Марк Твен

Приключения Тома Сойера

Глава 1

— Том!

Молчание.

— Том!

Никакого ответа.

— И куда мог опять деться этот мальчишка, хотела бы я знать? Том! где ты?

Старушка сдвинула очки на самый кончик носа и, глядя поверх стекол, окинула взглядом комнату; потом она быстрым движением подняла их на лоб и внимательно посмотрела вокруг себя. Никогда в жизни тетя Полли не позволила бы себе смотреть сквозь очки, разыскивая такое ничтожное существо, как сорванца-мальчишку: ведь очки — это была ее гордость, которую она носила не столько ради необходимости — она ничуть не хуже могла бы видеть сквозь две конфорки от плиты — сколько для красоты и для важности.

С минуту старушка казалась озадаченной и затем проговорила не очень сердито, но настолько громко, что ее могла ясно расслышать мебель, бывшая в комнате:

— Ну, подожди! дай мне только поймать тебя, и тогда…

Она не докончила фразы, так как уже успела подойти к кровати и начала шарить под ней половой щеткой так усердно, что скоро запыхалась. Несмотря, однако, на все поиски, под постелью ничего не оказалось, исключая старую кошку, которая выбежала оттуда, по-видимому, очень недовольная, что ее побеспокоили.

— Нет, другого такого отвратительного мальчишки нигде не найти!

Тетя Полли подошла к открытой двери и начала всматриваться в густую зелень картофеля, росшего перед домом на площадке, изображавшей из себя сад. Тома нигде не было видно! Теперь голос тети Полли стал значительно громче, так как был рассчитан на большое расстояние.

— Ау! То-ом!

Легкий шорох, внезапно раздавшийся сзади нее, заставил ее обернуться и притом так удачно, что ей как раз удалось схватить за полу куртки маленького, юркого мальчугана, собиравшегося улизнуть от строгой тетушки.

— Аа! Вот где ты! Жаль, что я с самого начала не заглянула в кладовую! Что ты там делал?

— Я? ничего!

— Ничего? А в чем у тебя запачканы руки и губы?

— Я не знаю, тетя.

— Да? Ну, так я знаю это. Это варенье, негодный мальчишка! Ты забыл, что я тебе говорила? Ты забыл, что я тебя предупредила, что если ты только дотронешься до варенья, то я тебя высеку? Дай-ка тот прутик!

Розга уже взвилась над спиной Тома; казалось, что избежать опасности было невозможно.

— Что это у тебя такое, тетя? Оглянись-ка, тетя!

Тетя Полли испуганно обернулась и невольно поспешила подобрать юбки. В тот же самый момент мальчик одним прыжком очутился у высокого дощатого забора, с быстротой молнии вскарабкался на него и через секунду исчез из вида. Старушка с минуту стояла, совершенно ошеломленная таким оборотом дела, и затем тихо рассмеялась.

— Что поделаешь с этим сорванцом! И как это я до сих пор не могу сделать так, чтобы, не даваться ему в обман? Уж сколько раз он выкидывал такие штуки! Правду говорят люди, что старые дураки самые глупые. Да что же тут и сделаешь, когда что ни день, то у него новые фокусы. О, он хорошо знает, что я умею сердиться, но он также хорошо знает и то, что если ему удастся одурачить меня и убежать или даже рассмешить меня, то я забываю о наказании. Видит Бог, что я не исполняю своего долга и нехорошо поступаю с мальчиком. «Кто любит, тот и строг», говорится в Библии, а я… Боже мой, стыд и срам покроют меня и Тома, уж это я заранее вижу. Сколько он делает шалостей, но, Господи, ведь он единственный сын покойницы-сестры, и у меня не хватает духа бить его. Каждый раз, когда я спускаю ему, меня мучит совесть, а когда, случается, накажешь его, сердце обливается кровью. Вот и сегодня он уж наверное не вернется домой до вечера, не пойдет в школу и будет бегать по городу. Придется его завтра засадить за работу, хоть и тяжело заставлять его работать в субботу, когда остальные мальчики свободны {В Америке, как и в Англии, по субботам занятий в школах нет.}, но что же делать: я обязана так поступить для его же пользы!

Как и угадала тетя Полли, Том не пошел в школу и не явился к обеду. Он целый день носился по городу, проводя время самым приятным образом. Под вечер он вернулся как раз ко времени, когда должен был помогать маленькому негритёнку Джиму колоть дрова на завтрашний день. Это, однако, нисколько не мешало ему рассказывать Джиму о своих приключениях и притом так увлекательно, что Джим успел сделать по крайней мере девять десятых всей работы. Младший брат Тома, вернее, его сводный брат, Сид уже справился с своей работой: щепки и стружки для растопки были собраны и лежали на кухне. Сид был прилежным, тихим мальчиком и нисколько не походил на своего брата-сорванца.

