Оглавление

Универсум

От автора

В первую очередь хочется отметить, что в данном произведении нет многих пояснений и описаний объектов и персонажей. Во многом это потому, что они даны в предыдущих работах. Так что, чтобы чувствовать себя, как рыба в воде, и понимать, что тут происходит, сначала следует прочесть как минимум «Искру», а лучше все, начиная с «Территории Хаоса» и «Планов бытия».

Тем не менее, как самостоятельное произведение, думаю, «Универсум» тоже имеет право на существование, ибо ничего совсем уж сверхъестественного здесь нет — все так, как и должно быть в какой-нибудь Вселенной.

При прочтении может показаться, что со многими элементами и деталями вы уже где-то раньше сталкивались. Что ж, спешу вас уверить — так оно и есть. Под солнцем нет почти ничего нового, кроме нового взгляда, новой обертки или смеси старого. Я в любой момент, наверное, могу сказать, какие сцены кажутся знакомыми лично мне, и даже вспомню некоторые мелодии, наигрывавшие в голове, когда я писал ту или иную строку.

Как всегда: мнение автора может не совпадать с мнением читателя и в случае неопределенных констелляций — издателя. Но это вовсе не значит, что мне будет неприятна любая конструктивная критика. Ну а если серьезно, то этой работой я горжусь и временами наслаждался, претворяя свои идеи в жизнь.

В любом случае, как всегда, желаю вам приятного чтения, уважаемый читатель, и да пребудет с тобой вдохновение! Ах да, самое главное: «в интегру».

Глава 1

Планета приветливо встретила меня чистым вечерним небом. За день светило не успело прогреть землю. Дышалось гораздо проще, чем в первый раз, и прохладный ветерок ласкал лицо. Даже брешь открылась совсем рядом с Крепостью — спасибо ей за услужливость. Балахон развевался, пока я гордо ступал в свой второй дом. Когда-то я мечтал о похожей сцене.

Хашмиодейнос, вопреки обыкновению, стоял неподалеку. Мы едва кивнули друг другу. Пожалуй, отныне буду звать его Хашем, а вот переводить не вижу смысла.

— Пойдем наверх, — скомандовал он.

Насколько можно было судить, Крепость совсем не изменилась. Чингаре прохаживались, как ни в чем не бывало. И вновь я ощутил величие, исходящее от этих стен, и душевный подъем, затмевающий неудобства от гравитации и атмосферы. Я планировал по-быстренькому все рассказать, проникнуться гордостью за совершенные подвиги, чуточку насладиться молчаливым созерцанием наших земель и побежать к семье.

Юлия незаметно отделилась и, скрывшись во тьме, ушла по своим делам. А мы поднялись на последний этаж — один из символов власти Генерала.

На площадке нас ждал Баррент. Как всегда, от него сквозило пренебрежением и высокомерием, но в этот раз во взгляде были заметны оттенки скуки и даже некоторого сожаления. Как у мальчишки, которого поставили в угол.

— Как там жилось? — спросил Хаш телепатически, не успев пройти на старый добрый балкон.

Меня эта беспардонность немного разозлила. Я окинул взором окрестный пейзаж, в сотый раз удивляясь — почему одна местность кажется интереснее другой? Затем вдохнул поглубже и, мгновенно успокоившись, ответил:

— Везде по-своему хорошо…

Он улыбнулся, было видно, что ему интересен разговор. Еще бы.

— Неужели ты их простил так быстро? — Он чуть не смеялся.

— Полностью ненависть забыть вряд ли когда удастся. Но теперь я чувствую еще что-то… Лучше.

— Что же это?

— Что мне дали шанс, в меня поверили, дали еще один смысл жизни.

Улыбка испарилась с его лица.

— Кого ты винишь в своем изгнании?

— На девяносто девять процентов уверен, что толкнула меня Юлия. Без доказательств никого обвинять не имею права. — Уже стало понятно, к чему он клонит.

— А то вот Баррент считает, что между вами непримиримые разногласия, и что ты подозреваешь его тоже.

Баррент, все это время молча слушающий наш ментальный диалог, вдруг оживился и заговорил:

— Я готов доказать свою правоту в честном поединке.

Крепыш посмотрел на меня так, словно уже готов к атаке, а Хаш спокойно ждал моего ответа.

— Вот и хорошо, что твою правоту никто не оспаривает.

Баррент расслабил мускулы, и набухшая жилка на его толстой шее сдулась. Такое чувство, что не будь свидетелей, он бы еще выдохнул с облегчением.

— Боюсь все не так просто, Евгений… — продолжил глупец все также безэмоционально. — Если ты откажешься, ты будешь разжалован до сержанта, а семья твоя будет обесчещена.

Я вспомнил их дурацкие варварские законы, и даже в них не было четко описанных штрафных санкций, ибо почти все носило весьма праздный, номинальный характер. Но зато говорилось, что все, что не оговорено, может регламентировать правитель. Так что ничто не мешало этому монстру придумать свои правила.

Я опять разозлился, а губы свисли от кислого разочарования в этой конкретной ситуации и злой половине всего убожества, что здесь творится. Вновь вглядевшись в темно-фиолетовое небо, я вспомнил, как летал надо всем этим низким, приземленным. Вспомнилась и свадьба под светилом, как на заказ. Этот мир способен благоволить мне, хоть я и не его родной сын. Я захотел, и вновь подул ветерок, который я принял с улыбкой и благодарностью.

— Зачем выдумывать конфликт на пустом месте? Мы только недавно одержали историческую победу значительной ценой. Кстати, что было дальше?

— Кселиус, как ты выражаешься, сдох. Мы прошли дальше, чтобы не осталось никого. В Замке остались наши люди, чтобы привести все в порядок, — отчитался Хаш.

— Мы завершили войну? — задал я наивный вопрос.

— Война никог…

— А с кем война на этот раз? — перебил я его. Это несусветная наглость, но я был уверен, что смертельно бить он не станет.

Хаш сверкнул глазами, а Баррент резко окинул нас взглядом.

— У тебя три дня на подготовку.

— А смысл? Я и через три месяца его не одолею.

Они молча повернулись, и Баррент сделал выпроваживающее движение рукой. Лучше бы меня не встречали, чем встречать вот так. От таких переживаний импотентом можно стать. Но в любом случае — наконец-то к семье, черт побери!

Мия ждала у двери в наш крошечный райский уголок. Как ни старался не подавать виду и не вспоминать, едва увидев ее лицо, чуть не расплакался. Она стояла в одной сорочке, будто ее выставили из собственного дома, и ночевать ей придется прямо здесь, на холодном каменном полу, по которому ходят дикари.

