Оглавление

1. 24 кадра про любовь
2. Небо на двоих
3. Панечкины сказки
4. Кино навынос
5. Новая Ариадна
6. Неизбежность неба
7. Camino De Hard Rock
8. Реверс
9. Ничего особенного
10. Куда приводят мечты
11. Спи спокойно
12. А вот еще был случай…
13. Планета Марии
14. Усмирить зверя
15. Кино и Маша
16. Без слов
17. Когда снится варан
18. Одинаково
19. И серенький медведь
20. Просто иди
21. Купи меня нежно
22. Это блюз, мой хороший
23. Моя звезда
24. Она рассказывает свою историю
25. Любовь в полоску

Анне, моей лучшей подруге,

my soulmate and «crime partner»

С детства я больше всего любила смотреть КИНО и читать, а то и придумывать истории. Собственно, за несколько десятков лет ничего не изменилось. ИСТОРИИ — мой любимый формат существования или проживания событий. Если что-то, происходившее вокруг меня, заслуживало восклицания «да это же просто кино!», я записывала этот сюжет и бережно хранила. Это была моя тайная фильмотека, мои сокровища.

Но все тайное рано или поздно ставится явным. Так меня учила мама — и была права!

Каждая история в этом сборнике — маленькое кино. О НАС. И О ЛЮБВИ. Эти истории я подсматривала и подслушивала, в них есть реальные случаи и мои близкие люди, а есть придуманные и даже сказочные. Я никогда не была полноправным владельцем этих сюжетов, они и их герои перехватывали инициативу, уводили меня куда хотели, и я редко понимала, чем же все завершится. И завершится ли вообще. Совсем как с любовью. Или с хорошим фильмом.

Эти 24 истории — мое ПРИЗНАНИЕ в любви к жизни и к людям. Здесь я не подбираю слова, не сглаживаю острые, порой болезненные углы, не ищу компромисса и не учу как жить. Я всего лишь РАССКАЗЧИК. Здесь все по-честному и с лихвой: смех, слезы, комическое и мелодраматическое, наши мечты и страхи, дороги, которые мы выбираем…

Человеческому глазу комфортно улавливать 24 кадра в секунду. Это киностандарт. Мне очень хочется, чтобы ваше СЕРДЦЕ уловило 24 моих кадра — и за сколько угодно времени, без всяких стандартов. Главное, чтобы вы ощутили любовь.

Эта книга зажила собственной жизнью благодаря случаю и людям. Они — мои СОАВТОРЫ, без них не было бы этого кино.

Я посвятила книгу своей дочери АНЕ, которая пришла однажды ко мне на кухню, села напротив, разлила в бокалы что-то игристое и заявила: «Значит так: пиши план! К весне мы издаем твою книгу!» Спасибо тебе, родная, за это волевое решение и поддержку. А еще за 24 крутейшие фотоистории, которые стали очень важной частью этой книги, — за твои 24 кадра про любовь!

Спасибо чудесному иллюстратору ПОЛИНЕ, которая рисует истории. Благодаря ей обложка книги зазвучала особенно — теми голосами, в которых я так нуждалась.

Благодарю моего корректора ЛЮДМИЛУ — профессионала, деликатного, тонко чувствующего человека и первого читателя этой книги. Как-то она написала мне: «Читаю рассказы — улыбаюсь». Это было лучшей похвалой. Спасибо, Люда, за ваш острый глаз и чуткое сердце!

Искренняя благодарность одному из лучших ресторанов Старой Риги St. PETRUS RESTAURANT, где была наша «штаб-квартира» и где всегда атмосферно и вкусно.

И наконец, огромное спасибо моей СЕМЬЕ, ДРУЗЬЯМ и ЧИТАТЕЛЯМ Ви-сторий, которые ждали эту книгу, бесконечно задавали мне вопрос «когда же?!», писали сообщения с дружескими «угрозами», обещаниями и заверениями. Спасибо, что верили в меня и надеялись, что у меня все получится. Получилось же!

Небо на двоих

Жили-были Мужчина и Женщина. Нет, не так. Жила-была Женщина, а на краю ее мира — Мужчина.

На вид Женщине было за тридцать. В хорошие дни — чуть-чуть за тридцать. В трудные — ближе к сорока. Многие назвали бы ее красивой. Все из-за глаз: они были прозрачно-голубые с аккуратной серой обводкой, будто сделанной умелой рукой мягким простым карандашом. Остальным чертам лица не хватало выразительности. Разве что уши — они были выразительны и явно великоваты, она терпеть их не могла и прятала под удлиненным каре. Одевалась она просто, в лаконичной цветовой палитре: белый, серый, бежевый, синий и черный, но во всем этом лаконизме чувствовались вкус и стиль. Она была юристом в компании по недвижимости и мечтала однажды все бросить и свалить. Куда свалить — она до сих пор не определилась. Но верила, что придет день, вместе с ним в ее жизнь придет человек, который скажет, что делать и что из этого в итоге получится. Она представляла себе этого человека Мужчиной — высоким, собранным, решительным и с хорошим чувством юмора. Его внешность, возраст и профессия оставались для нее белыми пятнами. В искусстве детальной визуализации, на которой настаивали эзотерики, она была профаном, что, впрочем, не мешало ей мечтать и с имеющимися хилыми исходными данными. Как не мешали ей мечтать короткий студенческий брак и череда разных по степени эмоциональной тяжести и итоговой бесперспективности романов. Женщина любила жизнь. Очень. Но время от времени обижалась на судьбу, потому что та любила ее дразнить, трепать нервы и подставлять, а Женщина была склонна к рефлексии и сомнениям. Поэтому игры с судьбой порой заканчивались разочарованием и жестким уходом в себя на пару дней. Еще она любила океан, солнечный свет, пробивающийся через неплотно закрытые шторы, холодный клюквенный морс, лоферы, босанову, классические детективы, долгие поцелуи, автобаны без ограничения скорости, сложные проекты, Кубу, дым от костра, котов, испанский язык, балет, кофе с корицей и в постели, оргазмы друг за другом, дождь за окном, луговые цветы, льняные платья, ссоры, которые заканчиваются бурным сексом, далекие непродуманные путешествия, буквы, которые складываются в искренние слова…

