает, да глупости это все, они потом и трудиться мешают. А вот вечером, когда солнышко легло на бочок, оно и не грех чего-нибудь пожевать — в топку бросить. Да и много ли старухе надо? Возьмет редиску и хлеба кусок, солью все сдобрит — самая здоровая пища, здоровее не придумаешь.

Тогда, в феврале 1956, когда Авдотье еще и двадцать один не стукнуло, она слушала речь товарища Хрущева на ХХ съезде и плакала невесть отчего. Отца перед войной забрали в лагеря как ведущего агронома, а значит, и врага народа, разумеется. Чтобы спасти дочь, мама Авдотьи от мужа отреклась. А с первых дней войны ушла санитаркой на фронт — так и позор смыть можно, и дочке паек раздобыть. Сгинули оба. А как оно сиротинушкой жить? Кто позавидует? Девушка жевала редиску с кусочком кукурузного хлеба, и слезы вместо соли обильно сдабривали еду. Выходит, зря ирод родных ее погубил, жизнь искалечил.

Но редис и молодость сделали больше чудес, чем бывалый волшебник в доброй сказке. И наплакав не более положенного, Авдотья вышла в расцветающий мир, куда зорька ее так звала и манила. А сейчас соль каменная, настоящая. Если ее истереть да присыпать хлебушек — такое милое дело! За соль Авдотья была благодарна, ведь не наплакать ей уж больше, чтоб еду посолонить. И глаза высохли, и сил тех нет, девичьих.

Сейчас и молодые не плачут вовсе. Так, расстраиваются. Наука плакать ушла вместе с ситцевыми платьями и бесформенными пиджаками поверх. Теперь плакальщиц нанимают, деньги им дают. Авдотья Никифоровна пошла бы к ним в артель, все ж не с утра до ночи спину гнуть. Тем паче, за раз можно было чуть не вторую пенсию в руках унести. Но сколько ни пыталась она зареветь, глаза оставались сухими, как песок. Оттого, постояв на поминках (а на свадьбы ее не звали уже очень давно), она подходила к поминальному столику съесть какой пирожок да запить его горячим чаем и брела восвояси, к дому. С некоторых пор Авдотья стала бояться оставлять его подолгу без хозяйки. Хоть и красть было нечего, но могли так, просто из баловства испортить или порушить, а в ее-то годы чинить — труд не по силам.

Паша прибился к деревне Авдотьи Никифоровны пары недель не прошло. Парень лет двадцати был худ, застенчив и постоянно затравленно озирался, будто выглядывая погоню. Было видно, что Паша был бит не раз, и глава села хотел сдать его участковому, как личность темную и непонятную. Но на Пашкино счастье, он в первый же день излечил буренку Авдотьи, просто погладив ее по спине. Та совсем по-собачьи лизнула его прямо в лицо, а к вечеру баловала хозяйку невиданно вкусным свежим молоком.

Диву даешься, как без всякого интернета весточка облетела все дворы. Глава села нашел по такому случаю старый сарай и выделил его Паше под временное жилище. «Живи, — мол, — что уж там». Только как ни крутились вокруг Пашкиного сарая жители деревни, новых чудес он не творил. Выходил с утра на работу с мужиками и вечером возвращался назад, падая от усталости. Потихоньку отъевшись, он стал больше похож на человека и даже порой был причиной драки деревенских девиц. Но натура у Паши была крайне робкая, и при первой тревоге лицо его принимало такое испуганно-затравленное выражение, что бить его было жалко, а девки ложились с ним разве что из жалости.

Прижился бы Паша в деревушке местным дурачком, если бы не второе чудо. Марфа, что чаще других жалела его и жаловала, вдруг упала посреди двора без сил, с лица вся сошла. Местный аптекарь развел руками и велел слать за попом. Уж не знаю, как, но Паша Марфу рукой погладил, как буренку Никифоровны, и к приезду попа девушка была здорова и так аппетитно-соблазнительна, что даже бывалый поп ойкнул и затребовал медовухи для внутренних нужд.

Такое жители деревни терпеть уж более не могли и затребовали Пашу для разговора. Его обступили со всех сторон. Под общий одобрительный ропот Глава отвесил парню крепкую оплеуху, дабы сделать разговорчивее, да и сговорчивее, поди. Мол, что ж ты, мил человек, чудесам обучен, а дар свой от народа скрываешь? Это ж сколько дел мы могли с тобой переделать, ежели б ты поразумнее был! Паша молчал и даже пытался пустить слезу, но народ стоял на своем и был справедливо обижен. Решили его привязать к сараю на длинную цепь, дабы не сбежал засранец со своими чудесами в придачу. А к утру, поди, одумается, подобреет.

Ночью к Паше пришли Марфа и Авдотья. Авдотья напоила его молочком и ушла поскорее, чтобы не мешать Паше изливать слезы в Марфин подол.

К утру народ вновь собрался к сараю и был уже крепко выпившим, а оттого злым и серьезным. Марфа вытолкала Пашу наружу, пояснив, что может тот сотворить чудо для каждой твари и человека лишь единожды. Но за чудеса свои он чаще всего бывает бит, вот и боится снова впасть в людскую немилость. «Что ж мы, ироды какие, — заголосили бабоньки. — Ану снять с мальчика цепь! Не звери ведь! Давай, родимый, делай свои дела. Мы с тобой все дворы обойдем, ты каждую тварь, что в заботе нуждается, излечи. А уж людям сделай то, чего просят. И живи с нами дальше, никто тебе слова не скажет. И сарай за тобой останется. И Марфа, гляди, за тебя пойдет».

Марфа краснела, но Пашиной руки не выпускала. Вышагивая важной персоной, она шла и шла с ним от хаты к хате. Последним обозом зашли к Авдотье Никифоровне. Корова, увидав Пашу, с порога кинулась лизать уставшее, измученное лицо. Никифоровна припасла молочка. Она долго с любовью смотрела, как Паша жадно пил большими глотками, на его тонкие дрожащие руки, и думала о своей навсегда ушедшей судьбе. «Ты, сынок, сделай так, чтобы я плакать вновь могла. Нам с кормилицей вдвоем тяжело. А так я плакальщицей пойду, глядишь, и проживу сытую старость». Паша погладил Авдотью Никифоровну по спине, и слезы брызнули у нее из глаз. Она плакала, как не плакала со времен ареста отца, заливая скатерть слезами.

С трудом поднявшись, Паша вышел во двор и, опираясь на Марфину руку, проследовал прямо в сарай. Он сразу уснул, едва коснувшись сена, а Марфа легла рядом с чувством выполненного долга перед селом и Пашей, ее будущим супругом.

Первая зорька привечала с утра и звала за собой. У жителя деревеньки всегда найдется труд — прохудился ли дом, задать ли корм буренке, окучить картофель или собрать колорадского жука. Но сегодня, бросив свои дела, жители деревни били пойманного Пашку. Благо, Марфа спала чутко и почти не прогавила бегство чудотворца. Павел затравленно смотрел на людей, отвечая на каждый удар лишь мотанием головы из стороны в сторону. Марфа гордо стояла в сторонке, чуя себя второй день кряду главной персоной.

