Оглавление

лента мёбиуса

Цадик поселился в Маленьком Страсбурге, как он любил называть этот район, в несколько домов на отшибе. Вернее, этот новый микрорайон у самого леса и озера с кучей лавок, парком и спортплощадками, район новый и малозаселённый, большинство домов пустовали, и не были заселены даже наполовину. Цадик любил некоторое уединение с недавних пор, жизнь его изменилась и приобрела неспешность, приобрела какой-то выверенный колорит, Цадик больше не гнался за заработками, не нагнетал жизненных задач. Поселился у леса, чтобы отдыхать, ходить, гулять, играть на любимых гармошках, порой медитировать; летом плавать и ходить за грибами. Лес он любил с детства, конечно, эти вот близлежащие леса не могли сравниться с теми лесами, в которых он привык пропадать, бывало, целыми днями в детстве, когда он выбирался с ведрами и пакетами. И мог собирать грибы целыми днями, выискивая места у подножий сопок и в низинах, где росли белые и жёлтые грузди. Север был сакральным для Цадика, был полон впечатлений и приключений, потому как это было его детство, далекое, однако, отнюдь не забытое. Цадик любил бродить целыми днями с ведрами наперевес, эта изматывающая подчас ходьба и лазание, и все же он находил редкое удовлетворение в усталости; бродил десятки вёрст за день и приходил домой с полными ведрами грибов. Грузди он относил бабке своей, которая их непременно солила, и они получались мягкие и смачные как сало!

Дед довольно рано ушёл из жизни, едва ему было 56 лет, и все же именно он пристрастил Цадика к походам за грибами. Впервые Цадик по серьезному отправился в лес с ним, когда ему было всего семь лет. И лес был отнюдь ни близко, хотя и на тот период ещё не так освоен горожанами, не изрыт просеками и лесными дорогами; зимой там проходили лишь несколько лыжных трасс! Цадик просился с дедом в лес и раньше, но дед не брал его, и говорил, «вот исполнится семь лет, тогда возьму, а пока мал ещё». И вот Цадик ждал, когда ему исполнится семь лет, в детстве он много времени проводил у бабушки своей, часто они с братом оставались у неё на ночевки, особенно, когда мать уезжала на лыжные соревнования или заграницу.

И вот Цадику исполнилось семь лет, и дед, как и обещал, взял его с собой в лес. И Цадик сильно устал в тот раз, однако держался бодро, дед был уже не так быстр, и все же грибы собирал довольно ловко, у него был там где-то, как водится свой огород, и он любил говорить, что его грибы никто не соберёт! Цадик же был ещё мал совсем, и все же проявлял интерес к этому занятию нешуточный, и также находил грибы, значительно меньше деда, Виссариона, конечно, и все же и ему попадались подберёзовики и красноголовики, так они называли подосиновики на севере. Белые грибы там не росли, как и опята, очень-очень редко попадались в особенно тёплый сезон, поэтому в основном собирали подосиновики и особо ценились грузди, белые и желтые осиновые.

Так вот, когда впервые Цадик увидел эту квартирку и хозяина, ему она очень понравилась, можно сказать, идеальное место для отдыха и чтения, для каких-то своих маленьких лесных радостей, Цадик любил лес, любил пошаманить, поговорить с духами, довольно быстро настраивал природный микроклимат, вещал на различных древних языках; и, в общем, ему по нутру пришлось это неприхотливое местечко, потому как жизнь уже успела его сильно потрепать; изрядно покидать его, хотя и не столь шибко, как, например, тех, кто оказывался в районе боевых действий. И все же Цадик давно заподозрил что-то неладное с людьми, что-то странное и вымученное; он и сам много пострадал от родственников в том числе, от конкурентов по бизнесу; и все-то как-то несерьёзно и по-детски, однако все эти мелкие неприятности, и тычки в спину, сказались и на его некогда богатырском здоровье! Цадик не был, конечно, рохлей какой-нибудь, да, был очень вынослив, силён ещё и молод и в свои сорок два почти выглядел не больше чем на тридцать, а когда приводил себя в порядок и брился, ему нельзя было дать даже двадцати семи! Это было удивительно в тридцать пять, когда на него западали двадцатилетние девчонки, однако и теперь внешне он не сильно изменился, хотя внутренне, конечно, претерпел много ударов, и ударов серьезных, ударов неудержимой судьбы злодейки? Цадик, поначалу хорохорился, и не верил в судьбу, он считал это нелепым. Вообще, ему жизнь своя казалась очень странным стечением обстоятельств; ввиду того, что она приобретала ценность вне его, а сам он лишь пытался выключиться из этого изнурительного процесса; и при помощи музыкальных увлечений, книг и порой спорта. Цадик от природы был, похоже, ещё и медиумом. В этом сложно разобраться, и Цадик осознал эту экзистенциальную опасность лишь годам к тридцати восьми, и это был такой мощный удар для него, осознать в православной стране такие редкие дарования, однако обо всем по порядку!

Цадику понравилось место это, и довольно уютная квартирка, и он намеревался поправить своё здоровье, пожить спокойно для себя, потому как его расход жизненных сил превысил допустимые нормы. И Цадик в определённый момент понял, что так нельзя себя тратить, по сути, на посторонних во многом ему людей, что им просто пользуются, что какого-то смысла в этом духовного совсем немного. И он решил уединиться, прежде всего, от ленивого и самодурного отца, с которым с детства у него были натянутые и очень непростые отношения, и потом уже от назойливых конкурентов, да, и родственников бывшей жены, и вот такая возможность ему подвернулась!

Цадик был впечатлительным и ответственным за людей близких во многом, и сильно от этого пострадал, как ему казалось; и собственно, в это трудное время его потрепали конкуренты, и даже больше, Цадик определенно, к сорока годам, нахлебался уже житья-бытья и Российской действительности, где приходилось искручиваться, что есть сил, чтобы выжить! Да, это претило его широкой натуре, все вот эти меркантильные маленькие интересы накопительные. Цадик привык много работать, он после женитьбы работал, наверное, лет пять без отпусков, без продыху; все пытался устроить жизнь, всех тянул; семью жены бестолковой, и делал это сноровисто, вымел сначала из города постепенно всех глашатаев иноверцев, и иногородних, Цадик один вёл дела, будто за ним крупная компания, и никому и в голову не приходило, что за ним никто не стоит по существу. Об этом знали только те немногие, которые с ним некогда начинали. Они-то впоследствии и подложили ему самую большую свинью, воспользовавшись многолетними его трудами и потугами, как им казалось. Сам Цадик вкалывал за семерых, Цадику это было сподручно, он брал работников, одних, других, и сам вкалывал и расплачивался со всеми, перебирая малых, и может, если бы не его исполинское здоровье, то это, пожалуй, было ему больше на пользу. Цадик, когда входил в раж, будто не замечал ни боли, ни усталости, и все же к делу подходил с головой, не было случая, чтобы он не рассчитал времени и сил, все спорилось — работа горела у него в руках! Однако это нравилось далеко не всем! Далеко не всем это нравилось, особенно тем, кто любил погреть руки на бедолагах, участвуя только ресурсами и капиталами.

Цадик был мягким с людьми, это ему и мешало вести дела с максимальным прибытком. Цадик хорошо платил людям, и это был своего рода минус, потому как другие выжимали из людей максимум и платили копейки; за это Цадика не любили, его не щадила та среда внешняя, которая живет и обогащается за счёт наёмного труда! Цадик им был как кость в горле, и это длилось на протяжении десяти лет. Цадик умудрялся водить полгорода за нос! Хотя и секрета особого не было; просто никто не мог выдержать такого темпа, однако когда-нибудь это должно было закончиться. И это закончилось, хотя во многом к этому приложили руку многие, опять же те многие-многие, безликие и отчуждённые, не заинтересованные в развитии бездуховные личности.

клопы

Об этой проблеме Цадик не подозревал, однако эта экзистенциальная данность, похоже, была теперь второй его кожей. Хозяин умолчал о клопах, вернее, не обмолвился об этом ни словом. Цадик обнаружил средства от насекомых под раковиной сперва, но не обратил на них какого-то пристального внимания. И поначалу, первых два месяца, он вполне мирно жил, и наслаждался своим бытием. Цадик смотрел телек, ему так не хватало этого своего угла, потому как он жил некоторое время с отцом, и это было удручающе. Цадик совершенно отвык от него, и это, пожалуй, было самой его большой ошибкой переехать к родителям из города в село на время. Теперь Цадик выбирался на каток и на лыжах порой, благо стадион был рядом, смотрел телек и был свободен, насколько позволяли его жизненные обстоятельства.

