Сёстры
— Све-е-еточка, Све-е-еточка! Бе-бе-бе-бе-бе-бе!..
Блямс! — Томкин портфель взлетел к потолку, по пути выплёвывая из себя все внутренности, и, спикировав на широкий подоконник, звякнул металлическим уголком о стекло. Ещё бы чуток и как раз в «ваньку мокрого» угодил. Уж тогда бы ей угла не миновать. А виновата она, что ли, что ей портфель купили? Был бы ранец, как у Светочки, она бы тоже его берегла. Но летом к школе в их посёлок завезли только такие портфели, вот и ходят все первоклашки с одинаковыми оранжево-крокодиловыми квадратами. У Томки в классе только у одной девчонки розовый ранец с ну-погодишным зайцем, ей бабушка из города привезла…
— Что там такое, Томка? Люську разбудишь. В угол захотела? — раздался из кухни сердитый голос матери. Томка насторожилась: нет, мать не видела её броска, она продолжала громыхать посудой за большой голландской печкой.
— Бе-бе-бе! — уже потише передразнила Томка, высунув свой острый язычок. — Мамиха-карамиха!
Однако книжки и тетрадки, разметавшиеся по всей комнате, быстро подобрала и сложила на столе. Покривлявшись ещё немного в сторону двери, нехотя открыла букварь на страничке, где «ма-ма мы-ла ра-му».
До школы Тамара читать не умела, и это тоже было поводом для взрослых ставить ей в пример старшую сестру, которая научилась читать в пять лет и с тех пор всё время ходила с книжкой. Она и Томку хотела научить, да та отказалась. Зачем тогда в школу ходить? Уж за десять-то лет всяко читать и писать научишься.
Простым карандашом Тома дорисовала букварной маме две косы с бантиками. Нет, бантики надо красные. Как у Светки. Оглянувшись на дверь, из Светочкиного ранца — прежде погладила его и завистливо вздохнула: красивый какой, как новенький! — достала фломастер. Свои она давно потеряла, но матери сказать боялась. Опять будет выговаривать: «Вот почему у тебя, Томка, всё не как у людей? Почему Светочка ничего не теряет?»
— Све-е-еточка, Све-е-еточка! Бе-бе-бе-бе-бе-бе! — опять завелась Томка и, со злостью переломив красный фломастер, схватилась за зелёный. За этим занятием мать её и застала.
Стоя в углу, Томка отковыривала штукатурку и бросала ошмётки в цветочные горшки. Да и никакие не горшки это были. Мать связала крючком смешные белые юбочки и надела их на жестянки из-под повидла, в которых сидели разлапистые герани, фикусы и «мокрые ваньки».
— Ну, хромоногий, ну, быстрее же! — Томка нетерпеливо всматривалась в круглое лицо потрёпанного будильника, потерявшего ногу из-за своей настойчивости при побудке отца с тяжёлым похмельем.
Дзззинннь!
От звонка в дверь Люся вздрогнула: даже незваные гости сначала заявляли о себе по домофону.
— В глазок посмотри, — командирский голос мужа прозвучал одновременно с лязгом задвижки, Люся была торопыгой.
— Томка?! — удивилась-обрадовалась Люся. — Что стряслось, Томка? Ты откуда?
Люся с тревогой смотрела на сестру и не узнавала её. Тамара всегда выглядела подтянутой. Люся ни разу не видела, чтобы она вышла на улицу без макияжа. Сейчас же перед ней стояла поникшая женщина, похожая на раненую птицу: стриженая голова на тонкой шее склонилась вправо, под глазами тёмные круги, усиленные размазанной по лицу тушью.
— Приехала вот, — Тамара неловко ткнулась Люсе в плечо и вдруг крепко обняла её. От неожиданной ласки обычно суровой сестры Люся, у которой с детства были «слёзки на колёсках», заплакала.
— Ну, что у вас тут, сестрички? Хоть дверь-то закройте. Здравствуй, Тамара, проходи давай, — весёлым голосом Лёня явно пытался разрядить обстановку, — А ты, Люсь, чаю бы поставила, что ли. Или винца какого достань. Сестра ж приехала…
— Я к вам, это… не знаю, на сколько… — Тома провела рукой по глазам, размазывая остатки туши. — Не прогоните?
— Да о чём ты говоришь? Давай проходи на кухню. Будь как дома…
— … да не забывай, что в гостях, — тихо продолжила Тома и, улыбнувшись, пояснила, — Так