Последней притопала Авдотья Никифоровна. Заплаканное лицо ее исказилось таким неистовым гневом, что мужики пятились, уступая ей дорогу. Искривленные узлами старческие руки плотно держали палку, что вновь и вновь опускалась на Пашкины кудри. Мальчик выл под ударами, а Никифоровна плакала и рыдала, вспоминая сына, оставшегося на далекой Афганской войне, мужа, не пережившего аппендицит в районной клинике, ушедших мать и отца да приевшуюся редиску с соленым хлебом.

Угадай мужа

Самурай изваял Буратино в саду,

Подивился его красоте и уму.

Мир прекрасен.

Почти хокку

Один раз в жизни, но надо. Кто его знает, что ждет нас за финальной чертой. Жаль уходить, не собрав на мольберт все краски мира. Я, конечно, не Леонардо да Винчи и не Сальвадор Дали, но отчего-то страшно не успеть. Может, я просто трус, и меня пугает это дикое слово «нет»? Это даже не смерть и не болезнь. «Нет» — это как будто ластик школьника стер неудавшуюся букву, оставив кляксу на прежнем месте. Пожалуй, именно поэтому я перестал есть все мясное, и не ловлю рыбу с друзьями, как ранее водилось. Я больше не хочу забирать чью-то жизнь, в самом дальнем закоулке души вскармливая надежду, что и меня повелительным перстом не скинут с шахматной доски, а будут играть, играть, играть, пока льется вода, и паруса стонут от ветра.

Верить или не верить в жизнь после смерти — дело личных убеждений. Но сейчас, пока я в игре, чертовски хочется собрать в свою копилку побольше разноцветных монет: ярких впечатлений от подаренного нам мира. Стоя у врат, буду ли я вспоминать о цветных монетах? Рано или поздно узнаю, как и все мы. Ну, а пока — на самолет в Японию. Чтоб пролететь полмира и ступить на землю восходящего солнца. Выйдя из самолета, я ступлю как космонавт на Луну и топну по Земле что есть мочи, дабы отпружинить от тверди. Мы, хоть на миг, разлетимся в разные стороны, и мой вклад ускорит вращение нашего Шарика.

Но прилетел я изрядно уставший, и прыгать не стал. Буднично пошел проходить формальности, так и не ощутив прибытие в Японию. Расстроился. Я представлял себе все как-то торжественно, а не будничную суету аэропорта. Вышел, поймал такси и поехал в гостиницу. Страна невиданной электроники на первый взгляд оказалась обычным совком, чем-то похожим на современную Беларусь. Культ личности, и очень много ручного труда. От растерянности я не мог найти себе места. Унитаз, извините, у них сам крышку поднимает, зато жетончики на вход выдает один человек, а сидящий рядом второй собирает их на выходе. Где обещанные чудеса? Пробка за пробкой я пробираюсь глубже.

Буддистские храмы соседствуют с синтоистскими. Тысячи храмов полны людей и кажется, Япония — самая набожная страна в мире. Молятся тут всем подряд, смешивая традиции и обычаи разных стран. Вот статуя «медицинского» Будды. Стоит приложить руку к больному месту у себя и к такому же органу у статуи, и болезни как не бывало. А я расчувствовался, как тряпка, чуть нюни не пустил. Вот оно — три года без мяса. Мне стало жалко Будду, которому многотысячная толпа отдает свои болезни, закусывая на выходе из храма восточными сладостями. Не знаю почему, но тут же услужливая башка нарисовала ассоциацию с Христом. Иисус страдал за наши грехи, и Будда отдувается по полной. Я оставил подношение и просто погладил божество. «У меня ничего не болит, я здоров как бык», — сказал я ему и вышел на улицу.

Улица, надо отдать должное японцам, необычайно чиста. Здесь нет урн, и никто не бросит бумажку на асфальт. Каждый доносит мусор до дома, где сортирует его, и только потом выбрасывает. В Японии «золотая неделя». Праздники мая совпали со сменой Императора. А император здесь божество. Он, точнее, его предки, были рождены от богини солнца Аматэрасу. Сами японцы произошли от свиты богини.

Все остальные на Земле — от обезьян. «Ха», — сказал я им про себя. Любой народ считает себя лучшим и Богом избранным. Мне не привыкать.

В общем, божество передавало власть сыну. Эпоха достижения мира и стабильности сменилась на эпоху мира и процветания. Меня рвало на «хомячки», я вспомнил о переходе в СССР от социализма к развитому социализму. Старый император отдавал власть 30-го апреля, когда последний цветок сакуры должен упасть на землю. 1-го мая — новый бог в Японии и новое летоисчисление. Нулевой год от восшествия на престол. Старый действительно стар. «Я опозорю Японию, — начал он, — если буду исполнять свои обязанности недостаточно хорошо». Мой проныра — русскоговорящий гид — вытер мне слезы, поведав о предстоящей в Японии Олимпиаде-2020. А если действующий император уходит в мир иной, то это траур на год. Вот и попросили старика власть имущие уйти подобру-поздорову, чтоб не ставить под угрозу их вложения в будущий спортивный праздник.

Я зло рявкнул на гида, чтоб он не лез своим свиным рылом в калашный ряд. Тот присел от неожиданности и замолчал, обиделся. «Ну и ладно», — подумал я, хоть и пальцами ощущал его правоту. Кстати, в Японии преступность есть, а воровства нет. Оставленные чаевые будут бежать за тобой вместе с официантом, пока ты их не заберешь. Надул меня за десять дней только проныра-гид, что вещал мне о том, как он «объяпонился», при каждом удобном случае. Жить в стране, где воруют только иностранцы, как-то непривычно, и вызывает неподдельное удивление. Чем это они достигли? Религия, страх наказания или действительно произошли от богов? Новый храм. Многорукая и многоликая богиня Каннон. Буддизм — это в целом-то и не религия вовсе. Учение, я бы так сказал. Есть шесть миров, и человеческий — один из них. Просветление — состояние, достигнув которого, можно перейти в мир лучше и совершеннее, навсегда покинув череду бесконечных перерождений. Но просветленный не обязан уходить из нашего мира.

Богиня Каннон, например, не ушла, а осталась с людьми, чтобы страдать и помогать страждущим. Лицо ее сурово, так как далеко не каждое желание должно быть исполнено. Она смотрит на нас, как на разбалованных детей, утирая одному сопли, другого шлепая по загривку. Все для пользы, разумеется. И вновь — можно передать ей свои болячки. Глядя на то, как выглядят пожилые японцы, могу с уверенностью сказать — система работает. Я отдавать болезни не стал, зато спустился к трем источникам богини. Из ее рук изливаются здоровье, долголетие и мудрость. Выбрать можно только один раз и что-то одно. Стоит заметить, что здоровье там не ровня долголетию. Можно жить долго, страдая от болезней. Можно рано уйти, но до последней секунды быть здоровым.

Сбросил срочный вопрос в социальную сеть. «Помощь, срочно, плз.» Больше всего советовали мудрость. Ее, родимую, и испил. Отойдя от источника, я вспомнил о добром волшебнике Гудвине, Элли и ее друзьях. «Как удивительно перекликаются наши истории», — тут же подумал мудрый я, и затребовал у гида зеленые очки. Тот непонимающе глупо улыбался. Супруга говорит, что выпила здоровья. Но после посещения Нары, где олени бродят, как люди среди людей, она верно подметила, как удивительно схожи Нара и Нарния. Ой, чует мое мудрое сердце, что дурит меня. Видно, зачерпнула ковш мудрости. А может, это я раньше был глуп и не замечал ее ума? В общем, на одно ведро мудрости приходится три ведра мыслей.

