Возникшая пустота лишала сил. Почему-то он знал, что найти её, вернуть он не сможет. Или сама придёт, или никак. Для чего ей приходить, не видел. Но что в ней такого? Почему так плохо? – пытался подсовывать себе спасительные вопросы, однако сознание игнорировало их, оно было оглушено и требовало одного: её, её требовало.
Простите. Простите нас. Лис отскочил, но вернулся и сам вложил морду в его ладони. Мы не умеем. Ни прощать, ни злиться. Ни мстить. Ни ненавидеть. Но мы поможем тебе.
И стали выходить и выходить, будто лес был полон, переполнен, кишмя – звери, звери и звери. Шли, кто мог, кто не мог – полз: безногие, безглазые, безухие, со спущенной шкурой, бесхвостые, избитые, с петлями на лапах, с капканами и удавками, с кровавыми ранами, с торчащими стрелами, обугленные, пылающие, – шли и шли, домашние, дикие, и не хватало уже ни глаз, ни сердца, чтобы видеть их всех, видеть и сострадать.
мелодии, в то время как живые, меняющиеся слышались в ней вспышками, контрапунктами, ещё не добавляя своих тем, а только проигрывая их, будто настраиваясь. Но все они были слышны, все они были не зря, все составляли эту симфонию, которой он теперь наслаждался и всё-таки тайна возникновения этой музыки, тайна её рождения оставалась для него тайной, и это было то, от чего кружилась голова.
Рома слова из какой-то книжки и понял, что не так со временем теперь у него: он его стал видеть. Видеть, как оно есть: другим измерением, в которое помещены все живые существа.