Долго мы не выпускали друг друга из объятий и молчали, не веря, что это произошло. Сердце перестало щемить — старые запахи и прежние ощущения той самой постепенно врачевали его, удерживая от гибели.

— Дети спят — разбудить? — спросила она, вытирая влажные глаза.

Я задумался: не заснут ведь. Так что взял ее за руку и сказал:

— Пойдем.

Одна доильня оказалась свободной.

***

После секса Мия восприняла факт, что ее муженек опять скоро исчезнет, не так катастрофично, как я опасался. Славке с Тилькой мы не спешили рассказывать. Раздражало, что по каждому поводу в пору консилиум созывать для обсуждений до изнеможения. Сошлись на том, что рисковать с транспортировкой детей в таком возрасте опасно. Это отметало некоторые варианты. Естественно, Мия однозначно решила, что «обесчещенность» мы как-нибудь переживем, рвалась потолковать с психопатом и огрызалась, что я слишком спокойно это воспринимаю. Но я боялся вступить в полемику, что уж лучше я рискну что-нибудь сам придумать, чем она будет нарываться.

Мы пришли домой. Я хотел незаметно обнять детей, как ни в чем не бывало, чтобы они проснулись, а папка как будто не уходил, но и тут подкрасться не удалось — они как знали, и тут же самозабвенно закричали.

Всю ночь я никуда не отходил. Вновь я был окружен любовью, нежностью и единством. С каждым дуновением ветра, застенчиво затекающего в оконную прорезь и также аккуратно вытекающего, смывались и думы. Мало смысла думать о смерти или бессмертии, если ты уже там, где хочешь быть.

Наутро, отзавтракав, я, не сообщив ничего жене, пошел искать Баррента на четвертом этаже — для гостей Хаша и ребят более привилегированных, чем я. С моим чутьем найти его оказалось нетрудно. Из его временной просторной обители поспешно вышла девушка, сам же он надевал доспехи.

— Хочешь последние свои часы потратить на общение со мной? — спросил он, заметив меня краем глаза, и помрачнел.

— Ты ведь не настолько меня ненавидишь.

Он вздохнул, посмотрел куда-то наверх, затем на меня, и тут же отрезал:

— Если не уйдешь — я тебя выкину. Тренируйся. Или хотя бы натрахайся перед смертью.

— А если…

Но он резко встал и попер на меня. Я поспешил наружу и чуть не натолкнулся на Хаша. Видимо, боялся, что мы разговоримся.

— Чего так боишься? Ты же сам говорил: «главное — верить».

Он улыбнулся, а мне, почему-то, это смешным не показалось.

Глава 2

С грустью я спустился на площадь у Крепости, чтобы опять начать все сначала, вернуться к тем убогим временам, когда я был никем на обеих планетах. Опять приступать к этим чертовым тренировкам. Сколько раз я пытался их полюбить, притом за очень многое: за бесчисленные качества, что они во мне развивают, за интерес к некоторым дисциплинам, за уникальность опыта. Сколько раз я пытался не обращать внимания и никак не относиться к ним. И сколько раз я ненавидел это противоречивое, сомнительное занятие.

Я, наверно, единственный человек, который так быстро «пропивает мастерство», даже когда не пьет. Возможно потому, что я почти все это в гробу видал. В самом деле, я размяк за полгодика, проведенные на родине. Последний раз только в стачке с психом мне хоть немного пригодилось то, чему я научился на Планете. В остальном же почти все из арсенала насилия стало бесполезно вследствие принятия нами верного пути развития и отношения к жизни. На ум приходило: занятное развитие меткости метания, стрельбы из лука, развитие телепатии и общая физическая подготовка, являющаяся одновременно и единственным универсальным видом спорта, и путем развития выносливости и способом стать аппетитным. Более ничего в голову предвзятую не приходит.

Не стал спрашивать, по каким правилам будем сражаться. Очевидно, никакой запрет не имеет значения. Проблема в том, что если я буду пользоваться тьмой, он будет пользоваться своей пробивной силой. А это значит — один удар, — и я амеба. Так еще и Тьму последние разы пришлось долго уговаривать — сомневаюсь, что в бою будет хотя бы пять секунд на мольбы.

Все это удручало неимоверно, и тренироваться нисколько не тянуло. Но я вспомнил, как вчера было волшебно, вспомнил, что напоследок оставил наиболее простое упражнение — тренировку разума, и приступил к страданиям.

Забавно: чем ближе к смерти, тем большее примирение приходило. Просыпался в страхе, несколько часов с небольшими перерывами тренировался, и, в меру уставший, возвращался к своим и засыпал вновь спокойный, как удав, чтобы опять проснуться в страхе.

В качестве разгрузки разок сходили на охоту на крысоподобных ящериц, размером с кошку. Противные темные склизкие твари, которые, тем не менее, довольно безобидны. Они обитают в полосах — переходах между береговой линией и лесом. Хотя в лесу их тоже можно отыскать. А ближе к берегу они зарываются в песок или прячутся в кучках мокрого хвороста и выброшенных водорослей.

Пока мы пытались подстрелить этих бедных, едва слышно попискивающих и сопящих существ, я вновь ощутил не только то, что мы от природы сволочи, каких мало, но и то, что даже чингаре сочувствуют и поддерживают меня, человека, который бился с ними на одной стороне. Улов был невелик, а жрать хотелось, поэтому мы предусмотрительно взяли с собой пару взрывных стрел, чтобы оглушить прикормленную неподалеку рыбу.

После я навестил Юлию. Я попросил ее навести на меня тьму во время схватки. Она ответила, что Хаш уравняет шансы. Если бы не гордость, она бы сказала вслух, что боится. На вопрос, что бы она делала на моем месте, она спокойно ответила: «Дралась бы».

***

Вот и настал тот самый момент. То же место, где мы с Юлией впервые услышали песнь душам — знал бы я тогда. Светило уже наполовину скрылось за горизонтом, и казалось, если бы оно могло двигаться быстрее, оно бы и оставшуюся половинку затащило, лишь бы не видеть этой странной картины — смертной битвы между почти собратьями. Вечер выбрали специально, чтобы угодить мне.

Круг из солдат, сержантов и капитанов получился гораздо обширнее, нежели в тренировочных боях — метров двадцать в диаметре. Желающих посмотреть пришло полно: в три слоя, и ребята изредка высовывались из-за плеч своих соплеменников. Среди них был только что прибывший Циглуак с сестрой, графиней и минимум одним графом. Сбоку, на передвижной трибуне, стоял их Генерал.

