Оглавление

Посвящается моему близкому другу детства Вячеславу Толчину

Автор выражает искреннюю признательность своему близкому другу юности — Черноусову Александру Леонидовичу, оказавшему неоценимую помощь при подготовке и издании этой книги

Дру́жба — отношения между людьми, основанные на взаимной привязанности, духовной близости, общности интересов и т. д. Дружбе присущи: личностный характер (в противоположность, например, деловым отношениям); добровольность и индивидуальная избирательность (в отличие от родства или солидарности, обусловленной принадлежностью к одной и той же группе); внутренняя близость, интимность (в отличие от простого приятельства); устойчивость.

Большая советская энциклопедия

ПРЕДИСЛОВИЕ

Последнее время стало модным вспоминать, а как оно было во времена великой страны, объединившей под своим началом более шестидесяти национальностей и одну шестую обитаемой территории планеты. СССР — это и сейчас звучит гордо, и лишь при одном упоминании данной аббревиатуры на ум приходят такие выдающиеся достижения, как Индустриализация, Победа, Атомная энергетика и Энергетика в целом, Космонавтика, Покорение Арктики и Антарктиды и многое, многое другое, чем можно по праву гордиться и чем мы, наследники великой страны, пользуемся и по сей день.

Предоставим историкам и политикам ломать копья и разбираться в том, что было в то время истиной, а что заблуждением. История подтверждает, что на объективную оценку тех или иных событий требуются даже не годы, а десятилетия. Мы же попытаемся вспомнить и представить светлые страницы безоблачного советского детства — времени, когда не было Интернета и Вай-фая, игровых приставок и двух сотен каналов на телевизоре. Думаю, что многие из моих сверстников согласятся, с тем, что нисколько не чувствуют себя ущербными, а во многом даже могут дать фору нынешнему поколению, в совершенстве владеющему информационными технологиями и всевозможными новинками электроники.

Да, это было чудесное время — сбитых, густо намазанных зелёнкой коленок; «Олимпиады-80», напоминания о которой долгие годы пестрели на футболках, кепках и сумках; прекрасных кинофильмов, на премьеры которых срывались всем классом с уроков; дворовых хоккейных команд, устраивавших баталии «на валенках» и многого другого, что порою заставляет задуматься: «А как же мы вообще тогда выжили?».

Надеюсь, что эта книга будет интересна для многих мальчишек и девчонок, которым интересно познавать окружающий мир в живую, а не через стекло монитора и для которых понятие «общение» обозначает не вялотекущую переписку в социальных сетях, а возню во дворе.

Повествование здесь пойдёт несколько отрывочно — без чёткого хронологического порядка. Главной задачей для себя я видел передать читателям наиболее яркие события того времени и рассказать про своего друга Славку, непосредственного их участника.

Славка и автор в период обучения в старших классах 1990—1991 г.

Глава 1. Знакомство

Я родился и вырос в Иркутске, а точнее в Иркутском Академгородке. На сегодняшний день разменял вперёд уже шестой десяток своих лет, но картины из детства по-прежнему встают перед глазами яркими красками.

Да, теперь я тоже отношусь к разряду тех людей, которые считают, что раньше небо было чище, а трава зеленее и, поверьте мне, это не пустые слова. Память поочерёдно подбрасывает заснятые на неё «фильмы», продолжительность которых постепенно увеличивается по мере удаления от исходной точки воспоминаний.

Яркое, яркое солнце, весёлые улыбающиеся люди, море цветов вокруг — вот моё самое первое осмысленное воспоминание. И я гордо стою на четвереньках в коляске, которую катит моя бабушка. Коляска тоже яркая — небесно-голубого цвета, и одеялко в коляске весёлое — светло зелёное, как весенняя трава. Вся жизнь как весёлый калейдоскоп, переливающийся самыми яркими и сочными красками. Все тебя любят, улыбаются и желают только самого хорошего!

Наконец-то я уже могу ходить. Ну, как ходить? Топать. На мне синий болоньевый комбинезон с меховой подкладкой, но вокруг уже осень, листья практически облетели и вокруг всё серо. На деревьях краснеют грозди ягод — боярышника, ранетки и рябины. Просить бесполезно — не дадут, потому что кака! Бабушка с кем-то заболталась и я, выбравшись из песочницы, глубоко разочарованный из-за запретных кака-ягод, ковыляю в направлении карусели, на которой кружатся ребята постарше. Как интересно! Что они там делают, и почему меня нет на этом крутящемся празднике жизни? Подход, попытка с ходу залезть на карусель, сумасшедший удар поручнем в нос и по зубам… Изображение пропало, нокаут!

Детский сад. Нестерпимо пахнет хлоркой и подгоревшим молоком. В раздевалке холодно. Длинные, крашеные синей краской лавки вдоль стен, кабинки с картинками и шершавые, белёные извёсткой стены. Мы немного опоздали, поэтому все дети уже в группе и, кроме нас с мамой в раздевалке никого нет. Ремешок на сандалике никак не хочет застёгиваться, а маме пора на работу. Хлопает входная дверь. Плач, переходящий в вой, крики злобной воспитательницы, голова под краном в туалете с диким количеством посадочных мест, как «автономных» — в виде металлических горшков с крышками, так и стационарных — с поручнями и грушевидными «дёргалками», свешивающимися с находящихся под потолком и вечно текущих сливных бачков.