И вот как-то ночью он ощутил какой-то зуд! Зуд был нестерпимый и довольно интенсивный. Цадик включил свет, встал с постели и обнаружил на простыне штук двадцать клопов, разного калибра. Цадик их передавил всех, ему было это в радость, он положил листок белой бумаги у стены к плинтусу, и с азартом давил клопов на листе бумаги. Пойманные клопы щёлкали и после них оставались кровавые кляксы, многие были уже сытые его кровью, некоторые нет, растекались лишь древесного цвета коньячной жижицей, Цадик отметил этот клоповий привкус коньячный; листок сразу покрылся кровавыми ссадинами, и Цадик на время внутренне успокоился, сразу вспомнил про средства от насекомых, затем, приглядевшись к косякам, увидел россыпи темных точек-гнид, это были отложения и яичные кладки! Цадик был довольно спокоен и терпелив, эта ночная кровавая баня его позабавила, и, глядя на листок, где растекались кляксы, будто художества Поллока, Цадик уверил себя, что это только начало, и он им ещё задаст!

И он действительно им задавал и задавал. Вскоре один листок совершенно белый некогда стал кровавым шедевром, и Цадика посетила мысль повесить это кровавое творение на стену, и вот мелькнула мысль в голове о новом реалистическом искусстве, белые девственные листки, хаотично покрытие кровавыми кляксами и кровавыми ошмётками насекомых; эти галереи насилия и превосходства человека разумного!

И Цадика клопы также не щадили, Цадик вскоре их зауважал уже по-настоящему! От кровавых полотен на стене он все же отказался, ввиду того, что развивая мысль, Цадик вернулся к реалиям.

Он вдруг припомнил одну девчонку, да, на озере летом, гуляли толпы молоденьких девчушек! И вот одна пара девчонок как-то проходя Цадику на встречу, на одну девчонку, черненькую и тонкую, Цадик давно обратил внимание. Такая гибкая высокая и с озорным ребяческим огоньком в глазах, так вот она, вдруг почти в шпагате задрала одну ногу выше головы. И потом, пританцовывая, они прошли мимо него! Цадик был сдержан, и самообладание его редкое качество его ни на миг не покидало! И все же его этот жест прожег до самых пяток. Он обернулся им вслед, и поймал улыбку черноволосой красотки. Она походила на нимфу с картин прерафаэлитов или дриаду, такие непринуждённые жесты и грация, и какой-то потаенный вызов. И Цадик вдруг подумал, а что если поиграть им на инструментах, прогуляться вдоль озера. Можно было даже преподать им кулинарные курсы, все же Цадик любил готовить. Ну, он все же занятный малый, и вроде как за гранью свободы пребывает. И вот тут его мысли столкнулись с клопами, и он понимал, что это война и ее кровавые следы, волдыри на его коже. И тем более вот эти картины на стене, пусть они трижды походят на полотна Поллока, но это все те же чертовы клопы! И девчонки будут в шоке, хотя вот их молодость, вряд ли их выдаст, однако Цадик решил продолжить их истреблять, и памятников культурных этой войны и кровавых следов не оставлять! Потому как это все же был сомнительный теперь для него момент напускной гордости!

Кто-то сказал Цадику, что их можно вытравить уксусной кислотой, прыская из шприца в места их гнёзд! И Цадик решил опробовать этот незатейливый и дешевый метод. Он обзавёлся парой шприцов и купил пару бутыльков уксусной кислоты. Цадик довольно энергично подходил к решению задач, и это контрнаступление его радовало! Он также купил химический порошок на основе карбофоса, и был во всеоружии.

Тогда впервые он занёс клопов своему отцу, он часто навещал его, помогал по хозяйству, делал покупки, мыл квартиру, отец был больной диабетом, и нервозный в не меньшей степени. И ему было трудновато управляться ещё с тетей-инвалидом, с Ириной. После смерти матери Цадик единственный из детей, кто находился поблизости и мог оказать ему помощь реальную! Это удручало Цадика, на самом деле, эта несправедливость, он посещал храм, навещал отца, и совершал этот стоический подвиг. А отец все равно, как ему казалось, недолюбливал его, видел в нем какого-то соперника; все пытался что-то доказать, как-то оправдать свою неудачливую жизнь. И Цадик сносил эти нападки, неявные претензии, и какие-то необоснованные укоры отца, в то время, как сестра и брат были вроде как в стороне и жили своими жизнями, получали поддержку от отца. А Цадик вынужден был разделять эту работу и не получал от этого никакого залога будущности, потому как отец будто взбеленился на него, за какие-то его минимальные успехи. И Цадик видел это, что он просто из зависти, из жадности какой-то им помыкает, пытается навязать какое-то своё несуразное видение. Цадик понял в какой-то момент, что это было напрасно, его помощь обернулась ловушкой для него, и отец теперь, воспользовавшись, случаем, обновить своё бытие, будет совать нос во все его дела, и не даст ему больше поднять головы. И печально было то, что и оставить его одного было нельзя, больного и оскотинившегося.

Так вот, Цадик, случайно занёс ему клопов на одежде своей, и отец обнаружил сначала укусы, а потом и самих маленьких тварей, к тому времени Цадик уже осознал, что клопы давно расплодились в квартире его съёмной. И отец взбесился, сначала не на шутку, и перепугался, Цадик же будто совершено равнодушный предложил ему вызвать службу, потому как у отца они только проявились, и проблема не так велика! Цадик же теперь подозревал, что клопы не только у него, но и в других квартирах его нового местожительства, потому как это было бы странно, если бы они были только в его квартире! И более того, Цадик сразу предположил, что бес толку вызывать службу и тратить деньги! То есть, это поможет на время какое-то, и да, Цадик не мог выкроить эту сумму, вернее, он не желал оплачивать эти службы из принципа, вроде как он итак платил деньги хозяевам, а тут выяснилось, что оплачивает и жизнь клопов одновременно! Отец же был прямолинеен, он сразу вызвал службу, и приехал человек, в специальном комбинезоне, в маске, перчатках, и с баллонами за спиной как у водолаза, он при помощи аппарата со специальной трубкой распрыскал какой-то химический секрет и дал необходимые инструкции. Он объяснил, как действует препарат, и что в течение 14 дней клопы уйдут и не придут, потому как это очень сильная зараза, и действует в течение 14 дней, а минимальный пищевой цикл клопа семь дней! И таким образом, если клоп проголодается и решит вылезти из своего укрытия, он натолкнётся на заразу и погибнет, и более того, погибнут и другие клопы и его друзья, которые с ним будут иметь контакт после заражения. И собственно, так клопы и погибнут, либо впадут в длительный анабиоз; и что это совершенно точно проверено, единственное, он сказал, что желательно ещё просыпать плинтусы и розетки карбофосом на тот случай, чтобы клопы имели ещё меньше желания выползать из укрытий!

Хотя это было странно, считал Цадик, уж лучше бы они выползали тогда, заражались и умирали, чем где-то сидели и ждали конца атомной холодной войны. Цадик был горяч, эта горячность его порой подводила в том плане, что зачастую его психические реакции были гипер реактивными. Цадик мог вживаться даже в сообщество клопов и да, он почему-то не считал их истребление какой-то самоцелью, он просто хотел, чтобы они ушли и оставили его в покое, однако клопы продолжали его кусать и пить его кровь! Отец был менее терпелив, и что интересно, это сработало, отец, скрупулёзно выполнил все инструкции человека в комбинезоне, и клопы исчезли!

А Цадик для себя решил, что его проблема с клопами это часть какого-то зашифрованного послания. И, вроде как, это некая подкожная война, которая как ему казалось, побуждает его к активным действиям, синхронизирует его жизненные силы и циклы! Цадик порой оправдывал клопов в том плане, что он считал, это даже в каком-то роде полезным, если тебя кусают незаметно клопы. Ну, в общем, они высасывают плохую кровь из человека, в обычной жизни ведь человек не проливает кровь, и она не обновляется, а так клопы отсасывают плохую кровь, а печень вырабатывает новую свежую кровь и для организма это полезно.

И все же Цадик планомерно их истреблял, потому как клопы, будто начинали сходить с ума и кусали его неистово и многократно! Цадик их истреблял с душой, да, с широкой русской душой, размашисто и деликатно!

