Как одеваться, если ты из провинции? «… Я бы на вашем месте взял себе правилом туалета – простота, но самое строгое изящество во всех мельчайших подробностях (как башмаки, воротнички, перчатки, чистота ногтей, аккуратность прически и т. д.)».
Бросил курить к 60-летнему возрасту.
Сексуальную жизнь прекратил в 73 года.
Людям внушают, что убийства на войне, телесные наказания в армии, пытки в тюрьмах – это необходимость, а участие во всем этом «служилых людей» расценивается как усердие и доблесть. Лев Толстой видел в том болезнь невежественного, темного общества, одурманивание его гипнозом убеждений.
был чудесным человеком, но армейская жизнь сказалась на нем, развив пристрастие к попойкам и полное равнодушие к собственному благополучию.
Из воспоминаний Ильи Львовича: «Отец ушел из Ясной Поляны 28-го числа. Опять это роковое число, совпадавшее со всеми значительными событиями его жизни! Значит, опять произошло в его жизни что-то решительное, что-то важное. Значит, он уже не вернется! Отец не признавал никаких предрассудков, не боялся сам садиться за стол тринадцатым, часто вышучивал разные приметы, но число “28” он считал своим и любил его. Он родился в 28 году, 28 августа. 28-го числа вышла в печать его первая его книга “Детство и отрочество”, 28-го родился его первый сын. 28-го была первая свадьба одного из его сыновей и вот, наконец, 28-го он ушел из дома, чтобы больше никогда не вернуться».
Толстой проживет на свете 82 года – тоже «2» и «8», но в обратной последовательности.
Большинство считают, что, уходя из Ясной Поляны, Толстой покидал семью и жену. Но в дневниках и письмах можно увидеть его желание «уйти от всех», и от единомышленников с их «ортодоксальными» требованиями и спорами о «принципах» толстовского мировоззрения, и от семьи, не понимавшей его новых взглядов, и от окружения, ото всех. Хотел уйти в народ, в простую крестьянскую жизнь.
М. Н. Громов, доктор философских наук, профессор, отмечает: «Нечто архаическое, первобытное, полузвериное может почудиться в уходе некогда могучего, но одряхлевшего старца из обжитого жилища в глухое место. Так ослабевшие животные, почуяв приближающуюся кончину и следуя заложенному инстинкту, покидают тех, с кем были вместе, и в одиночестве предаются неумолимой конечной судьбе всего живого… Тут есть следование одному из природных инстинктов, которые в жизни Толстого, с его мощным, стихийным, оргическим началом, играли огромную роль… Толстой не мог тихо почить в уютной постели своего обжитого дома. Драма его бурной жизни не могла не закончиться трагической сценой ухода из нее. Подобный финал вполне закономерен для мятежной натуры бунтаря, восставшего против мира сего».
Но вернемся к концу дня 31 октября. Толстой не останавливался в своих размышлениях и попросил Александру зафиксировать одно из них в «Дневнике для одного себя»: «…Истинно существует только Бог. Человек есть проявление Его в веществе, времени и пространстве. Чем больше проявление Бога в человеке (жизнь) соединяется в проявлениях (жизнях) других существ, тем больше он существует. Соединение этой своей жизни с жизнями других существ совершается любовью. Бог не есть любовь, но чем больше любви, тем больше человек проявляет Бога, тем больше истинно существует».
, создал музей и написал книгу. В 1912 году с ним случился инсульт. Семья Толстых поместила его в московскую клинику, но его не стало 15 января 1913 года, всего на сороковом году жизни.
Хотелось бы сделать некоторое отступление и рассказать немного об Озолине. «Любезный начальник станции», «милый Озолин» – так называли его Толстой и его друзья. Настоящее имя его Озолинь Иоганн-Александр, латыш, родился в Витебске в 1872 году в семье железнодорожника. Работать на железной дороге начал с 16 лет. Окончил железнодорожное училище в Саратове. Здесь и познакомился с будущей супругой. Сначала был просто телеграфистом, потом стал помощником начальника станции Ильинка, Саратов-Товарная, Козлов, затем поднялся до начальников станций Увек, Кочетовка, Елань, Сердобск. В конце 1908 года его назначили начальником станции Астапово. «Она представляла собой уникальный по целесообразности и красоте архитектурный комплекс железнодорожного зодчества конца XIX – начала XX века». В 1897 году Озолин обвенчался с латышкой Анной Асмус, у них родилось семеро детей. Четверо из них находились в доме, когда там оказался Толстой. Иван Иванович знал русский, латышский и немецкий языки. В его служебном доме была небольшая библиотека, в которой имелись произведения Льва Толстого. Их любили и часто читали. Озолин стал не просто человеком, который предоставил «последний приют» великому писателю, но и тем, кто взвалил на себя огромную ношу. Семь дней, что Лев Толстой находился в его доме, были для начальника станции очень непростыми. Со всех сторон на него давила власть – шпионы, жандармы, губернаторы. Все чего-то требовали, спрашивали. Толпы журналистов и любопытных осаждали Астапово. Всем хотелось знать: почему писатель ушел из дома, что за болезнь подкосила графа, что делают родные, как реагируют представители власти и духовенства.
Весь мир следил за происходящим. Не существовало иных событий, кроме этого. Человечество затаило дыхание, наблюдая за борьбой Толстого со смертью. Многие отказывались верить, что возможен печальный исход. Именно через Озолина узнавали подробности самочувствия писателя, о ситуации на станции, о родных Льва Николаевича. Иногда нервы Ивана Ивановича сдавали, он плакал и не мог заснуть, слыша, как стонет Толстой. «Нет, я не могу допустить, чтобы у меня в доме умер Лев Толстой».
Он сделал все, что было в его силах. Уже потом, после окончания всей истории, Озолин в доме, где писатель пребывал последние дни, создал музей и написал книгу.
«“Спасибо, Соня. Ты не думай, что я тебе не благодарен и не люблю тебя…” И голос его оборвался от слез, и я целовала его милые, столь знакомые мне руки, и говорила ему, что мне счастье ходить за ним, что я чувствую всю свою виноватость перед ним, если не довольно дала ему счастья, чтоб он простил меня за то, чего не сумела ему дать, и мы оба, в слезах, обняли друг друга, и это было то, чего давно желала душа моя, – это было серьезное, глубокое признание наших близких отношений всей тридцатидевятилетней жизни вместе… Все, что нарушало их временно, было какое-то внешнее наваждение и никогда не изменяло твердой, внутренней связи самой хорошей любви между нами».
«И какое я почувствовала вчера ночью душевное и физическое одиночество! С Львом Николаевичем вышло как раз то, что я предвидела: когда от его дряхлости прекратились (очень еще недавно) его отношения к жене как к любовнице, на этом месте явилось не то, о чем я тщетно мечтала всю жизнь, – тихая, ласковая дружба, а явилась полная пустота. Утром и вечером он холодным, выдуманным поцелуем здоровается и прощается со мной; заботы мои о нем спокойно принимает как должное, часто досадует и безучастно смотрит на окружающую его жизнь, и только одно его волнует, интересует, мучит, – в области материальной – смерть, в области духовной – его работа». Две абсолютно разные записи в один и тот же период как нельзя лучше характеризуют супружескую жизнь Толстых и главных героев оной.