Снова детский сад, но уже не осень, а начало зимы. Асфальт и газоны за окнами припорошены снегом, поздно светает и рано темнеет. Всё тот же запах, к которому примешиваются сезонные нотки кислой капусты. Оживлённый спор — кто выпьет больше стаканов кипячёного молока, при этом пенки выплёвывать категорически нельзя, иначе участник будет автоматически дисквалифицирован! На кону суперприз — ковбоец с отломанным пистолетом и без шляпы, но с ногами и руками. Вся группа замерла в ожидании. Из четырёх претендентов осталось только двое — я и низкорослый мальчик в коричневых шортах и жёлтой футболке. Я лидирую. Шестой стакан молока — Боже, какая гадость! Проклятая пенка попадает в горло так, что ни проглотить, ни выплюнуть. Судорожные сглатывания, паника и бббууу-эээ-эээ! Все шесть стаканов фонтаном вылетают на пол и на собравшихся вокруг. Плач, переходящий в вой, крики злобной воспитательницы, пытающейся прорваться в туалет, куда пришлось поспешно ретироваться во избежание расправы, и расшатанный шпингалет на вылезших шурупах — хрупкая надежда на спасение от вполне заслуженного возмездия.

Опять детский сад, середина зимы. На улице пахнет морозом и угольным дымом от котельных и ТЭЦ. Внутри всё тот же, уже родной запах хлорки, квашеной капусты и подгоревшего молока. Сегодня я на высоте — утром меня доставили на санках, и на прогулке можно вволю накататься с небольшой горки. Очередь страждущих, клянущихся в вечной дружбе и обещающих за «покататься» завалить завтра подарками — машинками-модельками, солдатиками и фантиками от жвачки «Ну погоди». Кто-то уже подсуетился и сунул мне в руку яблоко. Как король во главе свиты шествую к навесу с санками и колясками во дворе детского сада. Где же, где же мои саночки? Алюминиевые, с продольными цветными реечками и привязанной спереди бельевой верёвкой? Спёрли! Плач, переходящий в вой, крики злобной воспитательницы, пытающейся высморкать мне сопли во всё том же, так же ставшим уже родным туалете. Сопли не хотят вылетать под кран, зато надуваются причудливыми пузырями под носом, сдуваются, снова заползают в нос и опять раздуваются в пузыри.

На следующий день сижу дома — всё из-за того, что доорался на улице, ирод, и сорвал глотку. Проклятые сопли, так настойчиво вчера не хотевшие меня покидать, теперь бегут из носа ручьём, растекаются по подбородку и мешают дышать. Простуда. Какой же долгий этот день! Встал, умылся, пошёл завтракать. Бабушка, как безнадёжно больному, с утра пораньше напекла оладьев. Спрашивает — вкусно ли? А кто его знает — горло обложило, от таблеток сухость во рту. С таким же успехом можно вату жевать, всё одно вкуса не чувствуется… Поиграл. Скучно. Обед, снова таблетки и спать. Дневной сон, будь он неладен! Какой может быть сон, если нос не дышит и, кажется, температура полезла! И горло болит… А, раз болит горло, надо пить кипячёное молоко. С топлёным салом и сахаром. Гадость! Я с недавних пор кипячёное молоко вообще ненавижу, уж лучше двойную дозу рыбьего жира, там хотя бы пенок нет… И ещё градусник тебе пихают. Подмышку. Холодный. Пихают, ты дёргаешься от его холода, а тебя пугают, что там ртуть — разобьёшь и все погибнут, дом расселят и даже вещи не разрешат забрать! Почему? Потому что ртуть!

Встали, поиграли. Сегодня какие-то абсолютно скучные солдатики — не хотят играть и всё тут! И машинки ездить не хотят. А пистолеты стрелять отказываются! Книжку почитать? Тоже скучная книжка — не хочет читаться и картинки в ней неинтересные…

Вечер. Мама пришла с работы. О чём-то разговаривают с бабушкой:

— Ты сама это ему делай, я боюсь!

— А поможет?

— Себя вспомни, сколько раз лечили?

— Хорошо, ставь на плиту!

— А-а-а-а-а! Мамочки!

Последнее — это уже я. Дышать над картошкой! Для тех, кто «не в танке»: на плиту ставится кастрюля с картошкой, картошка с кожурой, т.е. «в мундире». Когда вода в кастрюле закипит, и картошка немного поварится, тебя наклоняют почти вплотную над кастрюлей, накрывают полотенцем и заставляют дышать картофельным паром.

Во время этой процедуры мне почему-то на ум всегда приходила старинная литография из большой книги по искусству, привезённой отцу в подарок из ГДР, где черти варят грешников в огромном котле. На литографии нарисован, видимо сильно накосячивший при жизни грешник, которого ярко красный чёрт с вилами толкает к котлу, чтобы через мгновение бросить в бурлящий кипяток. Чёрт хохочет, а грешник плачет.

