автордың кітабынан сөз тіркестері  Орест Кипренский. Дитя Киприды

Вера Чайковская

Романтики вообще часто видели конкретную реальность сквозь призму «вечного» мифа. Недаром Мандельштам написал о Константине Батюшкове, принимавшем участие чуть ли не во всех военных кампаниях своего времени, как о человеке, у которого на часах всегда стояла «вечность»:

Эту атмосферу «шагистики» и «трепета» очень точно подметил Александр Бенуа в своей стилизованной под XVIII век графической работе «Парад в царствование Павла I» (1907, ГРМ, бумага на картоне, гуашь, акварель).
Парад проходит в Петербурге на

3 марта 1799 года, в день своего семнадцатилетия (в академии он считался шестнадцатилетним), отпущенный «для свидания с родными» молодой Кипренский оказывается на петербургском вахтпараде и там кидается к императору Павлу I с глупейшей просьбой – взять его на военную службу. Он «утруждает» государя-императора в совершенно неподходящее время и в неподходящем месте. Надо знать, что такое был для того времени вахтпарад. Современник-военный писал о них: «На неизменный, неизбежный вахтпарад шли, словно на лобное место. Никто не знал, что ждет его там: повышение или, наоборот, лишение всех чинов и выключка из службы, высочайшая похвала или арест

Интересно, что с этим-то Мартосом молодого Кипренского через некоторое время отправят в Москву – в качестве сопровождающего. А Карлу Брюллову, вернувшемуся из Италии в Петербург, выделят роскошную квартиру-мастерскую Мартоса, к тому времени уже умершего. Так прихотливо сплетаются художниче­ские имена и судьбы! Да, и еще мне вспомнился любимый ученик Карла Брюллова – князь Г. Г. Гагарин, ставший прекрасным рисовальщиком и вое­вавший вместе с Лермонтовым на Кавказе. Сочетание княжеского титула, военного и художника.

особенности Толстому досаждал важный скульптор Иван Мартос, с насмешкой говоривший, что невозможно одновременно быть графом, военным и художником.

Эта «закрытость» сказывалась на характере обучения и на отношении профессоров к «чужакам»: «вольнослушателей» не особенно привечали. А уж в случае с Толстым – так и вовсе его игнорировали. Тут действовала «сословная спесь» навыворот. «Простой» академический состав преподавателей знать не желал этого графа, которому вздумалось (бывают же такие причуды!) побаловаться рисованием. Федор Толстой пишет: «Странное недоброжелательство профессоров к посторонним ученикам меня чрезвычайно удивляло... На меня, первого из дворян, к тому же еще с титулом графа и в военном мундире, начавшему серьезно учиться живописи и ходить в академические классы, они смотрели с каким-то негодованием, как на лицо, оскорбляющее и унижающее их своею страстию к искусству...»

Дмитрий Сарабьянов, говоря о его ранней графике, вспоминает о барочном рисунке, построенном «на чередовании пятен и выразительности светотени»2

Известен такой эпизод из жизни Кипренского в Италии. Однажды баварский король, не застав художника дома, оставил записку, подписав ее своим именем. Кипренский, в свою очередь, не застав короля дома, подписал записку фразой «Король живописцев».
Но еще до того, как он стал живописцем, чувство необычности его судьбы и происхождения прочно в нем укоренилось. Но он, как и Швальбе, хранил свою тайну...

можно вспомнить, что и Александр Герцен, незаконный сын помещика Ивана Яковлева, получил свою фамилию от немецкого «сердца» (Herz). Может быть, на смене фамилии настаивал бригадир Дьяконов, даровавший мальчику свободу, о чем есть его свидетельство? (Единственный правдивый документ из трех, представленных в Академию художеств.) И тогда снова возникает мысль о его отцовстве.

Кипренский будет сочувствовать и польским повстанцам, свидетельством чему станет его картина «Читатели газет в Неаполе» (1831, ГТГ).