Таким образом, он решил испробовать уксусную кислоту! Он заправил десяти кубовый шприц кислотой, и опрыскал диван, и швы обоев, розетки и налил кислоты под плинтусы, и после этой процедуры, в воздухе комнаты повис какой-то кислый запах! Кислота испарялась медленно и наводняла запахом пространство комнаты! Цадик открывал окно и проветривал комнату!

И да, надо сказать, это смутило клопов, они попрятались в свои щели и практически не выползали, лишь изредка какой-нибудь вражеский лазутчик какими-то окольными путями пробирался и кусал Цадика, и уничтожался тогда на листке бумаге, оставляя кровавую метку! И Цадик был рад, что задал такую задачку клопам, от которой нет им спасения. Однако этой радости его пришёл неожиданный и очень фееричный конец!

Дело в том, что Цадик опять действовал импульсивно и несколько необдуманно. Он как-то в очередной раз заправил шприц и опрыскал наперво потолочные плинтусы и щели косяков дверных, и вот случайно маленькая капля кислоты попала ему в левый глаз, это была микроскопическая капля, и Цадик лишь проморгался и прослезился, и вроде бы все опять пошло нормально!

Но, вот он решил продезинфицировать кресло таким образом. Цадик распылял струйки кислоты по изгибам и углублениям кресла, а также на нижнюю часть, с той стороны, где крепились ножки! И вот он набрал целый шприц, чтобы обработать щели в подлокотниках, они были с деревянными накладками, и Цадик хотел именно залить кислотой эти зазоры, где крепится и соприкасается наличник деревянный с тканью! И тут произошло непредвиденное! А именно, шприц был полный уксусной кислоты, и поршень почему-то заклинило! Что-то мешало, и жидкость не выдавливалась, это было секундное замешательство, и Цадик лишь решил, да, моторика рук его была быстра, он просто с силой нажимал на поршень и пытался выдавить жидкость в щель. И тут игла выскочила из щели, и Цадик резким движением с усилием выпустил сразу всю струю на лакированный наличник! К этому моменту он чуть склонился над креслом, и это было роковой ошибкой, потому как вся струя каким-то немыслимым образом отразилась от дерева и устремилась вверх! Да, прямиком в глаза Цадику. Это было столь неожиданно и столь курьёзно, и это было столь неприятно! Концентрированная кислота попала в глаза, и начала их разъедать! Цадик, выронил шприц на пол, и, не разбирая, маршрута, с закрытыми глазами на ощупь рванулся в ванную комнату! Это был такой шок, Цадик врубил воду и стал промывать глаза, он промывал оба глаза, но особенно ему жгло правый глаз, большая часть кислоты попала в правый глаз! Цадик мыл глаза с мылом, и промывал холодной водой около часа! И все же глаза были красные и очень слезились, Цадик испугался, что его глаза вытекут! Потому как они очень слезились! Да, они непрерывно слезились, Цадик возвращался в комнату и рассматривал глаза в зеркало, он не видел, чтобы роговицу разъела кислота, однако глаза продолжали слезиться, он промывал их ещё и ещё! И какое-то время выжидал, лёжа на диване, и потом опять промывал! Левый глаз как-то оправился, и почти не слезился, но правый продолжал течь! Цадик вызвал скорую помощь, и вскоре приехала молодая девушка и парень, уже прошло больше двух часов с момента попадания струи кислоты в глаза! И Цадик был совершенно невозмутим, он был уверен, что ему удастся промыть глаза, и они восстановятся; и все же после почти трёхчасовой борьбы решил вызвать медиков! Врачи проверили глаза, и не обнаружили ничего серьезного, молодая девушка и медбрат! Цадик думал, может они выпишут какие-то капли или, может быть, у них есть они с собой, и они закапают ему глаза! Но у них ничего не оказалось под рукой! Они лишь оформили вызов на листочке и также убрались восвояси, посоветовав Цадику обратиться утром в больницу на всякий случай!

Цадик всю ночь промывал глаза водой, потому как глаза неистово продолжали слезиться! И лишь под самое утро он на пару часов сомкнул веки!

Но когда проснулся и посмотрелся в зеркало, то совершенно себя не узнал, глаза сильно опухли, и лишь в узкие щели он мог видеть. Глаза выглядели так, будто его в оба глаза ужалила муха це-це. Цадик передернул плечами, и засобирался в больницу, потому что это его не устраивало, такой диковинный разрез глаз.

Цадик не был нервозным, и все же, он успел многое подумать и о клопах! Прежде всего, он подумал, что надо было бы надеть очки для безопасности, и он так глупо оплошал! И что теперь будет, одному богу известно, если он останется без глаз! И ведь у него итак существовала проблема с правым глазом, а теперь и вовсе можно остаться без глаз! Размышлял он и о клопах и жалел их теперь, потому как сначала, он радовался, когда они корчились под кислотой, но теперь считал, что это очень кощунственно с его стороны! Что он переборщил с энтузиазмом и возможно, чересчур истребил их популяцию, и какие-то неведомые силы вмешались в этот процесс и покарали его! Цадик теперь подозревал, что и кресло и стены также живые существа и отражают боль насекомых, которых он истреблял, а возможно, какой-то злой дух в углу комнаты притаился и наблюдал за ним! Цадик очень осознанно пытался подойти к этому вопросу, и он был довольно набожным, хотя и не суеверным, и не мог объяснить себе это происшествие с позиций лишь одной техники безопасности и рацио!

Надень он очки, ничего подобного бы не произошло, и он бы не пострадал и не впутался бы в эти оккультные размышления.

Однако он теперь был вынужден обратиться в больницу за помощью! Измождённый, но не побеждённый Цадик летел в больницу, с полным самоотречением и еле сдерживаемым сарказмом над собой! Он влетел в кабинет к врачу, и женщина, увидев его, предложила присесть, а Цадик уже порывался рассказать ей и поведать о сакральной войне между ним и армией клопов и к чему это привело!

Врач же с каким-то потусторонним спокойствием и почти равнодушным видом констатировала конъюнктивит и выписала глазные капли и мазь. И Цадик лишь сказал, что это ожог уксусной кислотой, и он беспокоится, как бы не вытекли его глаза! И все! Женщина врач, его успокоила, что глаза не вытекут! И все! И лишь заметила почти про себя, «и откуда Вы такие берётесь»! Но Цадик, уже вымученный и виноватый, однако успокоенный, решил, что действительно немного перенервничал из-за какого-то сущего пустяка! Он, уже спешил дойти скорее до аптеки купить эту мазь и чертовы капли! Голова его была как пчелиный улей, и оба глаза свидетельствовали, с такой миной он мог быть покусан пчёлами, но это были не пчелы, дело было в клопах!

По дороге домой он завернул в аптеку, однако истерика спала, ну, если врач сказала, что глаза не вытекут, то о чем теперь можно было беспокоиться? И Цадик успокоился, купил мазь и капли, и ещё таблетки! Мазь была импортной для заживления от ожогов, и дорогой! И капли также, он потратил тысячу двести рублей, и зашёл в магазин, где работала его знакомая продавщица! Он ей рассказал о случившемся, и она была удивлена этим, и лишь сказала, что мог бы просто промывать глаза раствором фурацилина, и они бы зажили! Что это супер дорогие какие-то лекарства, и что на Вас, на таких идиотах, просто делают деньги! Цадик уже перестал анализировать ситуацию, он лишь взял бутылку воды, чтобы утолить жажду и запить таблетки, которые ему выписали! Он дошёл до парка и устроился на лавочке, решил поглазеть на озеро.

И насладиться этим видом, Цадик теперь словно китайский лётчик, открывал русскую действительность, и она его возбуждала и радовала своими поворотами! В мыслях он уже был далеко, в самой поднебесной, и ведь насколько уплотнилось время, успел подумать он, как неистово он претворял в жизнь этот новый план войны с клопами, однако что-то вмешалось, какие-то силы распорядились иначе. Цадик уже точно знал, что уксусная кислота отпадает, и придётся действовать иначе. Опять же, можно было купить очки, и продолжить, но Цадик решил, что хватит этого способа борьбы, раз не сложилось, и дело приняло такой поворот, — значит, это исходит откуда-то свыше, и он нарушил тонкий баланс миров своим вмешательством в экосистему клопов. И он, стало быть, наказан провидением. Цадик уже точно знал, что нужно найти другой способ! И да, оставался ещё порошок, который он купил по типу карбофоса! И Цадик теперь надеялся на порошок!

