Мысль с совестью в разладе, — вздохнул Иван. — Я горючее тоннами тащу, Григорьич — траву, Вася…
— Краску! — засмеялся Вася. — Облез наш лайнер, как апрельский кот, глядеть невозможно. Лидуха пилит: давай, мол, подновим, давай, мол, выкрасим. Пошел я краску добывать, а мне говорят: не положено. Ремонтные работы — зимой, сейчас средств нет. Я говорю: за мой счет. Все равно, говорят, не положено. Ну, плюнул я, сунул кладовщику на пол-литра, и краска сразу нашлась.
— А я гвозди, гвозди так добывал, — подхватил Михалыч. — Крыша прохудилась, ремонту требует, а гвоздей в продаже нет. Я туда, я сюда — нету! Пришлось со стройки захватить. Несу домой, а душа трясется. Страх ведь, страх!..
— От бесхозяйственности все, — вздохнул Вася, — Почему в Юрьевце, скажем, гвозди есть, а у нас нету? Что стоит завезти их вовремя?
— Расторопности мало, это ты, Вася, правильно говоришь, — сказал Иван. — И расторопности мало, и желания, и умения: вот и выходит, где — завал, а где — нехватка.
— Нет, это не воровство, — убежденно сказал шкипер. — Ну, а внутри-то мышка, конечно, скребет, это ты верно сказал, Трофимыч. Живет в нас эта мышка, будь она трижды неладна, и ворочается, и сна не дает. В старину тоже так случалось, но тогда способ знали, как эту мышку из души выжить.
— Что за способ? — спросил Вася.
— Каялись.
— Глупость это, Игнат Григорьич!
— Не скажи, Вася. Когда невмоготу — откровение требуется. Груз с души снять нужно, поделиться, очиститься. Без покаяния умереть боялись, очень боялись.
— Перед людьми надо ответ держать, а не перед попом, — сказал Иван.