Во время картофельных ингаляций я всегда ассоциировал себя именно с этим бедным грешником, который стоит на краю котла в какой-то грязной драной тряпке вместо трусов и от страха даже не может сопротивляться. А красный чёрт, ехидно улыбаясь, тыкает его в задницу огромными вилами. Но я ведь не грешник! Я ведь ещё совсем маленький! И грехов у меня ещё нет! Разве может считаться грехом то, что я неделю назад сломал у отца авторучку, которую ему откуда-то привезли в качестве презента и не сознался в этом? Или, разве это грех, что я слопал все конфеты из мешка, не дождавшись остальных? И уж точно не грех то, что отломал руки двум оловянным солдатикам — это была война, а она, как известно, без жертв не бывает… Но чёрт, в лице собственной мамы, настойчиво толкает меня в спину, наклоняет над бурлящей кастрюлей и, накрыв полотенцем заставляет дышать паром…

«Больничный» закончился. Дело движется к Новому году. Злобных воспитательниц теперь две — обе молодые, своих детей нет, а чужих просто ненавидят. Чуть что, вся группа сидит в раздевалке на всё тех же длинных синих лавках. Пятнадцать минут. Если кто-то заговорит или чихнёт, то таймер обнуляется и перезапускается на следующие пятнадцать минут. Нянечка, Нина Алексеевна, пытается за нас заступиться, но она не педагог, а всего лишь обслуживающий персонал, поэтому:

— Вы без образования, поэтому абсолютно незнакомы с современными методами воспитания!

и

— Вам слова никто не давал, мойте посуду молча!

Всё, что ей остаётся — это стоять в дверях, неодобрительно кивать головой в сторону двух «педагогов» и с жалостью смотреть на нас. Обед давно накрыт в группе на маленьких столиках. Вкусно пахнет свежим горячим какао, которое, остывая, покрывается пенками и, тем самым, превращается в ненавистное кипячёное молоко. Таймер переходит на последнюю минуту отсчёта. И в это время кто-то, не выдержав, что называется от души, раскатисто портит воздух. «Педагоги» как ошпаренные срываются со своих мест:

— Кто это сделал?

— Всем не двигаться! Ни с места!

— Будете сидеть ещё полчаса!

— Никакого обеда! Все наказаны!

На наше счастье в группу заглядывает заведующая детским садом. После короткого разбирательства «педагоги» посрамлены, а мы отправляемся обедать. Поскольку время упущено, то нам отменяют сончас и сразу же отправляют гулять на улицу, а потом отправляют в музыкальный зал хором разучивать новогодние песенки. На следующий день вместо двух молодых «педагогов» в группе появляется пожилая воспитательница и жизнь потихоньку начинает налаживаться.

Вот так я и начал ходить в детский сад. Схожу — поболею, снова схожу — снова поболею. А болел я в детстве часто, даже очень. Причём ещё и тяжело. Любая простуда сразу же переходила на лёгкие. Не вдохнуть, не выдохнуть. Сидеть сложно, лежать и вовсе невмоготу. Ещё и сопли, горло и температура. Беда, да и только.

За свои короткие выходы «в свет» мне даже не удалось познакомиться со всеми одногруппниками. Кого-то знал по имени, кого-то только в лицо, а с некоторыми и вовсе не был знаком.

Как-то утром, после зарядки и завтрака ко мне подошёл худенький мальчик. Шортики, футболка с медвежонком, тонкие как спички ножки, большие и почему-то грустные глаза:

— Здравствуй! Ты новенький?

— Нет, уже давно сюда хожу.

— А я тебя раньше не видел!

— Я болею часто, поэтому бывает, что меня оставляют дома.

— Я тоже часто болею…

Мальчик тяжело вздохнул и его глаза ещё больше погрустнели. Он стоял и молчал, но не уходил. Видимо что-то хотел сказать, но никак не решался.

— Меня Веня зовут, а тебя как?

— А я — Славка, Славка Толчин. Давай дружить!

— Давай!

— Ты что-нибудь знаешь про космос и космические корабли?

— Знаю. Про Гагарина знаю. Кино про космос видел и даже настоящих космонавтов, когда с мамой в Анапе были.

— Я тоже люблю космос, у меня дома много книжек с картинками про космические корабли и космонавтов. Давай построим космический корабль? Все отказываются, никто не соглашается. Мальчики девочкам домики для кукол строят, а со мной никто играть не хочет…

Славка снова тяжело вздохнул и с надеждой посмотрел на меня.

— Давай! Только ты показывай, как, а то я не умею.

— Ура! Пойдём скорее, пока все кубики не разобрали!

Он сразу встрепенулся и оживился, его грустные глаза как-то разом повеселели. Славка (теперь он был уже не просто худенький мальчик в шортиках, а Славка!) подвёл меня к стеллажу с игрушками. Возле стеллажа штабелем лежали большие деревянные кубики. Наверное, даже и не кубики, а кирпичи синего и красного цвета. Отдельно были сложены такие же деревянные пирамидки, конусы и шары.

Другие ребята уже деловито таскали «стройматериалы» в угол группы, где у девчонок был выгорожен кукольный уголок. Одна из них, кажется Настя, тощая, длинная, темноволосая и крикливая, руководила процессом строительства кукольного домика.

