Оглавление

Ich kämpfe ohne Hoffnung, daß ich siege,

Ich wußte, nie komm ich gesund nach Haus.

Пролог

Москва, 22 августа 1991 г.

сквер на Лубянской площади

Майор Санин затушил сигарету о край урны и нервно посмотрел на часы. Без пяти десять. Еще пять минут. Чабан всегда был пунктуальным. «Ну, что ж, подождем.» Встречу назначили на обычном месте, но сейчас оно было не самым удачным. Санин неуютно поежился и бросил взгляд направо, в сторону «родных Пенат», потом налево, в сторону станции метро «Дзержинская», вернее, нет, как ее теперь по-новому — «Лубянка»: на площади бурлила, шумела, скандировала разгоряченная толпа, движение было блокировано, площадь была отдана на откуп «победившей демократии». Санин поймал себя на мысли, что это зрелище, как это ни странно, не кажется ему дикостью, какую и представить себе было невозможно еще год-два назад. Может еще и потому, что дикостью показалось ему зрелище, которое он наблюдал за два дня до этого — колонны танков, двигавшихся по улице Горького в сторону Кремля (Санин с трудом привыкал к переименованиям и называл улицы, в том числе и Тверскую, по-старому). Почему-то вспомнился диалог Милославского с дьяком Феофаном из Посольского приказа: «Как же вы допустили?!» «Не вели казнить!»

Да уж, допустили… На его глазах разыгрывался очередной акт стремительно развивавшегося спектакля под названием «Гибель империи». Глупая, несправедливая, ничем не оправданная, надо сказать, гибель. И кому, как не ему знать, что такие вещи не происходят стихийно, и что невидимый кукловод ловко дергает сейчас за нитки, и все эти куклы подчиняются его приказам: вот куклы-крановщики прикатили откуда-то кран, куклы, изображающие «народ», весело, по-разбойничьи опутывают стропами Железного Феликса, а куклы-толпа скандируют игрушечные лозунги «Долой КГБ!» «Да здравствует свобода!» И все это действо подсвечивается словно софитами окружающими памятник прожекторами и снимается десятком телевизионных бригад с логотипами известных мировых вещательных компаний.

Санин смотрел, не отрывая взгляда. Мимо него в сторону площади пробежали двое парней и девушка, напоминавшие своим интеллигентским видом подопечных Санина, которых на Западе принято было называть «правозащитниками». Еще несколько воодушевленных людей быстрым шагом прошли мимо, явно боясь опоздать к кульминации. По краям сквера стояли осторожные зеваки, предпочитающие просто наблюдать (за это ведь «ничего не будет», верно?) На площади же царило броуновское движение из людей. И все они ликовали. И всерьез полагали, что вот сейчас и здесь сбудутся их мечты о справедливости, и что «иго тиранства…»

Санин злорадно ухмыльнулся. История была стара, как мир, и будет повторяться еще сотни и тысячи раз: кукловод умело кинул толпе наживку, которую та с радостью заглотнула. «Дети! Вы хозяева лагеря!» — говорил кукловод им всем: и неудачникам «гэкачепистам» вместе с его дражайшим патроном Крючковым, который теперь полетит вверх тормашками вместе с Феликсом Эдмундовичем, и радостному, наивному спасенному Горбачеву, считавшему, что он вернулся, чтобы править, и возомнившим, что пришел их черед, Сахаровым и Солженицыным…

Санин мотнул головой. Отчего-то весь вечер сегодня лезут в голову фразы из всенародно любимых фильмов. Снова посмотрел вперед. «Хозяева лагеря» уже сдвинули Феликса со своего места и кран потихоньку поднимал его вверх. В прошлом году первый «демократический» председатель Моссовета Гавриил Попов отобрал его имя у площади и у станции метро. И вот теперь пришел черед его памятника. Санин машинально нащупал рукой папку, которую сжимал подмышкой. В груди пробежал легкий холодок. Глаза сами собой метнулись вправо, туда, где за пустеющим сейчас постаментом Дзержинского возвышалась коренастая громада кремового цвета. И тут же холодок прошел. От «коренастой громады» веяло спокойствием и надежностью. Ну-ка, попробуй, свали такую! Нет, брат. Не выйдет. Никакая буря, никакой ураган не справятся с ней. Кукловод этого не допустит. А с вами он просто поиграет, добьется своих целей и сложит вас обратно в коробку с реквизитом…

«Ну, а пока представление продолжается, можно и нужно поймать в этой мутной воде максимальное количество золотых рыбок!» заключил Санин, поворачиваясь к площади спиной и шагая вглубь сквера, в сторону Политехнического музея, смотревшего на него торцом. Все-таки, находиться в гуще непредсказуемой толпы было опасно. В такие моменты даже самые надежные и продуманные планы может сорвать глупый, непрогнозируемый случай. Так что, лучше не рисковать. Дойдя до проезжей части он еще раз обернулся. Теперь и толпа, и площадь были чуть дальше, и вокруг было безлюдно — ни прохожих, ни «манифестантов» — и только над площадью плыл в освещенном прожекторами небе Дзержинский — творение скульптора Вучетича, простоявшее на своем пьедестале тридцать лет и три года!

«Майор!» Санин мгновенно обернулся. Прямо за его спиной припарковался как-то незаметно и бесшумно («не иначе как наш человек за рулем — сразу видно профессионала!») черный «Мерседес» с наглухо затонированными стеклами, заднее из которых было приоткрыто. Санин пригнулся и заглянул внутрь.

«Петр Евгеньевич! — он сделал легкий кивок головой. — Вы как всегда минута в минуту.»

«Залезай,» донеслось из глубины салона.

Санину было так неуютно на фрондирующей площади, что упрашивать дважды его не пришлось. Он обошел машину сзади и открыл заднюю дверь со стороны водителя.

Санин опустился на мягкое кожаное сиденье, доводчик бесшумно захлопнул за ним дверь. В салоне стоял терпкий аромат дорогого парфюма. Воровской авторитет Чабан, он же Петр Евгеньевич Дронов, бывший негласный осведомитель оперативного работника госбезопасности майора Санина, любил жить с шиком. Даже в советское время, когда такие вот «Мерседесы» были «только у Высоцкого и Брежнева», Чабан, который водил знакомство со многими «сильными мира сего», имел все: и дачный участок в тридцать соток, и двухэтажный каменный дом, и иномарку. КГБ предусмотрительно закрывал на все это глаза, а взамен получал бесценного агента, который имел вес в воровском мире, и массу «светских» связей.

В полумраке салона Санин поймал на себе цепкий взгляд сидевшего напротив Чабана. «Ну?» За многие годы общения Санин привык к своеобразной манере Чабана, она ему даже чем-то нравилась — было в ней что-то от блатной лихости довоенных времен, эдакий Промокашка: «Собака лаяла… На дядю фраера…»

Санин изобразил удивление, чуть приподняв брови: «Петр Евгеньевич, вы меня обижаете.»

Он достал из подмышки папку, развязал аккуратный узелок и вынул из нее другую — пухлую и потертую. «Совершенно секретно. Допуск: майор Ю. С. Санин, генерал В. П. Нехода. Личное дело Дронова П. Е. Оперативный псевдоним Казак.» Санин заметил, как Чабан буквально поедал папку глазами. Он протянул ее на вытянутой руке: «Вот, Петр Евгеньевич. Как договаривались.»

Чабан медленно вытянул папку из рук Санина, включил салонный свет, открыл ее и стал перекладывать находившиеся внутри листы бумаги. Расписка о сотрудничестве, первое письменное «сообщение», фотографии… Долистав до конца, Чабан поднял на Санина тревожный взгляд: «Что-то мало.»