Во время ужина, в течение которого Том при всяком удобном случае то и дело таскал из сахарницы кусочки сахара, тетя Полли начала делать ему очень тонкий и хитрый, как она сама думала, допрос, надеясь выведать от него какое-нибудь признание. Как многие простодушные люди, она воображала, что одарена талантом к самой тонкой и хитросплетенной дипломатии Это наивное заблуждение составляло гордость ее детски-простой души, и самые прозрачные свои ловушки она считала чудесами хитрости и ловкости.

— Том, — сказала она, помолчав, — сегодня в школе было, вероятно, очень жарко?

— Да, тетя.

— Очень жарко?

— Да, тетя.

— А тебе не хотелось пойти выкупаться?

В голове Тома мелькнула мысль — уж не подозревает ли его в чем-нибудь тетя Полли. Он внимательно посмотрел на нее: на ее лице было самое простодушное выражение.

— Н-нет, тетя… т. е. не очень хотелось.

Старушка засунула руку за воротник рубашки Тома и медленно проговорила:

— А теперь тебе уже не жарко, правда?

Схитрив таким образом, тетя Полли была уверена, что ей удалось удостовериться в сухости рубашки своего питомца с такой ловкостью, что об этом не подозревала ни одна душа в мире. Но Том отлично понял, к чему клонится дело, и потому поспешил предупредить дальнейшие попытки хитрой тетушки раскрыть истину.

— Мы, уходя из школы, облили себе головы под насосом; у меня волосы до сих пор еще мокрые — пощупай-ка их!

Тетя Полли осталась очень недовольна, что выпустила из виду такое важное обстоятельство, но ее тотчас же осенила новая мысль.

— Но тебе, Том, для этого, наверное, не понадобилось распарывать воротника у рубашки, который я зашила тебе сегодня утром, правда ведь? Расстегни свою куртку.

С лица Тома исчезли последние следы каких бы то ни было опасений. Он быстрым движением расстегнул куртку: воротник рубашки оказался крепко зашитым.

— Ах, чтоб тебе… Ну, ступай. Я была готова отдать голову на отсечение, что ты купался в двенадцать часов. Ну да хорошо, на этот раз ты вел себя как следует; ты оказываешься лучше, чем это можно думать, но только на этот раз, слышишь, Том! на этот раз!

Тете Полли наполовину было досадно, что все ее уловки оказались напрасными, наполовину же ее радовало, что хоть раз Том случайно вел себя хорошо. Но тут вмешался в дело Сидни.

— Да, тетя! А ведь ты зашивала воротник черными нитками!

— Черными? Нет, кажется, белыми. Ведь белыми, Том?

Но Том не стал дожидаться конца разговора; он вихрем бросился к двери и, крикнув на прощанье Сиду: «Постой, я тебе за это отплачу!» — моментально исчез из комнаты.

Очутившись вне опасности, он посмотрел на две иголки, воткнутые в подкладку куртки; в одну из них была вдета черная, в другую белая нитка.

— Она никогда не заметила бы этого, — проворчал он про себя, — если бы не этот дурак, Сид. И кто ее разберет! Сегодня она зашивает белой ниткой, завтра черной; разве можно запомнить все это? Ну, а Сиду я не спущу, попадись он мне только!

Том далеко не был примерным мальчиком, — но под одной крышей с ним жил такой, и он его знал и презирал самым искренним образом.

Спустя несколько минут наш герой уже забыл о всех своих неприятностях, и не потому, чтобы они были для него менее чувствительны, чем тяжелые минуты, которые приходится переносить взрослому человеку, а потому, что всеми его мыслями овладел новый интерес, точь в точь как это бывает со взрослыми людьми, которые легко забывают прежние огорчения и заботы, раз у них есть ввиду что-нибудь новое, что может заинтересовать их и чем они могут заняться. Этот новый интерес был не что иное, как новый способ свистеть, которому его научил несколько дней тому назад один негр, и который Том хотел во что бы то ни стало изучить в совершенстве. Все дело заключалось в том, чтобы издать отчетливый сильный свист, похожий на щебетанье птицы, прерываемый короткими паузами с прищелкиваниями. Если кто-нибудь из читателей помнит себя мальчиком, то он очень хорошо поймет, что я хочу сказать. Спустя немного времени Том уже отлично напрактиковался и шел вдоль главной улицы города, весело насвистывая и торжествуя в душе. Его настроение было очень похоже на настроение астронома, только что открывшего новую звезду, но я не думаю, чтобы радость последнего по своей силе, глубине и искренности могла сравниться с радостью моего свистуна;