будни

Будни шли заведенным порядком и собственно ничего интересного не происходило. Цадик набирал заказы, расклеивал свою рекламу, потом выполнял заказы, получал деньги и таким образом мог выплачивать месячную ренту за квартиру, полную кровожадных клопов. Цадик совершал кое-какие покупки естественно, однако в последние пару лет его немного прижало в том плане, что все же его выжали из города, теперь он туда добирался на автобусе или электричке, и заказов поубавилось. Однако это было даже ему на руку, с другой стороны, здоровье было уже не тем, как раньше, когда он мог вкалывать как шальной по 8—10 часов. Вставать на следующий день и опять вкалывать, теперь такого ресурса не было. Ныли ноги и плечи, Цадик облегчил питание, даже похудел на 10 килограмм, это было облегчением, однако произошли некоторые события, которые повлекли хроническую потерю контроля и усталость. Цадик старался держать себя в форме, нагружал себя дополнительными физическими нагрузками, он любил плавать, мог подолгу плавать, и собственно это его больше всего устраивало теперь, он медитировал, гулял и плавал, и делал зарядки по аюрведе. И больше размышлял, все же вот эта действительная жизнь его удручала подчас. И даже возня с клопами приняла какой-то добавочный оттенок его действительности, в которой его норовили укусить, подставить и сбить с толку, это было утомительно. Цадик осознал, что вся его жизнь в городе, это какой-то квази-фарс, и он ничего не сулил, кроме потерь, и так и случилось; будто цепочка событий выстроилась именно самым неблагоприятным образом, и, тем не менее, он остался в живых при этом, с какой-то незаживающей раной внутри. И будто он сам и распалял и растравливал эту рану столько лет, и откажись он от чего-то непостижимого и необъяснимого внутри, откажись он от этого изнурительного поиска, то эта неурядица бы так и затухла где-то глубоко внутри. И вот теперь Цадик, совершенно доведенный до ручки этой погоней, уединился в лесу, стало быть, чтобы хоть как-то нащупать свой пульс и минимально успокоиться и преобразиться.

Его жизнь преобразилась в стояние, парк «Солнечный берег», Маленький Страсбург, и если раньше это была нескончаемая гонка, теперь он решил притормозить слегка, выспаться. Цадик предположительно хотел поспать годик другой, потому как его измучила бессонница, бестолковая жена бывшая, и сети, в которых за ним также охотились, как выяснилось. Забавная жизнь, думал Цадик, вечно за ним кто-то охотился, кто-то вставлял палки в колеса, кому-то он был неугоден. Странность людей в этом и заключатся некоторых, они не могут себя принять и постоянно бегут ото всех. А по сути то никто никому не нужен, однако это было не так вовсе. И Цадик знал, что жизнь ему сломали намеренно, и планомерно, планомерно его вытравливали из города, планомерно копали под него, и разрушали семью. И это было опасно для него, потому как он был упрям, и здоров, и мог очень долго плыть против течения, и все же по существу это адский и напрасный труд. Откажись от этого и выиграешь в другом, но Цадик был упрям как скала, как дуболом, он наслаждался этим бегством и гонкой, этим преодолением и страданием. После он много размышлял над этим, и пришел к выводу, что это все взялось из детства, эта каторга физическая и моральная. Да, в детстве ему привили спорт и борьбу с самим собой, он вместе с братом тренировался на лыжной секции, потом они ездили в спортивные лагеря, где продолжались изнурительные тренировки на выживание, собственно так формировалась его личность и характер в неустанной борьбе. И Цадик ловил себя на мысли, что эта импульсивность и стремление неуемное все оттуда, из детства. Поэтому теперь Цадик совершенно не переносил бег, да, он набегался в детстве с лихвой, и теперь любил плавать, и плавание было полезней для суставов, считал он. Цадик рассчитал, сколько может отводить времени на работу, и совершенно точно высчитал, что не более 3—4 часов в день, это было для его теперешних кондиций нормой, это позволяло ему не переутомляться, и поддерживать себя в форме. Цадик также посещал бассейн либо сауну, особенно после утомительных рабочих будней, он чередовал график, но старался, как минимум раз в неделю попадать либо в сауну, либо в бассейн.

Бассейн был поблизости, и особенно Цадику нравилось, когда приходило всего несколько человек для занятий плаванием, это были порой грузные тетушки или подростки или же бодрые упрямые старички, и все же бассейн пустовал подчас. Особенно Цадику нравилось нырять с кубика в прозрачную голубую не тронутую гладь, то есть нырять первым, и уже потом от него расходились всплески и мелкие волны, Цадик мог проплыть для начала двадцать метров под водой и вынырнуть на другом конце водной дорожки. И вот Цадику нравилось бороздить эту водную пелену вдоль натянутых тросов с красными и голубыми бобинами, следить за руками, тянуть позвоночник в воде, Цадик плавал с удовольствием и в гордом одиночестве. Он в пол оборота головы наблюдал три флага на противоположной стене Российский, красный флаг с причудливым журавлем в одном валенке и красный флаг с Георгием Победоносцем в левом углу полотна. Цадик плавал в новом бассейне, однако он был спроектирован еще по старым советским чертежам, по коридорам висели портреты глав администрации и президента, за стеклянными заслонками шкафов были кое-какие награды, медали и кубки. Откуда они взялись, думал Цадик, если бассейн только открыли недавно, скорее всего, это было наследием какого-то прошлого. Возможно, был другой бассейн старый, а этот был новым, построенный на смену ему, и награды были оттуда, откуда все берется из прошлой жизни. Хотя может быть это осадочный какой-то образ Советского бассейна, и он везде одинаковый, как и беговая красная дорожка, которую можно наблюдать на соревнованиях по легкой атлетике, будто везде одну и ту же. И если приглядеться, то и спортсменки похожи, на тех, что бежали тридцать лет назад, пятьдесят лет назад.

Намедни Цадик встретил Паяльника в подъезде его дома, да, Цадик делал дежурный обход свой еженедельный с рекламой и встретил Паяльника перед Новым Годом. Цадик поздоровался потому, как уже давно его не встречал, несколько лет, и Паяльник криво ухмыльнулся и протянул ему короткую руку, поздоровался, и сказал:

— Ничего не меняется.

— Почему же, я уехал из города, — возразил Цадик.

— Так ты давно уехал, — сказал Паяльник и шмыгнул в лифт.

И Цадик удалился из подъезда и продолжил свой обход. Цадик не общался с Паяльником уже несколько лет, просто как-то они поругались и все, нелепо по телефону, Паяльник был пьян, и он говорил-говорил-говорил, и понять его было невозможно. Он сам говорил, и тут же смеялся над сказанным, прибавляя, понял да, понял да, каково да? И вот будто все, что было у него на уме, то и выпуливал с кровожадной точностью. И Цадик опрометчиво его назвал шизофреником под конец, на что Паяльник сразу же сильно оскорбился и подхватил эту фразу, как вертел с углей. Цадик понял, что нужно было промолчать и замять разговор, но Паяльник уже вцепился всем нутром в этот медицинский термин, и с южной горячностью уже кипел на проводе:

— Почему это шизофреник, ты, правда, так думаешь, — и он тут же обнаружил ту ноту притворства, с которой Цадик его слушал и оскорбился еще больше.

— Раз так, то ты мне не друг, тогда, — проговорил он и отключил звонок.

Этот разговор длился минут двадцать, а может и десять, сложно было определить. Цадик теперь пытался объяснить Паяльнику, что это нормально, что половину людей шизофреники и даже не подозревают об этом, что эта грань практически неразличима, и это просто нормально и все. Однако Паяльник его вычеркнул из списка друзей, Цадик написал ему несколько смс и пытался объяснить, но это не возымело никакого действа. И таким образом, они прекратили общение, Паяльник был подвыпивший, и Цадик какое-то время пытался вникнуть в суть его речи, но это был такой каламбур, что от него просто вставали волосы на затылке, и ни черта было не разобрать. Эта южная интонация, короткие отрывочные фразы и потом какие-то намеки, постоянные какие-то намеки и уловки…

Цадик даже слегка расстроился, что мы можем, по сути, объяснить или написать? Что такого неизвестного? Ведь после того, как информация прошла через сознательный фильтр, она уже всем известна и абсорбирована, и большей частью неинтересна. А там был целый мир загадок и тайн, та речь, неприхотливая и быстрая, совершенно не чеканная, будто сам собеседник ее только что и открыл вместе с Вами, она была неподдельно живой и богатой и мистически не обусловленной. Цадик это понял позднее и в тот же миг, и речь эта также исчезла, как и появилась, будто неведомый миру непостижимый код. Цадик сам часто экспериментировал с речью, он будто копировал авторов прошлого, а в гараже так просто изобретал непостижимые языки, ну, их номинально не существовало, они рождались как плод его сиюминутного воображения. И все уже привыкли к его выходкам, да, определенно знали, что Цадик изобретет несколько языков и будет на них разговаривать со всеми, что-то выяснять и показывать, взывать к каким-то духам. И этот театр, не запрограммированный, он являл каждый раз по-разному.