Мы выбрали место для будущего космического корабля и начали подносить материалы для его постройки.

— А ну сейчас же положите всё на место и идите помогать строить кукольный дом!

Это визгливо закричала на нас Настя. Вся остальная группа замерла и как-то недружелюбно посмотрела на нас. Я уже был готов сдаться, но тут Славка, выдержав паузу, сказал спокойным и уверенным голосом:

— А мы не хотим строить ваш дурацкий кукольный домик. Мы будем строить космический корабль. И вообще — кубики не ваши и не наши, они общие. Каждый может ими играть. Только отбирать их ни у кого нельзя и ломать.

Космический корабль мы всё-таки построили. Почти как настоящий, с креслами пилотов, блоком управления и ракетным двигателем. Корабль разместился напротив окна, в которое светило яркое солнце. Сидя в креслах мы смотрели прямо на него и представляли, что летим вперёд и только вперёд. В результате досмотрелись до того, что перед глазами поплыли тёмные пятна. Постепенно к нам с интересом стали подходить и проситься в игру другие мальчишки и даже девчонки. Из-за этого Настя несколько раз бегала жаловаться воспитательнице, что мы взяли её кубики и мешаем играть. Но никакой реакции на её ябедничество не последовало. А спустя несколько дней, когда Славка очередной раз заболел, она как-бы невзначай облила меня во время обеда супом. Женщина есть женщина, хоть и карликовая — ничего не поделаешь!

С моим новым товарищем мы оказались поразительно похожи друг на друга. Оба не любили, когда нам что-то навязывали. Имели схожие интересы и одинаковые увлечения. Даже болели, как я уже говорил, часто и одинаково. Постоянные простуды, кашель, сопли. Основная болезнь у нас была одна и та же — бронхиальная астма. Очень коварная болячка. Приходит ниоткуда, вцепляется в тебя и очень долго не отпускает. И, самое противное, не знаешь от чего она может к тебе заявиться попроведовать — побегал на улице, побыл в душном помещении или простыл. Всё. Гарантированно будет кризис. Сначала становится тяжело дышать. Потом появляется хрип. И венец всему — лёгкие надуваются при вдохе, а выдохнуть уже не можешь. Грудь рвёт на части, начинается удушье от нехватки кислорода, голова кружится до потери сознания. Ни лежать, ни сидеть, только стоять и пытаться продохнуть. И так, и днём, и ночью. Врагу не пожелаешь! Меня лечили парафином — снимали кризис. Мама закладывала в кастрюлю парафин, завёрнутый в марлю и ставила его на водяную баню. Потом, почти расплавленный — прикладывала мне на грудь и спину и туго перевязывала шерстяным шарфом. Горячо! Больно! А ничего не поделаешь, приходится терпеть, потому что уже никаких сил нет как дышать хочется.

Славкина мама работала в поликлинике, была медиком. У неё в плане лечения были свои ноу-хау, в основном лекарственного характера. Как-то отболев, Славка радостно подбежал ко мне и гордо доложил:

— А я болел!

— Знаю, я тоже!

— Ты любишь свекольный сок?

— Не знаю, я не пробовал. Вкусный?

— Ха-ха-ха, вкусный! Вообще не вкусный! Мама меня заставляла его пить каждый день, чтобы поправиться. Берёт свёклу и выжимает, а потом даёт мне в кружке, пить. А меня с него рвёт! Перестала давать только тогда, когда меня на кухне на обои вырвало!

А ещё у нас была аллергия, которая всегда переходила в ту же астму. Аллергия на всё: на пыль и пыльцу, на разворачивающиеся и опавшие листья, на лекарства, на яблоки, на шерсть и домашних животных. Сначала начинали чесаться глаза, потом отекали суставы, начинался насморк и чих, голова ехала, как на карусели. Короче, все «прелести» жизни в одном месте и в одно время.

Из-за аллергии Славке запрещали заводит домашних животных. Он мечтал о кошке или собаке, но было нельзя. У меня как раз ситуация была обратная — с нами постоянно жили и сейчас живут кошки и собаки. Правда, один раз родители всё-таки сжалились над Славкой, и отец принёс ему с работы настоящего живого ёжика. По дороге из детского сада мы заходили на него посмотреть. Ёжик смешно топал, с фырканьем пил молоко из блюдца, но трогать себя не давал, сразу же растопыривал все свои иголки и сворачивался клубком. Вскоре ёжик залёг в спячку на всю зиму, а весной Славкин отец отнёс его обратно на работу, в зооуголок.

Воспитательница, к которой бегала жаловаться Настя, по достоинству оценила наши со Славкой строительные способности. К седьмому ноября, для проведения утренника нам было поручено построить из кубиков крейсер «Аврора». Это был наш звёздный час. Слава богу, никто из нас не заболел, и мы проявили себя по максимуму. Все материалы были в нашем распоряжении. На столе лежала картинка с «Авророй», по которой воспитательница отслеживала сходство со строящимся кораблём. Остальные детсадовцы были заняты на вспомогательных работах и подносе материалов. В результате получилось очень похоже и достойно — большой трёхтрубный крейсер с высокими бортами, мачтами из швабр и даже пушкой на носу. К борту был приколот листок бумаги с надписью «Аврора». Вся группа репетировала песню «Что тебе снится крейсер „Аврора“»[1]:

Дремлет притихший северный город,

Низкое небо над головой.