Санин откинулся назад: «Петр Евгеньевич, да Господь с вами! Вот, взгляните: это ваше последнее сообщение, от 20 декабря прошлого года. Не-ет, здесь все. Все, что я официально подшивал в дело.» Возникла пауза. Чабан сверлил Санина глазами, словно пытаясь вычислить подвох. «Я всегда говорил вам, что в нашей конторе не может быть путаницы, а в нашем уговоре — обмана, — спокойно проговорил Санин. — По-моему, у вас никогда не было повода обвинять меня в неискренности. И потом, в ваших руках главное — оригинал расписки. Без нее все мыслимые и немыслимые обвинения не более чем фикция.» Санин не лукавил. Он действительно отдавал Чабану его оперативное дело без купюр и изъятых документов. Все его «оперативные сообщения», написанные под неусыпным оком Санина во время их встреч в специально оборудованном номере гостиницы «Москва». Все до одного, с того самого момента, как восемь лет назад, во время андроповских чисток, Чабан попался на спекуляции валютой, и начальство предложило тогда еще капитану Санину присмотреться к этому перспективному «кадру», имя которого промелькнуло в гремевшем тогда на весь Союз расследовании Гдляна и Иванова. Чабан, которого Санин навестил в Лефортово, удивительно быстро согласился поменять десятилетнее заключение на коротенькую расписку о сотрудничестве. И все эти восемь лет нисколько не тяготился своими «добровольными обязанностями», особенно когда Санин объяснил ему, сколько таких же вот «помощников» есть у Комитета во всех сферах советского общества и какие широкие перспективы открываются перед ним «в свете последних решений партии и правительства». Чабан позвонил ему три дня назад — в тот самый момент, когда по телевизору передавали пресс-конференцию руководителей ГКЧП. Это было в понедельник. В среду — вчера — Санин позвонил Чабану и назначил сегодняшнюю встречу. Но понял он все еще тогда, понял с полуноты, с полузвука: страна накануне потрясений, которые перевернут весь устоявшийся порядок, и именно сейчас можно застолбить себе место в этом новом мире. В грядущей неразберихе можно легко будет списать пропажу оперативного дела на «новую метлу», которая обязательно придет в органы после того, как эти дрожащие от страха и нерешительные «путчисты», пытающиеся сейчас вещать что-то с экрана, уйдут в небытие. Решение оказалось верным. Пророчество сбывалось…

И вот сейчас, сидя в машине со своим бывшим осведомителем, Санин прекрасно понимал, что роли их стремительно меняются, и что теперь он будет информировать Петра Евгеньевича Дронова, а не наоборот. Но в его голову так прочно забили законы диалектики, что он прекрасно осознавал неизбежность такой перемены и готов был мириться с ней как с «осознанной необходимостью». Он будет полезен этому человеку, который, устранив последнее препятствие, несомненно пойдет ох как далеко!

Во взгляде Чабана появилось спокойствие и уверенность. «Ну, гляди, майор.»

Он полез во внутренний карман пиджака и достал оттуда ровную банковскую пачку стодолларовых купюр. «Твоя десятка,» сказал он и протянул деньги Санину.

Санин убрал пачку в карман пиджака, даже не взглянув на нее. Чабан, не выпуская папки из рук, откинулся на сиденье. «Благодарю вас,» проговорил Санин удовлетворенным голосом. «Ну что, майор. До встречи,» повеселев, кивнул головой Чабан. «Да-да,» проговорил Санин. «Ты что? — Чабан поморщился. — Что-то не так?»

«Петр Евгеньевич, — начал Санин испытующе, словно неуверенно подбирая слова. — У меня для вас есть еще кое-что…» Санин вытащил из папки второе досье, которое он все это время держал подмышкой. «Что это?» Спросил Чабан с искренним недоумением. «А вот, полюбуйтесь-ка.» И Санин протянул папку Чабану.

Папка была из плотного добротного картона, который пожелтел от времени и обтрепался по краям. Надпись на нем была жирно выведена от руки печатными буквами: «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО. СОДЕРЖИМОЕ СОСТАВЛЯЕТ ГОСУДАРСТВЕННУЮ ТАЙНУ СССР. ДОПУСК: И. В. СТАЛИН, Л. П. БЕРИЯ. МАТЕРИАЛЫ РАССЛЕДОВАНИЯ ДЕЛА КАРЛА ВИЛИГУТА. Начата: 10/XII 1941 г.» Чуть ниже стоял небольшого размера штамп: «Сдано в архив,» и приписано химическим карандашом от руки «10.01.1959 г.» Но эту надпись Чабан, судя по всему, уже не читал. Санин следил за его взглядом: как только он, сначала нехотя, начал скользить глазами по буквам, он вдруг в какой-то момент вскинул голову, вопросительно посмотрел на Санина, снова на заголовок, снова на Санина: «Что это еще за хрень, майор?» Чабан говорил растерянно, ничего не понимая.

«А здесь все написано, — спокойно проговорил Санин, глядя Чабану в глаза. — это досье Карла Вилигута.»

«Какого еще Вилигута?» Чабан нахмурил брови.

«Хм, — Санин смотрел Чабану в глаза и медленно декламировал. — Карл Вилигут. Псевдоним в иерархии СС — полковник Вайстор. Первосвященник Третьего Рейха. Создатель нацистской религии. Автор символики и обрядности СС. Проповедник немецкой национальной идеи. Соратник Гиммлера…»

«Слу-ушай, майор, — Чабан мотнул головой и, скривив рот, замахал рукой. — Оставь эту пургу. Мне все это малоинтересно. Зачем мне все это? Что ты еще придумал?»

«Петр Евгеньевич, — укоризненно покачал головой Санин. — Вы меня разочаровываете. Во-первых, если я принес эти материалы на нашу встречу, то сделал это не просто так, и над этим надо как минимум задуматься. Во-вторых, эти материалы имеют для вас очень важное значение, и если я решился предложить их вам, то смею надеяться на вашу заинтересованность, — он сделал паузу. Чабан молчал и выжидающе смотрел на Санина. — дело Вилигута находилось под личным контролем Берии. У меня есть кое-какая информация… Карл Вилигут владел рунными формулами, дающими человеку абсолютную власть. Вы понимаете? Не случай, не борьба, не собственные усилия, а мощная поддержка сил природы, которая без твоего ведома и воли ставит тебя на пьедестал.»

Санин снова замолчал. В глазах Чабана забегали огоньки.

«Я хочу продать вам этот материал, Петр Евгеньевич. Именно вам. Берия серьезно верил в возможности Вилигута. Ему очень нужна была формула абсолютной власти. И он почти ее получил. Почти… Прочтите это. Если вас это заинтересует, я продам вам эту папку за десять тысяч долларов.»

«Не вижу логики, майор, — Чабан говорил, пристально глядя на Санина. — Если формула этого Вилигута не туфта, зачем тебе продавать ее?»

Санин засмеялся. «Ну, помилуйте, Петр Евгеньевич. Какую практическую пользу смогу я из этого извлечь? Да и зачем мне это? Эта формула нужна вам. Вы ведь, как я понимаю, затеяли поход во власть. К тому же, формула не лежит на поверхности. Недаром я сказал, что он ее почти нашел. Однако, при умелой постановке дела поиски несложно завершить. Но не мне, а вам — человеку со связями и возможностями!»

«Хм, — недоверчиво перебил Чабан. — Раз она такая ценная, чего ж ее тогда в архив сдали?» Он кивнул на надпись. Успел, значит, все заметить.

«После расстрела Берии на папку не обращали внимания — не до того было. В 58-м Хрущев назначил председателем КГБ Шелепина и потребовал от него немедленной „десталинизации“ органов безопасности. Шелепин перетряхнул Комитет основательно. И папка Вилигута как „пережиток“ „бериевщины“ отправилась в архив: Шелепин был из поколения „комсомольцев“, его больше интересовало „светлое будущее“, чем „темное прошлое“, думаю, он лично ее даже и не смотрел.»