На Барренте были слегка измененные капитанские доспехи с выпирающими наплечниками. Он не стал надевать те, в которых мы бились за Замок, как бы намекая: «я и в этих обносках тебя раздавлю». Насчет всего остального он позволил решать мне, и я выбрал стандарт — меч со щитом и броня Мрака, в которой я проходил последние дни.

И ведь даже в этой ситуации я надеялся, что все это одна большая шутка, что Хаш вот сейчас содрогнется от смеха, и прикажет отставить. Эта надежда теплилась с самого начала, я просто знал, что он делает это ради чего-то, пусть ради того, чтобы я вновь назвал его Батей, вылизал его ботинки и поклялся всегда быть за него, хоть это и глупо. Быть может, он хотел еще чего-то, и я отводил семьдесят пять процентов вероятности тому, что он не позволит меня убить. Но что такое «убить»? Я уже представлял, как трещат мои кости, и это пугало ровно столько же, сколько сама смерть.

Последнее, что Мия сказала мне, прежде чем я оттолкнул ее: «Не геройствуй. Мы примем тебя в любом случае». А когда заплакали дети, я убежал. И по пути к поганой площадке решил: «а почему бы и нет?!», и завернул в больницу за снадобьем, притупляющим боль.

Я ждал судьбоносной команды, разминая и разогревая все, что мог. Баррент делал то же самое, только не так активно.

— В бой! — крикнул Хаш, видя, что мы готовы, и не собираясь растягивать мучительные ожидания.

Баррент в очередной раз меня удивил. Конечно, я видел его всего несколько дней в жизни, но мне показалось, что последнее время он вел себя нетипично. И в этот раз, вместо того, чтобы разбежаться и столкнуть меня, он стал плавно надвигаться, как бы прикидывая, что буду делать я.

Мы пристально рассматривали друг друга, ни на секунду не сводя глаз. И вот настал первый контакт: я сделал предсказуемый уворот в противоположную сторону, а он, невозмутимо ткнул мечом в заранее выставленный щит. Даже от такого слабого удара я почувствовал мощь.

Он продолжил натиск и нанес несколько ударов. С каждым разом уворачиваться было все труднее, равновесие подводило, и последний я опять отбил щитом. За щит можно было не волноваться — дадут сколько угодно новых.

Я начал пружинить ногами и понемногу бегал из стороны в сторону. Гаденыш не собирался идти на провокации — даже лишний удар, лишний взмах со своей тушей делать не собирался.

«Была — не была» — решил я, и приблизился к нему немного слева, к его щиту. Мы оба застыли секунды на полторы, в его взгляде блеснула довольная искорка. Он отпихнул меня щитом, и я чудом удержал равновесие. Он побежал на добивание, и я откатился — его меч проделал борозду в земле рядом. Я стал сыпать по нему ударами с разных позиций, с разных сторон, но он, с чудовищной прытью отбивал каждый, даже такой, который успеть, казалось, никак не мог. Опыт и богатырская силища позволяли ему творить эти чудеса. Единственный раз я попал по его броне, что лишь высекло бесполезные искры, а звон мгновенно заглох.

Только мне показалось, что он перевел вес тела на другую ногу, я со всей дури пнул ему в колено. Но он уже увернулся, ожидая этого. Такая подлость его на мгновение разозлила, и он стал лупить по мне, желая только ранить.

Я отбивался, как мог, насылая на него размытые контуры своего тела. Еще один раз я нарочно ударил его по щиту и тут же откатился. Как бы ни так — Баррент резво повернулся и ударил меня так, что я отлетел, а в плечо как будто ударили молотком. Крик от неожиданности разорвал минутную тишину и напомнил толпе, что срочно нужно продолжать нас отвлекать.

Баррент яростно бросил на землю щит, сплюнул и начал разгоняться. Я понял, что будет дальше, закрыл глаза, успокоился на долю секунды и, воззвав к помощи всех, кто в меня верит, спроецировал Свет в глаза противника.

Враг, выставив левое плечо, мчался, поднимая за собой облачко пыли и песка. Лишь на мгновение он прищурился, почти не сбивая ритма.

Я перекатился вправо, ощущая, как дико устал. Проклятого воздуха не хватало, казалось, будто от натужных вдохов ртом не было никакого толка. А у этого быка едва сбилось дыхание.

Он предугадал, что я так поступлю и, схватив меня за щит, резко отбросил его в сторону и с силой ударил меня плечом.

Я отлетел, в глазах потемнело. Организм устроил калейдоскоп бешено сменяющих друг друга ощущений: от горечи в горле до судорог в руках. А через секунду они ударили все одновременно. Я схватился за треснутые ребра, вместо крика вырвался лишь жалкий стон, а ноги подкашивались. Ей богу, я хотел упасть на колени, но вспомнил лицо Мии и удержался. Такую легкую сдачу никто не примет. Страх остаться инвалидом пропал — через секунду его сменил страх боли и страданий.

Баррент спокойно подходил ко мне, и в глазах его была лишь смерть. Я взмахнул мечом снизу, и тот скользнул по его броне в ухо. Если бы Баррент не уклонил голову, я бы его прорезал. Схватив мое запястье, он вывернул мне руку, и меч сам выпал из обессиленной конечности.

Собрав остатки воли, я науськал его ударить головой. Мы оба уже почти не соображали, так что он так и сделал. Я повернулся насколько мог, и удар пришелся мне в плечо. Вдруг он на мгновение застыл, и я, выхватив спрятанный под броней нож, воткнул орудие Барренту в шею и сразу вытащил.

Хлынула струйка крови, и враг, испустив дух, ударил кулаком меня в грудь и схватился за рану. Я свалился, и боль в подвернутой ноге прошла разрядом по всему обмякшему телу.

Я уже не ходил, а ковылял, как старый калека. Даже смертельная рана и тот факт, что мне оставалось лишь продержаться, нисколько не подбадривал.

Где-то на границе сознания послышался отголосок Хаша: «Высоси его. Надо».

Баррент с разъяренным ревом метнулся на меня. Я лишь резко присел, почти упав ему под ноги. Противник споткнулся о меня, как о бревно, добавив мне боли в боку и в голове, что принимала все удары крови и нервов, и он с грохотом рухнул на землю. Звук и тряска не воспринялись абсолютно, хотя остальные, я уверен, обомлели от падения гиганта.