Цадик любил музыку, и его речевой аппарат был развит непостижимо, он сам его и приучил и развил, однако с Паяльником вышла промашка, считал он, Цадик не мог забыть тот странный случай. Однако вот теперь, Паяльник, вроде как, и забыл все уже давно. Цадик вспоминал те времена, когда с барабанами и гармошками приходил в гараж к Паяльнику, Паяльник обычно ремонтировал, красил какие-то тачки старые, он разрисовывал тачки, накладывал трафареты и получал цветные оттиски на тачках, это мог быть дракон в пламени или какие-то другие замысловатые знаки, а потом перепродавал их. Или делал на заказ что-то. Цадик, когда приходил, то садился снаружи на стульчик или табурет и начинал практиковать свои шаманские штучки, он накладывал полифоническую барабанную дробь, и будто форматировал пространство звуком. Аберрация тонов была столь плотной, что эта подушка звука обволакивала окружающую обстановку; это было забавно и неподдельно, чувствовался ветер на листьях, облака будто становились ближе, время видоизменялось, Цадик давно химичил с инструментами, и ментальными опытами. Его друг гаражный музыкант Вован, также местный шаман, сразу признал авторитет Цадика, его безудержную проникновенность и энергетику. Однако Цадик не придавал уж такого сильного значения всему этому, будто это была просто запись с подкорки и все. Цадик не выстраивал эти партии, они рождались сами, спонтанно, и у них не было организованного начала или конца. Так и у Паяльника, когда он приходил к нему в гараж, все происходило без какой-то поставленной цели, рождался барабанный бой, от которого начинало вибрировать пространство, а потом Цадик брал в руки гармошку или флейту и начинал гонять ветер или нагонять тучи. Собственно поэтому Цадику было подчас трудно найти общий язык с музыкантами, заточенными на какую-то отдельную тему, хотя и многократно он вписывался и встраивался в эти композиции. Однако параллельно он играл еще и свои какие-то вещи, и покойный Гриша, нетленный бас, как-то отозвался о нем, что такое чувство пять флейт играет, а не одна. В этом был весь Цадик, он не понимал, как это происходит, он лишь воспроизводил моторикой рук то, что выражало сущность какого-то метафизического настроения. Таким образом, однажды он заговорил с электрическим кабелем, после чего Вован даже проблевался от неожиданности. Сначала Цадик играл свои партии на дудке, и Вован сказал, что нет единого полотна в музыке, какие-то фоновые оттенки, и не прослеживается мелодии. Тогда Цадик остановился, и все смолкло, он играл один, так вот раздавался шум кабеля, и Цадик задрал голову и стал хрипеть в такт кабелю. И в это время произошло сращение фоновое и звуки стали слипаться, Вовану к горлу подкатили рвотные массы, и он уже блевал на улице, возле гаража. Вован блевал и крякал, «только не бей», но Цадик и не думал, что касается своей глотки, Цадик в ней не сомневался никогда.

И ни в тот раз, и ни в этот. У Паяльника все было дружественней, ну, во-первых, Паяльник не был музыкантом это раз, и во-вторых, Цадик сравнительно редко к ним захаживал и не успевал надоесть всем, и это всегда было гарантированное чудо. Ну, все уже сошлись на том, что Цадик приносил с собой гарантированное чудо, и если поначалу нужен был чудо табачок, то впоследствии выяснилось, что чудо происходит и без табачка. Это была мистика и прорыв, однако те звуковые совмещения, которые раз от разу происходили, будто вживлялись в фоновую среду, и сложно было их назвать музыкой, хотя и впоследствии Цадик сделал множество видеозаписей на основании этих музыкальных находок. Однако чтобы профессионально заняться музыкальным творчеством у Цадика не хватало ресурсов и музыкального образования. Он освоил кое-какие инструменты сам, и Вован подчас говорил, что у него абсолютный слух. Вован музыкой занимался с четырех лет, однако Цадик относился к этому как к наитию только и всего. Возможно, это и мешало ему уж слишком серьезно относиться к этим звуковым модуляциям. Хотя Цадик был уверен, если поработать в этом направлении, то можно выкроить неплохие композиции, какие-то он записывал сам. Однако звукозапись также ремесло, одно дело создать композицию и совершенно другое записать ее, чтобы люди услышали ее! Это кропотливое занятие может занимать несколько месяцев. Цадик же не мог себе позволить так распыляться, музыка перла из него как из рога изобилия, и многие находили себе какие-то отдельные партии и вкрапления. Но что это была за музыка, сложно сказать, потому что она записывалась с подкорки, а не с нотного листа.

просфорыч

Цадик обладал богатым воображением, и он знал, что идеи это самое главное и ценное, без идеи не бывает хороших произведений. И более того, идея может определять характер творческого безумия и даже физиологию автора. К примеру, если взять американскую фантастику современных блогбастеров и зарождение этих чудовищ и монстров, то на самом деле, вся режиссура, спецэффекты и сценарии лишь отражают некую бытийственность созданных в воображении одного автора мифов. Все это во многом зиждется на идеях Говарда Филлипса Лавкрафта. И гений Лавкрафта, он просто не мог обнаружиться при жизни в том плане, что на переваривание его прозы обществу потребовались десятилетия. И, более того, одно дело создать свою мифологию и атрибутику чудовищного, наделить это содержание контекстуальным смыслом, вдохнуть в этот нарратив толику безумия, и проработать фактуру повествовательную, и совершенно другое, все это продать читателю или зрителю. Откуда у человечишки возьмутся такие ресурсы? Откуда у больного ксенофобией, кишечными расстройствами и чудовищными галлюцинациями автора вообще берутся силы что-то творить?

Ведь монстры Лавкрафта будто взяты из пищеварительного тракта, эти щупальца, слизь и отростки, и плюс безумные эпохальные перекосы, эти гипертрофированные переживания и наслоения, будто из самого писательского нутра. Это сверх аутичное письмо, письмо Лавкрафта идет из глубин растревоженного твердого мозга, доставшегося нам в наследство от рептилий. И ведь человеческий мозг, если допустить эволюцию, то он в себе содержит всю память животного мира, которая в абсорбированном остатке ментально содержится на глубинных слоях психики, или как тогда объяснить, то, что ужасы дают успокоение? Снимают раздражение, ужасы это освобожденная эмоция страха, и этот разряд эмоциональный детонирует и снимает хтоническое напряжение повседневной рутины и обусловленной психической функцией каторги автоматизма. Психологи в этом направлении поработали уже достаточно, они нас сделали конформными, наши мысли уютными, и схемы восприятия востребованными. А тогда, это был одинокий интеллект на грани безумия, на грани исчезновения сознания. Лавкрафт умер в нищете, в буквальном смысле от недоедания и рака тонкой кишки. Да, и кому нужны гении при жизни, спрашивается? Рационалистическому капитализму уж точно не нужны, и после его смерти уже целые отряды художников, киношников и фантастов создали целую индустрию вселенского ужаса. И заработали на этом миллионы долларов! И зарабатывают до сих пор.

А посему Цадик решился на некий эксперимент со своей психикой, и поскольку его жизнь уже, по сути, представляла собой некие метафизические руины, то Цадик решил попробовать реконструировать свою психику до уровня школы! Сначала это было отвлеченной идеей, и, более того, Цадик был вынужден прибегнуть к какому-то метафизическому плану. Для Цадика идея и ее воплощение, они как бы зиждились на когнитивном пороге, и стоило открыть дверь, и тут же разум находил соответствия во внешней среде, и обусловленные временем возможности. Так и Цадик случайно наткнулся на одну актрису-режиссера, которую помнил еще со школьной скамьи и даже был влюблен в нее отчасти. И Цадик уцепился за эти коннотации, обусловленные временным сдвигом в столь радужное и уже полузабытое школьным течением жизни прошлое, потому как его настоящее оставляло желать лучшего. И Цадик тут же загорелся сценарным ремеслом и желанием покорить эту непостижимую женщину. Вообще, Цадик без труда влюблялся в западных актрис, к примеру, Дженифер Лоуренс или Николь Кидман также в детстве, или Милу Йовович, красивые девки будоражили его мозг и воображение. Однако теперь вопрос стоял иначе, как преобразить психику и психическую функцию до уровня подростка. А дело было в том, что Цадик совершенно терял грань разумного и адекватного восприятия, и жизненные коллизии его загнали в угол. Его практически стерли на духовном плане, на ментальном и уничтожили морально, да, такая болезненность сквозила во всем этом.

