He хочется ни думать, ни гадать,
ведь юность вся давным-давно пропета,
но разрешите всё же вам подать
стихи, увы, заблудшего поэта.
Вы в них прочтёте бред больной души,
найдёте там судьбы суровой клочья
и злую плесень лагерной глуши,
и вольный бег блатного многоточья…
***
Величьем болен современный люд,
козявка даже лезет в идеалы.
И красотою хвалится верблюд.
О благородстве говорят шакалы.
Слова. Слова. На деле — пустота,
и мерзкая ничтожность с алчным взглядом.
Перемешала все тут суета
и подлость с честью посадила рядом.
О правде речи и не может быть,
а истиной уже давно не пахнет,
о них, видать, придется позабыть,
иначе жизнь об угол так шарахнет,
что плоть в момент расстанется с душой,
заляпанной и вымыслом, и грязью.
Что толку в том, что мир такой большой,
коль соткан он одной лишь лживой вязью.
В почете ложь, и ей — салют! Салют!
Какие мы пижоны, либералы…
О всем забыв, величьем болен люд,
а там козявка лезет в идеалы.
***
Смейся вечер своей непогодой
и танцуй отшумевшей листвой
моим чувствам печальным в угоду,
я сегодня нечаянно твой.
Так побродим вдвоём по просторам,
породнённых с разлуками грёз,
окунёмся, поддавшись укорам,
в нежность русских далёких берёз
хоть в мечтах, хоть в мечтах, а иначе
не смогу больше верить и жить.
Ничего, дорогой, я не плачу,
просто, хочется душу вложить
в эти осени полные строки,
в эту сердца бродяжьего боль.
Как жестоки неволи уроки!
Как горька подневольная соль.
***
Утро осеннее, утро несмелое,
ветер листву за окошком метёт.
Я не спешу, мну тебя юно-спелую,
Осень, она никуда не уйдёт.
Ты ещё встретишь и слякоть, и осень
так что, родная, давай не спешить.
Пей мою нежность, мои «сорок восемь»
да и всю жизнь, что успел я прожить.
Хочется лаской твоей, дорогая,
мне захлебнуться и в ней утонуть,
чтобы меня не украла другая,
чтобы с другою не смог я уснуть.
Сердца такого нет больше на свете,
не потеряй его, не охлади.
Утро стучится в окошко, и ветер
гонит меня, — Уходи, уходи…
***
Тоска безжалостная гложет
меня своим беззубым ртом,
лишь измываться она может
над телом грешным, что ж потом?
Потом пойду я в гости к смерти,
там ждут меня в аду смеясь
святые в прошлом — ныне черти,
и я бегу к ним, не боясь.
Они хохочут от восторга,
Что к ним всё ближе с каждым днем
я становлюсь, и стены морга
уж встали на пути моём.
Не избежать мне хирургии
в холодном доме мертвецов,
таков финал у ностальгии
для всех беспечных беглецов.
А я — беглец на злой планете,
бегу от счастья, добрых слов,
здесь жизнь грязна и на монете
стоит вся правда дураков.
***
Одиночество. Вечер холодный,
да тоски колючий бурьян.
За окном хохот ветра голодный,
страшно мне, я поэтому пьян.
Что ещё остаётся здесь делать,
чем унять наболевшую грусть,
как, скажите, себя переделать,
как облегчить свой жизненный груз.
Не вернуться мне в юность шальную,
не испить ее радости хмель
и не вылечить душу больную,
ведь я в жизни давно сел на мель.
Так, давай, одиночество, выпьем,
помоги одинокому мне,
и закусим мы хвостиком рыбьим
и поплачем при пьяной луне.
***
Садись поближе, дай себя потрогать,
не бойся, смуглая, я тоже человек.
Так поскорее спрячь подальше строгость,
взгляни нежней из-под припухших век.
Ты хороша собою, и я тоже,
ты — роза осени, и я её листок.
Давай же нашу красоту помножим,
Помножим Русь на сказочный Восток.
Перечеркнём былые предрассудки,
пора понять, что сердцу нет преград.
Часы бегут, и убегают сутки,
и всё пустеет этот тихий сад.
И мы встаём, уходим по аллее
навстречу ласковой большой любви…
Прошли года, я одинок, болею,
лишь прошлое кипит в моей крови.
***
Смотрю на звезд холодное мерцанье,
не в состоянья дрожь свою унять.
Вдруг призрачное нежное создание
мой разум начинает заполнять.
Иль видел я, иль это грезы детства,
но вот приходишь ты ко мне опять
сквозь миры звезд из вечного естества,
ну, объясни ж мне, как тебя понять.
Уверен, знаю, что ты неземная,
и путь твой слишком долог до меня.
Зачем же дразнишь, вечностью играя,
в пучине звезд холодного огня.
Ну, вот и все, пора нам распрощаться,
плыви в свои далекие края,
а мне придется на земле остаться
и умереть здесь, страха не тая.
***
Летучий голландец
Средь бешеной бури стихии морской,
где дьявола смех слышен близко,
несется корабль с молвою людской
жестоким возмездием риска.
В своем одиночестве злая судьба
окутана мраком бессмертья.
И тонет в пучине о смерти мольба
морского бродяги, поверьте.
Он хочет погибнуть, нарвавшись на риф,
он ищет могилу уж вечность.
Но им, же рожденный о призраке миф
Уносит его в бесконечность.
И мчится несчастьем безумия бриг
навстречу терпящим крушенье.
— Летучий голландец! — испуганный крик…
И нет ему больше прощенья.
Обломки оснастки, последний взмах рук
проклятьем немым остаются.
И вновь замыкается замкнутый круг,
лишь волны о чем-то смеются.
А грозный бродяга спешит и спешит,
ведь новая жертва торопит…
Его самого эта доля страшит,
и с горя он топит и топит.
***
Кем был ты, предок мой,
как кончил ты свой путь,
кому в тени земной
оставил, — Не забудь …?
Кто плакал по судьбе,
когда твой труп зарыл,
— Прощай, — сказал тебе
и в мыслях сохранил?
Зачем ты жил, ответь?
Не можешь, ну молчи.
А мысль моя, как плеть,
— Умолкни, не кричи —
***
Играй, играй, гармонь, мне «Отходную»,
ведь на душе так скверно и темно.
Любил ли я когда-то жизнь блатную
иль не любил — теперь уж все равно.
А жил я буйно, словно дикий ветер,
безумствовал, влюблялся, воровал.
Но вот, увы, сегодня на рассвете
я ощутил, что близок мой привал.
Я так устал, и скомканные годы
тяжелым грузом придавили грудь,
как — будто бы все прошлые невзгоды
решили в миг меня сломать, согнуть.
Но не обидно и не сожалею,
что я один сейчас сижу и пью
и что вот так, возможно, околею
и недопетую судьбу не допою.
***
Вот и снова счастье улетело,
словно ветром сорванный листок.
Видно, зря весною ты хотела
заменить осенний холодок.
Ты любила — верю, верю, верю.
Может быть, не стоило любить
человека, родственного зверю
и, как зверь, способного убить.
Прочитай, родная, эту небыль
про скитанья серого волка,
для кого сейчас закрыто небо
тяжестью сырого потолка.
Он родился миленьким мальчонкой
средь российских ласковых лесов,
годы же учили быть волчонком,
презирать укусы гончих псов.
А, быть может, надо по порядку
рассказать про свой нелёгкий путь,
как порой бежал он без оглядки
из тех мест, где выпало стянуть…
И как часто там он попадался,
находя на много лет привал…
Как же он жестоко ошибался:
не богатство — годы воровал,
Ну, а в той израненной стихии
Он любил лишь осень, слякоть, грусть.
И те дни дождливые, плохие
выучены мною наизусть.
***
На, пей вино и смейся звонким смехом
развесели собою беглеца,
любимая, запомним ночку грехом,
грехом Амура — божьего птенца.
Нырнём в тот омут, где разврат бушует,
сольём в едино нежность, ласку, страсть.
Настанет день, всё это затушует
зельем забот, он хоть на что горазд.
