Оглавление

«Что вы всё пишете?

— Описываю предметы, ощущения. Людей.

Я теперь каждый день пишу, надеясь спасти их от забвения.

Знаете, если каждый опишет свою, пусть небольшую, частицу этого мира…»

Евгений Водолазкин

Близкие люди…

Наша жизнь — череда моментов. Проживи их все.

Папа

Ноябрь явился как всегда нежданно. И приволок с собой колючий ветер, голые деревья, непрекращающийся дождь, грязные лужи и носовые платки.

Батареи ледяные… Скоро в их жилах разольется спасительное тепло, и они поделятся с ней. Странный повторяющийся сон. Городское кладбище, мужчина в белом саване бродит между черных оград, читает надписи на могильных плитах, всматривается в выцветшие фотографии. Она не может разглядеть его лицо, но точно знает: это он.

Лежит с открытыми глазами, разгадывает странные послания на стенах одетой во мрак комнаты. В болезненном мозгу жужжат и роятся десятки назойливых мыслей. Они жалят, вонзают ядовитое жало глубже и глубже. Их не вытравить, от них не убежать, они преследуют, не дают уснуть. Спасительный писк будильника твердит о начале нового дня. Только ночь за окном не слышит будильник и не спешит уходить. С головой под одеяло. Она в домике. Как тогда — как в детстве. Ни одна темная сила не может пробраться к ней. Размеренно дышит, обхватив руками холодные колени, наполняя убежище теплым воздухом.

Телефонный звонок заставил вынырнуть из укрытия. В трубке незнакомый голос назвал ее имя, без особых любезностей сухо произнес:

— Папа умер. Хоронить будут сегодня. В два.

«Па-па» — сколько раз она произносила это слово? Хватит пальцев одной руки, чтобы сосчитать.

Свешивается с кровати, шарит рукой по холодному полу, что-то ищет. На замерзших коленях появляется старый коричневый портфель. Кожаный. С паутиной мелких трещин и картинкой белого зайца с азбукой в руках. Его подарок.

Бережно нажимает металлические застежки, открывает портфель. В нем три черно-белых фотографии и пустота. Проводит замерзшими пальцами по фигурным уголкам и прижимает их к неровно бьющемуся сердцу. Она не смотрит. Она наизусть знает все, что отпечаталось на этих клочках фотобумаги. Там он. Живой…

Светлячки в глазах, веснушки, щедро рассыпанные по щекам, копна непослушных, торчащих во все стороны волос, ямочки на плохо выбритых щеках, еле заметные лучики морщин вокруг глаз, улыбка от уха до уха, будто кто-то забрался под клетчатый пиджак и щекочет его без остановки. Она разглядела все это на старых черно-белых фото. Фотографии запомнили и сохранили их первую встречу — 30 лет назад. Появившись на свет, она увидела его первый раз. Он посмотрел на нее и тихо улыбнулся. Они сразу понравились друг другу.

Но что-то пошло не так. Он стал лишним. Она не сразу заметила. Он ушел. Молча, ничего не сказав ей. Никто тогда ничего не сказал.

Его не было много дней. Она смотрела в окно, выходила на балкон, первая бежала открывать дверь. Она ждала — он не приходил. Иногда за дверью она слышала его голос. Что-то подсказывало: его прогнали, его не пускают.

Тогда — она должна уйти. Она пойдет и отыщет его.

Когда все уснули, расчесала кудрявые непослушные волосы, заколола любимые заколки-бабочки, кое-как оделась. Долго провозилась с застежками на сандалиях. Собрала все самые важные вещи: куклу с большими карими глазами и веснушками, как у нее; соску, чтобы кукла не плакала; несколько разноцветных леденцов в жестяной коробке, остались после елки; игрушечный (тогда она думала, что настоящий) компас, чтобы не потеряться. Она ушла.

Но когда тебе пять, трудно уйти далеко.

Он не приходил. Все вокруг молчали, будто его не было вовсе. А она ждала и знала: он обязательно придет. Через много дней ее и без того крохотная надежда стала слабеть и таять на глазах. В маленькую голову начали вкрадчиво забираться пронырливые мысли о том, что он ее разлюбил, что не придет никогда. Она уже начала забывать его лицо, как вдруг увидела его.

Неподвижно, неестественно скрючившись, он стоял, прислонившись к двери подъезда. Как брошенный пес. Ждал ее. Смотрел и боялся подойти. Она не боялась. Резко отцепила стальные бабушкины пальцы и со щенячьим визгом бросилась к нему.

Он ожил — подхватил ее большими теплыми руками. Поднял высоко в небо и закружил — лучше, чем на каруселях, лучше, чем на фотографии. Как добрый волшебник, загадочно порылся в больших карманах клетчатого пиджака, улыбнулся и протянул конфету с мишками на обертке. Это была самая вкусная конфета на свете. Они стояли и смотрели, пытаясь до мелочей запомнить друг друга. Она крепко сжимала маленькой ручкой его огромный указательный палец и думала: «Он не уйдет никогда».

Он ушел. Его не пустили. Ему пришлось уйти. С криком отцепили маленькие пальцы от теплой большой руки. Затащили ее внутрь, а его оставили, бросили снаружи — и захлопнули дверь.

В тот же день она забралась под кровать, в самый дальний угол. Там было темно и страшно, чесался намокший нос, хотелось чихать. Но в этом укрытии слезы переставали капать, мир затихал, становился неподвижным. Она долго оставалась одна в своем темном тихом мире, из которого ее было не достать. Она полюбила его. В этом замкнутом почти со всех сторон — стенами, полом и дном кровати — маленьком приюте она была в безопасности. Она успокаивалась, как кошка, забравшаяся в тесную коробку.