Что тебе снится крейсер Аврора

В час, когда утро встает над Невой?

Что тебе снится крейсер Аврора

В час, когда утро встает над Невой?

Может ты снова в тучах мохнатых

Вспышки орудий видишь вдали?

Или, как прежде, в черных бушлатах

Грозно шагают твои патрули?

Или, как прежде, в черных бушлатах

Грозно шагают твои патрули?..

Эту песню надо было исполнить на утреннике перед родителями, которым, бедным, накануне ещё и пришлось мастерить для нас матросские бескозырки. Помню, как отец сидел пол ночи — что-то вырезал из картона, клеил, чертил, рисовал, без конца курил и чертыхался. Ну, как помню — я в это время спал, но имею представление о происходившем по началу процесса, которое мне удалось застать. Зато утром у меня была почти как настоящая бескозырка! Белая, с чёрной ленточкой, опоясывавшей тулью и спускавшейся двумя своими концами до плеч. Спереди золотистой краской было крупно написано «Аврора», а на концах ленточки также золотисто переливались два якоря. Мама приготовила мне в садик матроску — с отложным полосатым воротником, неожиданно пригодившийся как нельзя кстати подарок тётки из Ленинграда.

Славка тоже был в бескозырке. Только с тюнингом — у него снизу дополнительно была приделана резинка от трусов, цеплявшаяся за подбородок, чтобы бескозырка не сваливалась с головы. Все остальные тоже были похожи на моряков, правда кто-то был в пилотке, кто-то ещё в каких-то военных головных уборах, но это видимо было неважно. Нас построили возле «крейсера». Нескольким человекам, в том числе и нам позволили подняться на его борт. Родители уселись на маленькие стульчики, которые были в группе. Смотрелось всё конечно смешно, особенно отцы. Огромные взрослые люди и — маленькие, детские, почти кукольные стульчики. Тем не менее мы все по очереди зачитали выученные стихи, а потом хором спели песню про «Аврору». Это был наш первый совместный успех, ещё на этапе только-только начавшегося знакомства.

С той поры мы проводили много времени вместе. Что-то мастерили, рисовали. На улице ковырялись в песочнице или строили снежные крепости.

В нашей группе не было отдельного помещения под спальню. К сон-часу стулья и столики сдвигались к стене, игрушки убирались. Затем все мыли руки и лицо и выстраивались в очередь к кладовке. Воспитатель или нянечка выдавали нам раскладушки и мешки с постелью. У каждого на мешке был отличительный знак — нашивка с каким-нибудь солнцем, котом или яблоком. У меня, к примеру, был снеговик. Такой же снеговик был нарисован на дверце кабинки для переодевания и на полке для всяких поделок, чтобы не перепутать с остальными. Честно говоря, не помню, что за картинка была у Славки, но, если раскладушки мы могли ставить рядом, то очень переживали, что его кабинка находится в другом ряду.

Сон час был самым нелюбимым мероприятием — возня с раскладушками, которые надо было выставить ровно, чтобы между рядами остались проходы. Вдобавок почему-то практически все откидные подголовники или задние опоры на раскладушках были неисправны. Только всё поставишь, застелешь, ляжешь, а тебя хлоп по лицу внезапно сложившимся подголовником или бац, и твои ноги на полу под дружный хохот окружающих. Да и как вообще можно спать, вернее не спать, а делать вид, что спишь при том, как много осталось недоделанных дел — что-то недолеплено, недособрано, недорисовано. Эх, знать бы тогда, как этого послеобеденного сон часа не будет хватать в дальнейшем, во взрослой жизни!

Ещё мы ненавидели колготки. Идиотская мода, когда на парней напяливают этот женский предмет одежды. Стандартный набор — колготки со спущенными носками, поверх шорты, на ногах сандалии с дубовыми застёжками и футболка. Но колготки — это что-то! Надевать их сплошное мучение. Пока одну ногу просунешь, пока другую, ещё натянуть надо равномерно. Резинка растягивается или лопается в самый неподходящий момент — то, что с таким трудом натягивалось, тут же сваливается до колен, следом и ты валяешься, запутавшись во всём этом и споткнувшись. А сколько из-за них было подмоченных репутаций и не сосчитать! Вот припёрло тебя, надо бежать в туалет. Добежал. Всего-то дел — спустить шорты, так нет же! Там ещё колготки… Ещё с ними надо путаться. Вот порою и не успевали. В кабинке, правда, всегда лежала запасная пара, как правило другого цвета, чтобы не перепутать при переодевании. Позднее через пытку колготками прошёл и мой сын. Он тоже ненавидел их всей душою. А вот у дочери они отторжения не вызывали. Видимо девчонки уже с детства на это запрограммированы.