Мужчина был высоким, собранным, решительным и с хорошим чувством юмора. Несколько лет назад он завершил карьеру в банке и создал собственную инвестиционную компанию. В бизнесе все складывалось и развивалось, а за его пределами — спотыкалось и тормозило. Женщины к нему тянулись: поток желающих просыпаться с ним рядом, готовить для него сложные блюда и рожать наследников не иссякал. Время от времени он вступал в отношения, как в рисковую сделку, и позволял себе просчитываться, терять активы и начинать все с нуля. Мужчина был уверен, что время терпит, тридцать восемь — еще не тот возраст, чтобы закрывать позицию. Он ждал. Ту самую. Был ли он романтиком? Да, но скрывал это, и его считали циником. Еще он верил в судьбу или в стечение верных обстоятельств.

Женщина и Мужчина были созданы друг для друга. Или распределены друг для друга волею тех, о ком мы достоверно не знаем, но думаем, что именно они несут ответственность за наши удачи и неудачи. Мы даем им разные имена и наделяем разной степенью власти над нашими жизнями. Но почти все мы однажды поднимаем глаза к небу и просим. Эти двое тоже просили.

/Где-то между/

— Наша-то что делает? — спрашивает личность в темном, развалившись в кресле, обтянутом зеленым потрепанным плюшем, — нога на ногу, шляпа-борсалино сдвинута на лицо, в пальцах свесившейся руки тлеет сигарилла.

— Несется по трассе. Скорость 117 кэмэ в час. Я волнуюсь, впереди отрезок густого тумана! Слушает Summertime — очень занятный кавер, между прочим, — отчитывается личность в светлом, глядя в гаджет, напоминающий планшет.

— Не отвлекайся. Где она должна была быть?

— На концерте. Но в последний момент соскочила и отдала билет коллеге. Решила поехать к подруге на дачу — там, как всегда, много вина и бесполезных разговоров.

— Нет, ну не дура! — Темный раздражен. — В таких условиях невозможно работать! Она делает все, чтобы встреча не состоялась. Кстати, а что фигурант?

— А вот он на концерт пришел, — Светлый доволен и светел лицом. — Правда, не один, а с подругой. Мы-то предполагали, что их последняя ссора завершится окончательным разрывом. Но секс, как всегда, оттянул неизбежное. Ужасное времяпрепровождение, я считаю!!

— Что ты в этом понимаешь, бесполый? — из-под борсалино слышится ироничный смешок.

— На себя посмотри! Секс-гуру тоже нашелся! Итак, они опять не встретились. Она постоянно смешивает нам все карты! А потом будет перед сном рыдать в подушку и молить о чуде! Ты сон ее последний видел?

— Опять случайный секс в устрашающем антураже? — предполагает Темный.

— На сей раз она была приглашена на свадьбу в один из королевских домов Европы. И блистала там в божественном платье!

— Следи за речью!

— Прости. Фантастически красивое на ней было платье. На следующий день ее портрет опубликовали все газеты и новостные порталы. Ее это обрадовало, ошеломило и…

— Можешь не продолжать! — перебивает Темный, глубоко затягивается и выпускает тринадцать идеальных колец дыма. — Она усомнилась, что все это происходит с ней, потому что она не может так высоко подняться, это очевидная ошибка, все эти почести и успех предназначались для кого-то другого. Бла-бла-бла… Словом, она, как обычно, стала заземляться и проснулась.

— Как же нам справиться с этой ее патологической неуверенностью в себе? — Светлый задумчиво трет переносицу.

— Да никак! Пусть сама справляется. Я вообще считаю этот проект провальным. Может, подадим запрос на закрытие? — Темный сдвигает шляпу на затылок и упирается темно-вишневыми глазами в собеседника.

— Вот еще! Я так просто не сдамся! — горячится Светлый.

— У тебя комплекс отличника, ты в курсе? Ладно, поборемся еще. Что у нас по плану?

— Она летит в командировку в Прагу. Они встретятся в аэропорту, а потом в самолете окажутся в соседних креслах. Уж в замкнутом воздушном пространстве ей никак не отвертеться! — потирает ладони Светлый.

— Не смеши меня! Она может заболеть или, сама того не ведая, вызвать затяжные ливни вплоть до экстренного закрытия аэропорта. Уж я-то эту изобретательную сучку, извини, штучку знаю, — при этом Темный довольно ухмыляется.

~~~

Женщина сидела за стойкой перед стеклянной стеной, выходящей на взлетное поле. Она пила кофе, наблюдала за строго продуманным перемещением самолетов и в мыслях уже летела. Каждый раз, отправляясь в командировку или в путешествие, она надеялась на тот самый счастливый случай, о котором так много говорят. И сегодня, и опять она летела навстречу случаю. Которого — как это бывало обычно — скорее всего, не случится.

Мужчина сел рядом с ней, очень близко, почти касаясь ее плеча. Потом встал, вернулся к бару, чтобы забрать свой заказ. Она скользнула взглядом по его удаляющейся спине. Высокий. Движения спокойные, размеренные, отметила Женщина: она не любила суетливых людей. Он вернулся с чашкой кофе и круассаном.

— Кофе отвратительный, — сказал Мужчина после первого же глотка. — Зато вид отличный. Люблю самолеты. Ребенком был уверен, что только чудо может поднять эту махину в небо и что пилоты знают магические слова. А вы любите летать?

Ее восхищали люди, которые вот так запросто могут завязать разговор, будто вы пять лет сидели за одной школьной партой, а потом семь лет работали на одном конвейере.

— Ну… особой любви к полетам у меня нет, — ответила Женщина. — Но нет и нелюбви или страха. Хотя, знаете, сейчас подумалось: именно в самолете я чувствую себя ближе всего к Богу. Не в географическом смысле. Просто в небе я в его руках. И если что, стопкран не дернуть. Поэтому в воздухе я расслабляюсь. А еще немножко грущу, если лечу одна. Как эгоистке мне было бы приятнее падать на землю в обнимку с кем-то близким и целоваться при этом.

Неожиданно для самой себя Женщина разговорилась. Мужчина ей нравился. Она испытала странное чувство — когда что-то происходит помимо тебя, ты просто участвуешь в моменте и тебе в нем хорошо, как дома.

— А если бы вам предложили бесплатный билет в любую страну мира, куда бы махнули? — Мужчине нравилось ее слушать, голос у нее был тихий и с какой-то ускользающей интонацией, как будто она стесняется того, о чем говорит.

— В Японию.

— Хороший выбор, но для европейца стандартный. Фудзияма, храмы и тории, журавли и сакура, гейши и суши.

— А я и не претендую на оригинальность, — улыбнулась Женщина. — И все перечисленное мне интересно. Но больше всего хочу увидеть японские сады. Знаете, каждый из них — правда, я могу судить об этом только по фотографиям и рассказам очевидцев, — как законченное произведение искусства. Только материалом для этих шедевров служит сама природа. Конечно, вы это знаете… — Женщина, казалось, смутилась.

— Продолжайте, мне интересно.

— Ладно. Сами захотели. Мне неважно, в какое время года я их увижу. В этих садах каждый сезон — как сказка. Весной — нежные бело-розовые облака сакуры или поволока из красных и малиновых азалий. Потом отцветут слива и вишня, их лепестки опадут и затянут поверхность пруда тончайшей пелериной. А уже скоро полыхнет костром клен. Все эти кусты пионов, заросли ирисов, заводь с лотосами, цветущая магнолия — от такой красоты можно потерять голову, и не жалко будет! Что-то разошлась я, да?

Несколько секунд они пристально смотрели друг на друга. Женщина первой отвела взгляд. Мужчина подумал, что мог бы смотреть в ее глаза вечно, а следом подумал, что не стоит вовлекаться. Это случайная встреча, сейчас они разойдутся по своим гейтам и каждый взлетит в свое небо.

— А вы бы куда махнули? — Женщине показалось, что пауза затянулась.

— На Мадагаскар.

— Африка манит?

— В некоторых африканских странах я побывал, но Мадагаскар — это особое место. Там сохранились растения и животные, которые везде повымирали, а на острове живут себе и здравствуют. На них и хочется посмотреть.

— Что за животные такие?

— Например, фосса.

— Никогда не слышала.

— Хищник, напоминает большую кошку, типа пумы, но ближайший собрат — мангуст. Вот такое чудо природы!

— Так вас привлекают редкие особи? — так и начинается эта игра: от частного к общему, от кошек к женщинам, от ничего не значащих слов к откровениям.

— Меня многое привлекает, — Мужчина вдруг стал серьезен, и Женщина занервничала. — Например, вы меня привлекаете. Вы же это хотите услышать? Только не обижайтесь сразу на мою прямолинейность. Я не силен в галантности. Вы зачем-то оказались со мной в одно время и в одном месте. Я бы хотел понять — зачем.

— А как? Как вы собираетесь это понять? — Женщина почему-то сердилась. — И если все же не поймете, что будете делать тогда?

— Почему вы во мне сомневаетесь?

— А я вообще во всем сомневаюсь, — ответила она с вызовом и тут же смутилась.

— Мой опыт подсказывает, что больше ошибок в жизни совершают как раз абсолютно уверенные в себе люди. Пока вы сомневаетесь, вы, возможно, уберегаете себя от неверного шага.

— Вы куда летите?

— В Прагу. А вы?

— Вот как? — усмехнулся Мужчина. — Туда же. Тем более стоит во всем разобраться.

— Это вы мне сейчас что-то предлагаете?

— Да. Пойти на посадку и сесть в самолете рядом, чтобы удобнее было разбираться. Какое у вас место?

Она протянула ему посадочный талон. Их места оказались рядом. Мужчине не хотелось думать, что это судьба, но он так подумал. Женщина в этот момент напевала про себя дурацкий мотивчик, чтобы вообще ни о чем не думать.

Пока самолет разгонялся и набирал высоту, Женщина сидела с закрытыми глазами и мысленно обращалась неизвестно к кому с традиционной мольбой о чуде. Мужчина легко коснулся ее руки:

— Вы спите?

— Нет, — она покачала головой, но глаз не открыла и вдруг спросила: — А сколько вам лет?

— Тридцать восемь.

— Правда?

— Знаю, дело портит седина. Это семейное. Мой дед был седым уже в 29 лет, отец к моему возрасту тоже поседел. Но женщин это никогда не отпугивало — напротив. Чем у мужчины больше шрамов, седины и непредсказуемости, тем мы для вас привлекательнее. Так?

— Да, есть такое.

— Дед мой вообще был знатным ходоком, романы крутил, не остановить, и все с юными девами. Бабушка дождалась, пока вырастут и встанут на ноги дети, мой отец и его младшая сестра, даже первого внука дождалась, меня то есть, и выставила деда вон. Сказала, что и ей пора пожить себе в радость и ему, старому потаскуну, назло. И, представьте, пожила! На 59-й день рождения пригласила всю семью, разумеется, без деда, и познакомила со своим другом. Так и сказала: «Это мой друг. И не исключено, что я приму его предложение руки и сердца. Но не сегодня, нечего мой день рождения мешать с другими событиями. Пьем только за меня, за мое здоровье и счастье в личной жизни!» Такая она, моя бабушка, даст фору молодым, которые с тридцати лет начинают в панике подсчитывать годы.

— Так что же ваша бабушка — вышла замуж?

— Вышла, да еще и свадьбу закатила. Платья белого, конечно, не надела, но невестин букет в толпу незамужних дам швырнула и отбыла в Париж в свадебное путешествие. Муж, к слову, младше нее на пять лет и влюблен до сих пор, как пацан. Забавный престарелый пацан.

— А что стало с дедом?

— Дед скис. Он отрывался на стороне, пока было куда возвращаться. А как получил отставку, тут же поутих. Молодые дамы все еще посматривали в его сторону, у деда был не только кураж, но и деньги водились, но вот заботиться о стареющем мужчине не собирались. Дед старел, ему все больше хотелось покоя, уютного дома, большой дружной семьи. Семья, конечно, осталась, мы с родителями его навещали, но все это без бабушки было уже не то. Дед чах, а бабушка цвела. Мой отец любил повторять: «Бог не фраер, он все видит». Закономерный финал, как думаете?

— Думаю, вам бы стоило задуматься о писательской карьере. Увлекательно рассказываете! А деда вашего мне жаль, сам себя наказал.

— Наказал. Потому что ни в чем не сомневался. Уверен был, что бабушка никуда не денется, а она делась. И вы не бойтесь своих сомнений. На самом деле они созидательны.

Во второй пражский вечер они встретились в ресторане ее отеля. За ужином он снова много рассказывал, а она слушала — подперев ладонью подбородок, улыбаясь. Она бы так сидела и сидела. А он бы так и смотрел на нее, в эти ее необычные хрустальные глаза. Им было хорошо. На этом можно было остановится, сохранив в уютном уголке памяти покой и удовольствие от чудесного вечера. Но они пошли дальше. В ее номер. В лифте он взял ее за руку — маленькую, совсем детскую, тут же мелькнула мысль, что сейчас все можно испортить, нарушить чувство гармонии, которое он всегда считал самым хрупким ощущением из тех, что испытывал за последние годы. Она опустила глаза, спрятала улыбку, но ее тело отозвалось на его прикосновение, и ей не хотелось перечить случаю. Или судьбе.

Ночь была нежной, почти беззвучной, движения осторожными, как будто оба боялись сделать что-то не то или не так и тем нарушить деликатную связь, которая возникала между ними — из ничего, из случая в аэропорту, из неба на двоих. И даже на пике удовольствия ее голос не взлетел, как это бывало, а он не отпустил на волю толпившиеся на выходе эмоции. Потом он гладил ее лицо, заправлял ей за ухо прядь волос. Она шутливо отмахивалась:

— Не делай так, у меня ужасные уши!

— Зато какие глаза…

— Так уши и правда ужасные? — пугалась она и натягивала на голову простыню.

— Наверное. Но я этого не вижу. Красота в глазах смотрящего.

Женщина думала, как близко сейчас небо и Бог, или кто-там, на небе, наконец-то разглядел ее и обласкал. Мужчина не хотел ни о чем думать, это удел утренних часов, когда ты просыпаешься рядом с другим человеком и пытаешься понять: этот человек — просто другой или чужой? Или свой? Очарование ночи растворялось в предрассветных всполохах за окном. Женщина скорее почувствовала, чем действительно захотела: ему пора уходить.

Мужчина коснулся ее губ. Это не был поцелуй любовников, которые точно знают, что впереди еще столько открытий и откровений.

— Я, наверное, пойду. Тебе надо выспаться, завтра работа. То есть уже сегодня, — в его голосе не было уверенности, скорее — вопрос.

— Да, так будет лучше, — поспешно ответила она.

Она не проводила его до двери, она сделала вид, что уснула. Когда он вышел из ванной, ему осталось забрать свой пиджак со спинки кресла и бесшумно затворить за собой дверь.

Мужчина спускался в лифте, в котором еще несколько часов назад так хотел провести с ней остаток жизни, и думал: «Наверное, на этом стоит остановиться. Она не хочет большего». Женщина лежала в постели, все еще ощущая его запах, его губы и руки на своем теле, и думала: «Наверное, на этом стоит остановиться. Он не хочет большего».

/Где-то между/

— Два клинических идиота!! — орал Темный и пинал кресло.

— Истерикой делу не поможешь, — пытался усмирить его Светлый.

— Нет больше никакого дела, все!! Я подаю на отзыв! Этот самолет мог бы вообще до Праги не долететь, легко! И разбились бы, счастливые, обнимаясь и целуясь, как эта овца планировала! — не унимался Темный, прикуривая очередную сигариллу.

— Может, ты и прав. Но давай дадим им еще один шанс. И тогда уже точно все — Богом клянусь!

— Не юродствуй!

— Извини!

— Пф-ф-ф… Сколько там они уже не виделись? — ворчит Темный.

— После Праги прошло одиннадцать дней, — Светлый заглядывает в гаджет. — Она порывалась позвонить ему семнадцать раз. Один раз я подстроил встречу на улице, но у нее вывернуло от ветра зонт… Я тут ни при чем, это не наш департамент! И пока она зонт расправляла, он успел сесть в машину и уехать. Он написал ей восемь сообщений и все стер. Его бывшая активизировалась, кстати. Два, а нет — три раза он не выдержал, и у них произошло соитие.

— Что за терминология!! Ты не знаешь слова «секс»??

— Слово знаю, но мне его неприятно произносить! — почти взвизгивает Светлый. — Уважай мои чувства!

— Ой, ну все!.. — машет рукой Темный, искры от его сигариллы собираются в воздухе в крошечную комету и устремляются ввысь. — Что предлагаешь, неврастеник?

— Пусть кто-то все же позвонит.

— Кто?

— Она.

— Почему не он?!

— Ей надо тренировать уверенность в себе, — в голосе Светлого нет уверенности.

— А ему не надо быть таким ослом!

— Предлагай тогда сам! Зачем спрашивать меня в таком случае?! — обижается Светлый.

— Как же они меня бесят!!

— Вот же новость!..

— Смотри-ка, у нас прорезался сарказм! Ладно, я что-то придумаю. А ты не встревай. Сиди и фиксируй. Если нужна будет помощь, я дам знак. Понял, теоретик?!

— На себя посмотри!