А пока ночь, и полумрак в квартире,
что ещё надо вот таким, как мы,
искавшим, не нашедшим места в мире
среди людской весёлой кутерьмы.
Что загрустила, думы брось под койку,
куда швырнула ты свой пеньюар…
Вот так бы каждый раз кончать попойку,
вот так всегда бы заливать угар.
***
Бой гладиаторов — веселье
для Рима древнего всегда,
богатое в шелках безделье
приходит пировать сюда.
Толпа безжалостная, злая
шумит, там бой внизу идет.
Вот раб лежит и, умирая,
в крови открыто смерти ждет.
Пощада не нужна, ведь, гордый,
и сам так часто убивал
друзей своих рукою твердой
и всех в тот миг он презирал.
Теперь же мертв, хоть ещё дышит,
над ним стоит такой же раб
и так же горд, мольбы не слышит,
прекрасен сам собой, не слаб.
Он победил, ему свободу
подарят, может быть и нет,
с улыбкой смотрит, ведь отроду
привычный видеть смерти бред.
И Рим шумит, доволен боем,
а дню подходит уж конец.
Судьба рабов уводит строем
со смертью рядом под венец.
***
А ну-ка глянь в глаза мне… Боже мой!
Неужто это ты? Какая жалость…
Не только мне, но и тебе самой,
я вижу, ничего уж не осталось.
Ты вся поблекла, как экран в кино,
засвеченный вдруг посторонним светом.
Тебя любил я, но любил давно,
да и причина, собственно не в этом.
Мне не нужна ты, просто не нужна,
иди к тому, кому быть верной клялась,
кому сказать останешься должна,
как только что в моих ногах валялась.
Он бы простил, ведь он прилежный муж,
каких так много тут и там, и где-то…
Взгляд твой печальный синегрязных луж
не в силах уж забрызгать грудь поэта.
***
Однажды в детстве мне приснился сон:
иду по лесу ночью, мрак вокруг.
Вдруг сзади, тихий был вначале стон,
услышал я, — Меня послушай, друг —
Я обернулся, ноги онемели.
Старик стоял, достоинство храня,
он говорил, глаза его горели,
весь мир ночной собою заслоня.
И те слова запомнились, советом
хотел облегчить он судьбу мою,
— Не будь, сынок, нечестным в мире этом,
иначе проклянешь ты жизнь свою.
Сказал ещё, — Зло скоро повстречаешь,
соблазн насилия и подлости силен,
осилишь их — то счастье ты узнаешь
и будешь до безумья в жизнь влюблен. —
Затем исчез, лишь стон опять раздался.
Лес посветлел, и я лег на траву,
проснулся на траве и испугался…
Не сон то был, старик был наяву!
***
Вселенная! Как много в ней планет.
Земля моя — преграда для комет.
Ночами, долго не смыкая глаз,
планеты, часто думаю о вас.
Средь вас, скажу я громко, не тая,
прекрасней всех красавица Земля,
она — маяк в космическом пространстве,
сияет нежно в голубом убранстве.
Наверняка в безмолвии вселенной
сестра Земли есть, в своей жизни бранной
я был бы счастлив там однажды очутиться,
сказать, — Привет! — ей и на Землю возвратиться.
***
Вам, конечно, совсем невдомёк,
как такой оборванец заблудший
восхитить благородством вас смог,
ведь вокруг есть намного получше.
Но случается в жизни порой
расцветает колючий столетник.
Возмутится своей мишурой
старый мир — этот бабник и сплетник,
— Как посмел? Разрешение где?
Запретить бесшабашную смелость. —
Ну, а лист на осенней воде
нарисует мою неумелость.
Лишь бы честность, добро и любовь
протянули с надеждой мне руки.
Остальное здесь встретится, вновь,
остальное приветствует муки.
Вам спасибо за робкий шажок,
за хрустальное ваше признанье.
Если б только я юность не сжёг…
Если б только не смерти касанье…
***
Пишу я вам, конечно, просто так,
и потому читайте без смущенья
про то, как жил и мучился чудак,
прося у бога для души прощенья.
Ведь грешен он и вами и собой,
и страстью ночек с пьяным наслажденьем,
и взглядом синим, и самой судьбой,
и даже, верьте мне, своим рожденьем.
А так на вид, по-моему, как все,
и на лице оттенок благородства
с печатью грусти о былой красе,
потерянной в угаре сумасбродства.
Сижу сейчас и вспоминаю вас,
топя в вине воспоминанья эти,
под тихий, кем-то выдуманный, вальс,
быть может, о Ромео и Джульетте.
И возвращаюсь в мыслях я туда,
где был мальчишкой, ну а вы девчонкой.
Я нужен вам, как пятая нога
избалованной нежной собачонке.
А ведь тогда вы (бог свидетель вам)
клялись любить меня до самой смерти.
Цвели цветы и юность пела нам,
и я любил одну лишь вас, поверьте.
Но кто-то где-то, не спросив меня,
В книжонке судеб сделал длинный прочерк
Я замерзал от мертвого огня
луны, глядевшей в чрево одиночек…
А годы, словно горная вода,
неслись туда, куда им надо было.
Я возвращался к жизни иногда,
но сердце с каждым разом стыло, стыло.
И вы ушли, как водится, с другим
навстречу радости или печали.
Под Мендельсона марш иль может гимн
вас очень чинно в загсе обвенчали.
Что ж, раз природа требует свое,
то мы, увы, должны ей подчиняться.
Со мной осталось бедствие мое
и я побрел с ним по свету слоняться.
Случалось быть любимым у других,
красивых телом, но беспечных женщин.
Случалось быть совсем вдали от них
и ощущать себя букашки меньше.
Но честь и гордость я всегда хранил
надежней жизни и шального тела
и к вам любовь давно похоронил,
сама судьба такое захотела.
А вот сегодня вспоминаю вас
и куролесю, пьяный, строки эти
под тихий, кем-то выдуманный, вальс,
быть может, о Ромео и Джульетте.
***
Отсмеялась, отпрыгала, смылась
бесшабашная юность моя.
Под осеннюю грязь и унылость
вспоминаю родные края.
Вспоминаю чудесную лунность,
и взгляд девушки милой в ночи…
Эх, грозой отшумевшая юность,
не терзай сердце мне, помолчи.
Ты уже не моя и не вправе
целовать грудь бродяги тайком.
В своей звонкой беспечной оправе
улетай, голубым мотыльком.
Для других проплыви серенадой
очень добрых весёлых надежд.
Возвращаться не надо, не надо
в эти кельи зверей и невежд,
где твой друг от тебя вдруг отрёкся,
чтоб случайно тебя не сгубить.
Ну, а сам он, увы, не сберёгся,
и его удалось злу разбить.
***
Мрачно, тоскливо и грустно,
пасмурный день на дворе.
Тяжесть на сердце, и пусто,
пусто в душе, как в дыре.
Вот бы быстрее умчаться
из надоевшей среды,
к милой в окно постучаться,
свежей напиться воды.
Как надоели скитанья,
как опостыл дикий край.
Юность моя, до свиданья
или вернее — прощай.
Жизнь улыбнись на минутку,
дай отдохнуть беглецу.
Понял твою злую шутку,
слёзы бегут по лицу.
Что ж, видно горем я создан,
грудью печали вскормлён.
Поздно менять всё, ох, поздно,
сил нет, судьбой утомлён.
Здесь ничего не оставлю,
кроме тоскливых стихов.
Скоро крест в жизни поставлю,
жаль, что я жил средь волков.
***
Щенок, скуля, бредёт по грязным лужам
из никуда и, в общем, в никуда.
Такой несчастный и такой ненужный,
он был отвергнут кем-то навсегда.
А ведь когда-то ощенилась сука,
с надеждой глядя на приют людей.
Но человечьи сухость, злость и скука
бедой тяжёлой пронеслись над ней.
Её бока погладили пинками,
щенков за шкирку, да и за забор.
И боль щенячью облизали камни
всему живому взрослому в укор.
И не заметил ни один прохожий
чужого горя со своих вершин.