Зато мы любили лепить из пластилина. Опять же не как все. И не аппликации, когда на картонке с заранее нарисованным воспитательницей силуэтом какого-нибудь цветка, необходимо было заполнить цветным пластилином его контур. А именно лепить, даже не лепить, скорее конструировать и строить. Конечно-же ракеты и космические корабли. С иллюминаторами, люками и маленькими человечками внутри. Снаружи с боков приделывались заполненные водой «топливные баки», а снизу опоры или ступоходы. К «кораблю» приделывалась нитка и он мог почти по-настоящему летать раскрученный с её помощью. Поэтому у нас всегда был праздник, когда воспитательница ставила таз с пластилином под кран с горячей водой, чтобы сделать его более мягким и податливым. Цветной почти всегда отдавали девчонкам — лепить цветочки, ну, а мы довольствовались уже бывшим в употреблении — перемешанным и какого-то непонятного, что-то напоминающего цвета. Да и пофиг — лепится, и ладно!

Ну, и, наконец прогулки. В этом отношении нам с садиком крупно повезло. Новый, по улучшенному проекту, он располагал отличным двором со множеством различных фигурок, строений и инсталляций. У каждой группы была своя веранда, где в хорошую погоду проводили занятия, а иногда даже устраивали сон-час. Песочницы, домики, спортивные уголки и всевозможные лазилки-прыгалки. Посреди всей этой роскоши стоял кирпичный домик, оштукатуренный и покрашенный в белый цвет. Там хранились самые настоящие богатства — игрушки для улицы. Это то, чем нельзя играть в группе: трехколёсные велосипеды, игрушечные автоматы ППШ, тележки, большущие грузовики и коляски для кукол. Зимой там же размещались лопатки для снега, лыжи и всевозможные формочки.

В девяностые годы наш детский сад закрыли. Детей стало гораздо меньше, чем в советское время, а содержать такие объекты стало очень дорого. Какое-то время здание стояло пустым, но, к счастью спустя какое-то время в нём открыли начальную школу. По стечению обстоятельств в эту школу ходили мои дочь и сын. А по ещё большему стечению — их классы располагались в помещениях где была наша со Славкой группа. Начальная — на первом этаже, а средняя и подготовительная — на втором.

Меня из садика обычно забирали отец и мама вдвоём, за Славкой всегда приходила мама. Темноволосая, как мне казалось, строгая и неразговорчивая женщина. Правда вскоре оказалось, что это совсем не так. Наши родители тоже довольно быстро познакомились, а потом выяснилось, что мы и вовсе живём в соседних дворах.

Постепенно мы стали заглядывать друг к другу в гости. Славка приходил ко мне повозиться с собакой — боксёрихой Ладой. Из-за аллергии и возможных осложнений он просил не рассказывать об этом его родителям. А ещё у меня был бинокль и старый фотоаппарат «Зоркий-С», который был отдан мне отцом на растерзание, потому что перестал снимать, а отремонтировать его никак не удавалось. Но все ручки-крутилки у него были на месте, поэтому возможность перематывания «плёнки» и «фотографирования» со щелчком оставалась.

Тогда в Академгородке ещё не успели построить длинную девятиэтажку внизу, микрорайон Солнечный только застраивался, а зрение было ещё совсем хорошее. Поэтому с балкона моей квартиры было очень хорошо видно плотину ГЭС, саму Ангару и даже аэропорт на противоположном её берегу, вернее не сам аэропорт, а стоящие на его границе шарообразные строения по шахматному выкрашенные в белую и красную клетку. А ещё хорошо были видны плывущие по Ангаре корабли и с гулом взлетающие в аэропорту самолёты.

Мы украдкой выползали на балкон и садились в засаду. Настоящие разведчики, которые просто обязаны засечь вражеский корабль или самолёт. Сначала цель разглядывалась в бинокль, а потом снималась на фотоаппарат. Затем всё это тщательно с помощью каракуль (писать-то ещё не умели) фиксировалось в журнале наблюдений. Журнал тоже был настоящий и, как мы считали, военный. Для этих целей мой отец отдал нам зелёную книжицу с надписью: «Полевой дневник». В нём, помимо клетчатых страниц был карман для записок, петля для карандаша и отдельная вкладка из листов кальки и миллиметровки. Так что можно было не только зафиксировать появление «врага», но и составить точную карту его месторасположения.

Фишкой Славкиной квартиры были чучела оленя и косули. Не в полный рост, конечно, но почти как настоящие. На одной стене висела голова оленя с огромными ветвистыми рогами, а напротив её — косули с маленькими рожками. Всякий раз я заходил туда как в музей. Такие экспонаты разглядывать было очень интересно и нисколько не надоедало.

А вот что у нас было общего, так это фанатичная чистота. Матери, напуганные нашими болячками, скоблили и оттирали всё, что было можно. И всё, что было нельзя, тоже скоблили и оттирали. По нескольку раз в неделю. Сейчас говорят, что такая, почти стерильная чистота, оказывается даже вредна. Иммунитет не вырабатывается, организм перестаёт защищаться и слабеет перед малейшим раздражителем. Но тогда чистота была залогом здоровья, без неё было никак. А с учётом того, что современных моющих средств не было и в помине, то давалась она нашим мамам ох как нелегко.