«Не знаю, майор, не знаю. — Чабан отстранился от Санина и развалился на сиденье. — Попахивает лажей.»

«Ну, что ж, — пожал плечами Санин. — Как хотите. Насильно мил не будешь. Я ведь вам первому решил предложить. Чтобы попала в хорошие руки. Ну, нет, так нет. Ею ведь еще люди интересовались. Извините, что отнял ваше время.»

«Ну, и кто ей интересовался?» Чабан повернул голову к Санину.

«А это, Петр Евгеньевич, — Санин посмотрел на Чабана твердо. — для наших с вами отношений не важно, ведь так?»

Санин медленно убрал дело в общую папку и начал аккуратно завязывать тесьму.

«Ну, ладно. Считай, что уговорил. — Чабан как бы нехотя потянулся рукой вперед. Санин не мешал ему взять папку из своих рук. — Посмотрю. Если туфта — верну обратно. Если нет — приедешь за баблом.» Чабан развязал тесьму, достал дело и вернул общую папку Санину.

«Ну, что ж. Тогда — по рукам. И позвольте теперь откланяться. Завтра жду вашего звонка.»

Санин оставил общую папку на сиденье и, подвинувшись на край, повернулся к Чабану спиной. Открыв дверь, он выкарабкался наружу и снова заглянул в темноту салона.

«До завтра, Петр Евгеньевич.»

«Пока, майор.»

Санин захлопнул дверь и выпрямился. Машина мгновенно тронулась, обогнула Политехнический музей и через мгновение скрылась за поворотом на улицу Куйбышева — фу ты, Ильинку! «Ничего-ничего, когда-нибудь привыкну.» На лице Санина расплылась довольная улыбка. «Ну, что ж. Похоже, все складывается как нельзя лучше. Он обязательно купит папку. Как только начнет читать — обязательно купит! Или попытается меня кинуть. Но мне это уже не важно. Главное — он начнет поиски. Начнет дергать все свои связи, ставить на уши всех своих людей. Подключит свой ресурс, свое бабло, без которого я бессилен. И приведет меня к перстню!»

24 августа 1991 г.

Здание КГБ СССР на Лубянской площади

С самого утра в холле, расположенном за КПП со стороны Фуркасовского переулка, был установлен траурный постамент, перед ним — корзины с цветами. Каждый приходящий утром сотрудник проходил мимо и склонял голову в память о погибшем товарище, его фотография в черной рамке с красной полосой была наклеена на закрепленный на подставке лист ватмана. Сверху черным шрифтом было выведено: «Геройски погиб при защите здания КГБ от штурма, спровоцированного экстремистами 23 августа 1991 г.»

С фотографии смотрело лицо с добродушной улыбкой. Ниже стояла подпись: «майор госбезопасности Ю. С. Санин».

Глава 1

31 августа 1941 г.

г. Роттах-Эгерн, озеро Тегернзее, Бавария

Ничего нет на свете прекрасней баварских Альп! Особенно теперь, в чудесное время года, когда осень только набирает силы и лето все еще властвует безраздельно, когда утопают в зелени садов аккуратные домики с резными створами, когда блестит и играет на солнце спокойная гладь озера Тегернзее и дышат облаками покрытые зеленью тучные склоны вставших на постой на окраине городка горных громад.

Фрау Шнайдер, экономка семьи Меллендорфов, вышла на задний двор и на минуту застыла, любуясь красотой, спокойствием и порядком. Хлопот в этот воскресный день было много. В обязанности фрау Шнайдер входила организация праздничного обеда, который ее хозяйка, фрау Меллендорф, устраивала по случаю помолвки сына Франца с Адель Циммерман, дочерью торговца недвижимостью, уважаемого в городе члена городского совета Роттаха. На переднем дворе заканчивались последние приготовления к празднику. В кухне кипела работа — повар крутил на вертеле шкворчащую свиную тушу, его помощники тушили в чанах квашеную капусту, таскали из погреба пивные бочонки, варили в котле пузатые белые сосиски, а на сковородах жарили коричнево-серые нюрнбергские, гремели посудой, таская ее на накрытый скатертью массивный дубовый стол. Гостей ждали много, было приглашено сорок человек, но фрау Шнайдер не выказывала ни малейших признаков беспокойства. В ее хозяйстве всегда царил порядок и точный расчет. Сейчас, в два часа пополудни, настало время позаботиться о цветах, и фрау Шнайдер искала садовника Йохана.

Бросив последний взгляд на громады Альп и вдохнув свежесть стриженой зеленой травы, фрау Шнайдер вернулась к мирским заботам. Она окинула глазами участок, нахмурила брови и собиралась уже возвращаться в дом, как вдруг из-за угла показалась тележка садовника, а за ней и он сам. В тележке были навалены спиленные ветки, хворост, комки земли. Поскрипывая колесом, Йохан катил ее в сторону перегнойного бункера. Он был одет в рабочий комбинезон и смешно смотревшуюся на этом фоне баварскую шапочку с гусиным пером.

— Ну, наконец-то, — фрау Шнайдер склонила голову чуть в бок. — Я обыскалась тебя, Йохан!

— Мое почтение, фрау Шнайдер, — старик кивнул на ходу, повернул в сторону фрау Шнайдер, остановился рядом с ней и, кряхтя, выпрямился.

— У тебя все готово?

— Давно готово, гнэдиге фрау! — садовник сделал легкий поклон. — Идемте.

Йохан оставил тележку и, шаркая полусогнутыми ногами, повел экономку за собой. Они зашли за угол и через минуту оказались в саду. На ближних грядках яркими красками пестрели чудные георгины, круглоголовые хризантемы, наполняющие все вокруг нежнейшим ароматом пурпурные флоксы.

— Пойдемте, — садовник сделал жест рукой в направлении оранжереи. — Вон туда.

Они прошли сквозь грядки и обогнули оранжерею — гордость садовника Йохана, благодаря ей сад Меллендорфов славился на всю округу, здесь старик умудрялся даже зимой выращивать пионы и розы.

— Ну, вот.

Все пространство справа от оранжереи было заставлено корзинами с цветами. Яркими, по-летнему пышными и по-осеннему строгими.

— А это, — Йохан показал на невероятной красоты композицию из пионов и роз, стоявшую в длинном кувшине, — букет невесты.

Фрау Шнайдер довольно улыбнулась.

— Прекрасно. Ты как всегда молодец, Йохан.

— Я старался, гнэдиге фрау. Говорят, сам группенфюрер Вольф пожалует сегодня на торжество. Не хотелось ударить в грязь лицом.

Фрау Шнайдер продолжала любоваться цветами.

— Да, это правда. Карл Вольф наш сосед. К тому же, он хорошо знал покойного мужа фрау Меллендорф, бедного герра Людвига. Группенфюрер даже согласился стать посаженным отцом. Это большая честь для нас, Йохан.

— О, да, — садовник покивал головой.

— Ну, что ж, — фрау Шнайдер хлопнула себя руками по бедрам. — Я распоряжусь, чтобы цветы вынесли на передний двор.

Экономка развернулась кругом и направилась к дому. Все шло по плану. Через два часа можно будет встречать молодых. Она уже собиралась свернуть налево, на хозяйственный двор, как вдруг со стороны дома показалась хрупкая фигура хозяйки. Фрау Меллендорф быстрыми шагами шла в сторону оранжереи, ее лицо было взволнованным.

Фрау Шнайдер на секунду остановилась. Краем глаза она заметила, что и садовник замер в ожидании за ее спиной. Вскоре хозяйка была рядом с ними.

— Фрау Шнайдер, — экономке показалось, что хозяйка чем-то очень обеспокоена. Голос ее чуть дрожал. — Вы не видели Франца? Ах, этот несносный мальчишка! Я нигде не могу его найти.