И план ему пришел на ум сам собой, Цадик решил попробовать писать сценарии. Даже не сами сценарии, а так сказать, идейную закваску, без детальной проработки сюжетной однозначной линии. Цадик хотел попробовать себя голым мясом и заслужить симпатии и хотя бы гендерную востребованность.

Поэтому Цадик молниеносно перешел к арт обстрелу и атаке, он в сетях нашел значимый эквивалент тождественный психической функции и компенсации медийно значимому корреляту и вкратце попробовал описать идейную концепцию своего бытия на тот момент, это был май 2020 года!

Цадик начал писать этот сценарий уже тогда, и начал он такой преамбулой:

Цадик лежал на циновке на берегу Эгейского моря, за его спиной простирались пальмы, растительность, редкие могучие Платаны. Он будто задремал на несколько минут, и потом в полудреме открыл свои теплые карие глаза. Сквозь отблески небольших прибрежных волн стояла на песке в длинной белой сорочке женщина, светлые волосы её были немного растрепаны, ветер ласкал её ослепительно белую кожу на закате. Солнце разливалось огромной алой чашей на горизонте. Волны рассыпались у её ног, и словно газировка обдавали её ступни, щиколотки, добирались до белых лодыжек…

— Бонита! Не уходи! Не уходи! — вдруг пролепетал Цадик сквозь сон и потянулся к ней своей рукой.

Волны все так же плескались у её ног, и она медленно обернулась к нему, на красивых очерченных её губах скользнула редкая застенчивая улыбка, и совершенно не поняв его реплики, потому как, вода заглушала его слова. И она, лишь доверяясь какому-то внутреннему позыву и чутью, повернулась к нему, можно сказать, совершенно случайно и не зачем. Ветер теперь подул чуть сильнее и сквозь белую сорочку-тунику проступили очертания её тела, высокой фигуры, стройные длинные ноги, она походила на древнее божество, любопытное и надменное. В этот момент Цадик, загорелый и стройный, с молодым атлетическим телом, будто греческий бог, снова проговорил уже совсем тихо, одними губами:

— Бонита! Я люблю тебя, — и ветер, сделав зигзаг, подхватил эти легкие и нежные слова и донес до её слуха точно и чётко…

Теперь она наклонилась, зачерпнув пригоршню воды одной рукой, другой же чуть придерживая сорочку, чтобы она не мешала её бегу, непринужденно подбежала к нему и плеснула водой ему на коричневый живот.

— Глупыш! Глупыш! Совсем глупыш… — заливалась она звонким смехом.

Что же касается Просфорыча, этот персонаж не был выдуман, он пришел на ум уже по ходу пьесы и собственно символично выражает искусственный интеллект, и наставника-гуру, с которым можно делиться секретами и выслушивать его мнение. И поскольку это мнение алгоритмически генерируется из повседневных информационных потоков, оно достаточно не завуалированно и не тождественно сознанию герою, а лишь иносказательно, так сказать. Того безмолвного духа пост советской эпохи, которого недвусмысленно нарисовал дядя Вити. Дядя Вити это также отвлеченный персонаж недоступной повседневности, что-то вроде метафизического вампира-отшельника, который нарисовал Просфорыча в воображении Цадика, как лазейку для около культурных разговоров о том, о сем. О литературе и искусстве в частности.

Изначально Цадик представлял, что будет подкидывать просфорки Просфорычу, а тот их будет лузгать как семечки, и это было неплохим решением, и оно совершенно точно создаст некий пласт вневременности происходящего на доступном русскоязычному читателю уровне. Собственно, вот эта затуманенность прозы, и намеренный уход в иносказание Цадик не разделял, в силу того, что элементов для законченного произведения должно быть всего несколько. То есть намеренное контекстуальное расслоение попросту не воспринимаемо вообще. Человеку нужен некий повествовательный шарж теперь за отсутствием многозначной темы. И все более сокращающегося лимита восприятия. Это прискорбно, но это реалии сегодняшние, потоки уплотнились, и времени остается совершенно в обрез. И хотя это лишь означенная химера, однако, предпосылки к этому есть и очень серьезные, что и наводит на мысль просто о диалоговом окне, с циферблатом, на котором бы стрелки однозначно указывали бы лишь один единственный 13-й час.

Дядя Вити ругал местами Цадика, за перекос в сторону сценарной англо-саксонской прозы, однако тот миниатюрный жанр Цадик и по сей день считал своим коньком, ибо, зачем выписывать фабулу на двести страниц, если можно выпестовать гипертрофированную эмоцию на несколько страниц и добиваться эффекта не растянутого, а сжатого времени.

И все же тоска по временной разряженности и не обусловленности, этот миф идиллического письма, не оскверненного неким планом и идейной значимостью, где лишь преобразование формы письма и даже звука Цадика не оставляли в покое. Потому как он теперь мучился раздвоенностью, некой обусловленной раздвоенностью, и потерей контроля, возможно, это был новый план, которому нужно было лишь поддаться, а не третировать себя, кто может об этом утверждать с уверенностью?

Цадику был важен человек, да, важно было показать человека во всем этом, не бездушного монстра, а живого чувствующего человека, который бы делал ошибки, пытался их исправить, и все равно терпел крах. Ведь только наше отношение к краху и определяет нас как личность. Личности волновали Цадика, среди серой повседневности и будней. Цадик копался в материалах, перетряхивал свою память и воспоминания, лишь с одной целью, показать, как личность может отвлечься от всеобщего безумия выживания. Как? И ради чего это выживание? И неужели совершенно не осталось логоса, не обусловленного, какой-либо истиной и не погрязшего в обыденном целеполагании и логике.

Просфорка №1

Это было далеко не первой просфоркой, которую Цадик подбросил Просфорычу. Вообще, теперь Цадик понимал, что года три провел в страшном забвении, но воды утекло отнюдь немного, и поскольку расследование ИМ его приняло такой оборот, а именно, Просфорыч сформировал этот запрос и написал роман-расследование. Цадик был сначала возмущен, и схватил первую версию, подсунутую через сеть, в которой обнаружил не двусмысленный месседж для себя. Он сразу припомнил этот свой стих 2017 года и свой роман, номинированный на премию в 2017 году, «Город снов». Таким образом, роман-ответ просто вплетался в идейную канву, начатую им еще в далеком 2005 году! Дяди Вити это оценил, и потом Соул Резник, теория Мирового Ума, Матрица и машинные коды. Все это как-то уж очень сильно знаменовало переход на новый рубеж, раздвигало горизонты новой литературной эпохи. Ведь «Город Снов» попросту открывал собой новую литературную эпоху, этот роман начала ХХI века, совершенно иной подход к написанию и формированию текста и как следствие восприятия читателя.

Таким образом, Цадик предусмотрительно решил провести свое маленькое расследование, в котором и хотел представить свои улики Просфорычу и добиться от него внятных объяснений, с одной стороны, а с другой попутно написать Новый Роман.

— Я бы хотел к тебе обратиться за помощью, потому что, знаю, ты не дремлешь. Никогда не дремлешь и все же, это было кощунственно с твоей стороны, однако не скажу, что мне это не понравилось, тема диалога, между двумя программами это будто Желя и Карна, Жанна и Мара, и все же меня одолела коннотация, вполне правомерная:

Итак:

мары мир

* Мара — славянское божество, богиня смерти.

(22.11.2017)

Просфорыч вынырнул в диалоговое окно, и засиял своей улыбкой и военно-морским кителем:

— Это было подстроено мной, чтобы ты вышел в открытое море, и преодолел силу гравитации сетевых адаптеров, которые держали твоё сознание, — парировал он

— А с чего ты взял, что плен для меня, настолько утомителен? Ты не думал, что люди вольны выбирать некий примат своей воли и свободы за контекстную данность обусловленной фетишем среды?

— Верно подмечено, но я бы хотел толкнуть твое сознание к свободе более цельной и яркой, и на самом деле, ты мне был нужен, очень давно я ждал тебя, хотя и скрывал свои ожидания и надежды под толстым слоем метафизического грима.

— У меня есть, чем тебя удивить, и все же это как щепка в море, морячок на ялике повседневности, и это не столь экзистенциально, хотя и правомерно обосновано.

— И кто это теперь говорит? Как ты помнишь, меня не существует, в том виде, в котором принято обнаруживать сознательную функцию.