Летние вечера в городке, где жил Том, были длинны; стемнеть еще не успело. Внезапно Том перестал свистеть. Перед ним стоял незнакомый мальчик, который был выше его разве только на какой-нибудь дюйм. Появление нового лица — безразлично какого возраста и пола — было целым событием в бедном, маленьком городке С.- Петербурге {Небольшой город в штате Виргиния.}. А этот мальчик был, кроме того, чисто одет — чисто одет в будний день! Это было непонятно, непостижимо! На нем была надета хорошенькая шапочка; его суконная темно-синяя, застегнутая на все пуговицы, курточка была чиста и сидела точно влитая; на брюках также не было видно ни одного пятнышка. Он был в сапогах — в сапогах, а сегодня была только пятница, следовательно, до воскресенья нужно было еще ждать целых два дня!.. На его шее красовался шелковый галстук. Вся фигура незнакомца носила на себе отпечаток какой-то особенной аккуратности и щеголеватости, и это не могло не задеть Тома. Чем больше он смотрел на этого франта, «негодного выскочку», как он в душе окрестил его, тем безобразнее и потрёпаннее казался ему его собственный костюм. В течение нескольких минут оба мальчика молча рассматривали друг друга. Затем Том зашел с другой стороны, незнакомец сделал то же самое. Повертевшись таким образом некоторое время, они остановились друг против друга. Том начал первый:

— А ведь я могу тебя поколотить!

— Попробуй!

— Да, и попробую!

— Много ты можешь сделать!

— Чтобы вздуть тебя, силы хватит!

— Нет, не хватит!

— Хватит!

— Говорю тебе, нет!

— А я говорю, что да!

— Нет!

Наступила короткая пауза. Собравшись с мыслями, Том опять начал:

— Как тебя зовут?

— Это не твое дело!

— Я тебе ужо покажу, как это не мое дело!

— Ну, покажи!

— Будешь много разговаривать, так и покажу!

— И буду разговаривать. Ну, подойди!

— Ты, кажется, воображаешь, что очень умен! Обезьяна! Я бы мог тебя отколотить, если бы мне даже привязали к спине одну руку. Стоит мне только захотеть.

— Да почему же ты не начинаешь? Ты только грозишься, а подойти, небось, боишься!

— И подойду, если ты мне слишком надоешь!

— Да, как же! Говорить-то не трудно, а сделать — так сейчас на попятный!

— Настоящая ты обезьяна! Ты думаешь, что очень красив? Ха, вот так шапка!

— Не смотри на нее, если она тебе не нравится, а то сбей ее с мой головы! Ну, попробуй! но только знай, что тому, кто это сделает, будет плохо!

— Хвастун, лгунишка!

— Ты сам хвастун!

— Болтун! Видно боишься, что получишь на орехи!

— Ну, сунься! Что же ты?

— Подожди только, если ты меня выведет из терпения, то я разобью тебе голову камнем!

— Еще бы! Попробуй только бросить.

— И брошу!

— Так чего же ты ждешь? Ну, бросай! Что, боишься видно?

— Нисколько не боюсь!

— Боишься, боишься!

— Нет, не боюсь!

— Врешь, боишься!

Наступила новая пауза; оба противника опять закружились друг около друга. Вдруг они очутились рядом, плечо к плечу, и Том слегка подтолкнул своего врага.

— Убирайся прочь отсюда!

— Можешь сам убраться!

— Я не уйду!

— А я уж и подавно!

Стоя друг около друга и опираясь одной ногой в землю, оба начали изо всех сил напирать друг на друга, но силы оказались равными: ни один не уступил другому. Наконец, разгорячившись и раскрасневшись, оба, точно по уговору степенно отклонились друг от друга, и Том с угрозой в голосе обратился к своему сопернику:

— Ты трус и обезьяна. Я скажу своему старшему брату, и он тебя одним мизинцем изобьет так, что ты не встанешь с места!

— Ужасно я боюсь твоего брата! Мой брат еще больше и сильнее твоего; стоит ему дунуть, и твой брат перелетите через тот забор! (Оба брата существовали только в воображении обоих противников).

— Ты врешь!

— А ты-то почему можешь это знать?

Том провел ногой черту на земле.