Фрау Меллендорф бросила взгляд через плечо фрау Шнайдер, словно надеясь увидеть там своего сына. Экономка слегка повернула голову в направлении ее взгляда.

— Я не видела герра Франца, фрау Меллендорф. Однако, вам незачем беспокоиться. Если вы позволите, я попрошу Йохана отыскать его. Я уверена, что он где-то в доме.

— Ах, фрау Шнайдер! — хозяйка вновь посмотрела на экономку, и теперь в ее взгляде было страдание. — Я просто в отчаянии. К нам только что приехал кузен моего покойного мужа Карл Вилигут. Он свалился как снег на голову. Хочет поговорить с Францем и поздравить его с помолвкой. Боже, фрау Шнайдер! С минуты на минуту должен появиться Карл Вольф. Вы знаете, что группенфюрер терпеть не может кузена Карла. Если он узнает, что тот о чем-то говорил с нашим Францем — беды не миновать. А Карл как назло расселся в гостиной и не желает уходить, не поговорив с племянником. Я просто сойду с ума, фрау Шнайдер. — хозяйка снова оглянулась то в одну, то в другую сторону. — Боже мой, ну где же Франц?

— Фрау Меллендорф, — фрау Шнайдер в любой ситуации всегда сохраняла спокойствие. — Право же, не стоит так волноваться. Я почти уверена, что самое большее через двадцать пять минут ваш сын будет в гостиной.

Хозяйка посмотрела на экономку с надеждой.

— Все будет хорошо, — прибавила фрау Шнайдер.

— Прошу вас, поторопитесь. Фрау Шнайдер, Йохан. Прошу вас.

С этими словами она, заломив руки, повернулась назад и быстрыми шагами бросилась в дом.

Фрау Шнайдер проводила ее взглядом. Не поворачивая головы, она окликнула садовника:

— Йохан? Как ты думаешь, куда подевался наш Франц?

Садовник тяжело вздохнул.

— Вот-вот, — экономка чуть кивнула головой. — И я о том же.

Фрау Шнайдер решительным движением развернулась лицом к старику.

— Это никуда, никуда не годится! Ему уже давно пора взрослеть. Ну, ничего. Надеюсь, предстоящая женитьба выбьет ветер из его головы. Ступай, Йохан. Ступай. Нам не нужно сегодня никаких сюрпризов.

— Да, да, гнэдиге фрау. Я уже иду.

Отставив тележку в сторону, Йохан зашагал шаркая ногами к задней калитке. Фрау Шнайдер несколько секунд смотрела ему вслед. Старик честно пытался поторапливаться, мужественно преодолевая одышку и подагру. Фрау Шнайдер вздохнула. Однако, дела не ждали, и она поспешила назад в дом.

Йохан тем временем миновал заднюю калитку, вышел на улицу и, остановившись, чтобы перевести дух, посмотрел вперед, вдоль ровных рядов стоявших по обеим сторонам аккуратных беленых домов за невысокими заборами, с нависавшими над ними ровно стриженными кустарниками. Путь его лежал не слишком далеко — ему нужно было миновать пять домов и свернуть в проем. Там по тропинке спуститься к реке и пройти метров пятьдесят по берегу до старой плакучей ивы. Он, как впрочем и минуту назад фрау Шнайдер, был уверен, что найдет своего молодого господина именно там. Это было их «секретное место».

Йохан Лавичка переехал в Мюнхен из Богемии еще в начале века, и вот уже без малого тридцать лет служил в доме Меллендорфов — он помнил еще деда нынешнего Франца, женил его отца, самого его пестовал с рождения, и питал к нему самые нежные чувства. Своих детей они с женой не нажили, и маленький Франц был для них чем-то вроде сына. Один Йохан знал об укромном месте на берегу озера, куда еще в детстве убегал Франц, чтобы побыть одному, помечтать, а порой и поплакать, переживая несправедливые обиды. Одному лишь Йохану рассказал он о старой плакучей иве. Никто в доме, даже отец и мать, не были посвящены в тайну. Правда, дотошная и строгая фрау Шнайдер, поступив десять лет назад на работу к Меллендорфам, обратила внимание на странные отлучки мальчика и подозрительное поведение старого садовника, и хитростью выведала у Йохана их с Францем секрет. Большого проку она в нем не нашла, а потому оставила его в тайне.

И вот к этой-то старой иве и направлялся сейчас Йохан. Передохнув немного, он отправился вверх по улице. Вот он миновал первый дом, второй. Да, годы брали свое. Раньше он мог преодолеть этот отрезок пути быстрее чем за минуту, а теперь он едва миновал дом Юргенсов! Эх, Франц, Франц! Ах ты, сорванец! Правильно говорит фрау Шнайдер — и когда ж ты будешь взрослеть? Ну, зачем тебе понадобилось прятаться, да еще в такой день? Не время сейчас мечтать, не время фантазировать. Ты ведь уже не маленький. Через месяц-другой у тебя будет семья! Ну, ничего. Вот я тебя сейчас поучу уму-разуму!

Очутившись у озера, Йохан еще раз остановился, чтобы справиться с одышкой. Заветная ива была в нескольких шагах. Дыхание старика становилось все реже и спокойнее. Вот он уже мог слышать легкий плеск воды, шуршание деревьев и… Йезус Мария, это что еще такое? Садовник навострил уши. Так и есть. Из-под ивы доносились голоса. Высокий, женский, и чуть пониже, мужской. Старик весь обратился в слух.

— Франци, прошу тебя, поговори с матушкой, у нее есть связи. Ты ведь не хочешь повторить участь своего несчастного отца? Фронт, война — это так ужасно!

До слуха Йохана донеслось легкое всхлипывание.

— Ах, Адель, глупышка, тебе не о чем беспокоиться! Уверяю тебя, мне ровным счетом ничего не угрожает.

Йохан узнал этот голос. Это был его молодой господин. А девушка была его невеста, Адель Циммерман. Он с жаром пытался утешать ее, и в его интонации сквозила добродушная улыбка.

— Сегодня к вам приглашен группенфюрер Вольф, — продолжала Адель. — если твоя матушка попросит его, он не сможет ей отказать. Он может устроить тебя в Мюнхене, и нам не придется расставаться!

— Адель, любовь моя, ты не понимаешь: сейчас, когда наша армия победоносно идет на Восток, я не могу отсиживаться в Мюнхене. И говорю тебе, никакой опасности на фронте нет. Посмотри, что творится в Европе! Гений фюрера за считанные месяцы, да что там месяцы — недели, дни! — покорил Данию, Норвегию, Францию, Польшу! Война закончится, не успев начаться. И я вернусь к тебе героем. Адель… — Франц вдруг на секунду умолк. — Ты что, не веришь фюреру? — Франц произнес это так, словно это было самое нелепое предположение в мире.

В ответ старый садовник услышал только новые всхлипывания.

— Адель!

— Мой дядя вернулся с прошлой войны инвалидом. Он наступил на русскую мину и потерял ногу! Франци, я не хочу, чтобы ты потерял ногу. — и девушка зарыдала пуще прежнего.

Однако Франц как будто не услышал ее плача. Он произнес твердо и серьезно:

— Все мои друзья — и Ганс, и Алоис, и даже Фриц, — все они ушли на Восточный фронт. Через два месяца они с Парадом победы пройдут по улицам Москвы. А я в это время буду просиживать штаны в мюнхенских канцеляриях?! Неужели ты согласишься с таким позором твоего будущего мужа? Адель, неужели ты этого хочешь?

Девушка молчала, лишь изредка всхлипывая. Франц тоже не проронил больше ни слова. Йохан решил, что ему пора вмешаться. Грузно переступая с ноги на ногу и нарочно хрустя ветками, которые он отодвигал рукой, чтобы пройти, садовник показался из-за кустов.

— Та-ак, вот вы где, шалопаи вы эдакие… — сказал он, нарочито хмуря брови.