Лишь только дождь на ласку непохожий
их обойти себе не разрешил.
Живым комочкам он помог подняться
и разбрестись в грязи кому — куда…
За добротою любим мы гоняться,
даря её почти — что никогда.
***
Узнал о вас я как-то, между прочим,
пусть не в обиду это будет вам.
Хочу лишь только очень, очень, очень,
чтоб вы сейчас поверили словам…
Любовь? Нет, нет. А может быть? Бог знает…
Нам жизнь ответит честно, но потом.
А за окном как будто бы светает,
но написать хочу я не о том.
Воздушный мост нежданно я построил
и подарил вам часть своей души.
Лишь у молвы наш мир так зло устроен,
что все мы в нем мальчиши — плохиши.
Однако есть и здесь совсем другие,
и я в числе таких совсем других.
Мне ближе сердца чувства дорогие,
чем звон и блеск вещичек дорогих.
Но я давно погряз в блатных пороках
и дружбу вам не вправе предложить.
Я в детстве был беспечным на уроках,
и взрослым став, не смог нормально жить.
Меня всегда тянуло в приключенье,
где потеряешь больше, чем найдешь.
Жизнь подносила чаще заключенье…
и теплоту казенных нар, одёж.
Возможно, время вскоре залатает
прорехи в жизни лаской ваших глаз…
Но ночь прошла и тает, тает, тает
воздушный мост, построенный для вас.
***
Посмотрите в окошко, родные,
сквозь решётку купе своего,
ночь проносится, как вороные
кони юношества моего.
Мне не спиться, а мир отдыхает,
он устал от бесцельных хлопот.
Лишь судьба моя тихо вздыхает,
вытирая с лица дневной пот.
Вас четыре подруги в неволе,
жизнь подножку подставила вам,
а продлится всё это доколе,
может знать только Боженька сам.
Женщины, извините за грубость,
рад бы был вас всех крепко обнять,
но Закона проклятая тупость
пыл мой юный не может понять.
Ну, а мысли куда-то стремятся
и зовут меня в дальний простор,
только жизнь не даёт мне размяться,
предо мною решётки узор.
Вот и времечко, видно, настало
спать и вам, дорогие мои.
Ночь поёт песню грусти устало,
у неё есть печали свои.
***
Кто жил без отчества, без благ иных, тот знает,
как дороги для сердца те места,
где был рожден он, где не так светает,
где и земля совсем, совсем не та…
Не обреченный на одни скитанья
и лишь на то, чтоб только вспоминать
родные дали сквозь свои страданья,
не может это и не сможет знать.
Ведь не понять орлу из поднебесья
тоску собрата, брошенного в склеп…
Печалью льется подневольных песня,
и сам Господь всевидящий к ним слеп.
А я средь них, и я пою о грусти
моей давно несбывшейся мечты.
Когда ж, когда меня судьба отпустит
в страну любви, забот и суеты?
***
Дождь за окном шумит печально,
как — будто горем полон он.
С какой-то нежностью прощально
мне юность дарит вещий сон.
И благодарен хоть за это
судьбе своей, ведь видел я,
что вроде бы на свете где-то
ждёт Вечность грешного меня.
Она сказала мне, — Не бойся,
жить будешь вечно на земле,
пусть грешен, но не беспокойся,
не быть тебе в могильной мгле.
А выбран мною не случайно,
ведь соткан ты из доброты.
Живут все люди скрытно,
тайно, лишь честны в мире я и ты.
Но должен сам найти дорогу
ко мне, иначе, ты умрешь,
ищи же вечность — недотрогу,
я буду ждать тебя. Придёшь? —
Забывшись, я не дал ответа,
проснулся резко, дождь все лил.
К чему же сон, его примета,
когда мне белый свет немил.
***
Ты меня обрела ненадолго.
Насладившись, утратишь опять.
Хоть и чувство семейного долга
ты в достатке успела измять,
все равно муж тебя не разлюбит
и простит, если даже поймет.
Он, как прежде, жену приголубит
и под шепот блудницы уснет.
Ну, а утром уйдет на работу
зарабатывать горб и рубли.
И с другим, прикрывая зевоту,
будешь ты объясняться в любви.
Так в изменах и частых прощеньях
пролетят молодые года,
и не будет уже возвращенья
в них хоть раз никогда, никогда.
Поскорей же наверстывай телом
беспардонную связь или вязь…
Ведь сама ты хотела, хотела
с наслажденьем упасть в эту грязь.
***
Я ненавижу Вас, я вас люблю.
Вы замужем, у вас такие дети!
А я, глупец, себя в тоске топлю.
На то причины эти и не эти.
Зачем же мы вдруг встретились в пути.
Ведь всё равно не быть мне с вами вместе.
Ну, почему не смог вас обойти
и не затронуть вашей чистой чести.
Зачем, зачем, сто тысяч раз
зачем сейчас гублю доверчивую душу.
Всё ваше счастье выпью, а затем
уйду в свою декабрьскую стужу.
Всё будет так, как здесь сейчас пишу.
И потому пора Вам сделать выбор.
Свою любовь в себе я задушу,
Вам, написав, что я из жизни выбыл.
За вами слово. Как я вас люблю!
Вас любит муж, вас любят ваши дети.
А я, глупец, себя в тоске топлю.
На то причины — эти и не эти.
***
Я мало сплю, плутая по мечте,
переношусь в несбыточные грезы.
И пропадают, не скатившись, слезы,
рожденные за боли те и те.
Вам не нужна моя беда и я,
по-моему, нисколечко не нужен.
Своей ненужностью я до того застужен,
что не страшусь тиши небытия.
А где-то жизнь о радостях поет
и дарит людям теплоту и ласки,
и, облачая в сказочные краски,
им день и ночь в сиянье подает.
Бери и ешь, как блюдо, этот день,
а эту ночь ты раздели с подругой…
Бреду зачем-то по мечте упругой,
стараясь перегнать родную тень.
Глупец! Усни и не тревожь ты ран,
ведь на земле и так в достатке горя,
и книг о том написано уж море,
а строк подобных — целый океан.
***
Как все же трудно думать ни о чем
и понимать, что ты и мир — пустое…
А где-то, где-то шпарит жизнь ключом,
восхваливая время золотое.
Да, там кому-то в радость суета,
да, там кому-то море по колено…
Меня ж давно пленила пустота,
ей судей нет, она, увы, нетленна.
Я как-то очень, очень невпопад
вдруг выплыл в этот мир довольно хрупкий,
увидел жизнь, осенний листопад,
смех ваших глаз с надеждой незабудки.
Я полюбил как будто бы здесь все,
что мне дало пристанище земное
с необъяснимой грустью русских сел,
с той силой чувств, где только лишь родное.
Какая радость — жить, мечтать, любить!
Какая грусть — быть в этой жизни лишним
и просто так всю молодость разбить,
преподнеся позор и горе ближним.
А вот недавно в прошлом были вы,
увидевшая рыцаря в бродяге,
который взглядом жуткой синевы
дарил потери не одной бедняге…
Меня простите, как и я простил
свое рожденье, встречи и разлуки,
и те места, куда не заходил,
и смерть, что мне протянут чьи-то руки.
Нет, нет, не надо думать ни о чем
и понимать, что ты и мир — пустое…
Ведь где-то бьет людская страсть ключом,
лаская ваше тело налитое.
***
Мчатся дни, словно волки в ночи,
уходя от смертельной погони.
Ну, а ты не молчи, не молчи,
ведь никто их уже не догонит.
Подбодри хоть простым письмецом
бесшабашного друга былого,
кого знала еще удальцом,
кому верила очень на слово.
Он же верен тем нежным словам
и своим чуть хмельным обещаньям,
что остались давно где-то там
до пришедшего в гости прощанья.
Потому и пиши, не молчи.
Друг твой в мыслях всегда лишь с тобою.
Мчатся дни, словно волки в ночи,
что сроднились с моею судьбою.
***
Всё понятно, к чему ещё встречи?
И до вас наконец-то дошло,
что настал в моей жизни вечер,
что любить время Сашки ушло.