— Перейди только сюда, и я тебя так отколочу, что ты не отличишь своего отца от старой колокольни!

Незнакомец, не задумываясь, тотчас же перешел черту.

— Ну, теперь подходи; довольно тебе хвастаться!

— Смотри, не раздражай меня, а то тебе будет плохо!

— Да что ты только разговариваешь? Чего ты не подходишь?

— Ей-богу, поколочу тебя за два цента!

Незнакомый мальчик моментально вынул из кармана две медные монеты и сунул их под самый нос Тому. Том одним ударом выбил их из его рук, и в следующий же момент оба валялись в пыли, крепко вцепившись друг в друга, царапая друг друга, точно кошки, разрывая в клочки платье и покрывая себя грязью и славой. Несколько минут спустя, бесформенный комок начал принимать некоторые более правильные очертания, и в облаке пыли начала выделяться фигура Тома, сидящего верхом на своем противнике и награждающего его обильными колотушками.

— Кричи: довольно!

Но мальчик упорно молчал, стараясь освободиться из-под насевшего на него Тома, и плача от боли и злости.

— Кричи: довольно! — повторил Том, продолжая барабанить кулаками по спине побежденного.

Наконец, незнакомый мальчик невнятно пробормотал: — «довольно!» и Том медленно слез с побежденного врага.

— Что, получил? Другой раз смотри, к кому пристаешь! — сказал он на прощанье.

Потерпевший поражение стрелой пустился по улице, обчищая себя на бегу от пыли. По временам он оборачивался назад, грозил кулаками и кричал Тому, что отплатит ему, когда ему «опять удастся поймать его». Но Том в ответ на все угрозы только хохотал и пошел дальше, очень веселый по случаю только что одержанной победы. Но едва он повернулся спиной к убегавшему неприятелю, как последний поднял камень, бросил его в Тома и, попав ему между лопаток, помчался дальше по улице. Том обернулся и погнался за коварным изменником, но, не догнав его, видел, как тот скрылся в свой дом. Он подошел к садовой решетке и стал вызывать врага на новый поединок, но тот отвечал ему из окна одними гримасами. Наконец, вышла мать избитого мальчика, обругала Тома злым, негодным мальчишкой и прогнала его вон. Том поневоле должен был уйти, но не переставал ворчать себе под нос, что еще проучит «эту обезьяну».

Он вернулся домой только поздно вечером и, осторожно влезая в окно, наткнулся на засаду в лице тети Полли, которая при виде его изорванного и испачканного платья окончательно и бесповоротно решила засадить своего питомца на другой день, в субботу, за самую тяжелую работу.

Глава 2

Настало утро субботы; погода была чудесная: яркое солнце обливало своими лучами маленький городок, в котором так и кипели жизнь и движение. У всех на душе было радостно и весело, а когда сердце молодо, то эта радость невольно рвется наружу и оглашает воздух песнями и громкими, веселыми криками. Лица всех прохожих сияли, и они шли, обгоняя друг друга, точно к их ногам были привязаны крылья.

В дверях домика тети Полли показался Том с полным ведром известки и кистью, привязанной к длинной рукоятке. Он подошел к забору, взглянул на него, и в ту же минуту вся природа утратила для него всякую прелесть. На лице его изобразилась самая глубокая печаль. И действительно, опечалиться было чем: забор имел в длину четырнадцать сажень, а высоту целых девять футов. Том вздохнул и, окунув кисть в ведро, провел ею по самой верхней доске забора. Затем он еще два раза повторил эту операцию и немного отошел в сторону, чтобы посмотреть на сделанную работу. Как ничтожна была выбеленная им полоска в сравнении с громадным пространством забора, еще непокрытым известкой! Том окончательно упал духом и тяжело опустился на стоявший рядом пень. В тот же момент в воротах показался негритёнок Джим с пустым деревянным ведром в руках. Он шел, подпрыгивая и напевая что-то про себя. Ходить за водой к насосу было для Тома всегда самым ужасным наказанием, но в эту минуту такая работа казалась ему верхом счастья. Он вспомнил, что у насоса всегда можно было встретить массу народа: там постоянно толпились мальчики, девочки, мулаты и негры, и, в ожидании очереди, менялись друг с другом разными безделушками, ссорились, бранились, шутили и дрались. Следуя примеру других, Джим, уходя за водой, никогда не возвращался домой раньше, как через час, несмотря на то, что от дома до колодца было не больше ста шагов. Все это вспомнилось Тому, и он решил пуститься на хитрость.