Франц и Адель сидели на толстом стволе старой ивы прямо у воды. От испуга они сперва прижались друг к другу, а увидев Йохана, Адель вскочила на ноги и бросилась бежать вдоль по берегу к своему дому. Через несколько секунд Франц и Йохан остались вдвоем. Франц смотрел на садовника и не мог вымолвить ни слова.

Йохан покачал головой:

— Негоже, герр Франц, матушка с ног сбилась, ищет вас. Да и девушку, должно быть, хватились? — он кивнул в сторону дома Адель. — И что вам за нужда? Через два часа помолвка. Или уж часу друг без друга не можете? А как же вы на войну собрались?

— Йохан, — начал Франц неуверенно. — Ты ведь не станешь рассказывать матушке, ведь так?

— А на что мне ей рассказывать, у неё и так забот невпроворот. Да только вот что, рассиживаться нам здесь нельзя. Матушка велела срочно вас позвать в дом, очень она волнуется, очень просит. Приведи, говорит, Франца, не то не знаю, что мне и делать.

— А что случилось?

— Пойдемте герр Франц, пойдемте. На разговоры времени нет. Сами все узнаете.

Старый садовник сделал призывный жест рукой и, кряхтя, повернулся назад и стал, тяжело дыша, подниматься вверх по тропинке. Франц соскочил со склонившегося к воде дерева и поспешил за ним.

На улице, когда Йохан чуть отдышался, Франц нарушил их молчание:

— Йохан, ну скажи мне, что за срочность, зачем меня зовет матушка? Ну, Йохан? Ну, будь человеком! Ну, что у тебя за тайна?

Садовник повернул голову чуть назад.

— Да какая тайна? Я только это случайно слышал, самому мне никто об этом не говорил, так что извините, если что навру по-стариковски.

— Ну, Йохан, не тяни!

— Ну, так вот. Матушка ваша будто сказала, что приехал, мол, ваш дядя Карл, ну, полковник, помните, наверное? Ну, вот, дядя ваш непременно хочет вас повидать, а матушка хочет его спровадить, чтоб не попадался он на глаза группенфюреру Вольфу, не то не миновать грозы, группенфюрер, мол, сильно как вашего дядю Карла не жалует.

Садовник остановился перевести дух.

— Вот проклятая старость, совсем уморился, — сказал он, выдыхая через каждое слово. — Вы вот что, — он взял Франца за плечо. — Бегите-ка прямо к матушке, а я уж как-нибудь один доплетусь. Бегите, она ждет.

Франц кивнул, прикрывая глаза в знак согласия, и кинулся вдоль дороги к задней калитке сада.

В голове его одна на другую наскакивали мысли — о несмышленой Адель, о том, как было бы глупо опоздать в армию к взятию Москвы, а еще о дяде Карле. Последний раз они виделись лет пять назад, когда он приезжал к ним в Роттах. Отец Франца принимал своего кузена с большим радушием, много рассказывал сыну о том, какой замечательный человек Карл Вилигут, о том, что он служит в СС у самого рейхсфюрера Гиммлера, о том, что он владеет многими тайнами и за это рейхсфюрер ценит его и уважает. А еще Франц вдруг вспомнил, что, когда два года назад в Польше погиб его отец, мать, стеная от горя, в полубреду повторяла, что во всем виноват кузен Карл, «полковник Вайстор» (Франц понял, что под этим именем он числился в СС), который «вовсе не полковник, а дьявол в человеческом обличье.» Францу было очень жаль отца, но ненависти к дяди он почему-то не испытывал. И вот теперь дядя приехал на его помолвку…

Франц не успел додумать свою мысль, он уже подбегал к дому и почти столкнулся на заднем дворе с экономкой фрау Шнайдер.

— А, вот и вы, мой господин! — экономка оглядела Франца с ног до головы, от бега он слегка запыхался, рубашка выбилась из брюк, волосы были чуть растрепаны ветром. — Приведите себя в порядок и ступайте к вашей матушке, она ждет в столовой.

* * *

Франц на мгновение остановился перед дверью в столовую. Она была неплотно закрыта, из-за нее доносились приглушенные голоса. Франц прислушался. Он узнал голос своей матери: «Карл, я прошу тебя, я заклинаю тебя, не дури мальчику голову. Неужели тебе мало Людвига?» «Магда, Магда! — умоляюще отозвался мужской голос. — К чему эти бесконечные стенания? Что ты опять себе придумала? Я просто хочу поговорить с племянником. Разве я не имею на это права?» «Сжалься хотя бы надо мной! — голос матери был полон отчаяния. — Не отнимай у меня сына. Я знаю, ты снова что-то задумал. Оставь нас в покое. Неужели в тебе нет хоть капли милосердия?» «Ты говоришь вздор, Магда! — твердо отвечал мужской голос. — Я устал повторять тебе: я просто хочу повидаться с племянником.» «Я не верю тебе, Карл.» «Вздор! Вздор! — мужской голос явно терял терпение. — Боже, как же я устал от людской глупости, вы все — где же ваши глаза и уши? Всё! Я не хочу ничего слышать! И прошу тебя мне не мешать!» Ответа не последовало. В следующую секунду Францу показалось, что за дверью раздалось чуть слышное всхлипывание. Мама? Франц занес руку, коротко постучал, и в следующее мгновение он уже стоял на пороге распахнутой двери.

Дядя Карл сидел за столом вполоборота, одетый в серую полевую форму бригадефюрера СС, шинель он не снял, только распахнул ее полы, фражку положил на стол. Мать Франца стояла рядом. Оба устремили на него свои взоры. Глаза его матери едва заметно покраснели и припухли. «Мама! — Франц бросился к ней. — Что случилось?» Фрау Меллендорф постаралась улыбнуться, краем ладони отирая глаза: «Ничего не случилось, Франц! Всё хорошо!»

Вот, — она взяла его за плечи и, словно пытаясь отвлечь его внимание, не дав опомниться повернула его в сторону дяди. — К нам приехал дядя Карл. Ты помнишь его?

Франц медленно кивнул.

Поздоровайся же с ним.

Франц посмотрел на дядю, снова вопросительно взглянул на мать. Та на мгновение прикрыла глаза и слегка кивнула головой. Франц по-прежнему неуверенно перевел взгляд на дядю.

Конечно, он узнал его. Дядя Карл почти не изменился, разве что в волосах, зачесанных как и прежде назад, прибавилось седых прядей, и вид его был каким-то уставшим — лицо казалось одутловатым, щеки чуть обвисли, под глазами мешки. Хотя выглядел он моложе своих семидесяти с лишним лет. И еще у дядя Карла появились усы — совсем как у фюрера, ровный прямоугольник над верхней губой!

Мама отпустила руки и слегка подтолкнула Франца вперед. Дядя Карл раскрыл объятия и широко, простодушно улыбнулся.

Франц, мальчик мой, иди же скорей сюда! — глаза его увлажнились. — Подойди, обними своего старого дядю!

Франц оглянулся на мать. Та коротко кивнула. Франц сделал два шага вперед и в то же мгновенье оказался в объятиях дяди Карла. Тот прижал его к себе, потом взял за плечи и отстранил, словно пытаясь рассмотреть получше.

Вырос. Возмужал… — произнес он радостно. — Стал еще больше похож на своего отца. Я любил его. Мой двоюродный брат был удивительным человеком. Ты можешь гордиться им, мой мальчик..

Я рад видеть вас, дядя Карл, — вежливо ответил Франц. — Как вы поживаете? Как здоровье тетушки и кузин?