А мысли мои о Японии. Почему талончики на парковку продают три человека, а скоростной электричкой, что как стрела пронзает Японию со скоростью 300 км в час, отправляясь чуть ли не каждые 15 мин, управляет компьютер? Гид рассказал, что сейчас строится дорога для поездов на магнитной подушке. Должны успеть к олимпиаде. Те будут летать километров семьсот в час. После этой информации я написал письмо нашему министру инфраструктуры, что он чудак. Может, ему и писали об этом раньше, но маслом кашу не испортишь. Гиду же я рассказал, что, на мой взгляд, Япония переживает острый кризис. Роботы выталкивают людей с рабочих мест, и правительство вынужденно придумывать им ненужный труд. В противном случае роботы заменили бы большинство, и людям нужно было бы платить просто так. А сие крайне пагубно. Свободное время в таком объеме вредит, даже если ты произошел от богов. Тот слушал меня, открыв рот, и восхищался моей мудростью. Видать, впрок пошла водица.

Тем самым временем — очередной храм. Вот сад, где сидел самурай и любовался красотами мира. Созерцая сад камней, можно услышать, как говорят валуны. Это они настоящие жители Земли. Просто мы очень быстры и крайне мало живем, чтобы заметить это. Мы, как бактерии, приходим и суетимся, принося гораздо больше вреда, чем пользы. Они живут и властвуют над веками. И в этом саду самурай сидел, не двигаясь, часами, чтобы услышать хотя бы звук, произнесенный настоящими обитателями Земли.

А вот клинок самурая, который он запросто мог опробовать на любом случайном прохожем, дабы оценить работу кузнеца. Как это уживается в одном человеке? А легко! Японец с детства не верит в смерть. Верить в смерть — как верить в Бабу-Ягу. Мы просто переходим между шестью мирами и возрождаемся вновь. Главное — не совершить недостойный поступок, не испортить карму. Возродиться ведь можно и в лучшем, и в гораздо худшем мире, чем живешь сейчас. Чем не аналогия с привычным нам раем и адом? А что есть достойный поступок для самурая? Тут, как говорится, Восток — дело тонкое.

Я вспомнил о крестовых походах и сжигании ведьм. Как все-таки мы похожи — дети богов и обезьян. Монахи в Японии для медитации, чтобы чувство голода не отрывало их от духовной практики, клали за пазуху горячий камень, что согревал живот, обманывая голодный желудок. Такие горячие камни назывались кайсэки. Сейчас кайсэки — комплексный обед, которым любят потчевать в тамошних ресторанах. Любого туриста заманят на чайную церемонию, где минут за двадцать постараются напоить чаем матча, вкусом больше напоминающим воду после мытья посуды из-под рыбы и водорослей. На мой немой вопрос, что основным смыслом чайной церемонии является беседа с мастером чая, и мне, не владеющему местным наречием, это таинство будет недоступно, гид ответил выразительным взглядом на часы. Мол, пей и не умничай. А то за нами уже очередь собралась. Я глотнул, и незабываемое чувство, когда выплюнуть стыдно, а проглотить невозможно, стало ведомо мне в полной мере.

Только гайдзин (чужак, варвар, не японец) будет бежать за гейшей с фотоаппаратом, норовя увековечить свою встречу с этим японским чудом. Мы привыкли фотографировать все, всех и вся, по возможности — на фоне себя любимого. Я и пирамиды, я и море, я и гейша. Уж не скажу вам, как в древние века, а сегодня гейша — просто артист, японский массовик-затейник. Ее приглашают как организатора мероприятий, дней рождения и корпоративов. Наши соотечественники рассматривают всех гейш как дорогих жриц любви, а любых японских (китайских, корейских) девушек в кимоно — как гейш.

Бескультурье и отличает в первую очередь варвара от японца. «Культурные» японские бабушки орали в самолете так, переговариваясь между собой, что большая часть пассажиров не могла уснуть. В Японии каждый скажет вам «здравствуйте», «спасибо», «пожалуйста», и обязательно поклонится. Кланяются даже олени в Наре, отведав специально приобретенного печенья. Русскоязычный гид жаловался на обилие понаехавших, что портят культурную и безопасную Японию. В священном бамбуковом лесу он обратил мое внимание на выцарапанную ножом надпись: «Здесь был Вася». Я тоже был расстроен и возмущен этим святотатством. По приезде домой я узнал, что гид на все завышал мне цены в полтора-два раза. От зараза.

Нет, все же мы сильно другие. В Японии можно купить товар без НДС, если ты иностранец, только показав паспорт. И никаких тебе потом очередей в аэропорту за возвратом налога. Вначале я думал: а что мешает таким образом покупать товары японцам через друзей-иностранцев? Пробыв там десять дней, понял, что гордость. Видать, это неплохо, ведь гордость — не гордыня. Японец будет убирать туалеты, но не украдет. Он лучше вспорет себе живот, чтобы попробовать переродиться вновь с чистой кармой.

В одном их храмов я увидел, как за денежку можно пролезть на карачках под богиней Каннон и очистить карму, избавиться от грехов. Я видел по всей Японии богатые подношения. Вот храм, построенный за изгнанную на улицу жену, вот — за убийство друга. Да нет, такие же, как мы. В храм, жертвовать, «батюшка, спаси». Я путался в местных нормах и традициях.

Я понял, что кошелек не сопрут, но легко могут запросто так рубануть мечом. Стал шарахаться от местных с катанами. А народ не обращал на меня никакого внимания. Все мчались, как муравьи, на работу и так же — с работы домой.

Страна, раздавленная в 1945 году, не только встала с колен, но и достигла по своему благосостоянию вершин в существующем мире. Бедности почти нет. Есть очень богатые и средний класс. Мы, в сто раз умнее, совершеннее и смекалистей, живем в говне по сравнению с японцами. Как же так, ведь мы так похожи, или все-таки нет? Не знаю, я так и не ответил на этот вопрос для себя. Я видел отстроенный и современный город Хиросима с дорогами, как у нас от Киева до Борисполя, и вспоминал ямы на дороге Ровно — Луцк, используя ненормативную лексику.

В храме богини солнца Аматэрасу я услышал легенду, как брат богини — бог грома, бросил в нее освежеванную шкуру лошади. Она от обиды ушла и укрылась в пещере. На землю опустилась тьма. И никто не мог выманить солнце назад, пока хитрые боги не крикнули ей, что нашли богиню красивее. Она выскочила на зов и увидала зеркало. Рассмеявшись, Аматэрасу простила богов, и солнце засияло вновь.

Я вспомнил как минимум три легенды подобного рода из разных мифологий. И про бога-проказника Локи, и про зеркало, в которое может посмотреть только чистый духом, иначе истинное отражение испугает хуже любого зверя. Вспомнил о затмениях, так или иначе объясняемых в преданиях всех стран. Значит, похожи. В Японии строго запрещена порнография. За такой журнал можно сесть в тюрьму. Японец не поцелует девушку на улице, слишком интимный это процесс. Зато по телевизору можно увидеть шоу «Угадай мужа», когда девушка наклоняется и спускает штаны, а затем со спины к ней подходят по очереди мужчины и начинают совершать акт. Ей же нужно угадать, кто из них был ее муж.