Пусть обидно, но мне привычно,
ведь другого не стоило ждать,
потому что не смог, как обычно,
я всего вам себя отдать.
А на улице зимний холод,
но в душе моей холод сильней.
Я замёрз, дорогая, хоть молод,
хоть бываю, любви пьяней.
Моё сердце во льду застыло,
пропиталось седым декабрём,
а вначале всё ныло, ныло
тем, прошедшим, увы, октябрём.
Всё прошло, как прошла и осень
улыбнувшись мне страстью любви,
сквозь моих глаз печальную просинь,
лишь досаду оставив в крови.
Вы же встретите там в круговерти
Ваших будущих солнечных дней,
обязательно, мне поверьте,
страсть мужскую моей сильней.
***
Листопад затопил все тропинки, пути
пожелтевшей печальной листвой.
Как же я опоздал, дорогая, прости,
не успел отыскать образ твой.
Я тебе незнаком, ну и пусть, ну и пусть,
всё равно ты полюбишь меня,
на кипучую страсть и на нежную грусть
свой уют и покой заменя.
Только встретиться как, как увидеть твой взгляд
среди влажной осенней толпы.
А ищу я давно, сколько ночек подряд,
сколько дней всё ищу, где же ты?
Появись, появись, на упавшей листве
ненароком оставь мягкий след,
ты — любимый мой, мною невидимый свет
моих будущих радостных лет.
***
Не надо плакать, ни к чему всё это,
плоды весны не видеть больше нам.
Зачем грустить, ведь ты сейчас с поэтом
— любимцем тайным очень многих дам.
Он одинок, хоть и хорош собою,
видать, судьба такая у него.
Заполни осень им, а он — тобою,
хоть на мгновенье полюби его.
Пройдут года, и осень нас покинет,
лишь память сохранит вот эти дни.
Зима придёт, и старость нам подкинет.
А пока — осень, да и мы одни.
***
Память, память, в плену у неё,
— в первый раз, а на стуле бельё,
и не девичьи больше глаза,
и не девичья утром слеза…
Не понять, до сих пор не понять
её грусть, что не смог я унять.
А теперь это кануло, сгинуло,
только память меня не покинула.
А потом и другая была
и в мужья, помню, как-то звала.
Было много их, было вино.
Было, было всё, было давно.
Веселился, любил всех подряд,
как у Евы в раю, их наряд
пред глазами стоит до сих пор,
как за прошлое нежный укор.
Да, сейчас стыдно мне, — не беда,
новый день смоет краску стыда
и, быть может, подарит мне вновь
очень пышную телом любовь.
***
Юность ушла и не вернётся,
когда — же был я молодым?
Неужто больше не проснётся
во мне любовь? А кругом дым.
Неужто алой зорькой ранней
не побреду я за село,
смеясь в лицо дороге дальней?
Да, видно, всё уж отцвело.
Года младые улетели,
оставив горевать меня,
теперь вокруг одни метели,
не вижу тёплого огня.
Остановись хоть на мгновенье,
о, юность дикая моя!
Рассей тоскливое затменье
словами, — Саня, я твоя…
***
Здравствуй, утро, входи ко мне в келью
сквозь железные прутья окна,
дай пинок под то место безделью,
всколыхни мою душу до дна.
Расскажи, что творится на свете,
где бурлит жизни громкий поток.
А, возможно, в твоем силуэте
для меня есть привета глоток.
Может, там вдалеке помнит кто-то
те мгновенья, в которых был я,
очень схожий на грусть Дон-Кихота
и на страсть Соломона царя.
Я вернусь в даль ту, только попозже,
и, конечно, еще полюблю.
Дай, скорей мне свободой по роже,
как пощечину, утро! Молю.
***
Ты меня не всегда понимала,
а теперь и совсем не поймешь.
Кучу дров уж судьба наломала.
Чем еще эту стерву проймешь?
Ей плевать на душевные раны,
ей плевать на тебя, на меня.
Врут и библии, да и кораны,
в мир покорного рабства маня.
О своих некрасивых скитаньях
мне не хочется знать самому.
Что терял я в коротких свиданьях,
— не желаю терять никому.
Но тебе может быть безразлична
эта сердца бродяжьего боль,
что довольно — таки неприлично.
Потому и меня не неволь.
А хорошеньких женщин немало.
А меня все равно не поймешь.
Да и дров уж судьба наломала,
чем еще эту стерву проймешь.
***
Я верил вам, пред вами преклонялся,
вам преподнес любовь и все мечты.
Но, гордый, я за счастьем не гонялся,
всегда бродил один средь темноты.
Я вас любил, дарил вам свои ласки,
а вы ушли с другим, забыв меня.
Теперь другому «строите вы глазки»,
алмаз на пень болотный заменя.
Ну, что ж, влюбляйтесь, пойте и танцуйте,
ищите радость в подленькой стране
и за «царей» богатых голосуйте
на выборах, так безразличных мне.
Ведь знаю я, кем станете вы вскоре,
ваш образ жизни мне давно знаком.
Хоть и с судьбой бываю часто в ссоре,
но никогда не буду дураком.
Не окунусь я в ваш мирок фальшивый
и не продамся за кусок тепла.
Ваш мир лишь с виду чистый и красивый,
внутри же он темней, чем ночи мгла.
Прощайте же, пора забыть бродягу,
питайся там подачкой богачей.
Но жизнь смахнёт с пути и вас, беднягу,
ей без таких ни холодней, ни горячей.
***
Суета, суета, обруби все пути
к надоевшей и мрачной тоске,
как когда-то давно, меня в плен захвати
и умчи по бурлящей реке.
Жизнь покажет сама: продержусь или нет
на поверхности волн бытия.
Может плыть всего день, может множество лет,
знать не можем ни ты и ни я.
Медлить больше нельзя, зачерствеет душа
средь фальшиво-уютной тиши,
что на вид вся чиста и собой хороша,
а внутри хуже всякой глуши.
Полюбить бы быстрей нелюбимых ещё,
не целованных мною в ночи,
ощутить вкус их губ, бархатистость их щёк,
их безумству любви обучить.
Так кого же мы ждём, да и нужно ли ждать,
кому дорог покой, теплота.
Я отдам тебе всё, что могу только дать,
забирай же меня, суета.
***
Я написал тебе уже о многом:
о горе, о любви и о тоске,
о городке моем особо — строгом,
где жизнь людей — на тонком волоске.
Здесь те, кто там мешает жить народу,
а, в основном, все просто дураки,
за медный грош продавшие свободу
по пьянке, по привычке иль с тоски.
Кричи же, грусть заблудшая в страданье,
о том, что очень сильно сердце жжёт,
и о моем осеннем увяданье,
оно меня, увы, не сбережёт.
А ты, мечта, мечтай, мечтай, родная,
ведь все равно уже не суждено
нам на земле найти кусочек рая,
как Радж Капур нашел его в кино.
Смотрю с улыбкой грустною на солнце
и вспоминаю твой веселый смех,
а предо мной в решеточку оконце
висит иконой, искупая грех.
***
Мир так жесток в своём обличье,
он заживо людей жуёт,
в давно истасканном величье
глотает всё, не устаёт.
Обидно то, что без разбора
сметает он людей с земли.
Не можем дать ему отпора,
ведь наша гордость на мели.
Забыли в гонке за монетой
про Честность. Правду и Любовь.
Бушует алчность над планетой,
безвинных проливая кровь.
Опомнись, мир, пока не поздно,
уйми свой жадный, подлый пыл.
…Но мир с войной воркует грозно,
Всё, оставаясь тем, кем был.
***
Ты снова здесь и снова пьешь вино,
разбавленное грустью и тоскою.
Мне хочется вот именно с такою,
как ты, уйти в ушедшее давно.
Хочу забыть на миг этот бред,
что нашей повседневностью зовется.
Пусть все к чертям исчезнет, изорвется,
в итоге ведь всегда один ответ…
Садись скорее на колени мне
и обожги их ляжками и задом…
И вот я — шах, а ты — Шахерезада,
а все вокруг — те ночи при луне.