В то время Академгородок очень плотно застраивался, основной упор делался на жильё, поэтому специализированных строений было очень мало. Да, была пара-тройка магазинов, овощная палатка, с торца Дома Культуры (ДК) «Юбилейный» притулилась прачечная, но большинство остального соцкультбыта временно располагалось в квартирах на первых этажах жилых домов. Мой дом был несколько новее по проекту, поэтому там сразу же весь первый этаж был выделен под магазины, причём с отдельными входами: «Аптека», «Академкнига», «Ткани», «Одежда» и самый нами любимый — «Культтовары». В «Культтоварах» продавался полный набор детской мечты — настольные игры, фотоаппараты, лодки (резиновые и металлические), лодочные моторы, хоккейные клюшки, велосипеды, гири и гантели, а самое главное — мотоциклы. Продавщицы, которые работали в магазине были совсем не злые и разрешали нам посидеть на мотоцикле, естественно при условии, что обувь чистая и, чтобы не орать дурным голосом, изображая звук мотора и переключение передач. В такие минуты можно было бонусом представить себе, что впереди, вместо фары, смонтирован пулемёт и ты несёшься вперёд, героически и точно расстреливая фашистов.

Славкин дом был постарше, поэтому вход в подобные учреждения был прямо из подъезда. Непосредственно в его подъезде, на первом этаже располагалась телемастерская. Из-за этого на лестничной клетке постоянно пахло канифолью, кстати, достаточно приятно. Окна мастерской были слева от входа в подъезд, на одном из них стояла картонка с выгоревшей надписью: «Ремонт телевизоров и радиоаппаратуры». И да, в то время это были единственные окна на которых стояли решётки. Решётки были выполнены в форме солнца, полукругом расположенного в левом нижнем углу и тянущегося в разные стороны своими лучами. Наверное, решётки стояли из-за того, что телевизоры и детали к ним в то время были очень дороги — на одну-две зарплаты не купишь, а если телевизор ещё и цветной (они тогда только-только начали появляться), весящий под семьдесят килограммов и в дорогом корпусе из ценных пород дерева, то и среднестатистической полугодовой, а то и больше, зарплаты было мало.

На всех остальных окнах решёток не было. Не было их даже на магазинах. Большие стеклянные витрины, в которых стояли одетые манекены и были разложены товары в «Промтоварном» и пирамиды консервных банок и трёхлитровых банок с соком в «Продуктовом». Даже жильцы первых этажей тогда не ставили решётки, а многие, уходя на работу оставляли окна настежь открытыми, чтобы квартира проветривалась.

Двери подъездов не запирались, домофонов не было, поэтому в подъезд всегда можно было спокойно зайти и подняться на нужный тебе этаж. К слову, не было и всякой шпаны, и бомжей, которые совсем скоро заполонили все подъезды, чердаки и подвалы и вынудили ставить решётки, замки и двери. А пока на Славкином подъезде стояла обычная дверь с пружиной. Если кто не помнит, то такие пружины ставились только на зимний период, а летом снимались слесарем из домоуправления — чтобы не стащили, и чтобы подъезд тоже проветривался. У Славки эта пружина была прибита наглухо, поэтому дверь и зимой, и летом тяжело открывалась и норовила поддать по заднице или затылку если зазеваешься на входе.

А вот в первом подъезде его дома была станция Скорой помощи. На небольшой площадке перед домом стояли «скорые» — сначала пучеглазые «Рафики» и двадцать первые «Волги» -универсалы, несколько позже — уже «Рафики» новой конструкции, такие же как начали работать на маршрутном такси за пятьдесят копеек от Центрального рынка до Академа и более современные универсалы на базе двадцать четвёртой «Волги».

Когда появлялся какой-то новый автомобиль, мы пытались рассмотреть, что у него творится в салоне. Задние стёкла у «скорых» были тонированы в белый цвет, но это ещё больше притягивало внимание к машинам. Когда в «скорую» поступал вызов, то из подъезда выходили врачи в белых халатах с чемоданчиками в руках и стетоскопами на шее. Мы разбегались в разные стороны, но потом снова разглядывали припаркованные машины.

Кстати, для тех, кто не помнит — помимо станции скорой помощи в следующем жилом доме, выходящим на Лермонтова, находились больница и поликлиника Академгородка. Позднее для них построили отдельные здания, а освободившиеся площади переоборудовали под малосемейное общежитие и библиотеку.

 Песня, написанная в 1973 году на музыку В. Шаинского и слова М. Матусовского

Глава 2. Двор

Что объединяло людей во времена, когда телевизор принимал всего два канала, а о таком понятии, как «Интернет» никто не имел никаких представлений? Правильно, двор! Дворы советских домов были своеобразными клубами по интересам. Где-то, обсуждая последние события в стране, шурша журналами, позвякивая вязальными спицами или погромыхивая шахматами, кучковались пенсионеры, все как один наряженные в дырчатые шляпы или белые платочки. Где-то, размышляя о международной политике, заботливо подстелив на лавочку газетку и разложив на ней пару сырков и ирисок «соображали» на троих мужики, при этом компания могла быть абсолютно разномастной и, без каких-либо ущемлений для всех участников, включала в себя слесаря из ЖЭКа, доктора наук и инженера-строителя. А где-то, обсуждая новые рецепты, качали колясками молодые мамаши. И то, и другое, и третье было сущим наказанием для уже более-менее взрослой и самостоятельной ребятни — шуметь нельзя, бегать тоже, а какие могут быть дворовые игры без бега и крика? Нам же в этом отношении просто сказочно повезло! Дом, в котором мы жили, был относительно новым, квартиры в нём распределялись среди научных работников –относительно молодой, работающей и занятой публики, поэтому двор практически целиком был в нашем распоряжении и без конкуренции со стороны трёх вышеперечисленных социальных групп.