Опять храм и опять сад. Сад прекрасен, как прекрасна наша земля, как прекрасна жизнь, руки любимой женщины, голос матери. Сад устроен так, что им можно любоваться в каждое из времен года. Красота сада — красота Японии: гордая, величественная и непонятная чужакам. Ведь находясь в таком прекрасном саду, очень хочется умереть, если кровь самураев течет в твоих жилах. Гид рассказал мне о том, как соседи по квартире — японцы — травили его по мелочам попервой, так как он гайдзин. И я захотел домой.

Нет, я не хочу перестраивать мир под себя. Я не хочу делать из всего мира Украину, а из Вселенной — Землю. Но я насмотрелся на Японию, собрал свои цветные монеты, и родимый очаг манит меня к себе. Там моя семья, друзья, собаки и работа. На высоте 11 тысяч метров я разглядел тех, кто стоит у руля нашего корабля, нашей планеты. Они развлекают нас байками, делают из нас хорошо обученное стадо и правят миром. Они думали спрятаться, но куда им деваться от меня, испившего из источника мудрости и взирающего с такой высоты? Кто-то из них правит своим муравейником лучше, кто-то хуже. Но что роднит нас всех, живущих на Земле, так это потребность в байках, мифах и легендах. Оказывается, примени на практике всего лишь «разделяй и властвуй», дай «хлеба и зрелищ», и толпа, как крысы, поспешит за дудочкой. И мы играемся в бирюльки на потеху власть имущим. «Все люди братья», — сказал сильно умудренный я. Но на вопрос, кто же более мерзавец, они — так легко управляющие нами, или мы, что так покорно сняли штаны, я так и не нашел ответа.

Капитан

Он капитан, и родина его — Марсель,

Он обожает споры, шум и драки,

Он курит трубку, пьет крепчайший эль

И любит девушку из Нагасаки

Вера Инбер

Еще вчера дождь хлестал по крыше дома, и казалось, что мир утонет в потоке воды, низвергаемой небесами. По улицам реки небесной воды несли оставшийся после зимы мусор вперемешку с еще не растаявшим снегом. Иногда дождь менял направление, и капли стучали в окно с такой силой, будто путник барабанит в дверь с настойчивым желанием поскорее войти и получить долгожданные тепло и уют.

В такую погоду, особенно если она пришлась на раннюю весну, хорошо оказаться рядом с камином, растопленным вязанкой вишневых дров. Такие поленья долго держат жар и наполняют жилище приятным ароматом. Тогда, лежа на диване, накрывшись пледом и с бокалом коньяка, книгой в руке и бернским зенненхундом, аккуратно улегшимся между тобой и спинкой дивана, — вперед к путешествиям, приключениям и невзгодам, достойным настоящих мужчин.

Уже почти уснув, приятно представить себя капитаном арктического ледокола, прокладывающего себе путь к пассажирскому лайнеру, застрявшему во льдах. Крошка из льда и снега, поднимаемая северным ветром, делает видимость практически нулевой, но команда своими титаническими усилиями пробивается миля за милей к терпящим бедствие и поспевает как раз вовремя, когда круизный лайнер, уже раздавленный льдами, погружается на дно, а растерявшиеся пассажиры толпятся на льдине, представляя собой лакомое блюдо для холода и белых медведей. Команда ледокола, потеснившись, принимает всех на борт, и капитан тоже в свою каюту буквально заталкивает очень смущающегося, но изрядно заиндевевшего паренька в тулупе, валенках и с огромной шапкой-ушанкой на голове.

От усталости все попадали спать, и только капитан с горсткой самых крепких матросов вернулся на ночную вахту и направил грозу льдов в обратную дорогу. Наутро, естественно, уставший как гончий пес, капитан возвращается в каюту и видит, что парень на самом деле оказался прекрасной девушкой, за это время пришедшей в себя и уже обжившейся в кубрике. Но верный пес сторожит не только явь, но и сон хозяина, и врывается в видения, вылизывая лицо и топчась по тебе, как стадо слонов. Девушка тает вместе с арктическим ледоколом в убегающем сне, и зенненхунд вновь становится явью. Добившись своего, пес успокаивается, и под его мерный храп ты засыпаешь уже спокойно, без снов и сладостных видений.

Гавриле для этого романтического этюда не хватало самой малости — дома с камином, собаки и романтических снов с книгой в руке и бокалом коньяка на журнальном столике. Текущая жизнь подарила ему пока только небольшую квартирку на окраине города, продуваемую особенно настойчивым ветром сквозь накопившиеся щели в окнах, и небольшое жалованье, регулярно выплачиваемое работодателем. А потому непогода плотно заперла нашего героя в его четырех стенах без собаки, камина и коньяка, оставив только книгу и батон колбасы с хлебом и кефиром. Хотелось тепла, но после пристального взгляда в кошелек мысль пригласить кого-то из своих знакомых девушек на ужин или хотя бы в кино оказалась полностью несостоятельной, и ветер за окном, подхватив, унес ее в более зажиточные кварталы.

В такие минуты становится особенно грустно и одиноко, когда любительская колбаса с ее вкраплениями жира уже больше в тебя не лезет, но желудок требует дров, как разгоряченная топка камина, и ты давишься всухомятку этой нехитрой снедью, запивая ее кефиром прямо из пакета. Картину полной безысходности дополнил бы красочно топающий по своим делам рыжий таракан, но усачи покинули города по мере развития GSM-связи (мобильных телефонов), и приему пищи Гаврилы никто не мешал.

Гаврила наполнил желудок, и мысли потекли в более рациональном русле. Зачем мечтать о доме с камином, где ты уснешь, представляя себя капитаном грозного ледокола? Это все равно, как уснуть во сне и видеть сон. Можно представить себе, скажем, девушку, которую судьба-злодейка привела бы плакать на лавочку прямо под балкон квартиры. Сквозь струи проливного дождя Гаврила увидел бы, как без плаща или зонта на лавочке вздрагивают от рыданий худенькие плечи, и пригласил бы ее зайти в дом, где сразу отдал бы оставшийся кефир с колбасой и хлебом. Эта мысль показалась настолько реальной, что даже толком не отдавая себе отчет и наскоро накинув плащ, Гаврила выскочил из подъезда, оглядывая близлежащие лавочки.

На улице было холодно и промозгло, но от этого жалость к неизвестной девушке, одиноко плачущей на лавочке под проливным дождем, сделалась вовсе нестерпимой, и он спешным шагом пошел по округе, разыскивая незнакомку. Смеркалось. На улице было хоть шаром покати. Одинокие машины с грохотом проносились по дорогам. В окнах домов периодически зажигался и гас свет. Даже бездомные псы не шныряли по улицам в поисках съестного мусора, а жались друг к другу, забившись по ранее обжитым углам.

У кого вызвал интерес наш путник, так это у патрульнопостовой службы, тормознувшей рядом с ним и вывалившейся из своего бобика. Без лишних слов полицейские прошлись по карманам Гаврилы, и не найдя там ничего путного, ограничились легким пинком и двумя затрещинами. Гаврила перенес экзекуцию стойко, без слез и причитаний. Капитану ледокола стоять ночную вахту было тоже непросто, особенно после героического спасения пассажиров со льда. Отъехавший бобик вновь сделал нашего героя свободным, и он быстрым шагом умчался вдаль. Вскоре холод ушел, и стало жарко. Струйки пота стали сбегать по промокшей спине. Хотелось расстегнуть плащ, но Гаврила не мог остановиться даже ради этого. Он бежал, пока дождь хлестал, как из ведра, и на улице темно, а значит, где-то плачет незнакомка, которую должно немедленно спасти.