Сейчас с тобой мы в сказке иль в раю
или еще, бог знает может где-то
в пределах мыслей пьяного поэта
иль прямо у безумства на краю.
Мы далеки от грязного стола
и от оравы, что вовсю смеется
и что так часто лжет и продается,
и продает — что ей судьба дала.
Не обращай вниманье на ослов,
у них я был погонщиком когда-то
без всякого там грозного мандата
и без козырных очень чьих-то слов…
Своим умом я жил и буду жить,
самим собой помну твою натуру…
Чего же только не напишешь с дуру,
чтоб пьяному тщеславью удружить.
***
Отрекись от жизни, все забудь.
Мир исчез, есть только мы с тобою.
Губы в губы… Вздохи… Грудь на грудь…
Я твой раб, ты стань моей рабою.
Слезы тоже к месту и к лицу,
ведь и с солью поцелуи сладки.
Расскажи про верность беглецу
пылкостью заждавшейся солдатки.
Пусть там, где-то день, еще светло.
Там Кутуньо славит итальянцев…
Нас лишь только сможет сквозь стекло
искупать закат в своем багрянце.
Я сейчас в тебе, а ты во мне,
время утонуло в наших стонах…
Посмотри! Уже луна в окне,
одиноко ей — рабе Платона.
***
Жизнь стремится втоптать правду в грязь,
ей плевать на регалии в блате,
и вдобавок изменой мне — хрясь,
как и Цезаря как-то в сенате.
И вот я умираю уже,
а агония длится так долго.
Но ведь истина даже в ноже
не спасет благородство от долга.
Не всегда оправдаешь вину,
если вдруг спотыкнулся некстати.
Так, пока не слетел в глубину,
балансируешь как на канате.
А канат тот давно весь прогнил,
и опоры его из сознанья
погружаются в подлости ил,
по — звериному чтя наказанья.
В отношениях честности нет,
ради мелочных благ тут готовы
очернить и продать белый свет.
Видно, тяжки неволи оковы.
Прочь с лица заблуждения грим!
Смысла нет искать вьюгу средь лета.
Был великим, но пал все, же Рим,
ну, а что — смерть простого поэта.
***
Благословили вы, благословили
на все четыре стороны тогда.
Чужие дали душу отравили
и завладели мною навсегда.
А я любил ваш взгляд бездонно-синий,
вам лишь одной дарил свои мечты.
Но жизнь без всяких хлопотных усилий
вдруг обошлась с моей судьбой на ты.
Она сказала мне, что я не нужен,
что я совсем, совсем не ко двору…
Смеялся месяц в октябриной луже
бредущему навстречу злу вору.
Я своровал все молодые годы
и, словно старец, до поры устал.
Не для меня весною пели воды,
не мне родник о свежести шептал.
Спасибо вам за то, что не любили,
но доверяли тело иногда.
Спасибо вам, что вы благословили.
А я, увы, приплёлся не туда.
***
Какая ж шаловливая,
целуй нежней,
избранница ретивая
души моей.
Сгораю весь, о, милая!
Студи мой пыл.
Красивая, красивая,
я полюбил.
И жажду ненасытную
здесь потерял.
Такую первобытную
не покорял.
Нет, не встречал подобную
ещё ни раз,
всю ярко- пышно- сдобную
с вулканом глаз.
Бессовестная ночка,
ты не следи
за каждой страсти строчкой…
Уйди, уйди.
***
Молчали стены, да и мы молчали,
нам было очень, очень не до слов.
Мир изнемог от грусти и печали,
и стал чужим мне этот милый кров,
где вас любил я, где меня любили,
и где теперь прощался навсегда.
Часы любви о полночи пробили,
упала вниз ещё одна звезда.
Я уходил, хоть так хотел остаться,
но к сожаленью нашему не мог.
Нам суждено влюбиться и расстаться,
и тут помочь не сможет даже Бог.
***
Жизнь перечеркнута, так что прости,
что не сберег я ни мечты, ни ласки.
И обо мне не думай, не грусти
и не печаль воспоминаньем глазки.
Что было — было и давно прошло,
и возвратить то время мы не в силах.
Нам улыбнулось счастье и ушло,
хоть ты его остаться так просила.
А мир вокруг коварен, лишь вглядись
и ты увидишь фальшь идей, законов…
За деньги здесь, хоть чертом народись,
с тебя напишут даже и иконы.
Везде плати, плати, плати, плати,
ведь просто так ничто не подается.
Здесь все, что хочешь встретить на пути,
как в магазине жизни, продается.
Вот на прилавке — грусть, а вот и — смех,
платите, люди, и берите с богом.
Бесплатно брать — неисправимый грех,
и я, глупец, стал грешным ненароком.
А ты, как все, как тысячи других,
в своем янтарном теле так безгрешна,
что я молчу, немею… Я затих.
Луна мне улыбается небрежно.
***
Ты подошла походкой проститутки
и, улыбнувшись, попросила сесть.
Ты мне сказала, что свободна сутки,
что и квартира с обстановкой есть.
Еще сказала, — Вы мне очень милы
в своей мужской пленительной красе,
в которой очень много жгучей силы,
на что так падки в женском мире все.
Что ж, раз судьба подбросила сегодня
мне вот такой бульварный идеал,
я вдруг решил измять цветок негодный
и, как, пижон, тебе согласье дал.
И вот уже под вздохи на постели
меняю скромность юности на страсть…
Мы до того устали и вспотели,
что просто, трупом хочется упасть.
Но я опять в каком-то исступленье
твою бесстыдность комкаю и мну,
ища в безумстве этом искупленье
не за твою, не за мою вину…
Ты разожгла во мне вулкан, подруга,
и потому блаженствуй в унисон…
Так не узнали мы имен друг друга,
ушел я утром, как короткий сон.
***
Ничего, что годы пролетели
и что мир устал и постарел.
Мы, быть может, это не хотели,
но такой у нас у всех удел.
А ведь было в жизни что-то, было,
чем мы жили, чем сейчас живем.
Помнит даже старая кобыла
как резвилась в юности с конем.
Пес седой, что лижет цепь и воет
по ночам на бледную луну,
хоть уже и вспоминать не стоит,
помнит суку — общую жену.
И береза, милая подруга,
с грустью смотрит на кленовый пень,
ей тоскливо без лесного друга,
без него ей светлый день — не день.
Все мы помним То, не забываем,
в основном же чем-то Тем живем…
Помню скирду сена за сараем
и на ней я с Той, моей, вдвоем…
***
По утру, по утру, когда алый рассвет
заливает собой небосклон,
выхожу на простор, посылаю привет
всем, в кого я ещё не влюблён.
Дарю мысленно им я и радость, и грусть,
и красу этих милых мне мест.
Я пока не устал нести бренности груз
и искать ту — мою, средь невест.
Отыщу всё равно, сколько б лет не прошло,
сколько бы ни пришлось мне искать.
Время, быть семьянином, давно подошло,
время — нежить детей и ласкать.
По утру, по утру, когда алый рассвет
заливает собой небосклон,
я брожу одинокий и шлю свой привет
всем, в кого ещё не был влюблён.
***
Оглянись же, друг мой, оглянись
на свои изорванные годы,
что давно уж смыли время воды.
Всё равно, мой друг, ты оглянись
Горевать не надо, ведь всегда
к нам судьба была чуть благосклонна.
И сияла в бездне небосклона
наша, наша яркая звезда.
До сих пор она ещё горит,
хоть пока и спряталась за тучу.
Не печалься всё равно, а лучше
пусть улыбкой боль твоя парит.
***
Надо судьбу допеть,
пока еще сердце стучит.
— Надо, надо успеть —
разум безумный кричит.
И я стараюсь, тяну
лямку свою бытия,
как бурлаки в старину
тянули, бога кляня.
А годы бегут и бегут
куда-то совсем в никуда.
И близкие часто лгут.
И меркнет моя звезда.
Какой-то сплошной хаос
и в мыслях и наяву.
Бросаю с надеждой вопрос
в безоблачную синеву.
