Сергей Горбачев

Арабатская стрелка

повесть

Оглавление

1. Слова
   1. ***
2. Люди
   1. ***
3. Страхи
   1. ***
4. Флаги
   1. ***
5. Границы
   1. ***
6. Страсти
   1. ***
7. Факты

Слова

Если правда то, что в Киеве больше не любят русских, то в этом виноват только я…

Той осенью город был как никогда «жо́вто-блакитным». С утра небо проливалось дождём, а потом весь день опавшие жёлтые листья плавали в его голубом отражении. И вышагивать по тем цветным лужам, опять-таки, в жёлтых ботинках на толстой подошве, было одно удовольствие. До тех пор, пока Лерка не забыла в машине зонт. И хотя от внезапного ливня спаслись в ближайшей кафешке, но до неё ещё надо было добежать, и, видимо, тогда я и подпростыл.

Тот аптечный киоск на бульваре Леси Украи́нки, куда мы вырулили по дороге домой, был очень кстати. И если бы Лерка не осталась ждать в машине, я бы, конечно, так не оконфузился. Всего-то и надо было купить капли в нос, да одноразовые бумажные платочки, что может быть проще. С каплями, собственно, так и вышло, а вот с платочками, как-то не задалось…

Немолодая продавщица — дородная киевская тётка — протянула капли и две упаковки платочков, забрала гривны и дружелюбно кивнула на моё «Спасибо». Но шагнув, было, в сторону машины, я застыл, недоумённо разглядывая покупки. Вернее, одноразовые бумажные платочки, на упаковке которых синело по-украински довольно странное название. Не знаю, чем именно я тогда был озабочен, но перечитывая его на местный манер — «нижний дотык» — я вдруг понял, что произошло какое-то невероятно смешное недоразумение. «Ведь мне не нужен „доты́к“, — хмыкнул про себя я, — а уж тем более „ни́жний“». Неужто, перепутала тётка платки с…

— Женщина, извините, — снова заглянул я в аптечный киоск, — но вы перепутали. Я у вас платочки одноразовые просил, а вы мне вот… это дали… — неловко улыбаясь, протягивал я упаковки с «доты́ком».

— Что просили, то и дала, — недоумённо смотрела на свой товар продавщица. — Вам для чего надо?

— Ну, уж точно не для этого… — её вопрос откровенно развеселил. — Мне для носа. А это… явно для другого, — подмигнул я, с трудом сдерживаясь от смеха.

— А я и дала для носа, — ещё более недоумённо таращилась тётка.

— Интересно, что вы сейчас носом назвали? — не выдержав, расхохотался я. — Мне, вот, для этого носа, — трогал я рукой свой собственный нос и громко смеялся.

— А я тебе что дала?! — в голосе тётки стали появляться визгливые нотки. Она явно не понимала, что происходит, и на всякий случай перешла к обороне.

— Ладно, женщина, вы только не расстраивайтесь, всякое бывает, — давил я смех. — Я у вас платочки просил, а вы мне этот дали… нижний заты́к, — снова прыснул я.

— И чо?! — уже агрессивно спросила она.

— Ну, нижний же… — активно помогал я себе жестами, показывая, насколько нижний, не зная, как ещё объяснить продавщице её оплошность. И трудно описать, как же это было смешно.

Она наконец-то поняла. И так посмотрела на меня, что я поперхнулся своим смехом. Несколько секунд звенящей тишины, и тётка отчеканила:

— Ни́жный до́тык. Здесь написано: «Нiжний Дотик». Понятно тебе?! Не нижний, а нiжний — нежный по-русски. Не доты́к, а до́тык — прикосновение по-вашему. Понятно тебе?! «Нежное прикосновение» платки называются!

— Москаль клятый, изгаляться вздумал! — бросила она на прилавок обе упаковки с платочками, и с размаху захлопнула перед моим носом окошко киоска. Я даже извиниться не успел…

Клянусь, мне до сих пор стыдно, хотя уже столько лет прошло. Я ведь не издевался той осенью 2004 года, я, правда, не знал. Стыдно и смешно.

— Мишка, из-за тебя у нас тут Майдан случился, — долго ещё смеялась по телефону Лерка, звоня мне из Киева в Москву, припоминая эту игру слов.

А я думаю, что и второй Майдан через десять лет тоже из-за меня случился. Ну, как в той побасёнке, про взмах крыльев бабочки в дельте Амазонки, что вызывает цунами у побережья Японии…

***

Побережье Азовского моря от цунами никогда не страдало, но недоразумения на Араба́тскую стрелку — длинную косу в северо-восточной части Крымского полуострова — сваливались регулярно. Когда-то давно тут проходил почтовый тракт, и этот довольно удобный путь в Крым по узкой косе километров на сто был короче, чем дорога через Перекоп. Полосатые столбы здесь стояли, как и положено, каждую версту, колодцы — через пять вёрст, почтовые станции — через 25, трактиры и казармы — через 50. Главная станция звалась Тревогиньская, жили при ней донские казаки, переселённые на Стрелку вместе с семьями для несения службы на тракте.

В общем, обустроено всё было настолько хорошо, что во время Крымской кампании 1855 года англичане с французами снарядили целую эскадру для блокады Арабатской стрелки, дабы помешать передвижению русских войск. Долго союзники курсировали вдоль 110-верстной косы, удивляясь, как ловко маскируются русские, пока, наконец, не поняли, что патрулируют пустоту, так как почтовый тракт перевели на полуостров.

Но войну-то никто не отменял, поэтому доблестная эскадра смело разбомбила брошенные станции, трактиры да рыбачьи хижины и отрапортовала в Адмиралтейство, что укреплённые посты русских уничтожены, а их войска вытеснены с Арабатской стрелки. Вот только высадить десант на Стрелку союзники так и не решились. Но почтовую станцию со старинным казачьим названием Тревогиньская пожгли из пушек.

Сколько тогда в окрестных казачьих хуторах обитало жителей, Иван Пантелеевич Пономарь — председатель местного сельсовета — понятия не имел, но своё нынешнее хозяйство — село Стрелковое, выросшее на пепелище той Тревогиньской станции, досконально знал не только в лицах, но и в числах.

Сто пятнадцать дошколят и сто сорок шесть школьников были гордостью Ивана Пантелеевича, больше нигде на Арабатской стрелке столько детишек не родилось. Пенсионеров, правда, тоже немало — ровно четыреста сорок стариков вместе с Пономарём. Но зато работающего населения всё равно больше. И были для Ивана Пантелеевича эти без малого полторы тысячи односельчан не просто цифрами, которые он сводил по должности своей, это была вся его 70-летняя жизнь, где не только он каждого мальца́ знал в лицо, но и его самого знали сызмальства.

А сейчас председатель Стрелковского сельсовета Иван Пантелеевич Пономарь находился в большой тревоге. Очередное недоразумение подступило к Стрелке в марте 2014 года сразу с двух сторон…

— Нет, ты мне прямо скажи, председатель, что ты решил? — старуха Сварина сидела на краю табуретки и цепко держала Ивана Пантелеевича в прищуре своих выцветших за слишком долгую жизнь глаз. — Молчишь? А зачем тогда третьего дня в гости напрашивался? Я, вот, не дождамшись, сама пришла, хоть и бабка уже немощная.

— За тобой, Кузьминишна, вся наша «старая гвардия», сама знаешь, вот и напрашивался. А немощь свою ты ещё лет двадцать назад клюкой в подпол загнала, — усмехнулся председатель и посерьёзнел: — Прости, что сам не дошёл, хоть и собирался, столько всего сейчас… Слово мне т

...