ЛИЦА РАЗГОВАРИВАЮЩИЕ:

СОКРАТ И СОПЕРНИКИ.

 

Вошел я в школу грамматиста Дионисия[1]и увидел там, по-видимому, благовоспитаннейших из юношей, с их отцами и любителями[2]. Случилось, что в то время два мальчика спорили между собою, а о чем, — я не довольно расслушал: казалось только, будто или об Анаксагоре, или об Инопиде[3]. Они, заметно, описывали круги и, разводя руками, старались движением их выразить какие-то наклонения[4]. Тогда я — а мне пришлось сидеть подле любителя одного из них — толкнул его локтем и спросил: — о чем эти мальчики так серьезно рассуждают? Видно, велик и прекрасен предмет, — прибавил я, — о котором идет у них такая серьезная беседа. — Какой там великий и прекрасный! — отвечал он; — говорят о небесных явлениях и вдаются в философское пустословие. — Удивившись его ответу, я сказал: — молодой человек! разве стыдно, кажется тебе, философствовать? Иначе зачем говоришь с такою досадою? — А другой — соперник его в любви, по случаю, сидевший близко, выслушав мой вопрос и его ответ, примолвил: — ты не думаешь о своей пользе, Сократ, когда обращаешься с вопросами к такому, человеку, который философиюпочитает делом постыдным. Неужели не знаешь, что всю свою жизнь провел он, сгибая шею[5], наполняя брюхо и предаваясь сну. Посему что иное, думаешь, будет он отвечать тебе, как не то, что философияесть дело постыдное? — Этот любитель наставлен был в музыке, а другой, которого он порицал, — в гимнастике[6]. И мне показалось, что другого, которого я спрашивал, надобно оставить, потому что сам он выдавал себя опытным не в слове, а в деле, и расспросить первого, того, который брал на себя роль человека мудрейшего, чтобы, по возможности, получить от него пользу. Итак, я сказал, что вопрос предложен был мною всем вообще; поэтому, если ты думаешь ответить лучше, чем он, то я спрашиваю тебя о том же самом, о чем и его: — кажется ли тебе, или нет, что философствовать — дело прекрасное?

Едва только начали мы говорить, мальчики, услышав нас, замолчали, прекратили свой спор и стали нас слушать. Что почувствовали при этом влюбленные, — не знаю: но я был поражен; потому что молодость и красота всегда почти[7]поражают меня. Казалось, впрочем, что и другой: был под пытками не меньше моего, и потому весьма почтительно отвечал мне. — Ведь если бы, Сократ, — говорил он, — и я думал, что философствовать стыдно, то не мог бы назвать человеком ни себя, ни другого, имеющего такое настроение, указав при этом на своего соперника и говоря громко, чтобы слышал его любимый ин мальчик. — А я сказал