Всего за не поддающийся исчислению момент стало понятно, что враг не встает, и что я должен съесть его, изнасиловать, растерзать, убить, выпить, уничтожить, впитать его, чтобы было легче.

Откуда-то появилось невероятное рвение, и боль отступила. Я подполз к нему, — его кулак прошел вскользь черепа, распоров кожу. Я впился этой мрази в горло зубами. Пальцы нащупали его глаз и выдавили его к чертовой матери. Чудовище кричало и билось в агонии, не понимало, куда бить, что защищать: вытекший глаз или вырванный кусок горла. Поврежденная рука закрыла ему лицо. И только он попытался совершить последний взмах, я резко свернул ему шею. Едва слышно хрустнул позвоночник, и голова прилипла к грязи.

Я закричал на него своей окровавленной, слюнявой и сопливой мордой, и со всем прочим потекли еще и слезы. Мозг, вскипевший от горячки, отказывался воспринимать это безумие сквозь закрытые грязной липкой пеленой глаза и заложенные уши.

Сразу после я взглянул врагу в глаз и полной грудью вдохнул, страстно желая высосать его душу, напитаться его силой, и сделать все, что угодно, лишь бы страдания закончились. Показалось, что в этот момент с его лица воспарила сизая дамка. Она залетала мне в рот, и, черт возьми, как же это было приятно! Все, все без остатка — все мое, и только мое!

Сознание угасало, и организм, держащийся вдолг, позволил себе отключиться. Больше никто не кричит, не болеет. Они заткнулись, и только Хаш улыбался в душе.

Глава 3

Очнулся в лазарете. Двигаться даже не пытался. Сквозь марево слипшихся глаз и пелену мрака на меня смотрела Мия.

— Воды, — прошептал я высохшими губами.

Через мгновение вода сладким и прохладным ручейком потекла в горло, орошая его стенки. Она пролилась и стекала по щекам. С трудом поборол в себе желание впиться в живительную жидкость и — как пить дать — поперхнуться. Когда половина кувшина вылилась, я улыбнулся от удовольствия и воспоминаний о забавных моментах, с такими ситуациями связанными.

— Поцелуй, — попросил я теперь.

Мы не спешили.

«Все, счастье достигнуто — можешь хоть сейчас меня забирать, костлявая».

— Я люблю тебя.

Жена, все это время державшаяся, заплакала.

— О боже, что-то стряслось, красотка? — хотел я ее отвлечь.

Она, долго молча, смотрела мне в глаза, которые тоже стали намокать. Когда же наконец преобразится та тупорылая часть человечности, из-за которой я забываю обращаться к ментальному? Я прочувствовал ее и захотел услышать ее мысли. Но там ничего выразительного не было. И не потому, что она блокировала, а потому что сознательно отгоняла мысли об этом. Настолько они были ей противны. Я понимал, что она разведется со мной, когда мы окажемся в достаточно безопасном, цивилизованном ареале. Для меня это было логично, естественно, неотвратимо, но все равно страшно.

— Ступай к детям. Мне уже ничто не угрожает. — Я взял ее нежную руку.

— Ты раньше не ходил во сне? — спросила она.

— … Только под наркотиками. А что?

— Ты всех тут напугал ночью. — Она прикоснулась к моему лбу.

— Давай попробую…

К соседней «койке» был приставлен импровизированный костыль. Она подала его мне и помогла. Сначала ступня — покрутили — хорошо. Затем обе ноги. Я все делал очень осторожно, нажимал сильнее на деревяшку и жену, проверяя, выдержит ли опора и насколько больно. Конечно, было больно, но принципиальных ограничений для своего тела я не ощутил.

Постояв с полминуты, и подождав, не начнется ли кружиться голова, я рискнул и сделал шаг. Чтобы удержать равновесие, пришлось сделать еще несколько. Вспомнилась шутка: «я могу ходить!», но я быстро вернулся к концентрации.

Поначалу было страшно отходить от койки. Я так уже делал в своей жизни и не раз, но все равно, я был немного удивлен. Мне не давали мощных болеутоляющих — я ничего не чувствовал, голова была ясная, и этим надо было пользоваться. Боль подсказывала, как правильно двигаться.

Дойдя до стены, я прижался, чтобы передохнуть. Я посмотрел на жену и сказал:

— Спасибо.

Она с серьезным видом промолчала.

— Я провалялся сутки с небольшим перерывом?

— Да.

— Попробую походить, пока не устану.

Она шла рядом, чтобы, в случае чего, подхватить меня — почти центнеровую тушу. Слава богу, помощь не понадобилась, а со временем идти становилось все легче. И, опять же, даже здесь я почувствовал подвох, но ограничивать развитие и терять время страшно не хотелось, так же, как и спать.

Метров сто мы прошли без костылей, пока я не присел на скамью. Мия стояла рядом, и я вновь сделал причмокивающий жест, чтобы она меня поцеловала. Сдержанная радость наконец озарила ее прекрасное лицо.

В этот раз я решил вернуться и отмахать все метры в обратном направлении, хотя имел право заснуть хоть на полу в любом месте, и меня бы перенесли, как делали несчетное количество раз. Я засмеялся. Почему они все меня терпят? Потому что на фоне Хаша я еще ничего.

***

Три дня я усиленно тренировался и медитировал. Уже со второй попытки я ходил без ограничений, страсть, как дети обрадовались. И другие семьи навестил, даже пошутил, что Мелик, когда ногу ушиб, тоже мог бы так же смешно ковылять первое время.

Сил я набирался весьма стремительно, притом нельзя сказать, чтобы упорно взывал к Свету или Тьме. Надеялся, что они не обидятся, что я про них забывал — они же и так терпели, что сынулька обращается, только когда ему что-то надо. Стоп, вообще-то не всегда.

Лунатизмом больше не занимался, хоть и было нам с Мией страшновато засыпать рядом с Тилькой и Славкой. Я расспросил медсестер, что я делал: встал, чтобы гордо помочиться стоя, а не под себя, а потом направился к лошадям. Первый позыв очевиден, а вот второй меня немного разочаровал. С другой стороны, главное, что к семье не поперся.

Прекрасно проводили время: на лошадях катались, купались, пикник в полукилометре от охраны устроили с костром и готовкой. Разумеется, пищу взяли уже пойманную. Сидели под открытым чистым звездным небом. Детишки загадали желание, когда пролетела комета, или что нынче пролетает. Жаль погода не позволяла — ночью градусов семь, но условились, что через несколько месяцев обязательно прямо так, в теплой одежде, просто под одеялом и «обнаглеем».

