А ты вот увидел, в мир наш заглянул, за грань, за завесу… Кажется мне, что жизнь твоя необыкновенной будет, не такой, как у всех.
Только в то время не русалками их называли, а шутовками.
Надо пойти в лунную ночь на Пустое озеро, и там украсть у утопленницы гребень, которым она волосы причёсывает. И когда она потребует его назад, а она потребует непременно, то вернуть его с обязательным условием — исполнить твоё желание. Ну, ты и попросишь, чтобы Юлька в тебя втрескалась по уши.
Мишка же смотрел на неё и млел, не в силах предпринять попытки подойти поближе, предложить прогуляться вместе, а только лишь каждое утро таскал ей по маленькому букетику цветов, да на подоконник клал. Окно у неё всегда открыто было, а в комнате она спала одна, Мишка это вычислил. Бабка её, Зоя Никитишна, сердитая и строгая, в другой комнате почивала, окно из которой выходило на улицу, в палисад, а Юлькино — в огород. Тем удобнее для Мишки. Перемахнёт через забор, прокрадётся между яблонь и груш, а затем через кусты смородины, и вот оно — окно заветное. У него аж сердце заходилось от какой-то невыносимой нежности и грусти. Может, это и есть — любовь? Когда хочется не сорвать, не обладать, не подчинить, а беречь, лелеять, заботиться и восхищаться?
И русалки эти появлялись здесь каждое лето на Русаль
Старухи говорили, что в давешни времена, на Руси, русалок называли «облачными девами», они, де, в водице живут, а потому, как сама вода могут и облаком оборачиваться, чтобы с места на место перелетать, и льдом на зиму застывать, и водицей просачиваться сквозь земельку.
— Э-э, лёгкой ты просишь для голубков мести, милая. Что смерть? — закаркала карга, — Ну, помрут они, дальше-то что? Они и после смерти своей вместе будут. А ты лучше вот как поступи, так-то ты им куда лучше напакостишь…
И мерзкая старуха надоумила-научила девку, что ежели не сможет Полина детей народить мужу своему, так тогда сильнее горе их будет во стократ, да не просто не сможет, а станут младенцы их помирать на второй день после рождения.
— Тогда сердце её разорвётся в клочья, жить будет, да мучиться, — хрипло захихикала мерзавка, — И муж её бросит. Кому пустоцвет сдался? Вот это месть так месть.
Разгорелись глаза Дуньки от радости, от предвкушения победы своей, и закивала она согласно головою, поблагодарила колдунью болотную, да приняла из рук её мешочек в котором лежали скрученные свечи, свитые корни да иглы острые.
— