кто ни до чего не до́жил. Вам, звери, ребрами сквозя, забывшие о съеденном людьми овсе, работавшие, кого-то и что-то возя, пока исхлестанные не падали совсем. Вам, расстрелянные на баррикадах духа, чтоб дни сегодняшние были пропеты, будущее ловившие в ненасытное ухо, маляры, певцы, поэты. Вам, которые сквозь дым и чад, жизнью, едва державшейся на иотке, ржавым железом, шестерней скрежеща, работали всё-таки, делали всё-таки. Вам неумолкающих слав слова, ежегодно расцветающие, вовеки не вянув, за нас замученные — слава вам, миллионы живых, кирпичных и прочих Иванов».
Вам, давнишние, года проголодавшие, о рае сегодняшнем раструбливая весть, вам, милльонолетию давшие петь, пить, есть. Вам, женщины, рожденные под горностаевые мантии, тело в лохмотья рядя, падавшие замертво, за хлебом простаивая в неисчислимых очередях. Вам, легионы жидкокостых детей, толпы искривленной голодом молодежи, те, кто дожи́ли до чего-то, и те,
Сабля взвизгнула. От плеча и вниз на четыре версты прорез. Встал Вильсон и ждет — кровь должна б, а из раны вдруг человек полез. И пошло ж идти! Люди, дома, броненосцы, лошади в прорез пролезают узкий. С пением лезут. В музыке. О горе! Прислали из северной Трои* начиненного бунтом человека-коня! Метались чикагцы, о советском строе весть по оторопевшим рядам гоня.
вдруг уничтожились все середины — нет на земле никаких середин. Ни цветов, ни оттенков, ничего нет — кроме цвета, красящего в белый цвет, и красного, кровавящего цветом крови. Багровое все становилось багро́вей. Белое все белей и белее.