На четвертый день я еще чувствовал отголоски разбитости, но за бок не хватался, как во время усиленных лечений Мии. Хаш позвал к себе, и мне тоже захотелось с ним поговорить. В этот раз он опять меня удивил, решив пройтись со мной по лесу. Хоть я никогда не заходил в окрестные леса глубже, чем на тридцать-сорок метров, смертоносных тварей, как и самого Хаша, я не боялся и ступал уверенно, но поглядывая под ноги.

Внутри, под кронами деревьев, на опавшей листве и посреди гибких веток все выглядело как-то не так, словно кто-то просто взял за основу наши дремучие леса, слегка осветил фон, разрядил насаждения, убавил кислоты в запахе, разбавив кроваво-шоколадным, слегка подмел и наделал между деревьями борозд. Конечно же, был слышен шорох, но птичьего щебета поблизости разобрать не удалось. Если бы мы не ступали, как пьяные великаны, а остановились и сконцентрировались минут на десять, возможно, аудиальная картина стала бы иной. А так: пару раз виднелись розовые грибы, и пару раз — кости. Трудно было сказать, где что именно. Никакая мразь в морду или под одежду не лезла — тут пять с плюсом сразу.

— Я хочу поговорить с Серыми, — начал я ментальный диалог, когда мы углубились метров на триста.

— О чем?

— О других мирах, расах, законах мироздания, Вселенных.

Он молчал. На восемьдесят процентов уверен, что это была гордыня.

— Здесь тебе подвластно раскрытие почти любой способности. Ты можешь быть бессмертным и почти неуязвимым, если будешь забирать души, — спокойно произнес он и стал ждать ответных мыслей.

— Это опять, как Тьма — путь одиночества и собачьего выживания.

Он хотел возразить, сказать, что такого понятия нет, и что я зажрался по молодости, но понял, что это бесполезно.

— На этот раз только ты. Достань тварь из-под земли.

Вот лезть на рожон уже страшнее. Я присел, прикоснулся к земле ладонью и настроился на внутреннее спокойствие. Ничего трудного — нечто подобное я проделывал множество раз. Только сейчас я взывал к тому, что хранит в себе Мать-земля.

Спустя минуту почва завибрировала, и я даже почувствовал этот грохот внутри. Я хотел, чтобы это произошло в нескольких метрах, но нет — прямо под моей ладонью медленно вынырнуло что-то шершавое, такой же температуры, что и земля.

Я открыл глаза, зная, какое матное слово сейчас произнесу, однако удержался. Существо было размером с взрослого кабана и состояло из верхней, светлой части гусеницы и нижней — темной части с массивными, почти паучьими лапами. Оно не раскачивалось, не дышало, у него не было ни ушей, ни носа, ни глаз, а рот расползся в широченной ухмылке. Конечно, это самое отвратительное чудовище, что я видел доселе, но оно тоже живое существо с душой. Гладить бы такое я вряд ли стал, но если бы взяли с собой что-нибудь перекусить, можно было бы вознаградить за отзывчивость.

— Высоси его душу, — хладнокровно сказал Хаш.

— Я и так недавно нахватил здоровяка, не хочу разбухать. И не надо меня бить.

— Делай, что я сказал.

— Только вместе.

— Хорошо, руби голову.

Боялся я, что существо среагирует на резкое движение, и, очнувшись от гипноза, поймет, кто здесь враг. Но еще больше я боялся, что не убью с одного удара, причиню страдания и запущу тревогу по окрестностям. Но надо быть смелым, иначе буду себе противен почти так же, как эта тварь.

Хаш, глупец, если бы предупредил, клеймору бы взял. Пришлось резким натренированным движением выхватить одноручный из ножен на поясе слева и со всей дури махнуть по горизонтали.

Сработало — башка, если ею можно считать любую верхнюю часть почти однородной белой бесформенной колбасы, слетела, и монстр тихо загнулся.

— Вместе, — скомандовал я, и взял Хаша за руку. Тот послушано склонился.

Проделав тот же самый ритуал, что с его сыном (если он вообще его родной сын), мы на несколько минут прислушались к ощущениям. Стало забавно: два здоровых мужика в броне стоят в полуприседе в лесу с закрытыми глазами и как будто что-то вынюхивают.

Хаш как будто услышал это и заговорил:

— Мне нужно, чтобы ты открыл окно кое-куда. — Он схватил меня за руку и стал наводить мыслеобразы.

Сразу показался довольно обширный прекрасный монастырь, аккуратно выложенный из черного камня, с высоченными шпилями и барельефами. Все это великолепие стояло посреди просторной площадки из ухоженной свежей сочной молоденькой травы. Множество симметрично проходящих мощеных дорожек расчерчивали это поле на треугольники. По периметру территория обрамлялась высокой массивной оградой и отходящими от нее навесами. А на заднем фоне высокие, просто огромные горы со снежными шапками. Да и монастырь построили достаточно высоко.

Уютненькое местечко, да еще и день ясный. Забавляло, что в центре специальной круглой площадочки отсутствовал памятник, и вокруг не было ни души. Полагаю, это специфика видения Хаша.

Ну что же, мне место понравилось — очень похоже на то, в котором я не отказался бы прожить отрезок жизни — вызываем.

Я приоткрыл глаза, вытянул руку, не отпуская Хаша, и стал взывать. Не менять, а просто просил дать возможность там оказаться. На какое-то время показалось, что среди деревьев метрах в семи появилось и заиграло марево. Я хватался за него все сильнее, и вот, марево помутнело, приобрело желто-оранжевый ореол. И потом резко захлопнулось — зараза! Ну ничего, «мы умеем ждать…». Едва я попробовал заново, Хаш отдернул руку.

— Почему не вышло? — спросил он с негодованием.

— Да что угодно может быть причиной. Надо попробовать еще…

— С самого начала все пошло не так. Почему ты не высосал душу? — Он выжидающе смотрел на меня.

— Ты ничего не почувствовал?

— Нет.

— Ну вообще меня не удивляет: вдвоем проявить окно в другой мир, да хотя бы в этот же — на это, блин, только полубоги способны! Еще бы у нас получилось с первого раза! А насчет души — все было не так, как с Баррентом: мне нафиг эта душа не нужна, не было почти ничего из эмоционально-духовного спектра.