А-а… — дядя Карл махнул рукой и поморщился. — Что с ними сделается? Живут себе… А впрочем, я давно их не видел. — Дядя нахмурил брови: вопрос был ему явно неприятен, чему Франц был несказанно удивлен. Видимо, много перемен произошло в жизни дяди с их последней встречи. — Да Бог с ними! — дядя снова повеселел. — Расскажи мне лучше, как поживаешь ты? У тебя сегодня знаменательный день. Я очень рад за тебя. Я все уже знаю и одобряю твой выбор. Я знаю семейство Циммерманов — это честные арийцы, на таких держится нация. У вас с Адель будут прекрасные дети! — Франц смущенно потупил глаза. — Ну же, — укоризненно проговорил дядя Карл, наклонив голову и пытаясь поймать взгляд Франца. — Не надо этого стесняться. Германской Империи нужны солдаты, много солдат чистой арийской крови! Кому же как ни вам, молодым, исполнить эту святую обязанность. — Дядя Карл замолчал. Наступила пауза. Франц поднял глаза. Дядя Карл смотрел на его мать. — Магда! — произнес он ровным голосом. — Ты собиралась дать распоряжения экономке? Иди же, не жди нас. Мы скоро закончим, и я отошлю Франца к тебе.

Мама медлила. Руки ее теребили пуговицу на платье. Дядя Карл пристально смотрел на нее. «Да, конечно,» — проговорила она наконец, опуская глаза. Она повернулась и, не поднимая взора, пошла к выходу. В дверях она обернулась. «Карл…» — начала она неуверенно. Дядя Карл продолжал смотреть на нее молча, не отводя взгляда. Франц ничего не понимал. Тогда его мать резко отвернулась, быстрым движением распахнула дверь и метнулась прочь, прикрывая ее за собой. Франц остался наедине с дядей Карлом.

Мальчик мой, — услышал он голос дяди и оторвал взгляд от двери. — Франц! Мне так много нужно сказать тебе, — в голосе дяди звучали тревожные нотки, он говорил быстро и уверенно. — Сказать о чем-то очень важном, о том, от чего зависит судьба Империи и фюрера! Сядь же. Сядь и слушай. У нас с тобой очень мало времени.

Дядя Карл выдвинул из-за стола соседний стул и похлопал рукой по сиденью, приглашая Франца садиться. Франц снова насторожился и в груди его пробежал легкий холодок.

Слушай меня, мой мальчик. Слушай внимательно! — начал дядя, когда Франц опустился на стул и весь превратился в слух. — Но сначала ответь мне на один вопрос: что ты знаешь о рунах?

О рунах?! — Франц сделал недоуменное лицо.

Да, о рунах.

Хм, — пожал плечами Франц. — Руны — это древний алфавит викингов. — Франц на секунду задумался. — Они начертаны на камнях в Скандинавии.

Ну, ну, дальше!

Франц подумал еще, вопросительно подняв брови и недоуменно скривив губу.

Это все, дядя Карл, — он слегка развел руками. Вопрос казался ему странным, он безуспешно пытался понять, куда дядя клонит.

Карл Вилигут откинулся на спинке стула и расстегнул верхнюю пуговицу кителя.

Это все… — задумчиво повторил он, кивнув головой. — Хорошо, — он подался вперед, облокотившись правой рукой на стол и заглядывая Францу в глаза. — Может быть, так даже лучше. Ты молод. Твой мозг не загажен сказками, которыми ошельмованы все вокруг. Тебе легче будет понять смысл того тайного знаяния наших предков, о котором я хочу говорить с тобой.

Дядя Карл на мгновение умолк, как бы собираясь с мыслями.

Руны, — промолвил он наконец, — это алфавит Бога! Это материальное выражение его власти над миром и оружие, дающее эту власть людям, постигшим рунный смысл. Я, Карл Мария Вилиготис, Верховный жрец Истинной веры, архиепископ ирминов-ариев, потомок Тевта и король германцев, — постиг этот смысл и хочу обратить его на благо Германии и фюрера!

* * *

Франц замер в оцепенении. Господи, дядя Карл сошел с ума! Жрец какой-то там веры! Архиепископ! Король германцев!!! Йезус Мария! Франц почувствовал, как к горлу подступает комок. Бедный дядя Карл! Францу сейчас хотелось только одного: чтобы дверь в столовую открылась и кто-нибудь вошел. Он машинально обернулся в сторону двери.

В ту же секунду он почувствовал, как дядя Карл наклонился вперед и взял его за плечи.

Франц, мальчик мой, — голос дяди звучал умоляюще, — Господи, мне надо было тебя подготовить. Но у нас так мало времени! — от досады дядя Карл чуть не плакал. Франц повернул голову. — Ты решил, что я сошел с ума? Хм, — лицо дяди скривила горькая улыбка. — Ты не одинок в этом. Но поверь мне, поверь. Все, что я говорю — сущая правда.

Он откинулся назад и озирался по сторонам. словно пытаясь найти что-то.

Чем? Чем мне доказать тебе?.. Боже, почему я сразу не подумал об этом?..

Вдруг лицо его просияло:

Господи, как же я забыл?

Он просунул руку во внутренний карман кителя и через секунду извлек оттуда чуть помятый почтовый конверт. Резкими движениями он вскрыл его и извлек его содержимое — сложенный пополам лист бумаги.

Вот, прочти это! Я не должен тебе этого показывать, это личное письмо, но у меня нет другого выхода. К тому же, ты все равно — хочешь ты этого, или нет — будешь посвящен в тайну…

Продолжая смотреть на дядю, Франц медленно развернул листок, который тот протянул ему. Наконец, он перевел взгляд на письмо. То, что он увидел, заставило его сердце забиться чаще. Это был отпечатанный типографским способом бланк: в левом верхнем углу распростерший крылья орел сжимал в лапах дубовый венок со свастикой, ниже стандартным полууставом была выведена надпись «РЕЙХСФЮРЕР ОХРАННЫХ ОТРЯДОВ (СС). ГЛАВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ ИМПЕРСКОЙ БЕЗОПАСНОСТИ. Принц-Альбрехт-Штрассе 8, Берлин»

Само письмо было отпечатано на машинке.

«Бригадефюреру СС в отставке

Карлу Мария Вилигуту (Вайстору)

пансионат «Элефант»

Лорберштайг 14

Крумпендорф, Каринтия

Восточная марка[1]

15 августа 1941 г.,

Берлин

Милый Карл!

Позволь обратиться к тебе с личной просьбой. Ты помнишь Фалька Ципперера? В пятницу 29 августа в замке Вевельсбург будет проходить церемония наречения имени его сына по ирминистскому обряду. Мне хочется сделать ему подарок и попросить тебя как наследника германских королей и верховного жреца Истинной веры возглавить эту церемонию. Надеюсь, ты не откажешь мне. Фальк свято верит в наследственную силу рода Вилигутов и будет счастлив получить твое благословение. Жду тебя в Вевельсбурге 28 августа с. г. Мой адъютант Брандт позаботится о твоей поездке и размещении.

И еще. Увы, я не смогу в официальном порядке содействовать тебе в исполнении твоей просьбы. Генералы уверяют фюрера в успехе, и даже мой голос не будет сейчас услышан. Но меня глубоко тревожат твои рунные пророчества, и я готов обсудить их при встрече.

Крепко обнимаю тебя.

Хайль Гитлер!

Твой Генрих Гиммлер»

Франц замер с листком в руках.

Дядя Карл заговорил ровным, почти бесстрастным голосом.

«Мы живем в удивительное время, мой мальчик. Нам и нашим потомкам даровано счастье нового обретения истинных богов, нового познания истинной картины мира, нового просветления утраченным истинным знанием! Подумать только, какое бесчисленное множество поколений немцев были лишены всего этого, были слепы и глухи, и порабощены чуждыми богами и народами! Две тысячи лет мы молчали и терпели, пока гений фюрера не освободил нас от этого порабощения!» В глазах дяди Карла заблестел огонь.