Надеюсь на чудо звезд,
тону с улыбкой юнца
в мире надуманных грез
без начала и конца.
Зачем? Для кого? Почему?
Я есть и потом уйду…
Никак, никак не пойму,
но ответ подожду.
***
Не рад давно я жизненным скитаньям,
любить не вправе уж который раз,
привык зачем-то к болям и страданьям,
меня возможно сглазил чей-то глаз.
И вот живу, хоть надоело это,
судьбе назло, грядущего боясь.
А счастье призрачное пропадает где-то,
не мчусь за ним, поймать его стремясь.
Ещё чуть-чуть, и кровь моя остынет,
что из того, что мало жить пришлось,
ведь смерть не спросит и петлю накинет
на шею мне, уж так тут повелось.
Пусть даже стану я богат когда-то,
пусть даже счастье улыбнётся вдруг,
но жизнь пройдёт, хоть был тут маловато,
умру, и ты умрёшь каким бы ни был, друг.
***
Как рад, что жил на свете,
хоть плохо, всё же жил,
хоть здесь, на злой планете
со счастьем не дружил.
О прошлом не жалею,
в грядущее бреду
по узенькой аллее
у людях на виду.
Характер не игристый,
одежда — чистота,
и совестью я чистый,
и грусть моя проста.
Прожил, конечно, мало,
ещё бы столько рад,
но жизнь в тупик загнала,
теперь дорога в ад…
***
Капризны ночи так сильны,
что я стал очень тьмы бояться.
Мои мозги, видать, больны,
а то откуда б страху взяться.
Боюсь. Боюсь. А вон опять
уже и этот гад явился,
сейчас начнет мне душу мять,
чтоб я скорее удавился.
Припоминает все, подлец,
и гложет, гложет, гложет…
Когда ж избавлюсь, наконец
от этой гнусной рожи?
Я так устал. Ты слышишь? Мразь!
И нечего копаться в прошлом,
что поглотила жизни грязь
со всем хорошим, нехорошим.
В той жизни грешен я, ну что ж,
зато здесь чист, ты это знаешь.
Но то, что будет, ты не трожь,
иначе дрянью замараешь.
***
Где-то в ночи гармонь тихо поёт,
кто-то о ком-то тоскует,
кто-то кого-то и ищет, и ждёт,
кто-то кого-то целует.
Жизнь хороша, если счастлив ты в ней,
как бы хотелось влюбиться.
Подружка — гармонь, заиграй посильней,
с тобой буду я веселиться.
Так давай-же споём, что мы видели здесь
на этой несчастной планете:
обмана и подлости лживую смесь
да правду людей в злой монете.
Нет, не могу веселиться с тобой,
гармонь, не развеешь ты скуку,
но рад, что ты встретилась с грешной судьбой
влюблённой в жизнь — грязную суку.
***
Надежда шевелилась зря,
ведь облака по небу плыли,
мы в них свои мечты зарыли
под шелест листьев октября.
И не вернуть уже ничем
нам нашу теплоту вовеки.
Набухли влагой милой веки.
Зачем? Зачем? Зачем? Зачем?
Как все же трудно быть людьми
и как же трудно расставаться,
когда возможность есть остаться.
О, горе! Душу не томи.
Она простит меня, простит.
Она поймет, что я не в силах…
Ведь то, о чем она просила,
уже в даль облаком летит.
***
Там у самой, у самой у кромки
оглянусь я с тоскою назад.
И запомнят рассвета обломки
уходящие в небыль глаза.
Те глаза с сине-тёмной печалью,
что дарили приют не одной.
Те глаза без конца и начала
для кого-то под бледной луной.
Не грустите, таков тут обычай,
и нарушить его не могу.
Но душа у меня, как обычно,
станет тихо бродить по лугу.
где когда-то давно я впервые
очень робко почувствовал страсть,
где под шепот и ласки хмельные
удалось мне невинность украсть.
Знаю, знаю, цветам и березам
очень будет меня не хватать,
и моим удивительным грезам
не придется реальностью стать.
Но простят мне за это потомки
и мой грех смоет чья-то слеза…
Там у самой, у самой у кромки
оглянусь я с тоскою назад.
***
Я серый волк, я полон дикой злобы
на гончих псов, бегущих по пятам.
А ненасытность псяческой утробы
увидеть может каждый тут и там.
В своем простом зверином благородстве
я в сотни раз прекрасней и добрей.
Но вот судьба, зачатая в уродстве,
мне преподносит долю злей и злей.
Мне жребий выпал быть всегда гонимым
за то, что я не пес, а просто волк.
Как трудно жить законом нелюбимым
и выполнять в суровой жизни долг.
А долг у нас и свят и непорочен:
за стаю, если надо, то умри.
Вот потому-то волчий мир не прочен
хоть чист, как воздух утренней зари.
Возможно, вскоре я, в кольцо зажатый,
приму неравный свой последний бой…
Да, в этой жизни мы идейно сжаты
и потому бессильны над судьбой.
***
Вот и встретились мы, сколько лет
пронеслось, поистерлось да смылось.
И былого веселья уж нет,
и в душе одинокая стылость.
Но не плачь, а скорей улыбнись,
потерявшему юность, бродяге,
что когда-то взлетел гордо ввысь
и нашел там обличье бедняги.
Ты ж красива, красива, мила,
как и в прежние ранние годы,
хоть и осень уже намела
тебе под ноги жизни невзгоды.
Ты кляла и молила судьбу,
чтобы вновь утонуть в синем взгляде.
И откликнулась жизнь на мольбу
этой встречей в печальном наряде.
Так скорей разжигай огонек
позабытой любви дней минувших.
Пусть запляшет безумством денек,
пусть разбудит на миг нас, уснувших.
Лишь на миг. А потом я опять
потеряюсь, исчезну навеки.
Ведь меня невозможно отнять
у судьбы — этой грязной калеки.
***
Не вспоминай о том, что не сбылось.
Не вспоминай о том, что позабылось.
Все, что имели, в бездну унеслось,
а что любили, то в пучине скрылось.
Промчалась жизнь совсем, совсем не так,
как нам мечталось в юности когда-то.
Часы стучат по-прежнему: тик-так,
и ближе, ближе роковая дата.
Не в силах мы что-либо изменить,
хоть плач, хоть смейся, выхода не видно.
Все тоньше, тоньше жизненная нить
и вскоре лопнет, до чего ж обидно.
Какой абсурд — и мы, и бытие.
Какой абсурд — и радость, и печали.
Переплелось его, твое, мое,
а мы зачем-то бегали, кричали.
Искали мы пустой незримый блеф,
упорно веруя в свое бессмертье.
Но умирает даже грозный лев,
а мы — подавно, вы уж мне поверьте.
И потому здесь надо до конца,
не унывая, жить и веселиться
с душой похожей на пушок птенца,
в итоге — чистым родником излиться.
***
Ты мне приснилась — вот и весь секрет
ненужного плохого эпилога…
Лежу один, дыханьем сигарет
хмельную память тереблю немного.
Коварный сон, коварное тепло,
когда-то в прошлом близкого мне тела,
я проклинаю без жеманных слов.
Сама, сама ты этого хотела.
Ты променяла барса на свинью,
ты променяла страсть на прозябанье.
Одну тебя сейчас во всем виню,
тони в своем мещанском увяданье.
И если встретишь вдруг во сне меня,
не подходи и не проси прощенья.
Не дам тебе и капельки огня,
к былому сну не будет возвращенья.
Я жар души уже отдам другой,
быть может, чем-то на тебя похожей.
И по-привычке шаркая ногой,
пройду я мимо, как простой прохожий.
Ты будешь плакать в глубине ночей
под всхрапы слабого для ласки мужа,
что спит нажравшись разных каш и щей.
Тогда поймешь, возможно, как я нужен.
Поймешь, поймешь, но поздно, да и зря.
Я окунусь уже в мир сна иного…
И лишь порой напомнит мне заря
об этом сне при пробужденье снова.