Но вот запас сил иссяк, и наш капитан остался один среди пустынных улиц города. Он застыл как изваяние, а затем, умывшись струйками дождя, неторопливо побрел в сторону дома. Гаврила плакал, смеялся, бил себя ладонью по лбу и кутался в закоченевшую одежду, как будто мог выдавить из нее еще хоть чуточку тепла. Отворив дверь квартиры, промокший до нитки капитан почувствовал себя словно в родной гавани, встречи с которой ожидал долгие годы заморских странствий. Скинув все одеяние в угол, он пошел прямиком в душ, где, слава богу, горячая вода вернула его в состояние умиротворенного покоя. Затем он повалился спать, и укрывшись видавшим виды одеялом, был счастлив как дитя.

Проснулся Гаврила достаточно поздно, уже было светло, и дождь более не барабанил, уступив место весеннему солнцу. На улице пели птицы, и двор был полон гомона и иной воскресной суеты. При виде горы мокрой одежды в углу «арктическому капитану» стало ужасно стыдно за свою выходку прежней ночью, и он стал неторопливо приводить свои вещи в порядок. Есть хотелось снова, и остатки колбасы, хлеба и кефира пришлись крайне кстати. «Если уж спасать, то лучше незнакомку с авоськой провизии», — подумалось Гавриле между делом.

Затем он взялся за тряпку и вымыл квартиру, гоняясь за каждой пылинкой. Снова устал. Усталость преследовала нашего героя по пятам, и он ждал ее, как освободительницу от горестей и забот, дурных снов и несбыточных желаний. Когда устал, блаженное чувство покоя приходит на смену всему, перестают мучить иллюзорные мечты и фантазии, дурные мысли не лезут в голову — хочется простой, да хоть какой-нибудь еды и койку, куда можно уронить голову и тело. Усталость служит залогом от глупостей — ты наконец-то перестаешь жалеть себя, дивясь несправедливости мира, и рваться из четырех стен наружу, будто особенно сильный и мощный рывок может освободить что-то внутри, способное вылететь и, раскинув крылья, умчаться в небеса к бушующим стихиям.

Уже в понедельник Гавриле на работу, еще чуть-чуть — и самый тяжелый период выходных останется позади. Там усталость будет неотъемлемой частью, как будто при входе вахтер выдает ее каждому на время рабочей недели. Потом каких-то десять-двадцать лет — и усталость можно уже не загонять в сети, как молодую капризную девицу, она будет приходить сама даже незваным гостем и прочно обживется в старенькой квартирке. Усталость скрасит жизнь, стешет острые углы, сопливые переживания и мечтания детства лягут спокойно почивать на дальние полки чулана.

Лишь однажды, если, конечно, повезет, внучка спросит у дедушки Гаврилы, кто изображен на старой пыльной фотографии в капитанской форме на борту ледокола, ломающего арктические льды. «Это я», — скажет дедушка и погладит внучку по голове. Она засыплет его вопросами об Арктике и лайнере, спасенном из ледяного плена, пока родители не уведут девочку спать. А засыпая, она долго будет расспрашивать папу и маму о дедушке, и почему они не рассказывали о его героическом прошлом. Родители же, убаюкав малышку, сядут на кухне и заговорят о том, что старик сдает, и как не жаль, но нужно отвозить его в дом престарелых. Там и уход круглосуточный, и персонал, безропотно слушающий байки стариков.

Но Гаврила был уже на улице. Смеркалось. Хляби небесные разверзлись над городом, и вода низвергалась с небес, как будто всевышний всерьез решил затопить все к чертям. Старик шкандыбал, опираясь на палочку, и даже бездомные псы не тревожили его покой. Наконец-то патрульная полиция заметила старика и обыскала его карманы. Бить из уважения к возрасту не стали. «Наконец-то», — подумал Гаврила. Обыск ментов вернул ему веру в быстро ушедшие силы. Еще чуть-чуть. Нет, он не хотел в этот раз встретить незнакомку и спасти ее из-под струй проливного дождя. Он страстно, изо всех оставшихся сил чаял встретить себя — того, молодого, что искал, но отчаялся, проиграв битву усталости. Незнакомка, конечно же, ждала его тогда, мокла под проливным дождем со вздрагивающими худыми плечами, нужно было сделать лишь еще буквально пару шагов, пройти в следующий двор. Гаврилу там ждали любовь, мореходка и арктические странствия. «Вперед!» — сказал бы Гаврила своей молодой копии и замер бы как статуя, превратившись в памятник несгибаемой несломленной воле.

Вот только сердце предательски подвело старика, и прыгнув в груди, остановило его скрученную фигуру. В последнюю секунду он увидел себя в капитанской форме на борту корабля. Капитан же, увидав старика на берегу, отдал ему честь и уплыл, не оглядываясь, как и положено морскому волку.

Старика под утро нашла все та же ППС и, вызвав труповозку, убыла себе восвояси. Родители же, убаюкивая малышку, поведали ей, что дедушка уплыл в арктическое плаванье, так как несмотря на возраст, опытных моряков на флоте не хватает, и дедушка снова ведет ледокол навстречу бушующей стихии. Кроха уснула, обняв подушку, а ее родители, взяв тряпки и теплую воду, мыли квартиру, гоняясь за каждой пылинкой, пока усталость окончательно не завладела ими, принося утешение и покой.

Идеальные незнакомцы

Но лучше поклоняться данности

с глубокими её могилами,

которые потом, за давностью,

покажутся такими милыми

Иосиф Бродский

Благими намерениями вымощена дорога в ад. Поэтому гоните взашей всякого, кто попытается разнообразить вашу жизнь здравыми, как может показаться на первый взгляд, идеями. Эти идеологи наворотят делов, разбередят душу — и в кусты. А ты стоишь потом один-одинешенек на распутье, и что поделать, не знаешь. Ни прежнего себя уже не вернуть, ни нового принять не получается. Чистое гадство.

Роман с Аленой пришли к нам в гости в то дивное субботнее утро, когда рабочая неделя уже позади, а выходные, поди, еще и не начались, то есть впереди два полновесных дня для настоящего лежебоки, каким, собственно, я был всегда. Моя прекрасная супруга Софи предпринимала отчаянные попытки в первые годы нашей совместной жизни сделать из меня велосипедиста, горнолыжника или любителя длинных лесных прогулок. Но годы усилий не принесли должного успеха, и махнув на меня рукой, она совершала по утрам велосипедные прогулки и возвращалась ко мне пополудни, как раз к моему пробуждению.

Сегодня я был бесцеремонно разбужен, так как гости ожидались с самого утра. «Привет», — хором прокричали нам «ранние пташки» и завалились в дом. Софи, лишенная из-за гостей своей утренней велосипедной прогулки, носилась ястребом по дому, поражая всех своей нерастраченной энергией. Я никак не мог открыть глаза и норовил уснуть, привалившись на край дивана. Спас ситуацию Роман, рассадив всех за журнальный столик. Бокал холодной сангрии с фруктами вернул меня к жизни и заставил поутихнуть мечущуюся Софи. «С добрым утром, друзья», — произнёс Рома и первым выпил вино.