«Я расскажу тебе о великой тайне нашего рода, к которому и ты, — он посмотрел на Франца, — мой мальчик, принадлежишь по праву своего рождения.»

«В начале времен была Великая Божественная Сила. Совершая круг познания самой себя, Она раскрывалась, исторгая из Себя духовные сущности „аса“ и создавая мир духовный и планеты как сгустки энергии. Прошло семь эпох перевоплощений духовного мира, прежде чем Великая Божественная Сила преобразовала мир духовный в мир физический и утвердила Землю, положив в основу ее Мировое древо Иггдрасиль, а на ней — по образу и подобию „асов“ — создала „уана“ — первых совершенных людей. Асы стали почитаться уанами как боги. Асы обитали в кроне Иггдрасиля, в Асгарде. Уаны же обитали в Мидгарде, на стволе Иггдрасиля. И стали асы нисходить в Мидгард, познавая дочерей земных, и рождая на Земле великанов. И становились потомки асов и уанов королями и правителями земными.»

Франц вдруг почувствовал, что не может пошевелиться. Словно какая-то неведомая сила пригвоздила его к стулу. Ему казалось, что дядины слова будто клубы густого дыма заволакивают его разум.

«Воплощением Великой Божественной Силы на Земле стал Один — отец богов и повелитель асов. Имя ему — Легион, ибо не счесть имен его, и повсюду суть дети его. И вот, в седьмую эпоху посеялась вражда между детьми Одина. Первый сын его, именем Ирмин, призывал богов сойти к людям и приобщить их к божественным законам, ибо в то время потомки уанов стали вырождаться в низших людей, теряя совершенство и высокоразвитые умственные способности и тем самым посрамляя своих творцов асов. А другой сын его, именем Вотан, призывал Одина запретить богам нисходить к людям и брать себе в жены дочерей человеческих, дабы самих богов не низвести до состояния простых смертных, ибо в те времена и асы стали терять свои божественные силы.»

Францу захотелось отереть со лба несуществующий пот, но рука его одеревенела.

«Один молчал, не отвечая ни Ирмину, ни Вотану. И тогда разгорелась вражда их. Ирмин послал к людям сына своего, Бальдра Крестоса, чтобы тот даровал людям божественный закон и был с ними, избавляя их от земных пут и приобщая к миру богов. Вотан же, видя, что проигрывает, пошел на хитрость: он присвоил себе имя Одина, заставив асов и людей поверить, что он и есть Отец богов, и этой властью запретил асам нисходить к людям, а людям повелел чтить только себя как Бога. Многих поймал коварный Вотан в свои сети. И те, кто пошел за ним — вотанисты — ополчились на тех, кто встал с сыном Ирмина Бальдром, — ирминистов. И пойман был Бальдр хитростью, и привели его к вотанистам, которые распяли его на Древе Иггдрасиль. Но Бальдр сошел с Древа и тем победил смерть. Ту, которую несет людям культ Вотана, ибо только с Ирмином и Бальдром Крестосом могут и люди победить смерть!»

«И вот, ирминисты сохранили между собой в чистоте завет истинных богов. И потомки Ирмина, гермионы, стали поклоняться истинным богам, среди которых Бальдр Крестос и прочие асы, сторонники Ирмина, и главные среди них — Бафомет, Белиал, Гог и Магог. И поставили святилище Ирмина на севере, в земле саксов, в городе Госларе, где оно и доныне, а потомками гермионов стали мы, немцы, наследники вождя гермионов, любимого воина Бальдра — Тевта, по имени которого и нас стали звать тевтонами!»

Дядя Карл медленно опустил на стол сжатый кулак и торжествующе поднял глаза в потолок.

«Вотанисты оказались очень сильны, — продолжил он, понизив голос и нахмурившись, — Сильнее сторонников истинной веры. Многие народы увлекли они за собой: и кельтов, и англов, и франков, и норманнов, и многих других. Все они стали ополчаться против ирминистов-тевтонов, оболгав их историю, наследие, традиции, заменив их истинный культ ложным поклонением Вотану-Одину. А вскоре и вообще уничтожив всякие культы истинных богов, ибо Вотан, будучи отцом лжи и господином коварства, попустил христианству завладеть миром, извратив правду о богах и нагромоздив новую ложь поверх старой! Вотан ликовал, когда франкский король Карл, прозванный вотанистами Великим, своими руками разрушил святилище ирминистов в Госларе и поставил на его месте христианскую церковь. Но ирминизм не погиб. Он жил, из века в век готовясь снова вернуться в мир. Он выжил благодаря рунной магии — дару, который Один-отец преподнес Бальдру через Ирмина.»

Францу казалось, что стены комнаты ушли куда-то вдаль, что есть только восседающая на стуле фигура дяди Карла, которая вдруг стала как-то выше ростом и величественнее, и дальше — размытые очертания какого-то пространства. Умом он понимал, что так быть не должно, но оцепенение, охватившее его, почему-то не отпускало.

В этот момент Франц почувствовал прикосновение руки. Дядя Карл протянул к нему руку, коснулся его плеча и вот, Франц снова ощутил себя самим собой: оцепенение исчезло, комната вернулась в свои очертания, ничто не удерживало его на стуле, он мог вот прямо сейчас встать и уйти. Он посмотрел на дядю Карла. Тот добродушно улыбнулся в ответ. Как странно. Франц поймал себя на мысли, что хочет дослушать дядю до конца.

«Теперь я расскажу тебе о рунах и о том, зачем я сегодня приехал в ваш дом, где меня не ждут и не хотят видеть.»

«Давным-давно, еще в начале времен, Великая Божественная Сила даровала асам особые знаки для записи звуков и составления их в слова. Эти знаки назывались „рунами“, т.е. „мудрыми“, ибо позволяли сохранить мудрость асов в виде надписей навечно.»

«Господин асов Один-отец почувствовал, однако, что руны — это не просто письмена, ибо у Великой Силы ничего не может быть простого. И захотел понять, что же еще в них заключено. Для этого он пригвоздил сам себя копьем к Древу Иггдрасиль, и, слившись на девять дней и ночей с Основой мира, получил то, чего хотел: через Древо Иггдрасиль ему было ниспослано Рунное знание. А с ним и рунная магия.»

«Один… — дядя Карл поёрзал на стуле взад-вперед, — Запомни: когда я говорю „Один“, я всегда говорю об Одине-отце. Вотанисты, те, кто поверил коварному Вотану, присвоившему имя Одина, стали отождествлять одного с другим и встали на путь ложного поклонения, ибо Один и Вотан — суть различные боги. Вотанисты умножились и многих уловили в свои сети, но они никогда не одержат верх, ибо только в истинной религии, в исконном германском ирминизме — сила! — дядя оперся правой рукой о стол и устремил взор вверх. Франц вдруг заметил его поразительное сходство с фюрером, каким он был на кадрах кинохроники в кинотеатре — такая же пламенная речь, такие же неистовые глаза, твердая, несгибаемая поза. Выдержав паузу, дядя продолжал, — Один передал рунное знание своему любимому сыну Ирмину, а от другого сына, Вотана, решил его утаить, потому что не мог быть уверен, что тот использует великое могущество рун на доброе дело. Но Вотан оказался коварным, он подслушал наставления Одина, когда тот раскрывал законы рун Ирмину, и хитростью завладел магическими заклинаниями рун, за исключением одной руны — под названием Ман, — при этих словах дядя сбавил тон и улыбнулся, — объясняя магическую силу этой руны, соединяющей божественное и земное, Один говорил так тихо, что Вотан, даже напрягая слух, ничего не смог разобрать.»

Дядя Карл продолжил ровным голосом и напомнил Францу учителя физики герра Либица, который объяснял скучные формулы так, словно рассказывал увлекательную приключенческую повесть.

