прекрасна, как солнечный полдень. Как сверкающие ледяные капли. Ты так сияешь, что ослепляешь меня, и я забываю, зачем еще нужны глаза, кроме как для того, чтобы глядеть на тебя. И эта блестящая, совершенная, ослепительная красота – меньшее из твоих достоинств. И я знаю, что не сделал ничего, чтобы тебя заслужить.
Уинифред умела бесшумно дышать, незаметно красться и вскрывать замки. Она была великолепной физиономисткой и по одному только выражению лица понимала, что у человека на уме. Ей по силам было в три счета выпутаться из любого узла и с такой же легкостью завязать свой. А еще она была способна читать по губам, запоминать малейшие детали о собеседнике и в точности воспроизводить недавний разговор вплоть до интонации собеседника.
От лавки до ее дома было меньше квартала. Комнатка, в которой обитала Уинифред, располагалась в «Рассвете» – публичном доме, который держал ее хозяин, мистер Уоррен.
Раньше я никогда не понимал, как можно полюбить в мгновение ока. Чтобы такое случилось, понадобится чудо, не меньшее, чем сок волшебного цветка. – Теодор замолчал, и Уинифред потерлась о его плечо щекой, давая ему знак продолжать. – Но когда я впервые увидел тебя, должно быть, угодил под чары короля фей.
Ты прекрасна, как солнечный полдень. Как сверкающие ледяные капли. Ты так сияешь, что ослепляешь меня, и я забываю, зачем еще нужны глаза, кроме как для того, чтобы глядеть на тебя. И эта блестящая, совершенная, ослепительная красота – меньшее из твоих достоинств. И я знаю, что не сделал ничего, чтобы тебя заслужить.
Я думал, ты не умеешь плакать, – прошептал он, поглаживая ее по спине. Уинифред дернулась, но Теодор не отпускал ее. – Я счастлив, что ошибся. У тебя есть сердце, и это самое несчастное, израненное и живое сердце на свете.
Что-то коснулось ее руки, и она удивленно повернулась к Теодору. Едва касаясь кончиками пальцев ее обнаженной кисти, юноша с печальной нежностью разглядывал ее лицо. Уинифред догадалась: Дарлинг так же, как и она, не верит, что все закончилось.
Они успели полюбить друг друга, но теперь им предстояло кое-что посложнее – простить самих себя.
На востоке занималось зарево, предзнаменующее необыкновенно жаркий день. Раннее солнце, цепляясь за крыши и шпили, лезло наверх, и его всполохи играли в окнах верхних этажей, зажигали редкие облака, подсвечивали невидимые пылинки в воздухе.