~~~

Женщина раскладывала бежевое платье перед приемщицей химчистки.

— Вот это винное пятно можно вывести?

— Старое?

— Тринадцать дней, — ответили позади Женщины. Она не обернулась. И спросила, глядя в лицо приемщицы.

— Что ты здесь делаешь?

— Работаю, — опешила та.

— Я не с вами разговариваю, — строго сказала Женщина.

Мужчина придвинулся к Женщине почти вплотную. Знакомый запах разбудил надежду, которую она все эти долгие тринадцать дней уничтожала с маниакальной изобретательностью.

— Я пришел сдать в чистку брюки, — в голосе Мужчины слышалось обещание. — Когда ты опрокинула бокал, ты сидела на моих коленях… Помнишь?

— Я все забыла.

— Врешь.

— Я пока пойду? — спросила приемщица.

Ей никто не ответил, и она скрылась за перегородкой.

— Мы очень давно вместе не ужинали, — сказал Мужчина и взял Женщину за маленькую, детскую руку. — И я соскучился по твоим ужасным ушам.

Женщина наконец повернулась к Мужчине. Он увидел глаза, в которые был готов смотреть вечно.

/Где-то между/

Светлый шмыгнул носом и отложил планшет.

— Я бы не был уж так уверен, — начал было Темный, но махнул рукой. Искры от его сигариллы взметнулись в небо двумя крохотным сердечками, пронзенными одной стрелой.

Панечкины сказки

Меня зовут Прасковья. Нет, я не из Подмосковья и группу «УмаТурман» не люблю. Я люблю оперу барокко, особенно Филиппа Жарусски. Он поет, как ангел, проглотивший беса, — как же иначе человек может издавать такие божественные и одновременно дьявольски прекрасные звуки? Еще я люблю подниматься по лестницам, потому что это путь наверх, к небу. В нашем городе мне не хватает неба, оно часто бесцветное и низкое — кажется, что тебя посадили в коробку от телевизора и плотно ее закрыли. Я люблю жить одна, и когда в моем доме кто-то появляется, а такое случается редко и коротко, я начинаю делать все, чтобы этому кому-то стало неуютно. Потому что неуютно мне: я волнуюсь, что человек нарушит что-то в привычном раскладе моих вещей и устройстве моего мира, и хочу поскорее избавиться от этой тревоги. Наверное, я социофоб. Или просто безответственный эгоист. А другой человек рядом вынуждает меня думать о нем, переживать, интересоваться, как у него на работе, варить ему суп и стирать белье. Я пока к этому не готова.