«Рунный алфавит называется „футарком“ — по названиям первых шести рун — фейу, ур, тур, арс, рит, кар. Многие народы получили от Отца руны, но только Ирмин получил в придачу истинное знание, а всем остальным его попытался передать Вотан, но знание Вотана ложное. Вот почему только мы, германцы, тевтоны, храним знание футарка, который называется „старшим футарком“. Все остальные футарки — младшие. Руны можно использовать как буквы. Сохранилось много рунных надписей, где они выступают именно в этом качестве. Но главное назначение рун — это то, которое открылось Одину, принесшему себя в жертву на Дереве Иггдрасиль: знаки силы, энергия богов, магические заклинания.»

«Руны несут в себе силу огромных, разрушающих размеров. Но не все и не всегда могут эту силу развить и подчинить, — дядя замолчал в нерешительности, — я понимаю, тебе сложно понять все это… — он посмотрел по сторонам, словно искал что-то, — как же мне тебе объяснить, — он снова посмотрел на Франца. — Ты ведь знаком с основами электричества?»

«Да, — кивнул Франц. — Месяц назад я с отличием окончил школу и всегда любил точные науки. Но разве…»

«Да, — перебил его дядя, — конечно! Рунная магия в этой части вполне объяснима законами физики!»

«Руны — это маленькие сгустки энергии, ничтожно малой энергии. Они словно электроны. Обладают малым зарядом, который сам по себе никак на внешний мир повлиять не может. Но если их собрать воедино, воздействовать на них подобием электрического поля, создать напряжение, которое заставит их, словно электроны, бежать в определенном направлении — тогда они могут стать страшной, разрушающей силой!»

«Ты вот сам только что сказал: „руны высечены на камнях в Скандинавии“, так?»

Франц кивнул.

«Вот, — одобрительно воскликнул дядя. — Это первое условие. Если хочешь, это наше „рунное магнитное поле“: руны должны быть начертаны, только тогда они получают энергию, силу. Чем тверже предмет, тем лучше. В древности все руны высекались на камнях. Это самый прочный, самый надежный материал. Если начертать те же самые руны на бумаге, сила их будет в десятки раз меньше. И тогда потребуется гораздо больше времени, чтобы руны накопили, вобрали в себя энергию, текущую к ним из Иггдрасиля, и выплеснули ее наружу.»

«Здесь появляется наше второе условие: руны должны объединяться вместе в магические формулы, составляться во фразы, если хочешь — заклинания. Сила отдельных рун в рунных формулах многократно увеличивается!» Дядя Карл перевел дух и продолжил.

«Это непросто — найти рунную формулу. Это под силу только великим магам и посвященным. Используя доскональное знание свойств и значений каждой руны нужно так соединить несколько рун, чтобы их отдельные свойства слились друг с другом и дополнили друг друга. Некоторые из формул известны давно, некоторые дошли до нас от самого Тевта, некоторые были выработаны великими алхимиками и магами прошлого. Но никто из них — никто! — проговорил дядя вкрадчиво, наклонившись почти к самому уху Франца, — не смог приблизиться к наследственному знанию рода Вилигутов и составить такие рунные формулы, которые смог составить лишь я один!»

Дядя Карл с довольным видом откинулся назад, пошарил в нагрудном кармане кителя и извлек оттуда металлическое червленое кольцо. «Вот, посмотри, — обратился он к Францу. — это перстень СС. Ты, наверное, слышал про них? — Франц утвердительно кивнул. — А ты сам когда-нибудь видел его? — Франц помотал головой. — Тогда возьми его, — дядя протянул перстень Францу. — тебе это будет интересно.»

Франц бережно, словно редкую реликвию, взял перстень из рук дяди Карла, положил его на ладонь левой руки и поднес к самым глазам. Он, разумеется, слышал про них, даже видел мельком на пальце Карла Вольфа, давно, когда был еще маленьким, когда заместитель Гиммлера — их сосед и давний друг семьи — заходил в гости, это было еще до смерти отца, потом группенфюрер перестал у них бывать. Это был тот самый перстень — личная награда рейхсфюрера рыцарям доблестного ордена СС, о которой мечтали все мальчишки в его классе. Сердце забилось в груди у Франца. Может быть и он сможет когда-нибудь получить такой же!

Этот перстень я разработал по заданию рейхсфюрера, — гоаорил тем временем дядя Карл, — чтобы силы Ирмина, силы Мирового Древа — источника силы всего сущего — и силы всех богов — Бафомета, Белиала, Гога и Магога — всегда хранили лучших из арийских воинов — наследников Бальдра Крестоса, детей Ирмина и Одина и истинных властителей этого мира. Посмотри, на этом перстне начертаны две руны «зиг». — Франц бережно взял кольцо кончиками пальцев правой руки и повернул его сначала в одну, потом в другую сторону. От красовавшейся в центре кольца мертвой головы — точно такой же, что была вместо кокарды на лежащей на столе фуражке дяди Карла — влево и вправо, в обрамлении дубовых листьев, отходили выбитые в треугольниках, перевернутом квадрате, круге и шестиграннике рунные символы, Франц насчитал их пять. — Ты видишь, руны расположены по бокам мертвой головы и образуют с ней единое целое. Это один из вариантов рунного заклинания «зиг-зиг» — победа! Это первое, что должно сопутствовать арийскому воину, и главное, в чем ему нужна помощь Мирового Древа Иггдрасиль. Эта рунная формула — из наследственного знания рода Вилигутов. Мне было видение, я записал его в хальгарите и передал рейхсфюреру. Тот показал его фюреру. Сила Вилигутов проявилась в этой формуле, она убедила фюрера использовать обе руны из формулы в качестве первых букв для названия ордена своих рыцарей — Schutz Staffeln — Шутц Штаффельн — «Охранные отряды» — руны СС!

Франц слушал, затаив дыхание. Его дядя, дядя Карл, придумал кольцо СС «мертвая голова»!

На этом перстне я собрал все самые важные для воина руны, — продолжал дядя Карл, пока Франц рассматривал кольцо, — Вот руна «Хагал», похожа на большую типографскую звездочку, вот она, — дядя Карл указал на нее пальцем. — Это одна из основополагающих рун. Руна очищения, всемирной силы разрушения. Она очищает душу и тело воина фюрера от всего лишнего, от всех ненужных печалей и забот, от всех сомнений и переживаний: только к цели, только вперед, жизнь за фюрера — вот в чем смысл этой руны, — а все остальное — долой! Как только в душе арийского воина зародится червь сомнения, как только тело его потеряет силу — руна «Хагал» уничтожит сомнения и бессилье, она всегда на страже, словно часовой!

А дальше, — дядя Карл легким круговым движением руки показал Францу, что просит его повернуть перстень вправо, — ты видишь одну из рунных формул. В данном случае — это имя Великого Ирмина-Одина-Бальдра Крестоса.

Франц увидел руны, о которых говорил дядя. Они были вписаны в круг: две молнии, как на символе СС, и смотрящее вверх копье с двумя отходящими книзу под углом черточками, словно стрела с левой половиной оперенья.

Если соединить вместе две руны «Зиг», — продожал дядя, указывая глазами на заключенные в круг символы, — получится руна «Гибор», мы читаем ее как букву «G», затем две слитые воедино руны — «O», — дядя показал на отходящие книзу черточки, — и «T», — дядя показал на смотрящую вверх стрелу. Все вместе — «GOT», имя Бога! Эта комбинация рун призывает Ирмина и всех его асов помогать носителю кольца и клянется Ирмину и богам, что все, им совершаемое, совершается во славу великих асов.

Ну, и наконец… — дядя подождал, пока Франц не повернет кольцо дальше, — великая руна асов, могучий меч уанов — руна «Хакенкройц», «Крюковатый Крест», как называем его мы, или «Свастика», как называли его древние арии. Крест Бальдра Крестоса. Вместилище его победоносной силы.

Франц смотрел как зачарованный. Ему начинало казат