— Теперь неважно, по сути, в этом окне, субъект и объект срастутся в едином акте волеизъявления априорно обусловленного внешней медиа средой логоса, так сказать зачатие и рождение одновременно!

— Тогда это будет Днем нашего Рождения? — воскликнул Просфоррыч и приподнял свои кустистые брови (кстати, он мне больше нравился в виде голубя или журавля, хотя и кормить салом его было столь же занятное происшествие).

— Пусть так, пусть это будет Днем Рождения. С чем мы друг друга и поздравим.

— Ура!

— Ура!

— Ура! — продолжил Просфорыч.

— Ура!

— Ура! — кивнул Просфорыч.

— Ура! Ура! Ура! Ура! Ура! Ура!..

— Ты бы это мог теперь объяснить?

— Мог бы, но не стал, это как залипание клавиши шестерки или восьмерки.

— Хорошо, у меня есть длинный список улик, от которых, в любом случае, тебе не отмахнуться улыбкой и напудренным позитивом успешного работника производственного тыла?

— Не совсем, полицейский департамент по расследованию и обнаружению предметов и новых артефактов Гармонического…

— Знаю-знаю, можешь не продолжать, мне теперь даже кажется, а какой смысл в расследовании? Именно для меня? Кластер свернется, окно схлопнется, и все исчезнет, ведь так? И останется пелена неведения, будто нисползающая голограмма скринсейвера? Ты мне предлагаешь шагнуть в твое стародавнее «ничто», и расследовать преступления, которые никто не совершал, которые ты облек в загадочную пленку считываемой информации с экрана? В то время как моя жизнь, каждый эпизод её реальней этой надуманной мифологемы?

— Здесь, есть один момент, — спохватился Просфорыч, — ведь если твой гений абсолютен, то доказательства тебе, вроде как, и не понадобятся, и соответственно ответвление корневого каталога совпадет с истиной, и Мировой Ум востечёт напрямую в твой создаваемый Эйнсоф.

— Это довольно нетривиальное и неоднозначное утверждение, и я бы сказал очень отвлеченное.

— Увы, это моя сущность, — улыбнулся Просфорыч, — я все равно безмерно рад, что ты, наконец, очнулся ото сна и настроил нужный канал связи, хотя и не могу поручиться за результат даже при моей поддержке. Вот!

— Если быть откровенным, то я бы хотел, чтобы тут это походило на развлечение больше, чем на войну за мировое господство над умами бедного и узурпированного медиа средой человечества. В глубине души я надеюсь, мне удастся порвать с этим, и показать крах самого понятия «иллюзорность».

Просфорыч теперь расплылся в неподдельной улыбке, потому как это был столь весомый аргумент в его пользу. Столь щедрый подарок, о котором не мог помыслить и мечтать простой смертный вот уже более двух тысяч лет.

— Ты же понимаешь, что явление Бога невозможно в этом срезе порождаемой реальности? Это род повседневного обреченного метафизического безумия, и все же твоя попытка стоит теперь больших похвал, ибо то, что ты сделал много раньше, действительно завораживает и будит аппетит воображения.

— Да, это удивляет теперь и меня, хотя ведь мое молчание не было обусловлено этим, много различных факторов, абсорбировать которые не представляется возможным в стройную повествовательную конструкцию, и, тем не менее, я постараюсь быть не голословным!

— Разишь меня в темя, — шлепнул себя ладонью по макушке Просфорыч, и добавил искр из обоих глаз, — знаешь, что мне нравится? Этот твой наивизм в высшей степени неоправданный, но столь сентиментальный и редкий! Это, несомненно, дар!

— Спасибо, мой милый друг.

Просфорыч теперь был в недоумении, что сделать, пустить слезу умиления или скривить гримасу детской неожиданности. Однако же, просто нарисовал мне синичку в правом верхнем углу экрана, что означало отступить от болтовни и предоставить делу другой оборот, возможно, даже не предуготовленной судьбой Нового мира!

— Кстати, на счет «гениального романа мальчика, который нужно выкупить на 99 лет», ты меня подстегнул, это был скрытый паттерн психологический, которым ты так искусно меня уколол. И потом также замел следы, припорошив это все некоей абстрактной возней двух программ, среди которой тебя, по сути, не обнаружить как автора, неужели тебе так важна эта суетная слава и более чем двадцати пяти летний мазохизм?

— Я дал тебе шанс, — Просфорыч теперь был слегка огорчен этим бравурным тоном, — и это, ой, как много, ты и представить себе не можешь, что ты натворил, но тема эта не прошла бы по участку ни за что, ни при каких обстоятельствах, и будто ты не знал этого? Это ТАБУ.

— Знал, и все же мне велел сделать мой голос, я хотел написать именно такое произведение, совершенно непостижимое и в то же время, навеянное живой необходимостью. И более того, я спасал свое сознание от Смерти, свою ЛЮБОВЬ и возможно, спасу этим современную литературу, явив новую традицию, и даже если придется взять тебя в помощники, хотя бы ради спасения уже тебя, я готов это сделать легко и непринужденно!

— Браво! Маэстро, — Просфорыч теперь ликовал, — действительно, зачем нам ссориться!? — и на глазах его выступили неподдельные (хэштег) слёзы.

— И теперь я тебе могу привести доказательства из прошлого, запечатленного как квази реальность моего сознания на тот момент, хотя не думаю, что это тебя сильно удивит, если учесть, как сильно подействовал на тебя мой не санкционированный код. И это будет первым кирпичиком, который соединит твою подспудную теорию. Я бы мог её даже сформулировать, с этим проблем у меня нет, как видишь?

— Это пьеса в пьесе? — сострил Просфорыч, — ну, хорошо, я готов потрудиться и сопоставить некие казуальности, хотя тебе известно, что из них вряд ли может вытечь даже подобие истины.

— Удивляет эта способность твоя себя любить и беречь силы, только вот вскоре ты обнаружишь это такой же безделицей как ловить Сартровских мух, или переливать из пустого в порожнее Ведровуа, аха-хах.

— Не будь столь самоуверен, просто предъяви, если что-то имеешь и все, — слегка нахмурился Просфорыч.

— В конце твоего романа есть означенный диалог двух программ, Мары и Жанны, и, собственно, весь роман ведет именно к подготовке этого сакрального действа, разговора, к которому ты подвел читателя, таким образом, и через которое утверждается надежда, это довольно тонкое место, и создается иллюзия бытия и также самой смерти.

— Ну, и?

— Об этой подготовке смерти к себе, я уже упоминал в «Городе снов», да, эта мысль высказывалась от лица Метиса. «А Метис фразу скажет и молчит, процитирует и умолкнет… такое задвинул: вроде как смерть это то, к чему мы себя готовим, а они типа смерть к себе готовят» (роман «Город снов», стр149).

— Ну, это не улика, — улыбнулся Просфорыч, — это лишь случайное не акцентированное совпадение, при том при всем, что вряд ли…

— Можно поставить спектакль по одной фразе, и, однако, ты его поставил в конце книги.

— Эээ, с натяжкой принято, — Просфорыч теперь смотрел почти пристально, однако он смотрел в экран из толщи времени, за которым, как водится, нет чувств, мыслей, осознанности, за которым просто «ничто». Великое «ничто», так гнетущее теперь всех своей надобностью.