А недавно я полюбила свое имя.

Не надеялась, что доживу до этого дня. Я планировала покончить собой еще в средней школе, потому что была вечным объектом издевательств — не только из-за имени, конечно. Еще я была толстой. Вот и сложите: когда на уроках физкультуры в тебя «нечаянно» врезаются, как в боксерскую грушу, и цедят при этом сквозь зубы «пар-р-раша» (хотя это всего лишь официальная краткая версия твоего имени), что получается в сумме? Ребенок, которому нечего делать на этой планете. Вы спросите, как родители додумались подложить мне такую свинью? Да, они подложили. И свинья эта была с черными крыльями. Так я ее себе представляла, во всяком случае. Когда мне исполнился месяц, мама с папой еще точно не знали, как меня будут звать, — Анна или Екатерина, они спорили и не приходили к согласию. И тут папе предложили ехать в командировку в Бразилию, а там океан, которым бредила мама. Папа рассудил, что спор об Анне-Екатерине вмиг разрешится на горячем белом песке Копакабаны, и уговорил бабушку остаться со мной на пару недель. У мамы все равно были проблемы с грудным вскармливанием, замучил мастит, а бабушка была доброй и безотказной.

В месяц от роду я, наверное, видела своих родителей как большие размытые пятна, которые двигались, поигрывая светом и тенью перед моими еще расфокусированными глазами, и создавали поле любви. Думаю, это поле было розовато-сиреневым и очень теплым. По-другому я своих родителей никогда не видела. Потому что в Бразилии при перелете из Рио-де-Жанейро в какой-то городок в глубине страны их самолет разбился. Так я осталась с бабушкой, с ее горем и одновременно нежданным счастьем снова стать матерью в 58 лет. Со своим счастьем бабушка стала ловко управляться уже через месяц. С горем она не знала, что делать. И пошла к Богу — в маленькую церквушку, что ютилась в глубине нашего парка, который раньше был кладбищем. Батюшка велел принести меня и немедля крестить. Случилось это 10 ноября, в день святой Параскевы Пятницы, которую называли еще бабьей заступницей, покровительницей семьи и брака. Вообще я бабушку понимаю: она готова была сделать все, что ей накажут чужие мудрые люди, лишь бы избавить меня от грядущих страданий. Хотя и известно, чем вымощен путь в ад. Ничего у бабушки не получилось. Я стала Прасковьей, бабушка меня залюбила и закормила, я пухла и росла как на дрожжах, моя неуверенность в себе, закрытость и даже диковатость не отставали.

Мы жили в бабушкиной квартире, родительскую она продала, нужны были деньги. Этот дом стал моим Зазеркальем. В семь лет я познакомилась с Льюисом Кэрроллом, и картина моего мира перестала дрожать и сбоить, все встало на свои места. В моей жизни впервые появилась подруга — Алиса, с которой я сверяла все происходящие события, свои настроение, поступки и эмоции. Я перечитывала книгу снова и снова и находила те слова, которые мне помогали не просто выживать, но находить в жизни поводы для радости. Долгое время эта радость, правда, была ограничена стенами бабушкиного дома. А в школе я была изгоем, придурковатой толстухой, в лучшем случае «странной какой-то». Тогда я и сама себя не понимала. Я переписала в секретную тетрадку слова Алисы: «Просто не знаю, кто я сейчас такая. Нет, я, конечно, примерно знаю, кто такая я была утром, когда встала, но с тех пор я все время то такая, то сякая — словом, какая-то не такая». И очень долго, до старших классов, эти слова оставались всей правдой обо мне.

В девятом классе я начала катастрофически худеть. Бабушка забила тревогу, потащила меня по врачам, но те только усмехнулись: девочка выросла, отстаньте от нее, дайте жить своей жизнью — худой и прекрасной. За год я уменьшилась вдвое, как будто с меня сняли ватный комбинезон, под которым пряталось невыразительное тщедушное тельце. С одним лишь достоинством — сиськами убедительного третьего размера. Одна часть класса меня сразу горячо полюбила, другая — еще пуще возненавидела. К груди, которую я пыталась запихивать в лифчик первого размера, больше ничего интересного не прилагалось. Мое лицо было будто из детской раскраски до того, как ее раскрасили, — бесцветное. По нему надо было рисовать — сверху, яркими смелыми мазками, но я не умела. Бабушка переживала по поводу моей бледности больше, чем по поводу своей гипертонии. Несмотря на нормальный анализ крови, она закармливала меня продуктами, за очень дорого повышающими гемоглобин. Я терпела, понимала, что бабушка не вечна и надо уважать ее чувства. В том числе ее уверенность в том, что я несчастная сиротка и даже при покровительстве бабьей святой вряд ли стану счастливой. Я не пыталась бабушку переубедить. Я смотрела на фотографию мамы и папы — молодых, красивых и веселых, — и где-то в недрах моей пугливой души проклевывалась надежда, что однажды все переменится. А пока я подожду. Я записала в тетрадку очередные Алисины слова: «Если в мире все бессмысленно, что мешает выдумать какой-нибудь смысл?» И я стала выдумывать.