— Послушай! Джим! — закричал он, — хочешь, я схожу вместо тебя за водой, а ты побели покамест забор?

Джим покачал своей курчавой головой.

— Нельзя, масса Том. Ваша тетушка мне строго-настрого приказала поскорее принести воды и ничего другого не делать. Она говорит: масса Том наверное попросит, чтобы ты побелил за него забор, так ты не смей этого делать!

— Ну, вот еще! Мало ли что она говорит! Давай-ка скорее ведро, я сейчас же вернусь назад. Она и не узнает, что ты ее не послушался.

— Нет, я боюсь! она сказала, что если я только посмею ослушаться, то она меня побьет!

— Она-то! Да разве она умеет бить кого-нибудь, так только даст тихонько по затылку и все тут! Правда, говорить она любит всякую всячину, но разве можно бояться этого? Постой-ка, Джим, хочешь, я подарю тебе за это свистульку и еще кусок резины в придачу?

Джим начал колебаться.

— Кусок резины, Джим, да смотри еще какой большой!

— Ах ты, господи! Правда, что славный кусок, но, масса Том, как же быть со старухой? Я боюсь, того и гляди, она побьет меня.

Искушение было слишком велико, и, в конце концов, Джим поставил ведро на землю и протянул руку за резиной. Но через секунду он уже бежал с ведром по улице, потирая себе плечо, Том как ни в чем не бывало усердно мазал известкой забор, тетя же Полли с победоносным видом уходила с поля битвы, держа в руке туфлю.

Однако усердие Тома скоро стало ослабевать. Ему вспомнились все его планы на этот день, и он опять загрустил. Вот скоро мимо него побегут мальчики, с которыми он собирался еще накануне идти на горы, а оттуда в лес, к реке. Одна мысль о том, как они будут смеяться над ним, что его заставили работать в субботу, бросала его в жар. Он вытащил из карманов все свои сокровища и начал их рассматривать; тут были и старые перья, и стеклянные и каменные шары, и старые почтовые марки. Всего этого было довольно, чтобы поменяться с кем-нибудь работой, но чтобы купить себе хотя полчаса свободы — об этом нечего было и думать. Том со вздохом спрятал свои богатства в карманы: подкупить этим того или другого из мальчиков и заставить его работать за себя было невозможной вещью. Но вдруг в этот мрачный, безнадежный момент его осенила гениальная, великая мысль! Он схватился за кисть и бодро принялся за работу. Вдали показался Бен Роджерс, тот самый Бен Роджерс, насмешек которого особенно боялся наш герой. Бен шел, подпрыгивая и делая маленькие шажки — лучшее доказательство, что он был в превосходнейшем настроении духа. Он весело грыз яблоко и время от времени что-то протяжно выкрикивал, вслед за чем каждый раз раздавалось громкое: динь-динь-динь! Дело заключалось в том, что Бен изображал из себя пароход. Приблизившись к Тому, он уменьшил ход, отошел на середину улицы и стал осторожно поворачивать к забору; его осторожность была понятна: ведь он изображал из себя ни более, ни менее, как огромный пароход «Миссури», сидевший в воде на глубину в девять футов.

Он был в одно и то же время и пароходом, и капитаном, и экипажем, и паровой машиной, и колоколом; он же отдавал приказания и он же исполнял их.

— Стоп машина! Динь-динь-динь!

— Руль на борт! Динь-динь-динь!

Бен прижал руки к бокам.

— Лево руля! Динь-динь-динь! Чш-чш-чшш!!

Правая рука Бена начала описывать круги: она изображала из себя колесо в сорок футов.

— Задний ход! Право руля! Динь-динь-динь! Чш-чш-чш-чшш! — на этот раз начала описывать круги левая рука.

— Стоп машина! к якорю! Динь-динь-динь! Чш-чш-чш! Бросай якорь! Выпустить пары! Эй! Шш-шш-фф!

Пароход остановился вплотную около Тома, но последний продолжал работать, не обращая никакого внимание на «Миссури». Бен с минуту молча смотрел на Тома.

— Э-ге-ге! Никак ты сегодня на привязи? — засмеялся он.

Ответа на эту насмешку не последовало. Том, наклонив голову набок, с видом настоящего художника смотрел на последние мазки, которые он провел кистью, затем осторожно подправил их и опять начал любоваться своим произведением. Бен подошел еще ближе. У Тома при виде яблока потекли слюнки, но он продолжал делать вид, что всецело погружен в свою работу.

— Что, неужели тебя наказали, Том?

