Папина ладонь — большая, шершавая. Уклоняться от неё буду позже, подростком, тогда папа станет называть меня ёжиком. Скучать по этой ладони начну через много лет. А пока он гладит меня по волосам. Рассказывает сказки. Я представляю уходящие в небо зелёные стебли волшебного гороха. Растворяюсь в кисельных берегах. Я то здесь, на диване, то там, в туманных мирах. Словно вдалеке слышу папин голос. Не плачь, девчонка, пройдут дожди, Солдат вернётся, ты только жди! И наконец однажды в темноте — шёпот мамы рядом: — Тридцать шесть и шесть! Слава богу! Но лечиться ещё долго… Всё снова наполняется ощущениями, запахами, вкусами. Жгучие горчичники. Вонючая мазь, ею мажут грудь. Барсучий жир в столовой ложке. Железный горшок с подстеленной газеткой. Сладкие жёлтые витаминки, как рассосёшь, становятся кислючими. Наконец мягкий, как вата, сон.
Мулла провёл обряд бракосочетания — неке қию. Неожиданно звонкий и высокий для старика голос улетал ввысь. Когда он перестал вибрировать и перешёл в быструю, скороговоркой, речь, все раскрыли перед собой ладони. Провели ими по лицу. Миша повторил.
В тот год Акбалжан постарела резко. Веки скорбно завесили внешние уголки глаз. Чёрная вдовья тоска снова поселилась в груди. Не такая удушающая, как когда она потеряла Кожабая. Знакомая, привычная. Не жаловалась, что от этого проку? Стоит дать слабину, начать себя жалеть — чернота разрастётся, как плесень. Теперь она знала, как облегчить тягучую боль. Работать, петь и молиться. Со звуками песни выходит изнутри густая темнота, рассеивается на свету. Помаленьку, но выходит. Только петь надо, когда светло. С наступлением ночи — нельзя, тогда голос становится заунывным. Дочка перепугается. Во сне делилась невысказанными чувствами с отцом. Седобородый аксакал в чалме участливо кивал, когда она рассказывала о своих горестях. Не осуждал, не учил, молча поддерживал. Заглядывали подруга Саша и бабка Маслиха. Отвлекали незатейливыми разговорами, пили чай, щёлкали семечки, пряли шерсть.
Акбалжан не ждала. После той посылки с шинелью ей приснился сон. Кожабай в светлом длинном чапане сел на высокого белого коня. Улыбнулся и ускакал, оставив за собой полоску света. Тогда она поняла, что в этой жизни они точно не встретятся.
На стол поставили горячую, еще дымящуюся варёную картошку, блестящие солёные грибы и квашеную капусту, что принесла баба Дуся. Разлили чай по жестяным кружкам. Так и встретили 1941 год
В мае 1945-го в Каратале пролили больше слёз, чем за четыре года войны. Разные то были слёзы. Сладкие, терпкие, как черёмуховый мёд, — у тех, кто встретился с родными, горькие полынные — у получивших запоздалые похоронки, со вкусом солёной надежды — у тех, кто продолжал ждать.