Он разочарованно вздохнул, молча повернулся и пошел назад. Я последовал за ним. Единственное, о чем я сожалел, что мы предали доверие тех существ, совершим абсолютно бесполезное убийство. А потом, — что нет музыки: за время, проведенное на Земле, я не успел наглотаться шедевров, а те, что в голове, уже опостылели.

По дороге я стал его расспрашивать:

— Так что насчет серых? Я постою рядом и послушаю молча.

— Нет.

— Мне нужно знать принципы работы раскрытия брешей. Я не могу больше оказаться в таком положении.

Он немного ускорил шаг, и через пару минут я продолжил:

— Ну хоть что-нибудь скажи.

— Место, которое ты только что видел, — в моем родном мире. Я уже рассказывал кое-что. Ходили слухи о талантливых исследователях, открывших тонкости взаимодействия между временем, материей и духом. Мне удалось найти зашифрованные записи одного из магов в лаборатории. Что случилось с хозяином или хозяевами — неизвестно. Я был близок к открытию, я ощущал, как все вокруг меняется, пододвигая меня к правильным ответам. Я был бесконечно близок, но судьба распорядилась иначе, и я потерпел крах — все мои мечты разрушились в одночасье. — Тень эмоции скользнула по его душе. А тем временем мы вошли в Крепость и миновали центральную лестницу.

— Когда я очутился здесь, Стеаран, местный правитель, разглядел во мне мой гений и принял в свою семью. Каково же было мое удивление, когда я узнал о поверье, что здесь было существо, постигшее истины, к которым я так отчаянно стремился. Этим существом была Агна…

Хаш достал из-за пазухи большой ключ и отпер массивную металлическую дверь — одну из тех, на которые часто падает взгляд, но про которые тут же забываешь. За ней следовал спуск в пещеру. Здесь не было источников света, и с непривычки я пригнул голову, словно преклоняясь пред величием тьмы. Пахло сырой землей, а звуки ходьбы утопали в глиняных стенах.

Когда глаза уже привыкли к темноте, Хаш зажег факел и продолжил:

— По преданию, Агна потеряла детей и сошла с ума. Она попросила богов всегда видеть и чувствовать, что с ее детьми. Боги лишили ее зрения, но взамен она обрела больше, чем кто-либо мог пожелать. Она жила за четыреста-пятьсот лет до рождения Стеарана. Она считала, что когда ты сможешь жить, будучи пропитанным осознанием того, что есть «то» и «это», прошлое, настоящее и будущее «все одновременно и всегда», то ее книга тебе не понадобится. Она ходила по миру, жила без собственности, судя по всему, не имея существенных желаний, и пыталась научить тому, чем обладала, достойных. Таких всегда мало. Глупцы не воспринимали ее слова всерьез, даже верить в нее не собирались, а ведь она могла видеть в духовном спектре и внесла огромный вклад в раскрытие в чингарах телепатии.

Мы спускались глубже в нору, петляя, и я не сразу осознал, что мы вышли в огромный зал, и непонятно, как мы здесь могли очутиться.

— Крепость, как и многие другие великие сооружения, воздвигли в местах наибольшего проявления силы.

Мы остановились, и я увидел, что буквально в метре от наших ног разверзлась зияющая пропасть. Природа ее возникновения неясна абсолютно. Не видно следов пород, опаленности, не шумели ключи и реки. Не было ни ступеней, ни дорожки, ни ограды, ни следов чего-либо на стенках. Это была просто яма в тридцать метров в диаметре и гораздо больше в глубину.

Хаш посмотрел на меня и продолжил тем же тоном: ни заинтересованности, ни восхищения — только долг поведать это мне.

— Есть такое понятие «Сплав душ». Это существо, вмещающее в себя волю тысяч, миллиардов, бесконечности. Сплав душ способен знать и влиять практически на что угодно в не зависимости от условий мира, в котором пребывает. Такое существо сродни богу. — Он сделал паузу, и вдруг почудилось, что где-то глубоко внизу бездны колышется едва заметное голубое свечение. Я присмотрелся, но ничего не разглядел.

— Мы на Земле достигаем того же самого, — сказал я ему телепатически.

— Я всем детям давал почитать Книгу Агны, тренировал их, как тренировал бы самого себя. Время не щадит никого, Евгений. Я почти утратил способность гордиться детьми… — Уныние до того явственно почувствовалось, что он даже немного склонил голову.

Вот и слух сыграл со мною шутку. Это был шепот голосов, перебивающих друг друга, нарастающий, но незаметно прекратившийся.

— Просто представь, чего мы достигнем вместе, — я сжал кулак, не чувствуя его. — Интеграцией со всеми поддерживающими разумами, единой волей, что крепнет день ото дня.

Он улыбнулся и посмотрел мне в глаза, и искра там разожглась ярче пламени костра.

— Четырех моих дочерей и пятерых сыновей души не приняли. Надеюсь, они примут тебя.

И он столкнул меня. Голубое пламя и голоса притаились.

Глава 4

Пустота и тишина. Не звенящая, не пугающая — успокаивающая. Просто ничто, но и так сказать не выйдет. Как будто что-то все же было, как будто все стереть еще не получилось. Да и говорить вслух — тоже.

Множество голосов в бешенстве кричали, шутили, насмехались, прощали, поддерживали. С этим буйством не получится договориться — даже понять его невозможно — остается просто оставить, как есть. Когда их бесконечность — кажутся безумцами, глупцами. Когда их меньше — это заметно еще сильнее. И только кажется, что свыкся — вновь за свое. Хочется кричать, но мысли захлебнутся, затеряются.

Проскальзывает видение. В нем множество Евгениев стоят на круглом пьедестале, метров в сто шириной. Хочется со всеми подружиться, сговориться, сделать что-нибудь. Но они разные, хоть и похожи очень сильно. Евгений уже видел их когда-то где-то: один в шрамах, как будто из мясорубки вылез; еще один в костюме вычурном, напыщенный, надменный, хоть и едва держится, чтобы лицо не растеклось. Еще один в очках забавных и перчатках замудренных, улыбается и обалдевает от увиденного. Явно в шаге от безумия и гениальности. И так далее, и тому подобные ребята разного возраста и роста.

И вот они все в серых робах — что-то их сравняло. Позади них открытый космос. Но и он без эмоционального окраса — не хочется съежиться от холода или страха, никуда не швыряет, не бросает. Он скорей похож на выбор. И сразу после он стал наполняться планетами и звездами.