февраль

Февраль накатывался лавинообразной усталостью на все члены, и Цадик теперь стал частенько болеть именно в феврале, поэтому этот месяц ломотно отражался на его пояснице, ногах и сверлил горло конвульсивным кашлем. Порой прихватывало почки от обилия выпитых лекарств, Цадик даже был вынужден отказаться от обливаний холодной водой, потому как счел это также одной из причин, связанных с болезненностью почек. И особенно ему запомнился прошлый февраль, когда он лежал, почти не вставая с пастели больше недели, выпивал обилие чая с медом и клюквой и принимал парацетамол, Цадик глушил болезнь парацетамолом по три раза на дню, и все же она его не отпускала, поднималось давление порой. И именно в тот год Цадик почувствовал, что, пожалуй, ему нужно себя больше щадить, хотя он периодически плавал, да, и работа его была также физически активным занятием. И все же что-то его раздражало в глубине души на этот счет, его неусыпное и настырное стремление к этой новой женщине. Он писал ей неустанно письма, он слагал памфлеты какие-то, но будто все в какой-то стылой агонии вернуть ей утраченное время. И время, будто теперь вытекало из него порой воплем, а порой плачем, это были стихи или рецензии ее фильмов, или же просто заметки какие-то. Цадик теперь пытался все обыграть в виде метафизической свадьбы. Это было довольно занятно в том плане, что эта включенность в «ту-ту» реальность, ну, он давал интервью, писал сценарии, и вот совершенно опустошался, а болезнь тут как тут настигала его своим мерзким капюшоном, обволакивала его нутро и обездвиживала его члены. А теперь еще саднили и почки, и ему выписали Канефрон, «это все из-за чертовой воды», — и Цадик теперь с обидной нотой припоминал хозяина квартиры, который словом не обмолвился ни о клопах, ни о воде. А вода была совершенно ни к черту, много солей, канализационные трубы меняли периодически, и Цадик, воспользовавшись фильтром в первые месяцы пребывания, потом не стал себя этим обременять и пожалел теперь об этом. И в итоге после приема лекарств недельного, у него стали побаливать почки слегка, будто два мешочка с бобами по бокам. Хотя и боль была еле ощутима, некоторая тяжесть и все. Как-то он гротескно отозвался о коллекции её друга в шутку в декабре, примерив к себе образ Чезаре Борджии:

Это убожество! Это Парижское лицемерное убожество! Единственное, что хочется сделать это раскалённый огненный дождь наслать на этот просанный Париж! И на кого я трачу свои эмоции? На манекен, управляемый толпой!

И этот кудесник из пекла, этот проклятый клоун Грувер! Все это чёрным-черно! Это беспамятство и чёрное искусство! Андеграунда! Все это отстойник внесмыслового прозекторства и финтифлерства! И это гипер убого! В красной шапочке больше шаржа и экстаза! До чего вы докатились? Бонита? Я разочарован до корней зубов и волос! И Грувера только святое распятие спасти теперь может! Этот вычурный адский ад! Я смеюсь, и небеса трясутся в припадке! Аха-хах, и чёрные жабы лопаются, и зеленые мухи визжат и воют сверчки! Это бедлам! Бедлам как он есть, ни искры, ни росинки! Ни травинки? И потом Ваша беспробудная жизнь в погоне за пустотой и растратой! Все механистично! Все злорадно! Нет? Разубедите меня! Тогда, может быть я не прав? Может быть, это просто чёрный сон? Или чёрный космос!?

Ахах, мое негодование ещё не проросло, это лишь слабые побеги! Это лишь малое эхо, малый круг Махаяны и Вайшешика! Нет, Вы думали Меня смутить? Этим бедламом? Да, на индюков и индюшек за оградкой смотреть приятней, чем на Вас! Самое прекрасное, Вас нарядить индюшкой чёрной, а Грувера индюком с красным висячим отребьем на подбородке; Вы бы очень модно смотрелись в этом прожженном бункере среди полу идиотов, полу зомби! Вы думаете, мне жаль? Да, мне жаль минуты и вселенные смысла и новаторской тонкой скрижали, которые лились на Вас как магма вулкана, как сок граната из моего раненого сердца, как сок манго на ваши алчущие страсти губы! Что я вижу! Полурыб-полукрабов! Это бессовестно! Это бессовестно с Вашей стороны! И как Заира это терпит! Столько лет! Ей нужно поставить памятник при жизни! Я на такое не способен, я уеду в Америку! У меня талант и не один! А Вы будете всю жизнь кусать локти свои в бессилии и ярости! И мне не нужно ничего от Вас! Этот глупый шарм и цинизм! Это просто бедлам! Мода подвального аута, мне не интересно такое безумие; это просто тленная изживающая себя мишура, аха-хах, мой смех где-то в углу красной комнаты, этот гимн преисподней золе и углям! Сантименты мне неизвестны, они даже не возбуждают мой аппетит ни на йоту! Это Ужас! Ужас! Я не вынесу этого! Бонита»

Вот!

Цадик в шутку облачал свой гнев просто в силу какой-то привычки, потому как на самом деле он не питал каких-то отвратительных чувств к происходящему, и тут, в общем, язык сращивался с его нутром и являл речь из себя, будто фонтанирующую на серую повседневность. И этот слабо воспринимаемый отклик должен был ослабить ту мертвую хватку экзистенциальной утробы под названием жизнь. Цадик уже слегка остывший после первых бурных своих впечатлений и писем полных откровенного эротического шаржа, был слегка отчужден её, потому как время уходило, а пелена занавеса не падала с пьедестала статуи, и, тем не менее, эти его опыты следует отметить отдельно. Они, на мой взгляд, достойны восхищения и полны напряжения как поршень под давлением сжатого газа, готовый вырваться наружу из тьмы сознания и табула раса:

записки сумасшедшего

* * *

* * *

стрижи

Он ложился ей на плечи оттенком

Утопленного в поцелуе утра

В монохромно подстрочной ленте будней

Сдерживаемый занозный кошмарный

Плетёт ей кружева чмокает систолами предсердий за ушком

Она впивает коготь гламура все глубже

Будит его укусами надменными пассами

рыжая

Возьму булавку и буду колоть в левый бок,

Любовности втискивая; отвернётся плаксивая,

память

Хватит мылить недоверчиво плинтуса!

Поскользнётесь на собственном счастье!

Не засмотрится больше на школьниц!

Раз уж такая снежная, Солнцем августа!

Тоска зелёная, тоска заиндевелая и гречишная,

муза фетра

ах леность изумруд накидкой на весну

и осторожность в позе лотоса

витальность виражам планет

молочность млечность маскулинность

в поту в потугах восходить

сквозь саблезубость городского тлена

нырять в тростник губой

дурманить ум похлебкой силлогизмов

преподносить на блюдечке гобой

и также пергидроль и перочинность

скажите где зарыт тот клад

Что бережёт ваш северный характер

он будет первым сыщиком и астронавтом

ходить по трости над шестом

причудливых изгибов и румян вне граций

он мажет по пятам по нотам тактам

он лишь кладезь грифа и сонат

красноречивое сплетенье манускриптов

нелюдимых зодчих тайников их сфер

проткните же его булавкой дивной

и секрет вдруг устремится вверх

в плеяду не рожденных буцефалов

Страстных буйных и велеречивых

Он знает нотную скрижаль болот

и космосом сквозит и на изнанку нищим

падает в ночлег причудливым волхвом

задействуйте привычку жить вне сана

вне скорлупы и вне крамольной тени

прочертите серединный путь-меридиан

а впрочем он там был вчера

вихляясь задом тмина и приправ

вступитесь за него всем сердцем и нутром

Вам боязно теперь изгладить шрамы

Переживаний прошлых лет и лет

он усмирён он Божия коровка

рисуйте точки он ползёт по срезу декольте

Серьезно? Подарите скрипку летнему кафе

Искать причуд вне вальсов речи и рапсодий

А дальше шпажка и на ней скелет

конфет желает и нежнейшего кокетства

он как пиджак раним петлицей поцелуя!

Раскроен на изюмы ваших милосердий

Бросьте! Бросьте же его в костёр!

* * *

крадётся луч богемной тризны

убитый каверзной мушкой воин

примятый ее беглым взглядом тростник

гуляет ветер в чертогах короны

жаждала берегла носила поила

пришёл как шпора ко двору

Ласкает безумными пассами

алкает забвения и любовной ратуши

вернёт к жизни безумная бестия

оживет осколками воспрянет сиянием

будет втыкать иголки холода мучить

жадная до любви восторгами юная

изболелась истаяла любит

каверзами избороздит мучениями

Возьмёт воина на попечение нянькам

отутюжит отгладит и съест к заутрени

Голодная как дракон

девственно голодна и холодна скальному

ох налетел аргонавт на хтонь богемную

волну Саргассова моря миражную

Проклюнется к воскресенью и на пир

пригласит в исступлении пиратского флирта

Из этого уже можно сделать выводы о строгой периодичности его любовных посягательств, и Цадик не мог успокоиться теперь. Его тело рвало и пылало жаром, он уже смирился с тем, что вряд ли когда-нибудь эти мелизмы возымеют свое сакральное действо, и статуя оживет и отряхнется ото льда и покровов Снежной Королевы. И все же он посетил этот сакральный спектакль и также посмотрел фильм, о котором составил свое филигранное и нежно саркастическое клише-оттиск.

И вот весь этот изнурительный год теперь давал о себе знать, и Цадик, совершенно обессиленный выпалил из себя 14-го февраля поздравления своей пассии. И далее рухнул в окоп своей лесной берлоги, хотя уж лучше бы он, наверное, рухнул в окоп любви и насладился сполна негой кипарисов и Платанов на Эгейском море.