***
О юность! В памяти моей
тебе так очень мало места,
ты, как сбежавшая невеста
в бескрайность розовых полей…
Я верил, словно дуралей,
в твое невинное естество.
И пил я дух любых обнов,
пьянящей чистотой, вселенной,
такой прекрасной и нетленной
и наяву и в грёзах снов.
Я богом был среди богов
в судьбе своей благословенной.
И открывал объятья мир,
маня и нежностью, и цветом,
зарей горевшего рассвета
и музыкальностью всех лир.
О юность — памяти кумир!
Зачем осталась в прошлом где-то
Но навсегда любовь к тебе
я сохраню в уставшем теле…
О, как мы в юности хотели, —
что есть хорошего в себе —
отдать Отчизне и судьбе.
Как мы хотели, как хотели…
***
Спрятался хмурый день
под подолом ночи.
Скорей грусть мою раздень,
родная, что есть мочи.
Пусть выльется время вспять
твоею бескрайней лаской,
а потом пусть опять
рассыпается вечной сказкой.
Дари же мгновенья любви
печальному сыну Природы,
но только с собой не зови
искать в жизнь семейную броды.
Ведь жизнь у меня словно тень
и детской манишки короче.
К тому же грешит и день
под подогом ночи.
***
Помню вечер прощальный, подруга,
ты стояла, закутавшись в шаль,
мы тогда целовали друг друга,
но теперь тебя нет, очень жаль.
Я любил твои русые косы,
я любил твою нежную грудь
и дарил тебе красные розы,
ты шептала, — На век моим будь.
Тебе верил во всем, точно зная,
что нам вместе по жизни идти,
но жестоко ошибся, родная,
разошлись наши тропы в пути.
Я ушёл от тебя в злые дали
горевать и о счастье скучать,
ты осталась, любовь мы порвали,
лишь тоска не даёт мне молчать.
Вот и вспомнил тебя, дорогая,
а зачем, я и сам не пойму.
Всколыхнулась во мне угасая
вдруг любовь, но её я уйму.
***
Тебе пишу, мой идеал былого,
в каком-то страстном пробужденье чувств.
О, как мне хочется услышать хоть бы слово,
хотя бы всплеск твоих безумных уст.
Одной тебе душа моя открыта
в тоске своей, давящей на меня.
И лишь судьба, грязна и неумыта,
передо мной стоит, всё заслоняя.
И вот пишу, пишу, глупец несчастный.
Не верю я, что молодость прошла,
не верю в сердце стук такой нечастый,
не верю в то, что старость подошла.
Прожил немного, но душа истерлась
среди ухабов жизненных невзгод.
В тупик судьба печальная уперлась,
моя судьба — червивый жизни плод.
Я бросил всё, и всем я стал не нужен,
мечты, и те покинули меня.
Стал до того запуган и застужен,
что не боюсь ни черта, ни огня.
И вот случайно к жизни ярко-чистой
я прикоснулся в мыслях, извини.
Из-за окна снег бледно-серебристый
мне шепчет тихо, — Замолчи, усни —
Да, ночь давно настала, но не спится,
и не уснуть, по-моему, сейчас.
Так пусть тебе нечаянно приснится
та наша встреча в поздний зимний час.
Пускай приснится юности цветенье,
пускай приснится первая любовь.
Прими души моей благословенье
на всё, что было и что будет вновь.
***
На дне, на дне, в том мутном смысле слова,
средь дыма, визга в стельку пьяных рож
её увидел я сегодня снова,
и моё тело всколыхнула дрожь.
Мы незнакомы близко и не близко,
но что-то очень к ней меня влечёт.
Я подойду и поклонюсь ей низко,
наш разговор щербетом потечёт.
Мы потанцуем в шумном полумраке,
затем уйдём вдвоём встречать рассвет.
На нашем жалком мимолётном браке
сойдётся клином весь безумный свет.
И нам другого ничего не надо,
её нашёл я, а она — меня.
Пусть грудь мою испачкает помада
от губ с оттенком крови и огня.
Здесь в грязном мире купли и продажи
нам не найти несчастнее, чем мы,
хоть мы честнее и прекрасней даже
всей этой пьяной, дикой кутерьмы.
Но это что? Она сама подходит
и, улыбнувшись тихо говорит
не о любви, о белом пароходе,
что на стене под потолком парит.
Смотрю на холст, где некогда и кто-то
оставил память нэповских времён.
А незнакомка шепчет, шепчет что-то,
я уже и так ей покорён.
Какое счастье — здесь на дне разврата
вдруг встретить душу всех других родней.
Я смят, убит, и нет назад возврата,
ведь я художник в сущности своей.
О, незнакомка! Что ты натворила?
Где отыскала ты такой подход?
…Она в объятьях что-то говорила,
и уплывал в даль белый пароход.
***
Я не успел, родная, не успел…
А осень в дверь ко мне уже стучится,
а там — зима, и далее — предел…
Все видно так, увы, должно, случиться.
Но помню я ту раннюю пору,
когда, еще любви не понимая,
твоей спиною мяли мы траву,
во взрослых папку с мамкою играя.
Мы не любили, нет, а просто так
друг друга обнимали, целовали.
Я помню, как сказала ты, — Дурак,
когда твою невинность мы сорвали.
Нам было очень, очень хорошо,
хоть мы с тобой такое натворили…
Ушла вперед ты, я потом ушел,
чтоб люди ничего не говорили.
Мой первый цвет! Какая ты теперь?
Ведь время быстро мчится, мчится, мчится,
да и ко мне в расшатанную дверь
судьбы убогой осень уж стучится.
***
Ваша искренность фальшью цветёт
и духами измен пахнет резко,
так становится душно и мерзко,
лишь такая ко мне подойдёт.
Я противен себе в этот миг,
но улыбкой гоню отвращенье,
и разврат начинает вращенье,
сбросив в ноги приличья парик.
Закипает безумная страсть,
наслаждая пропащее тело…
Ваша искренность очень хотела
у себя честь и гордость украсть.
Удалось ей и это, и то,
а ещё и немного другое…
И во мне всё моё дорогое
пропадает совсем ни за что.
***
Платьице помято,
шепот губ, глаза…
Все пропахло мятой,
солона слеза.
Женщиной ты стала,
слышишь, я не лгу.
Нас с тобой застало
утро на лугу.
И стыдом умывшись,
прикрывая страсть,
мы, зарей накрывшись,
целовались всласть.
Хмель еще осталась
от ночной тиши.
Голой ты купалась,
знают камыши.
Милая смуглянка,
мир тебе дарю!
…Эх, играй, тальянка,
я её люблю.
***
О годы горькие бесславные мои,
я так устал, изжегся, измотался.
И отмирают памяти слои,
один лишь бред еще чуть-чуть остался.
Скрыл серый дым безрадостных хлопот
мечты и думы юных увлечений.
И жизнь устало вытирает пот
с лица судьбы-блудницы злоключений.
Листвой осенней бледные дела
легли на путь моих воспоминаний.
Видать, напрасно мне земля дала
глоточек чувств людских, кусочек знаний.
Все ни к чему. И я, возможно, зря
здесь появился голеньким однажды.
Как жаль, что ночью не горит заря,
и что нельзя здесь появляться дважды.
***
Я завтра уезжаю, уезжаю,
тоску, конечно, увезу с собой.
Хоть вас и очень сильно обожаю,
но вынужден считаться и с судьбой.
Вы верьте, никогда я не забуду
Ваш образ, вашу пылкую любовь.
Быть может, я недолго там пробуду,
быть может и не охладится кровь.
Быть может даже раннею весною
Вдруг возвращусь, здоров и невредим.
Лицо слезами счастия умою,
увидев, что по-прежнему любим.
И мы пойдем намеченной дорогой
искать свои упущенные дни.
Иная жизнь походкою нестрогой,
преподнесет нам радости огни.
Вы скажете: — Детей вам нарожаю
таких, что залюбуется любой… —
Я завтра уезжаю, уезжаю,
тоску, конечно, увезу с собой.
***
Сказала ты, что едешь на «маёвку»,
когда тебя случайно повстречал,
мне стало как-то грустно и неловко,
да ухажер твой что-то там бурчал.