Все могло бы так же отлично закончиться, как и началось. День клонился к закату, и съеденные шашлыки приятно наполняли желудок. Нам бы выпить кофе и разойтись, если бы не Роман. Теперь его потянуло на ролевые игры. Только, избави бог, не подумайте ничего дурного — просто он давеча посмотрел фильм Паоло Дженовезе «Идеальные незнакомцы» и решил повторить его сюжет на нашей базе. Задача проста: все выкладывают мобильные телефоны на стол, и все приходящие смс зачитываются вслух, а на звонки необходимо отвечать по громкой связи. В фильме герои выяснили, что прожитые вместе годы не сделали их по-настоящему близкими людьми, их разделяют тайны, и пропасть непонимания пролегла между ними глубже Марианской впадины. Мне идея показалась занятной, и я первым крикнул «да», бросив свой iPhone на стол. За другими дело не стало, и четыре телефона заняли свои места за столом, олицетворяя нас, наши уменьшенные копии.

Четыре телефона — четыре жизни. В суматохе мы как-то прошли мимо факта телефонизации человечества. Смартфон и интернет, социальные сети давно стали для нас настоящей жизнью, реальностью, заменившей ранее привычный нам мир. Мэр теперь встречается с известными блогерами, а жизнь в сети давно стала важнее дел обыденных. В сети ты мудрец, подобный Омар Хайяму, или путешественник, как Миклухо-Маклай. Кто ты на самом деле, в реальной жизни? Где, где? Что значит «в реальной»? Мы создаем свою реальность в интернете, размещая ее на всеобщее обозрение, и смотрим на такую же реальность других людей.

Ты встал и ушел после первого отделения оперы Джузеппе Верди в Ласкала, но выложил фотки из театра со скромной подписью «мечта сбылась». Где реальность? Для всех ты — заядлый театрал и ценитель творчества Верди. Минет час, и ты сам поверишь в это, выступая театральным гуру на дружеских вечеринках. Что же тогда реальность: то, что думают все и через некое время ты сам, или действительно происходившие события, канувшие неизвестными в пучину? Оставшись без телефона хоть на миг, чувствуешь себя голым, нагим. Всем становятся видны усердно припрятываемые изъяны, и ты сиротливо озираешься в поисках своего смартфона. Фух, вот он! Теперь ты снова одет и можешь, как и ранее, транслировать свою было утерянную реальность во внешний мир.

Сразу скажу: я, в отличие от брюзжащих старух, не считаю происходящее злом, как не считает злом макияж, красивые одежды, парфюм и ювелирные безделушки красавица, собирающаяся в свет, или кавалер, созерцающий ее впоследствии в полной боевой готовности. Так и смартфоны — тоже не зло. Просто их одевать стало со временем важнее, чем La Prairie и Dolce & Gabbana. Если бы я был режиссером, то снял бы происходящее примерно так: свет, освещающий людей, потихоньку угасает, и четыре ярких луча озаряют телефоны на столе, показывая зрителю, что настоящей жизнью живут, казалось бы, бездушные коробочки с электроникой, а люди — всего лишь топливо, подпитывающее их, как бутерброд, удовлетворяющий желание человеческой плоти.

Но мы были у себя дома, и ни софитов, ни режиссера, ни съемочной группы в наличии не имелось. Мы сидели, освещаемые светом заходящего солнца, и телефоны молчали на столе, «уснув» от длительного ожидания. Время ожидания — время дум. За день все устали от разговоров. Я развалился в кресле, и мысли мои быстро унесли меня от границ дома. Я блуждал среди неизведанных миров по просторам вселенной, мимоходом поедая драконов и отвечая взаимностью красавицам.

Затем я вспомнил, как двадцать лет назад познакомился с Софи. Мы встретились с ней случайно на берегу моря. Я с компанией друзей проехал более 500 км, чтобы добраться до водной глади, и теперь наши усилия были посвящены поиску пристойного жилья по карману. Нас было пятеро ребят и столько же девчонок, но встретив Софи на пляже, я не смог вернуться. Мои друзья за глаза стали звать мою избранницу сиреной…

Звякнул телефон Ромы синхронно с телефоном Аленки. Это пришла смс из банка. Как выяснилось, у них общий счет и, соответственно, оба видят все транзакции. «50 гривен — списание за обслуживание счета», — произнес Роман, усердно копируя голос Левитана.

Софи в вечер нашего знакомства не пришла ночевать домой, и ее отец — профессор и местный светила — поднял на уши всю местную милицию. Нас поймали под утро, когда я как раз провожал мою любовь к дому. Софи бросили в бобик, меня тоже, предварительно шлепнув дубинкой по спине и надев стальные браслеты. Освободил нас из кутузки все тот же профессор, оказавшийся впоследствии славным малым, если так можно говорить о своем тесте…

Зазвонил мой телефон, и я щелкнул кнопкой громкой связи. В трубке звучал взволнованный девичий голос. Моя секретарь Белла, многократно извиняясь за неурочный звонок, что-то несла о срочных семейных обстоятельствах, не позволяющих ей выйти в понедельник на работу. На уточняющий вопрос она несла какую-то чушь, но как я понял, никто не заболел и не умер. «Белла, чао», — сказал я ей и нажал отбой.

Родители брошенной мной прямо посреди отдыха девушки, от которой я ушел к Софи, работали преподавателями в институте, в котором я учился с их дочкой. Ребята оказались мстительными, и сессию я не сдал. Благо, тесть-профессор устроил меня в местный вуз, и я доучился практически без приключений. Помню, как я по настоянию Софи полез с лыжами в гору. Мы спускались по трассе для «чайников», но я и там умудрился поломать лыжу о ель. Пришлось долго идти вниз пешком, утопая по колено в снегу. Затем я еще месяц лежал с воспалением легких. Софи каждый день поила меня целебным чаем и ставила банки.

Теперь позвонили Алене. Ее соседка что-то протяжно и громко орала в трубку. Из сбивчивых криков следовало, что растущие на грядке Алены и Романа сорняки хищно пролазят своей корневой системой на участок соседей и не дают расцветать там дорогим голландским тюльпанам. Соседку, как ни странно, тоже звали Белла. «Белла, чао», — сказали ей хором Роман и Алена и отбили звонок.

Я как-то на первые более-менее приличные деньги повел Софи в дорогой местный ресторан. Официанты порхали, как бабочки, пытаясь угадать даже невысказанное желание. Сказка закончилась вместе со счетом, превышавшим раза в три мои финансовые возможности. Пришлось Софи бежать домой за папиной помощью. Нет, все-таки профессор — мировой старик…

Наконец-то засветился телефон и моей супруги. Она нажала кнопку. Звонил мужчина. Он называл почему-то Софи Кнопкой и печалился о том, что Софи не было на велосипедной прогулке с утра. Рома и Алена смущенно смотрели на нас во все четыре своих глаза, но и здесь интриги не получилось. Звонивший был нашим соседом и другом отца Софи. Он называл ее Кнопкой еще с детства и часто пытался ездить на велике по утрам рядом с ней, покуда у него хватало сил. Софи не стала ничего объяснять гостям, и я, развалившись в кресле, потянулся за коньяком, решив немного поиграть из себя крепко задумавшегося мужа. Рома предложил прекратить эту игру как наскучившую, но я твердой и решительной рукой сделал отрицательный жест. Немного помолчали.