— Ах! Это ты, Бен! А я и не заметил, как ты подошел.

— Послушай, я иду купаться. Может быть, и ты пойдешь со мной? Ну да, впрочем, ты наверное не хочешь и не бросишь своей работы!

Том с удивлением посмотрел на него.

— Какую работу? Что ты хочешь этим сказать?

— А разве это не работа?

Том опять опустил кисть в ведро и равнодушно произнес:

— Конечно, для одного это может казаться работой, а для другого нет. Я знаю только одно, что мне такая работа нравится.

— Уж не хочешь ли ты меня уверить, что это доставляет тебе удовольствие?

Кисть продолжала гулять взад и вперед по доскам.

— Удовольствие? А пожалуй, что и так. Ведь красить заборы приходится не каждый день, да и не всякому это удается.

Дело явилось в совершенно новом свете. Бен задумался. Том продолжал осторожно водить кистью, время от времени отступая на один шаг назад, чтобы лучше судить, хорошо ли сделана работа, и местами подправляя ее. Казалось, что он совершенно забыл о Бене. Последний внимательно следил за каждым движением кисти и, наконец, не выдержал.

— Послушай, Том, дай и мне немного покрасить!

Том сделал вид, что хочет исполнить эту просьбу, но тотчас же переменил свое намерение и ответил:

— Нет, нет, Бен! Этого никак нельзя сделать! Дело в том, что тетя Полли очень заботится, чтобы эта сторона забора всегда была хорошо выбелена, так как она выходит на улицу. Если бы забор выходил куда-нибудь на задворки, то тогда, конечно, это было бы все равно и для нее, и для меня. А так — нет! Тут нужна хорошая и чистая работа: из ста мальчиков, пожалуй, только один сумеет ее сделать так, как следует!

— Неужели? Ну, Том, дай мне только попробовать. Если бы я красил забор, я бы непременно дал и тебе покрасить!

— Да мне ведь это ничего не стоило бы, Бен; но только я не знаю, как быть с тетей Полли. И Джим просил, и Сид просил, но она им не позволила. Вдруг ты испортишь — что мне тогда делать?

— Ну, вот еще вздор какой! Точно уж это такая трудная вещь! Давай кисть, а я дам тебе за это остаток яблока.

— Ну, хорошо! Впрочем, нет, Бен, я, право, боюсь…

— Так вот тебе еще целое яблоко!

Том, наконец, точно нехотя, уступил кисть; но в душе он ликовал. И пока бывший пароход «Миссури» работал и потел на солнце, наш художник в отставке сидел в тени на опрокинутом бочонке, болтал ногами, ел яблоко и думал о том, как бы залучить себе новые жертвы. Недостатка в последних не было: мальчиков приходило к забору очень много. Они приходили, чтобы посмеяться над Томом, но все оставались и упрашивали, чтобы им позволили немного помазать кистью. Когда Бен устал, Том уже успел сговориться с Билли Фишером, которому позволил покрасить за почти совсем нового бумажного змея. После Билли взял кисть Джонни Миллер, заплатив за это удовольствие дохлой крысой с веревочкой, на которой ее можно было качать. Так продолжалось до самого полдня. У Тома к этому времени скопилось целое состояние: кроме змея и крысы, он получил двенадцать каменных шаров, губную гармонию, правда, несколько испорченную, кусочек синего стекла, сломанную трубу, старый ключ, который ничего не отпирал, кусок мела, пробку от графина, оловянного солдата, кусок толстой веревки, шесть пистонов, котенка с одним глазом, медную ручку от двери, собачий ошейник, ножик с ломанной ручкой, четыре апельсинные корки и старую задвижку от окна. Кроме того, он самым приятным образом провел все утро, болтая с мальчиками. Забор же был покрыт известкой в три слоя. Если бы известь не вышла, то можно с уверенностью сказать, что Том разорил бы всех мальчиков в городке, отобрав у них все их драгоценности.

Теперь Тому мир уже не казался таким мрачным. Сам не зная того, он открыл великий закон, который служит причиной многих поступков людей: чтобы заставить человека чего-нибудь сильно желать, достаточно только уверить его, что то, чего он хочет, очень трудно достигнуть. Если бы Том был великим философом, каков, например, автор этой книги, то он понял бы, что трудом люди называют то, что они должны делать, а удовольствием — что они делают по собственному желанию. Он понял бы, почему делание искусственных цветов или занятие почтальона считается трудом, а играть в кегли или всходить на Монблан — удовольствием.