Иногда по ночам выбиралась из темного убежища, бесшумно прокрадывалась на кухню, делала глоток воды и, спрятав в карман несколько кусочков хлеба, возвращалась снова под кровать. Конечно, она хотела ароматного яблочного пирога и вафельных трубочек с шоколадным кремом и сладкого клубничного компота, поджидающих ее на кухонном столе. Но стойко держалась, не позволяя себе ничего лишнего.

Когда очень хотелось есть, она вспоминала, как ее девяностолетняя прабабушка, которая жила с ними, но потом куда-то ушла и не вернулась, рассказывала про какую-то войну: «Всегда было темно, холодно и страшно. Еды почти не было. Много дней мы ели только мерзлую картошку». Но они все выдержали и выжили. И тогда, под кроватью, она окончательно решила, что тоже все выдержит и выживет.

Под кроватью было темно и ничего не видно, но слышно — хорошо. Она слышала, как бабушка говорила: «Он плохой. Не хочет быть как все нормальные люди». А она знала: он самый хороший, и в ней его целая половина. Если он плохой, то и она ровно на половину плохая.

Уговорами, слезами, обещаниями ее вытащили только через четыре дня. Выбравшись из темноты на свет, она увидела все по-другому.

Мама с заплаканным лицом, поджав худенькие ноги с острыми коленками, сидела в его любимом кресле. Мама — такая маленькая, мама — ничего не решает. Она подошла, пригладила маленькой рукой мамины растрепавшиеся волосы, вытерла слезы, забралась к ней на колени, обняла и сказала: «Не плачь — он придет, он обязательно придет».

Его очень долго не было. Он пришел, когда ей исполнилось семь. Сначала появилось зеленое платье, рукава фонариком, многочисленные воздушные юбки с оборками, жемчужная бусинка-застежка. А на груди слева — там, где сердце, — букетик вышитых полевых цветов. Она не снимала платье две недели, ложилась в нем спать. Думала, если снять — платье уйдет и пропадет, как он.

Он пришел. Теплые руки, веснушки, щедро рассыпанные по щекам, копна непослушных, торчащих во все стороны волос, ямочки на плохо выбритых щеках, еле заметные лучики морщин вокруг глаз, только светлячков в глазах уже не было. Она думала, он пришел насовсем.

Он долго говорит: про лютый далекий север, про сугробы выше человеческого роста, про мороз, от которого птицы замерзают на лету, про голодных волков и медведей-людоедов. Про то, что пришлось отрастить бороду, про то, что скучал и целый год не ел мороженого. Говорит, что останется здесь и больше не уедет никогда. Говорит про маленький и теплый деревянный дом, который построит на берегу реки, про то, что не может жить в серых панельных коробках. Про то, как любит рыбалку и хочет разводить пушистых белых кроликов, как его отец и дед.

Она сидит у него на коленях, как приклеенная, чувствует теплое дыхание, дотрагивается до колючей бороды, заглядывает в золотисто-зеленые глаза и слушает, как загипнотизированная. Он смотрит на нее, тихо улыбается и рассказывает. Не может остановиться, будто все эти долгие месяцы и годы был один, молчал, ни с кем не разговаривал. Он неловко пытается задержаться еще и еще, говорит: «Как тут тепло и уютно». Уходит поздно вечером. Оставив теплое дыхание и тихую улыбку в подарок. Она шепчет: «Ты не уйдешь навсегда?»

Он обещал, они будут видеться чаще. Она поверила. Обманул.

Прошло шесть лет. Шесть долгих лет. Она научилась жить без него. Она почти взрослая. Он удивлен, смотрит, не узнает, будто ожидал увидеть маленькую девочку. Смущаясь: «Привет». Она в ответ: «Привет».

Два одиноких слова. Ни маленьких рук в теплых больших руках. Ни объятий, ни конфеты с мишками на обертке. Он больше не поднимет ее высоко в небо и не закружит лучше, чем на каруселях. Ничего не осталось. Почти чужие. Только неловкое напряжение в воздухе и колющая тишина.

Он первый нарушает оглушающее молчание: «Пойдем гулять. На улице весна».

Они идут на расстоянии, не осмеливаются подойти ближе, дотронуться. Будто не верят в существование друг друга, боятся, что это сон. Сон, который они видели много раз. Но стоило открыть глаза — все исчезало, как снежинки на теплых руках. Он исчезал.

Ей кажется, сотни глаз смотрят им вслед, десятки голосов шушукаются у них за спиной. Но шумный город не замечает их. Они идут, и у них за спиной остаются скрип и шуршание подошв людей и машин, постоянно спешащих куда-то.

Легкий весенний ветер уносит страх и тревогу, боль и обиду, непонимание и грусть. Она тихо берет его за руку. И как по волшебству загораются светлячки в его глазах. Уже сильно заметные глубокие лучики морщин вокруг глаз, но все еще та же улыбка. Стирается грань, будто они пробили стену, и нашли друг друга после долгой разлуки. Он подхватывает ее на руки и кружит как на каруселях, как тогда, как в детстве.

Она торопливо пытается рассказать ему все, что было с ней за эти долгие годы. Про разбитые коленки, про грамоту по рисованию, про музыкальную школу, про то, что она хотела танцевать, а ее записали на аккордеон (про то, какой он огромный, и ее из-за него почти не видно), про лопнувший аппендицит, про несносного Сережку из параллельного класса и про то, что у мамы никого нет. Он смотрит на нее, и его золотисто-зеленые глаза говорят, что он все знает. Будто всегда был рядом.

Они сидят на берегу реки. Как волшебник, он достает из пузатых оттопыренных карманов клетча