Я вспомнил, как мы студентами с Софи были в Турции, и к ней на дискотеке стал слишком настойчиво приставать тамошний жигало. Жигало отделался переломом челюсти, а я — местной тюрьмой. Но и там, как говорится, я даже чаю попить не успел, так как у профессора оказались знакомые профессора даже в Турции. Я вышел на свободу и стал побаиваться тестя и его мирового могущества. «Господи, — подумал я, — как давно с нами ничего не случалось, как все ясно и понятно у нас в жизни. Смс из банка, звонки соседей, сотрудников с работы»… «Как скучно мы живём! В нас пропал дух авантюризма, мы перестали лазить в окна к любимым женщинам, перестали делать большие хорошие глупости», — сказал мне прямо в лицо невесть откуда взявшийся пьяный Ипполит (фильм «Ирония судьбы, или с легким паром»), и я решительно отодвинул свой бокал с коньяком.

Наша выдуманная размолвка как-то сблизила Рому и Алену, и так представлявших в глазах друзей единой целое. Мы звали их про себя Ромаленой, судача о них друг с другом. Ромалена целовались и держали друг дружку за ручку, как молодожены.

Я и Софи проводили их к машине и, попрощавшись, вернулись в дом. Сон не шел, и мы сидели при свете ночника за журнальным столиком, на котором лежали два наших смартфона. Их экраны периодически вспыхивали, сполохами сигнализируя о входящих сообщениях, но мы сидели и сидели, не реагируя на призывный свет.

«Это ведь хорошо, что нам нечего скрывать друг от друга?» — спросила меня Софи. «Ну что ты, конечно! Это только в водевиле пары узнают об изменах друг друга, затем плачут, прощают друг друга и любят с еще большей силой». «Ты не жалеешь, что женился на мне?» Я молча поцеловал супругу. Софи поправила челку и пошла в спальню наверх. «Я еще чуть-чуть посижу», — бросил я ей вслед.

Я потянулся за своим бокалом, и пьяный Ипполит вновь материализовался предо мной. Он пил, разливая поровну наметанной рукой коньяк, и звал меня за собой. Он постоянно сбивался, то звал меня в Танзанию с ее Килиманджаро и Нгоронгоро, то, подмигивая и икая, требовал лететь с ним на Кубу. Короче, мы здорово с ним набрались. Последнее, что удалось мне запомнить — как я делал селфи с Ипполитом и выкладывал его в интернет с темой: «Я и Ипполит летим на Кубу».

К полудню следующего дня под ним было уже более сотни лайков и комментариев. Кто-то пытался узнать, в каком мы аэропорту, кто-то интересовался, почему на фото нет Ипполита, и требовал ссылку на его профиль. Еще было голосовое сообщение от Ромалены с благодарностью за чудесный вечер и просьбой не ссориться с Софи, с которой мы, на взгляд Ромалены, идеальная пара. Я порылся в сети и нашел фото смазливой мулатки. Быстро поместив себя на фото рядом с ней, я бросил его в сеть с подписью «Куба». Народ большей частью ставил смайлики, означающие восхищение, а бывалые «кубинцы» писали советы, куда стоит сходить и что почем. Я побрел в душ, затем за таблеткой аспирина. Софи ждала меня для позднего завтрака. «Люблю тебя», — сказал я, садясь за столик.

Так победим!

Значит, это необходимо,

Чтобы каждый вечер

Над крышами

Загоралась хотя бы одна звезда?!

Владимир Маяковский

Игорь Демьяненко возглавлял безопасность одного банка средней руки, хоть до этого никогда не служил ни в милиции, ни в прокуратуре. Так сложилось. В банк он попал в 90-х и быстро проявил способность к конструктивным переговорам с набегавшими волнами правоохранителями всех мастей, чинов и рангов. Спокойный как удав, со взором профессионального киллера, в дорогом костюме и с айфоном в руке, он спускался к очередным вымогателям в законе, излучая уверенность и холодную решимость. Таких людей боятся инстинктивно. Особенно горячие, бывало, даже теряли дар речи, чувствуя леденящий взгляд безопасника.

В кабинеты к высокопоставленным силовикам Демьяненко заходил совершенно другим. Скромный, но настойчивый друг — не более того. Он носил деньги, но больше, чем белым конвертом, подкупал своим вниманием. Рыбалка, охота, баня, лечение за рубежом, девочки из модельного агентства — он все умел, все мог, все добывал для дорогих друзей. Сотни людей пробовали пойти по пути Игоря без особых успехов, а он шел, карабкаясь по лестнице «деловых» отношений, подтягиваясь аккуратно руками вверх и закрепляясь подошвами на новых ступенях.

Талант Игоря вовсе не базировался на излишнем подобострастии, избави бог. Просто Всевышний наделил его даром к изобразительному искусству. Настраиваясь, он мысленно двигал руками и рисовал, рисовал в своем воображении предстоящего собеседника. Картины чаще всего были так себе и годились разве что для фильмов ужасов. Очередной генерал выходил у него жалким ничтожеством, вымогающим деньги подлостью и шантажом, с отвратительной супругой — этакой бабищей с повадками прапорщика и разбалованными донельзя детьми. Генерал любил на шару потискать молоденьких девочек, напиться и нагадить в ресторане, а подчас и под себя, или украсть фишки в казино, опуская их сальными пальцами в отвратительную неглаженную штанину. Сыто икая, «лампасы» любил говорить о смысле жизни и пользе отечеству, а также о повышении мзды за свои услуги. Узрей такую картину на холсте — и есть не захочется еще неделю…

Плотно закрыв глаза, Игорь брался за кисть. Аккуратно, слой за слоем он поправлял, зарисовывал мерзкое, гадкое, неуловимыми мазками добавляя в портрет что-то невообразимо-человеческое. Вот генерал уже падал пьяным и гадил не из-за мерзкой душонки, а исключительно из-за болезни печени, перенесенной им в сиротской голодной юности. Супруга генерала досталась ему как единственный шанс закрепиться в городе и сходу поселиться в собственной квартире. Оттого и тянуло генерала на смазливых девчонок, так как прелести супруги не могли бы прельстить даже отсидевшего пятерку в одиночке. Но бросить ее он не мог из-за чувства порядочности и жил, взвалив на плечи эту лямку. Детей баловал, жлобстовал из-за них, стараясь с лихвой обеспечить, чтоб не познали они доли лихой, доли сиротской.

И божьим даром откровенная мразь превращалась в несчастного, слабого, но доброго человека. В портрет уже больше не хотелось плюнуть. Хотелось обнять и, закусив стопку огурцом, плакать о несчастной доле и несправедливой судьбе. Старый «рисунок» таял, как мороженое под палящим солнцем, а новый образ креп прямо на глазах и застывал намертво строительной пеной. Как только пена отвердевала окончательно, Игорь отворял кабинет и обнимал доброго старого друга. Его искренность, чем-то похожая на собачью, подкупала сердце даже самого отъявленного подонка и негодяя, располагая к дружбе, беседе, а периодически даже к нравственным поступкам.