Пока все не поглотил Свет. Хотелось смеяться — до того было весело и легко. Блаженство — и то ли еще будет! Да, тепло и интересно. Здесь можно быть сколько угодно, а перекликающиеся отголоски теперь шутят, замолкают, чтобы глубоко вдохнуть свободу, счастье.

Вот, вкратце, что почувствовал Женя, прежде чем очнуться. Дно у ямы также выстлано мокрой землей и глиной, и было на удивление ровным. По-прежнему, повсюду темнота кромешная, хотя он, опять же, что-то умудрялся видеть. Виденье внутреннее, для которого глаза не нужны — что-то вроде интуиции, знания.

Например, в стенах кто-то выскоблил слова из неизвестных символов — всего лишь бороздки в пару сантиметров глубиной, но этого было достаточно, чтобы внутренний взор их уловил. Некоторые символы казались знакомыми — не ведом перевод, но улавливается настроение.

Также под ногами было немного костей — здесь кто-то помер. Также была нора в стене, уводящая еще глубже и дальше.

Евгений выбрал сложный путь. Из стен торчали камни и кое-где были выступы. Первый шаг — упор — поупражнялся с телом. Оттолкнувшись, и не рассчитав силы, он неуклюже шлепнулся обратно. Жалкое зрелище. Зато сразу встал и решил приноровиться. Он попружинил на ногах, раскачивался, понимая равновесие, попробовал цепкость. Затем подпрыгнул раз — второй — третий. Снял помятую броню Мрака, заслуженную много раз, выкинул оружие.

Довольно скоро он полез вновь. В теле были приятные легкость и нежность; теперь мышцы трудились, но не уставали. Нечто подобное Женя уже чувствовал не раз. Только тогда это был Женя с «измененным состоянием сознания». Сейчас же это вообще был не Женя. Он даже не пытался сражаться — сила захватила его сразу. Стоит заметить, что даже если бы Евгению позволили, он вряд ли взял бы тело под контроль, боясь падения. Как-то так выходило, что «души» знали, как управлять его телом лучше него, и даже если бы он упал вновь, существенных повреждений тело бы не получило.

Безусловно, какие-то фрагменты виденного и прочувствованного души оставляли его памяти. Трудно не описать происходящее, а скорее поймать момент, который можно описать прежде, чем ситуация изменится. Среди душ не было устойчивого баланса — время от времени преобладала воля то одних, то других. Иногда большинство договаривалось, помалкивало. А иногда контроль так ослабевал, что даже Евгений на миг мог преобладать.

Руки уверенно хватались, ноги отталкивались, тело переносило центр тяжести, училось все быстрее и быстрее.

Вот показались корни деревьев — легкая радость проскользнула и исчезла. Подпрыгнув раза в два с половиной выше, чем Женя был способен, рука ухватилась за склизкий отросток. Затем другая — оттолкнулся от стены, подтянулся и полез дальше.

Голые руки и ноги уже давно должны были ободраться обо все препятствия до крови. В раны должна была залезть грязь и черт знает, что еще. Но ничего, казалось, не было — только ногти некоторые выгнулись наизнанку. Но в обычном состоянии этого месива из боли и отвращения могло хватить, чтобы вырвало. Хотя в желудке было почти пусто.

С забавой Евгений ловил фрагменты, как ловко его тело бежит по корням, на которых только птица устояла бы. Словно его тело еще и весить меньше стало.

Еще корень, еще выступ, еще десяток метров. Еще одна нора непонятно чья, ведущая в тупик. Нет здесь животных — все удрали кто куда. Даже подземные чудовища не стали бы сюда соваться. Как и чингаре.

Спустя три часа этого извращенного альпинизма Евгений вылез наружу. Только здесь они позволили себе сбавить обороты, и, завалившись, как свинья в грязюку, дико рассмеялись, чужого горла не щадя. Босыми ногами он пошел по черной, хлюпающей бяке. Когда части тела попадали на глаза, они размазывались и забывались, как во сне.

Дверь из пещеры Хаш не закрыл. Евгений толкнул ее грязной ногой и, едва появилась щель, в нос ударили запахи так называемой цивилизации. Это был пот, запах кожи в обмундировании, из столовых пахло жареным мясом и пряными специями, еще немного металлического привкуса крови, и все это деликатно сдабривал сквознячок, несущий прохладу ночной влаги. Вдохнув поглубже, и сморщившись, как кот, он улыбнулся и направился туда, где влаги больше.

Засохшая грязь мешала восприятию, органы чувств закрыло от мира. Но отлично работало зрение. Оно работало даже лучше, чем положено обычным смертным. Грубый аскетичный интерьер со скудной гаммой уже не казался таким однозначным. Плитка, которая расстраивала зрение Евгения раньше, теперь приобрела значительный объем. Его было достаточно, чтобы не знать, куда ступить и чтоб от этого упасть. Ноги проваливались сквозь выдавленные образы, не издавая звуков и пружиня. Вскоре стало понятно, что все определяется волей.

Стены тоже были ближе, чем казались, и цвета: множество отблесков от дальних остатков света — наслоение и перебивание волн, из которых обычный глаз вычленил и вырвал бы для себя лишь пару наиболее логичных процентов. Стены «дышали», переливаясь даже синим и зеленым, оставаясь при этом черными. И войдя в их проекции, можно было услышать здание, все целиком, и даже то, что за его пределами, а сам носитель при этом был бы скрыт от внимания существ, словно пропуская все через себя.

Внизу стояло несколько солдат и сержантов — то ли на ночном дежурстве, то ли им просто не спалось. Они заметили спину грязного человека в обносках, когда тот выходил из Крепости.

Очутившись на улице, Женя улыбнулся, и все внутри запело. Свобода! После стольких сотен лет! Смех — откуда-то снаружи — из чужой груди и горла раскатом грома содрогнул стены погремушки, вытащив из постели чингар.

«Вот оно — идем!» — «Я не верю» — «В горы!» — «Жрать хочу» — «И какать» — «И трахаться» — «Нужно оружие» — «Все сразу!».

Евгений, похудев еще на полкило там, где стоял, отдав дань этому завораживающему гостеприимному месту, побежал к озеру. Он несся и смеялся, захлебываясь слюной от языка, что разметался, как у пса.

За пару минут расстояние было преодолено, и с разбегу, рассекая водную гладь, он нырнул. Прямо к тварям съедобным, что там кишмя кишели и ночью от чингар такого не ожидали.