Обычно я наглухо задергивала в своей комнате ночные шторы, тяжелые, шоколадного цвета, ложилась на жесткую тахту, вытягивалась в струнку и закрывала глаза. Я не знала тогда, что такое медитация, но мой организм отключался, а вернее — переключался в режим парения. Тогда я отпускала на волю фантазию и выдумывала — вселенную, людей, ее населяющих, их богов, их дома, их любимых и врагов, их тайны и страхи. Я мастерила сказки, наряжая и гримируя их под быль. Да, я была хорошим мастеровым. Просто в то время никто не мог оценить мой труд по заслугам.

Бабушка между тем начала сдавать. Ее большое беспокойное сердце стало сбиваться с ритма, сосуды истончились, стали хрупкими и ненадежными. Бабушкин уход был вопросом времени. Мы были готовы и надеялись, что святая Параскева побережет нас еще годик-другой.

Инсульт случился на следующий день после объявления результатов вступительных экзаменов в иняз. Я выдержала приличный конкурс (тогда я уже перечитывала Алису в подлиннике). Бабушка отпустила мою руку и тихо, не приходя в сознание, ушла. Я заплакала по ней спустя два года, когда решила разобрать семейный фотоархив. Увидела бабушку молодой, 30-летней, в веселую обнимку с дедом, которого я не знала, он умер от рака еще до моего рождения. Бабушка, тогда молодая женщина с лукавым блеском глаз, счастливо хохотала в камеру — и черно-белое фото выглядело цветным. Я сначала не почувствовала своих слез. Я их увидела частыми каплями на глянцевой поверхности фотокарточки. Потом я стала выть. И не переставала, пока не пересмотрела все фотографии. Тогда же я оплакала маму с папой. Хотя, признаюсь, дыру в душе оставила только бабушка. И зарастала эта пробоина долго, пропуская ветра, и пыль, и студеные зимы, и бессонные ночи… Пока я не встретила деда Влада.

…Деду было всего 68 лет. Он был белоснежно сед, но подтянут и даже элегантен. У него было красивое революционное имя Владлен, сокращенный Владимир Ленин, и с налетом неуместного аристократизма, как заметил сам дед. Во Влада деда превратил внук Иван, хипстер со стажем, беспринципное существо с выдающимся уровнем тестостерона. Это я испробовала на себе позже, единожды, потом долго принимала душ и жалела деда: он не заслуживал такого внука. Дед Влад был моим соседом. И он был почти слеп. Запущенная катаракта, как оказалось. Почему все согласились ее запустить — он не говорил. Но мир он видел примерно так, как я своих родителей.

Однажды поздним сентябрьским вечером я нашла деда на лавочке у нашего подъезда. Он сидел и улыбался в пространство — одинокий, безмятежный, как породистый пес-мудрец, смирившийся с тем, что его никогда не найдут. Я шла домой от своего однокурсника, который платил мне сексом за курсовую. (Я немного утрирую, но суть понятна — у каждого из нас была своя цель.) А тут пожилой мужчина смотрит в вечность и ничего не ждет.

— Здравствуйте, — я присела рядом.

— У вас красивый, но тревожный голос, — сказал он, не меняя позы, не глядя на меня.

— Вы потерялись? — все-таки ляпнула я.

— Это философский вопрос… — он повернулся ко мне, улыбнулся широко, как старому доброму другу, и скользнул мимо моего лица взглядом.

Над лавкой горел фонарь, но я не рассмотрела всего сразу.

— Поможете мне подняться в квартиру? — он спрашивал, будто извинялся.

— Конечно, — я почему-то все поняла и взяла его за руку.

Он жил на пятом этаже. В нашей «сталинке» лифта не было. Я была бы счастлива жить на последнем этаже и каждый день подниматься к небу, но я жила на втором, а почти слепой дед Влад — на пятом. Я с детства знала, что мир устроен несправедливо. Пока мы поднимались, медленно и торжественно, он говорил:

— Зовите меня дед Влад. Вы же ровесница внуку моему, я чувствую. У вас красивый тревожный голос. Впрочем, я это уже говорил. Вы хрупкая, это я чувствую по вашей руке. И вы боитесь. Простите, это не мое дело, я проявил бестактность… Как вас зовут?

— Прасковья, — сказала я, и моя внутренняя пружина сжалась. Дед Влад остановился и крепче сжал мою руку.

— Такое имя у юной девушки! Вы особенная, я так сразу и понял.

— Ну что вы!.. Какая я там особенная? Это все бабушка. Она умерла 738 дней назад, — мне вдруг захотелось ему все рассказать. — Я осталась совсем одна. Мама с папой погибли двадцать лет и пять месяцев назад. У меня есть только Алиса. Ну как у меня… Она есть у всех, кто любит Льюиса Кэрролла. Тогда, в 1865 году, она уже сказала все то, что я хотела бы сказать сегодня. Простите, я несу чушь.

— Нет-нет, Прасковья, — он погладил меня по руке. — Можно я буду звать вас Паня? А что теперь говорит вам Алиса?