Тот, кто никогда не имел отношения к серьезному творчеству, вряд ли поймет всю тяжесть такого труда. Художник выворачивает себя наизнанку, рисуя в минуты вдохновения, даруемого только наивысшим накалом эмоций. Счастье, скорбь — все это выматывают душу в ноль, опустошая все, даже самые скрытые резервы. Душа потом, как переразряженный аккумулятор — просто не хочет заряжаться, что с ней ни делай. Отсюда у творческого люда губительная страсть к алкоголю и наркотикам, стимулирующим измученное тело опять воспрять и парить в небесах или плакать на потеху публике. Без этих допингов только стальная воля может заставить маэстро творить.

Игорь ничего такого позволить себе не мог, поэтому настраивался на «портрет» мучительно, напрягая уставшие члены. Он ходил вокруг нужного здания, пил кофе, беседуя с бариста, подолгу разглядывал рисунки небес. Затем решительно закрывал глаза и брался за воображаемую кисть.

Еще одним побочным эффектом было чувство любви к своим «портретам», присущее любому таланту. Человек уже переставал быть чужим дядей или тетей, произошедшим в далеком прошлом от мартышки. Он был теперь сотворен рукой Игоря, мукой его души и на веки вечные прирастал, становился частью некого единого целого. Если впоследствии «портрет» особо гадил, то ранил художника, как ранит разбитая бутылка в руках хулигана, оставляя ужасный окровавленный, разорванный след. Игорь мучился тем, что раз от раза стремился увидеть свое «чадо», и мучился страхом узреть очередное злодеяние или мерзость.

Но банк был доволен успешным безопасником и платил звонкую монету исправно, позволяя Демьяненко жить, особо ни в чем не нуждаясь. А хочешь есть — люби работать. Тайну свою, как что-то особо личное, Игорь хранил даже от самых близких, и о его художествах до поры никто не ведал. Да и сам художник, если признаться, как-то творчеством свои мысленные картины не считал.

Первый казус вышел при посещении с благотворительной миссией детского дома. Банк выделил чуть деньжат и отправил свою делегацию, выполняя разнарядку по оказанию милостей. Девчонка лет семи рыдала над листом бумаги, безуспешно стараясь нарисовать автопортрет. Как-то нечаянно взяв карандаш, Игорь нарисовал ее принцессой, раскинувшей руки навстречу солнцу, а со всех сторон к девочке подходили лесные звери, склоняя головы в поклоне. Что там девчонка — весь класс замер, ахнув, бережно, как хрупкий бокал, передавая листок из рук в руки.

По дороге домой безопасник купил холст, кисточку и краски. Открыв дверь, он как-то бочком-бочком протиснулся в квартиру, прикрывая телом купленные богатства. Но прокрасться не случилось, и он решил покупкой похвастаться. Супруга ойкнула, услышав сумму чека. Игорь расстроился. Но женское сердце подсказало выход — благоверная вспомнила, что ее мама в молодости неплохо рисовала. «Поиграешься и маме отдашь», — сказала она, помолчав, и проследовала в кухню.

В субботу Игорь сел за работу. Он рисовал закаты на малиновой планете, где реки бьют вверх, уходя в горизонты небес, а деревья бегают как зайцы и грызут морковку. «Наш мир» — подписал он холст и оставил сохнуть. Жена прыснула, глядя на этот набор красок, но высказалась как-то нейтрально, по-семейному. Дескать, лучше так, чем бутылка или любовница. А Игорь и не спорил. Дома мазню повесить ему не дали, и он унес ее в свой рабочий кабинет. Там безопасника побаивались и дурных вопросов не задавали. Тем паче, Игорь поведал, что получил картину в подарок от некоего чиновника, и намекнул на некую фантастическую цену.

Картины множились и множились, и за пару лет «малиновый мир» заполнил чуть ли не весь банк. Игорь всего лишь однажды решил поведать близкому другу свою тайну, и то не полностью, намеком: мол, не начать ли мне рисовать? Но тот, дружески приобняв, заметил, что все прекрасное уже нарисовано, и пачкать холст кистью сейчас, особенно не чувствуя себя Рембрандтом, есть занятие низкое и недостойное. Игорь нарисовал новый холст, на котором люди были с дырками, как прохудившийся башмак, а из щелей вместо лучиков внутреннего света била грязь вперемешку с испражнениями. «Так победим!» — начертал он на ней. Картину Игорь подарил генералу, сказав, что банк отдал за нее тридцать тысяч зеленых. Генерал округлил глаза и немедленно пришпандорил работу в кабинете рядом с иными дорогими подарками и сейфом с деньгами.

Зашить бы бабам рот! Нет, что я говорю? Это чересчур. Просто уметь бы вытирать им из мозгов часть явно ненужной информации, да и только. Благоверная Игорька таки кому-то разболтала о странностях супруга, и весточка разлеталась по городу, как осколки стекла в разные стороны. Вроде бы ничего не украл, но Игоря разлюбили, а то и стали опасаться. Рисунки были недурны, но как-то сильно не вязались с его образом, и все как один вдруг почувствовали себя безмерно обманутыми. Генерал рвать картину не стал, а просто передал ее художнику с водителем и более просил не беспокоить. Чиновники телефонные звонки Демьяненко игнорировали. Банк также поснимал художества и снес их в подвал к метлам и лопатам.

Рабочая карьера, так сытно кормившая ранее, вдруг начала распадаться, как распотрошенная мозаика, и грозила полностью накрыть своим обвалом. Благоверная рыдала и с Игорем почему-то не разговаривала. Демьяненко так желал доставить удовольствие своим друзьям и родным, что хотел лишиться рук, ног и разориться одновременно. Тогда он перестал бы рисовать и отчаянно нуждался бы в их помощи, заботе и внимании.

Благо, Демьяненко был действительно талант. Не знаю, как это случается. Может, Боженька таки действительно целует, может, хромосомы так складываются. Закрыв глаза, безопасник рубанул себе правую руку топором аккурат по локоть и перетянул рану заранее заготовленным жгутом. Только закончив дело, он потерял сознание. На шум падающего тела, видно, кто-то пришел и вызвал скорую.

Через полгода мир вернулся в жизнь Демьяненко. Его вновь полюбил генерал, чиновники ждали к чаю, и банк исправно платил пенензы. Супруга как-то даже с преувеличенным рвением всячески демонстрировала свою любовь, будто Игорь потерял не руку, а все конечности. Свободный рукав скрывал полученное уродство, и все бы хорошо, если бы не одно но: Демьяненко больше не мог рисовать. И даже не на холсте, оно бы то и понятно — он не мог рисовать новый «портрет» человека, закрывая глаза. Он смыкал веки — и ничего не происходило. Никакой искры, никакого волшебства. Ранее нарисованные «портреты» еще жили в памяти, но вот свежие не появлялись, хоть убей. Игорь с тревогой думал о том, как поменяют круг его высокопоставленных друзей, и он с треском вылетит с работы, так как не сможет познакомиться с новыми чиновниками и заручиться поддержкой. Но он плакать не стал, решив, что содеянного не вернешь, и пусть все будет, как будет…

А картины, кстати, пошли. Их увидел какой-то столичный галерейщик и увез на своем пикапе. История об одноруком гении украсила столичную выставку, и бомонд весьма дорого все раскупил. Подкупали буйство красок, внеземные пейзажи и, конечно же, то, что художник более уже ничего не сотворит. Так что Игорь Демьяненко даже вскоре переехал из квартирки в небольшой загородный дом, выходящий окнами на опушку леса и берег небольшого озерца. Все были счастливы.