Вода холодная — всего градусов десять, но сыну божьему все нипочем. Это и есть те «скрытые внутренние резервы организма», о которых все говорят, и раскрыть мечтают, но никогда не получают. Это и был тот случай, когда человек «просто живет», наслаждаясь душой и телом, и никакая слабость, ущемленность, обделенность и прочая грязь из-под ногтей не способна омрачить то, что по праву наше!

Он вынырнул и закричал, завыл на светило, засмеялся бултыхаясь. Нырнув еще, он проплыл метров двадцать, наблюдая, как омут проясняется, наполняясь долгожданным светом. Частички грязи, ила расползались, а глаза, словно прожекторы, прожигали все впереди, иссушали и увеличивали каждый изгиб дна, каждый камень и испуганных рыбешек. И даже лучи не самого сильного светила, обычно робкие и безучастные пронизывали водяную толщь, делая ее объемней и богаче. Как процитировал бы Женя, если б мог: «Ради главного героя пьесы сама природа встанет нужной позой».

Вынырнув, он вспомнил про еду и побежал по пологому пляжу с колючками и высохшими водорослями к новой прихоти, пользуясь знаниями носителя, в которых, строго говоря, в большинстве случаев нет нужды.

На кухне, к сожалению, готовили для ночных работников две чингарки. Разумеется, как взгляд тысяч мужчин и женщин, проведших неизвестно сколько времени неизвестно где, скользнул мимо усталых сонных женских лиц на упругие бедра, проснулся иной голод, и разрешения питаться ни у кого и в мыслях не было. Это неосмотрительно, ведь обе женщины — жены солдат или сержантов. Капитан, и даже сержант-бирюк — недопустимая аномалия здесь, и таковому общество просто обязано подыскать одинокую женщину. В таком и только в таком случае разрешалось безнаказанно изнасиловать. Конечно, на Женю и капитан бы не полез даже в таком случае, а если бы и полез, то умер непременно. Но Евгений — параноиком родился и таковым умрет. А все потому, что знает: есть вещи пострашнее смерти и напакостить даже насекомое может не сразу.

Ничто не остановило мокрого Евгения ущипнуть за задницу кухарку. Та попыталась сделать вид, что ей приятно, хотя через полсекунды стало ясно, что это не так. Женя полез целоваться (во дают бездушные мальчишки — вроде проститутки, а все целоваться лезут). И только первая попыталась выскользнуть из объятий рьяного любовника, пока другая, менее привлекательная (увы, даже для тысяч душ) пряталась за мебелью похожей на себя, ворвался Хаш и стуком башмака об пол казенный прекратил весь этот Беннихилловский балаган.

— Ко мне, быстро! — скомандовал тот, что когда-то провозгласил себя главным здесь.

Евгений схватил парного мясца неизвестно кого, травы, похожей на сельдерей, но не такой отвратной (без клея и бензина), и, пока шел, откусывал и наслаждался трапезой. Носитель разочаровался, что всеми почитаемый ритуал был осквернен и потерял элемент возвышенности — пользования столовыми приборами, но через секунду смирился.

Они поднимались ввысь, и, господи, как этот мальчик выл и чавкал по пути! Мясо было настолько горячее, что вкуса невозможно почувствовать человеку. Но это не беда — все снедалось бы в любом случае — и как! О да, животное и травяное — все подпалили, подсолили, пропитали. Каждая молекула трупа этой убиенной твари суждена была дать топливо, подпитку шагающему организму. Каждый новый кусочек не терял своего вкуса шашлыка, рассыпающегося, соприкасающегося со всем, что внутри любого иного куска мяса, пока еще живого. Каждое сжатие зубами высвобождало больше сока, чем ожидалось, при этом все распадалось, чтобы опять собраться и дать едоку больше оргазма — того, что он всегда хотел и всегда будет хотеть.

Мгновенья музыки чудной и инородной. Они поднялись — «отец и сын». Хаш обернулся и устремил суровый взгляд на собеседника, выбросившего пустую миску на пол.

Это самый, черт его дери, озверительный момент. Хаш, в своих традиционных, богоподобных, но чересчур «изъежистых» доспехах, был окружен аурой постоянно произвольной формы. Она представляла собой хаотично переливающиеся и смешивающиеся в голубоватые, фиолетовые и даже белые оттенки красного, зеленого, желтого и синего сияний. И при каждом шаге этого гиганта от ступней его взметались всполохи синих искр, шуршащих горящим хворостом в костре и отзванивающих электрическими разрядами. Он смотрел на Евгения непонимающе.

Босой Женечка в своих темных, не достиранных обносках, стоял спокойно, растопырив пальцы. Грязные ногти (два из которых еще не разогнулись) и волосы за день с небольшим отросли, как будто пробыл неделю в заточенье. Зрачки расширены настолько, что вся роговица была залита нефтью, отражающей любой блик. На руке проявились голубые жилки неизвестного происхождения. Лицо перекошено, а правый уголок губ, увлажненных животным жиром, приподнялся кверху и так застыл.

— На колени! — скомандовал, немного подумав, смертный. Он посмотрел в Женины глаза, не особо рассчитывая на успех.

«А чего ж у меня от ног искр нет?».

Почуяв неповиновение, Хаш бросил ментальную атаку со всей мочи. Души, прислушавшись к остаточным вибрациям всей этой богадельни, и тем самым замедлив время, как им нужно, восприняли посягательство как пучок или луч. Это позволило им отразить от этих самых очей зеркальных, от стен гремящих и звенящих, выпад и перенаправить его обратно.

Тот отшатнулся. И хоть тупая мразь выставила руку, со всех сторон, вторя эху, на него обрушились науськивания. Надо отдать должное — Хаш боролся храбро. Но, как и в большинстве случаев жизни смертных — все тщетно: его заставили потерять равновесие. Он устоял, и правая рука вытащила тело за шкирку вверх. У Евгения же не дрогнуло ни одной мышцы. Хаш еще раз выставил руку, защищаясь от удара, но та, что только что спасла, толкнула его в грудь с чудовищною силой. Коренастый кусок дерьма перевалился через парапет и полетел вниз.

Если бы души контролировали его тело, он не получил бы существенных повреждений. Но на последних из тридцати метрах контроль ослаб, и хозяин пал. Рука, нога, ребра были сломаны, печень разорвана, а в черепе и тазовой кости трещины с мизинец. Грудь сдавило, мешая сделать половину вдоха; кровеносные сосуды перерезало, и потекли алые ручейки.

Евгений подошел к краю, посмотрел немного виновато, как будто забыл протянуть руку (это правда), и произнес вслух: «Как вид снизу, сучонок?!».