Скользнул я взглядом по нему и дальше,
где вас ждала нарядная толпа,
погрязшая в утиль — мещанской фальши,
хоть и на вид, как будто не глупа.
Вы, все сынки и дочки лишь богатых,
что — вам печаль и горе бедняка.
Ваш мир «рыжья», алмазов и агатов
плюет на блеск простого медяка.
Вам не понять ни то да и ни это,
и не нужны, по-моему, слова…
Ступай и больше не тревожь поэта,
и без тебя забита голова.
***
Куда стремимся мы с тобою,
стараясь, время перегнать.
Ведь, что дано самой судьбою,
нам все равно не избежать.
Но мы бежим, бежим, бежим,
и всего чаще от себя.
Излить всю страсть спешим, спешим,
порою даже не любя.
Несбывшееся нас влечет
и манит в призрачность свою.
Прошедшим дням теряем счет,
опомнимся лишь на краю…
Да, неизбежность нас не спросит
и остановит жизни бег,
в небытие нежданно бросит,
а след наш запорошит снег.
***
Настала осень полная печали,
опавшие стояли тополя,
летели птицы и во всю кричали,
— Прощайте люди, реки и поля.
На юг далекий стаей улетаем,
в пути в глаза луч солнца будет бить.
Шумим мы, но, как прежде, не играем,
разлуки грусть вовек не полюбить.
На белом свете мы однажды появились,
и детству радостному не было конца.
Здесь жить, дружить и понимать учились,
здесь превращались в птиц из глупого птенца.
Пора прощанья с милыми местами
пришла нежданно, хочется побыть
еще немного дома вместе с вами,
грустим, тоску не в состоянье скрыть.
Прощаемся до следующего года,
не можем расставаться навсегда.
Пускай вдогонку нам бушует непогода.
— Прекрасна Родина! Вернемся мы сюда.
***
Постучался в окошко рассвет
сквозь осеннюю грусть листопада.
Посылаю я теплый привет
переулкам Ленинабада.
Всем щенкам, не имеющим дом
и познавшим людскую небрежность,
шлю на память совсем не о том
не собачью, но добрую нежность.
Пусть нечаянно вспомнят о мне,
позабытым, конечно, не ими.
Пусть тихонько напомнят луне,
листопадам упавшее, имя.
***
Побудь чуть-чуть со мною, не спеши,
упущенного в жизнь не наверстаешь.
Мы все когда-то были хороши,
что, между прочим, ты прекрасно знаешь.
Мы отцвели, и осень — наш удел.
И не пойму: зачем спешить куда-то.
Вон — ветер иву выветрил, раздел,
как и тебя, я раздевал когда-то.
Кого ты хочешь отыскать вдали
своим поблекшим отсиневшим взглядом.
Другие смогут — что мы не смогли
и потому сиди со мною рядом.
Смотри на этот опустевший сад,
такой усталый и такой забытый.
Не только он, и весь наш стольный град
сейчас осенней дремотой накрытый.
А что в нем — мы? А, в общем, помолчи.
Бегут минуты — убегают годы…
Но все равно, спешить ты не учи
мою судьбу — синоним несвободы.
***
Караулбазар
Вдалеке от больших городов
есть поселок с названьем негромким,
в старину здесь был рынок рабов,
помнят это развалин обломки.
Жизнь людей тут катилась таньгой
в ненасытную жадность богатых.
Шли сюда сквозь пески день-деньской
караваны животных горбатых.
Звон цепей и злых нукеров брань
так впитались в убогое место,
что поныне рассветная рань
полыхает кровавою местью.
Слезы, скорбь и тоска тех веков
в мысль змеёю вползает невольно,
и от памяти цепких оков
вмиг становится душно и больно.
Вдалеке от больших городов
есть поселок с названьем негромким,
в старину здесь был рынок рабов,
помнят это развалин обломки.
***
Конец июля, жар невыносимый
загнал людей под крыши их домов.
Жестокий день! Но чем-то он красивый
для фантастичных дерзостью умов.
Во зное неба видится мне вечность
и сила Солнца — бога моего,
и в день такой мне ближе бесконечность,
бегущая в ничто из ничего.
Остановилось время на мгновенье.
Века! И те молчат, не говорят.
А я — песчинка, пыль — моё стремленье,
горю сейчас, и все, увы, сгорят.
Но в миг горенья отдаю я людям
Свой жар души и этот знойный стих.
И всё ж мне жаль, что вечно здесь не будем,
что наша жизнь — короткий Солнца штрих.
***
Вы так давно меня забыли,
что вспоминать вас не хочу.
О том, какими мы там были,
молчу, молчу, молчу, молчу.
А за окошком серость скуки,
да и в душе одна тоска.
Я расскажу вам о разлуке
с родимым полем колоска.
Взошёл он на землице снежной,
но сорван был и брошен вдаль
чужбины мрачной и не нежной,
хоть здесь цветут урюк, миндаль
Места по-своему красивы,
но ненавижу их, кляну.
Я пересилю злые силы
и к вам случайно загляну.
И мы случайно, как и прежде,
пойдём на берег Иртыша…
Топлю свои мечты в надежде,
уставшей памятью шурша.
И эти небыли и были
зачем-то с шумом волочу…
Вы так давно меня забыли,
что вспоминать вас не хочу.
***
Ты подошла, улыбнулась несмело
и неожиданно рядом присела.
Осень мою всколыхнула весною,
дай же, тебя нежной грустью накрою.
И расскажу при луне бледнолицей,
что я в тебя не сумел не влюбиться,
что не встречал ещё в жизни ни раз
зелень таких удивительных глаз.
Шелест листвы и ночная прохлада.
Слышишь, твердят, что бояться не надо.
Ведь всё равно ты полюбишь поэта,
пусть не сейчас, не сегодня, а где-то…
О, в твоём взгляде, я вижу другое,
что ты отдаёшься мне сразу без боя
даже вот здесь в закоулочках сада,
только потом сожалеть уж не надо.
Знаешь, со мной будет много несчастий,
я ведь в душе разделен на две части.
Так что прости, если что-то случится,
и твоё счастье исчезнет, умчится.
И вот теперь вспоминаю те ночи,
что нам казались минуты короче,
что нас сплетали, сливали в едино…
Свет от луны прикрывала гардина.
***
Стучат колёса, мчит меня судьбина
стальной дорогой прямо в Ашхабад.
Опять — тоска, опять, опять — чужбина,
и вновь — чужой осенний листопад.
Всегда ищу я что-то и кого-то,
сегодня тут, а завтра буду там.
И жизнь швыряет, словно идиота,
по этим милым — но не мне — местам.
Остановиться гордость не позволит,
но и бежать всё меньше, меньше сил.
Сейчас кому-то где-то кто-то зво̀нит
и просит встречи, как и я просил.
Да, где-то так, а где-то и похуже:
кому — любовь, кому и листопад…
Увижу скоро, очень мне не нужный,
кому-то милый город Ашхабад.
***
Осколки былых наслаждений
давай собери, собери
и мне невзначай в день рожденья
со вздохом любви подари.
Напомни улыбкой смущенной
о чем-то прошедшем давно,
о чем-то, тобою прощенном,
о чем-то несбывшемся, но
не плачь, дорогая, не надо,
печаль в этот день не зови.
Ты — сердцу навеки отрада.
Ты — сердцу источник любви.
***
Улица. Ночка, и фонари,
да тень плывёт под ногами.
Скверно, что ни говори,
на сердце моём — камень.
Один. Один. Что за судьба
досталась идиоту.
А жизнь шумит, как барабан,
попутавший все ноты.
Не нужен этот грохот здесь,
и сам я здесь не нужен,
ведь пропитался грустью весь,
и скукой весь застужен.
Бреду по улице ночной,
а фонари хохочут
над одиноким, надо мной,
кто ничего не хочет.
***
С. Есенину
Ты смотришь с обложки журнала
тоскою заблудшей души,
в которой Россия узнала
когда-то повесу глуши.