Дом длинный, семиподъездный, построен по всем советским нормам и правилам, с детской площадкой, озеленением и чётко выдержанными расстояниями до соседних строений, поэтому двор был просто королевский! Кроме этого, машин было очень и очень мало, а асфальта — очень много. Поэтому для нас не существовало проблем с тем, где покататься на велике, попрыгать в классики или сыграть толпою в какую-нибудь игру. А игр было великое множество: футбол, выжигало, стопхалигало, «московские» прятки — да всего просто на перечислить!

Ещё во дворе была булочная. Пожалуй, самый любимый наш магазин. Там всегда вкусно пахло свежим хлебом. Именно свежим! Хлеб выкладывали на наклонные многоуровневые прилавки, сбоку которых обязательно была привязана двузубая вилка. Никаких полиэтиленовых пакетов — только обёрточная бумага или своя многоразовая сумка. Прежде чем выбрать булку хлеба или батон их обязательно надо было проверить на свежесть, потыкав вилкой. Если корочка хрустит, но прокалывается, а вилка не вязнет в мякише — хлеб свежий, можно брать. Самый вкусный хлеб — это сеянка. Большой, не то что нынешние, тёмно-золотистый кирпич Цена — шестнадцать копеек. Позднее хлеб подорожал и стал стоить уже двадцать копеек, а после введения при Горбачёве налога на добавленную стоимость — двадцать две.

Ну, а пока хлеб стоит шестнадцать копеек. Тебе дают двадцать, сдача — твоя. Плюс «заначка» — две копейки от прошлого похода в магазин и копейка, найденная на улице. Смешно от таких финансов? А вот вовсе нет! На такой капитал можно было приобрести бублик или рогалик — шесть или пять копеек соответственно. Или можно было взять две булочки на выбор — «школьных» (с посыпкой) или «свердловских» с изюмом.

Если хлебобулочное надоедало — можно было прогуляться до гастронома. Всего каких-то триста метров. И купить там фруктовое мороженое за шесть копеек — чаще всего лимонное. Нынешний «фруктовый лёд» даже в подмётки не годится тем бумажным стаканчикам с кисловатым содержимым, имеющим лёгкий привкус картона от упаковки.

Как-то раз, когда летним жарким вечером мы со Славкой зависали возле его подъезда, к нам подошёл солдат. В заломленной на затылок фуражке, погонами с буквами «СА» и значками на груди. В руках у солдата был букетик гвоздик и штук шесть стаканчиков лимонного мороженого.

— Пацаны, хотите мороженого?

— Хотим!

— Нате, берите. Берите всё.

— Не, нельзя. Мы Вас не знаем. Наругают нас за это.

— Вы что, думаете, я вас отравить хочу? Ну, парни, вы даёте! Берите, кому говорю, а то растает сейчас!

— Спасибо!

— Не за что! Лопайте!

Солдат поставил стаканчики с мороженым на лавку, грустно и внимательно посмотрел по сторонам, вздохнул, а потом выкинул букет в урну, с улыбкой подмигнул нам и ушёл. Сначала мы хотели выкинуть мороженое вслед за цветами. Тем более, что Славка вспомнил, как родители как-то вечером на кухне обсуждали маньяка (тогда, правда, такого слова не было), который раздаёт детям на улице отравленные конфеты. Но, справедливо решив, что мороженое — это не конфеты, всё-таки решили его попробовать. Оно и вправду уже сильно подтаяло. Видимо солдат кого-то долго ждал, но так и не дождался. Но всё равно было вкусно. Мы захомячили по три порции на брата — сначала поддевали из стаканчика деревянными палочками то что не растаяло, а потом допивали остальное. Вот так, зачастую и бывает — у кого-то драма, а у кого-то радость.

Ещё в булочной продавались всякие пряники, печенье и конфеты. Самыми популярными конфетами было разноцветное драже. Очень дешёвое и, как правило, дубовое. Драже можно было использовать в качестве патронов для рогаток и самострелов. Если такая пуля прилетала в лоб, то мало не казалось! Но это было редко, за неимением других боеприпасов, например, ранеток, рябины или зелёной черёмухи. А так эти шарики грызли, часто до мозолей сбивая себе нёбо.

Хлеб в булочную привозили рано, около шести утра. Как правило, две машины — одна с простым хлебом, другая со всякими булками и батонами. Машины, в простонародии «хлебовозки» представляли из себя ГАЗ-52 или ГАЗ-53 с тёмно-зелёной будкой, на которой большими буквами было написано «ХЛЕБ». Изнутри магазина открывалось окно и через него с грохотом выгружали полные лотки со свежим хлебом, а потом загружали пустые, после вчерашнего привоза.