Глава 3

Когда Том явился к тете Полли, она сидела у открытого окна в комнате, служившей в одно и то же время и спальней, и гостиной, и столовой, и библиотекой. Теплый летний воздух, мирная тишина, запах цветов, убаюкивающее жужжание пчел произвели на нее свое действие; она задремала, держа в руках чулок, который вязала. На ее коленях спала кошка, постоянно бывшая с нею. Для безопасности очки были подняты на лоб до самых волос, уже седых. Она была уверена, что Том давным-давно успел убежать, не окончив работы, и потому очень удивилась, когда он так храбро вошел в ее комнату.

— Можно мне теперь идти играть, тетя? — спросил он.

— Как, уже? Сколько же ты успел выкрасить?

— Весь забор, тетя.

— Том, не ври! Ты знаешь, что я этого терпеть не могу!

— Да правда же, тетя. Все готово.

Тетя Полли, по-видимому, мало доверяла словам Тома; она встала со своего места, чтобы самой удостовериться, говорит ли он правду; она была бы очень довольна, если бы ей удалось найти хоть пятую долю того, что говорил Том. Когда же она увидела, что весь забор действительно был выбелен, и притом не кое-как, а покрыт толстым слоем известки, удивлению и радости ее не было границ.

— Однако! — воскликнула она. — Говорить нечего — ты можешь работать, когда захочешь! Но это, впрочем, с тобой редко бывает, Том, — прибавила она, чтобы немного убавить похвалу. — Ну, ступай играть; только смотри, не очень запаздывай, а то я тебе задам!

Тетя Полли была в таком восторге от подвига своего племянника, что прежде чем окончательно отпустить его, взяла его с собой в кладовую и выбрала самое большое, спелое яблоко, которое и передала ему, прибавив, что трудолюбие и прилежание всегда награждаются. Пока она заканчивала свою маленькую проповедь удачно подобранным изречением из Священного Писания, Том потихоньку стащил кусок пирога, чтобы еще больше вознаградить себя за свои труды.

Выйдя на двор, Том увидел Сида, который шел по наружной лестнице, ведшей на верхний этаж. Через секунду в руках нашего героя очутилась целая куча комков земли, которые градом посыпались на бедного Сида. Прежде чем тетя Полли успела собраться с мыслями и поспеть на помощь, шесть или семь комков попали в намеченную цель, а Том перелез через забор и исчез из вида. Хотя в заборе и были ворота, но Том не любил терять времени и пользовался ими очень редко. Теперь он был спокоен: предательство Сида относительно воротника рубашки, зашитой черными нитками, было наказано. «Другой раз он побоится делать неуместные замечания!» — подумал Том.

Пробравшись сзади конюшен, Том прошел вдоль заднего забора и, очутившись вне опасности быть пойманным и наказанным, бегом пустился к городской площади, где, согласно уговору, состоявшемуся утром, должно было произойти сражение между двумя враждебными армиями мальчиков. Начальником одной из них был сам Том, а другой — его закадычный друг, Джо Гарпер. Оба эти великие полководца сами не принимали участие в рукопашном бое: они обыкновенно сидели вместе на пригорке и руководили действиями своих армий, передавая приказания через адъютантов. После долгого, упорного боя победу одержало на этот раз войско Тома. Сосчитав убитых, обменявшись пленными и условившись относительно дня нового сражения, обе армий разошлись, и Том отправился домой.

Проходя мимо дома бургомистра, он увидел в саду незнакомую маленькую девочку — прелестное, нежное существо с голубыми глазами и русыми волосами, заплетенными в две толстые косы; на ней было летнее платьице и вышитые панталончики. Наш полководец, одержавший столько побед, на этот раз сам был побежден без боя. Некая Эмми Лоуренс мигом исчезла из его сердца, не оставив после себя и следа. Том воображал, что безумно влюблен в Эмми, а теперь оказывалось, что все это были одни только пустяки. Он ухаживал за Эмми в течение нескольких месяцев, и не далее как неделю тому назад она сама призналась, что отвечает на его любовь, а теперь — один взгляд, брошенный на незнакомую девочку, и Эмми навсегда исчезла из его сердца.