Новая версия моего имени — Паня — коснулась моих ушей беличьей кистью и окрасила их ярко-оранжевым цветом.

— Она говорит: «Интересно было бы поглядеть на то, что от меня останется, когда меня не останется».

Дед Влад остановился снова. Его рука стала твердой и серьезной.

— Так не пойдет, Паня. Сейчас будем пить чай, а завтра, когда я буду бодр и неудержим, вы придете на завтрак и все мне расскажете. И даже то расскажете, что не смели открыть никому. Вы согласны, Панечка?

Вот так я полюбила свое имя.

…С утра я позвонила в его дверь. С собой у меня был пластиковый контейнер, в нем лежало четыре сырых яйца и настоящие помидоры цвета малины. Я хотела приготовить омлет, и если бы у деда Влада не нашлось молока или сковороды, я бы с готовностью сбежала по лестнице вниз, в наш супермаркет, а потом поднималась бы по лестнице к небу, как и хотела. У деда оказалось все что нужно. И даже уютная кухня. Он встретил меня в довольно пижонских очках с темными стеклами.

— Кто вам помогает? У вас чисто, все по местам. Ой, простите, не хотела вас задеть… — мне было не привыкать чувствовать себя идиоткой.

— Вы правильно спросили, Паня, — замахал он потешно рукой. — Три раза в неделю приходит Ирина, убирает, ходит за продуктами, готовит. Она усердная, молчаливая. Ее услуги оплачивает мой сын. Но я и сам кое-что еще могу. Ведь я немного вижу. Но так — большие пятна размытых оттенков. Знаете, какой у вас цвет?

— Розовато-сиреневый?

— Надо же! Вы немножко ясновидящая.

Вообще дед Влад был каким-то нездешним. Ему бы жить в Париже и сидеть с книгой в Люксембургском саду, в кресле (там вместо лавочек кресла, я видела в интернете), положив ногу на ногу и изредка отвлекаясь на кокетливых дам тщательно скрываемого возраста. И ему бы видеть: мир нуждается в его добрых глазах. А он здесь, на пятом этаже, почти слепой, ест мой омлет и улыбается в вечность.

Я сидела напротив него и понимала, что он единственное живое существо на земле, ради которого мне хочется выдумать какой-то смысл. И тогда на его уютной кухне с клетчатыми занавесками и сверкающими кастрюлями я отпустила фантазию.

— А вы знаете Светлану с третьего этажа? Она ездит на золотистом «Лексусе». Ой, вы же не различаете, наверное. Простите… — в расстройстве я брякнула вилкой о тарелку, и от той откололся крохотный кусочек.

— Паня, давайте договоримся. Вы не смущаетесь. Я рад и даже горд, что вы не признаете моей ущербности. Оставьте тарелку в покое. Светлану я знаю плохо. Слышал несколько раз, как она в подъезде разговаривала на повышенных тонах. Видимо, ругалась на какого-то мужчину, который ей не угодил.

— А каким вам ее голос показался? Вот мой вы сразу… раскусили…

— Да-да, голос у нее был странный. Очень высокий, про такой говорят: как ультразвук. Не очень приятный. Я бы сказал, что эта женщина красива, но стервозна, простите за резкость. Она властна, но при этом несчастлива. Что — есть попадание? — дед стрельнул кокетливой улыбкой, видимо, тот еще был шалун в молодые годы.

— Стопроцентное! — похвалила я. — Но всей истории вы все равно не знаете. Хотите расскажу?

— Ну конечно!

Ему правда было интересно. В интонации, в том, как он подался вперед, готовый услышать и даже увидеть предстоящую историю, не было и тени вежливой фальши. У меня наконец-то появился слушатель. И я отпустила фантазию на волю.

— Все дело в том, что Светлана — сирена, — начала я свою историю. — Но не та, которая воет в машине «скорой помощи». А мифологическая — полудева-полуптица, роковая красавица с хищным нравом и божественным голосом. Вы же знаете, что классические древнегреческие сирены заманивали путешественников-мореходов своим чарующим пением, от которого те сходили с ума, бросались в волны на сладкоголосый зов, и эти хищницы терзали их тела. Ужас, словом! Не многим удавалось спастись. Одиссей привязал себя к мачте корабля, залил уши аргонавтов воском — лишь бы друзья не поддались мороку. Орфею повезло: у него самого был всем голосам голос и он смог заглушить сирен своим бесподобным пением. Но большинство сильных и смелых мужей гибли, они кидались в море, ведомые искушением. Так вот, наша Светлана — это дожившая до наших дней сирена. Вы услышали ее голос тогда, когда ее очередная жертва спасалась бегством и Светлана из распрекрасной девы превращалась в мерзкую гарпию. Но знали бы вы начало этой истории! Слышали бы вы ее голос тогда! Он был усладой для самых музыкальных ушей. Если бы ее голос имел плоть, он был бы алым, мягчайшего бархата, уютной теплоты и с любимым ароматом детства. В такой голос хочется завернуться, как в пуховый платок, утонуть в мягких подушках дивана и слушать мелодию дождя и ветра за ноябрьским окном. Вот каким голосом она заманивает легковерных мужчин в свой дом. Я слышала, да-да!

Дед Влад слушал меня с