Самое удивительное в ревности — ее способность заселить целый город, весь мир одним существом, которого ты можешь даже не знать.
Я больше не была главной, бессменной свидетельницей его жизни. «Разве я не говорил тебе?» отводило мне роль случайного собеседника. «Разве я не говорил тебе?» означало «мне незачем было тебе говорить».
ведь, скорее всего, он просто действовал по привычке (усвоенной еще в детстве, когда приходилось скрывать от друзей алкоголизм отца) утаивать всё, если есть хоть малейший шанс, что это станут оценивать со стороны, по принципу «не сказал — не потерял», в котором он, человек робкий и гордый одновременно, черпал силы.
мне, словно в резонаторе, отдавались все виды боли.
У этих внутренних состояний были соответствия в природе: бьющиеся о берег волны, обвалы скал, пропасти, разрастающиеся водоросли. Теперь я понимала, откуда такая потребность в сравнениях и метафорах с образами воды и огня. Даже самые избитые из них кто-то когда-то пережил.
я между тем вела нескончаемый внутренний монолог, сотканный из увиденного и услышанного за день
В разговоре он иногда небрежно бросал: «Разве я не говорил тебе?» и, не дожидаясь ответа, рассказывал о каком-нибудь недавнем событии или делился новостями по работе. Этот праздный вопрос тут же омрачал мое настроение. Он означал, что В. уже рассказал об этом другой женщине. Именно она, в силу своей близости к нему, первой узнавала обо всем, что с ним происходило, от мелочей до самого важного. А я всегда была в лучшем случае второй. Возможность делиться мыслями и событиями в реальном времени, которая так важна для здоровых и продолжительных отношений, — мне она была недоступна. «Разве я не говорил тебе?» ставило меня в один ряд с друзьями и знакомыми, с которыми видишься урывками. Я больше не была главной, бессменной свидетельницей его жизни. «Разве я не говорил тебе?» отводило мне роль случайного собеседника. «Разве я не говорил тебе?» означало «мне незачем было тебе говорить».
Образ его члена на фоне тела другой женщины возникал реже, чем картинки из их повседневной жизни, о которой он предусмотрительно говорил в единственном числе, а я всегда слышала множественное.
В разговоре он иногда небрежно бросал: «Разве я не говорил тебе?» и, не дожидаясь ответа, рассказывал о каком-нибудь недавнем событии или делился новостями по работе. Этот праздный вопрос тут же омрачал мое настроение. Он означал, что В. уже рассказал об этом другой женщине. Именно она, в силу своей близости к нему, первой узнавала обо всем, что с ним происходило, от мелочей до самого важного. А я всегда была в лучшем случае второй. Возможность делиться мыслями и событиями в реальном времени, которая так важна для здоровых и продолжительных отношений, — мне она была недоступна. «Разве я не говорил тебе?» ставило меня в один ряд с друзьями и знакомыми, с которыми видишься урывками. Я больше не была главной, бессменной свидетельницей его жизни. «Разве я не говорил тебе?» отводило мне роль случайного собеседника. «Разве я не говорил тебе?» означало «мне незачем было тебе говорить».
В общем, писательство как ревность к реальности.