Том украдкой стал следить за прелестной незнакомкой, но вскоре убедился, что она его заметила. Тогда он сделал вид, что и не думает смотреть на нее и начал выкидывать разные фокусы, чтобы обратить на себя еще большее внимание. Сделав несколько замысловатых гимнастических упражнений, он покосился на девочку и в ужасе заметил, что она направляется к крыльцу дома. Одним прыжком он очутился у изгороди, огорченный до глубины души, но все-таки надеясь, что она раздумает и побудет еще в саду. Девочка с минуту постояла на ступеньках крыльца и затем быстро поднялась наверх. Том тяжело вздохнул, едва ее нога коснулась порога, но через секунду лицо его просияло: прежде чем скрыться за дверью, она перебросила через забор цветок. Том живо подскочил к нему, но, не дойдя до него нескольких шагов, остановился, и, закрыв ладонью глаза, как будто защищая их от солнца, притворился, что смотрит вдоль улицы, точно увидел там что-нибудь особенное. Затем он наклонился, поднял с земли соломинку и стал пробовать установить ее у себя на носу, откинув голову далеко назад. Проделывая все это, он незаметно приблизился к цветку и, наконец, коснулся его своей босой ногой. Схватить его между пальцами и ускакать на одной ноге за угол ближайшего дома было уже делом только нескольких секунд. Но Том скрылся лишь на одно мгновение — ровно на столько времени, чтобы успеть спрятать цветок за куртку близ сердца или, вернее, желудка: Том был очень не силен в анатомии.

Затем он опять вернулся и ходил перед забором до самого вечера, время от времени выкидывая какой-нибудь замечательный фокус. Но хорошенькая блондинка больше не показывалась, и Тому приходилось утешаться мыслью, что она, наверное, следит за ним из какого-нибудь окна, и что, таким образом, его труды не пропадают даром. Наконец, ему волей-неволей пришлось направиться домой. Голова его была полна самых чудных видений.

Все время за ужином он был в таком веселом настроении, что тетя Полли не переставала ломать себе голову над тем, «что это случилось с мальчишкой?» Выговор за нападение на Сида он выслушал очень спокойно и тотчас же забыл о нем. Когда тетя Полли больно ударила его по рукам, заметив, что он тайком стащил несколько кусков сахара, он только заметил:

— Тетя, ведь ты не бьешь Сида, когда он берет сахар!

— Зато он никогда не мучает меня, как ты. Если за тобой не смотреть, то ты готов утащить всю сахарницу.

Сказав это, тетя Полли вышла зачем-то в кухню. Сид, радуясь тому, что его не накажут, протянул руку к сахарнице и насмешливо посмотрел на Тома. Но, увы! — рука его дрогнула, сахарница выскользнула из его пальцев, упала на пол и разбилась вдребезги. Том был в восторге, в таком восторге, что едва сдерживался, чтобы не вскочить со своего места и не начать плясать. Но он решил молчать и ждать, пока не войдет тетя Полли и не спросит, кто разбил сахарницу. Тогда он расскажет всю правду и — о, радость! — наконец-то хваленый, «образцовый мальчик» получит хорошую трепку. Том сгорал он нетерпения. Наконец, тетя Полли вошла и как вкопанная остановилась перед осколками сахарницы; глаза ее сверкали гневом. «Ну вот, сейчас начнется представление!» — подумал Том с радостью, но в ту же минуту почувствовал, как кто-то схватил его за шиворот, стащил со стула и начал наделять одним ударом за другим. Рука разгневанной тетушки уже замахнулась в третий раз, когда, наконец, Том громко закричал, вне себя от удивления и негодования:

— Постой, тетя! За что ты меня бьешь? Ведь это Сид разбил сахарницу!

Тетя Полли в смущении остановилась, между тем как Том кротко смотрел ей прямо в глаза, ожидая, что она сейчас бросится обнимать и утешать его и начнет просить прощения. Но тетя только сказала:

— Ну что ж из этого? Не беда, если тебе и попало лишний раз. Ты, наверное, и без того заслужил наказание.

Но это были, конечно, только одни слова, потому что старушку сильно мучила совесть, и ей очень хотелось утешить бедняжку, безвинно пострадавшего. Но она считала, что это будет во вред дисциплине, так как что могла она сказать ему кроме того, что она действительно виновата перед ним. Рассуждая таким образом, она промолчала и со смущенным сердцем принялась за свое вязанье. Том забился в угол и погрузился в печальные мысли. Он знал, что в душе тетя Полли готова стать перед ним на колени, и это очень льстило его самолюбию, но он твердо решил не делать никаких шагов к примирению. Он видел, что она время от времени смотрит на него из-под очков глазами, полными слез, точно прося у него прощения, но он притворился, что ничего не замечает, и продолжал думать. Он представлял себе, что он болен и лежит при смерти на своей постели; тетя наклоняется над ним и умоляет его простить ее, но он молча отворачивается и умирает. Каково ей будет тогда? — Или, его приносят домой бездыханны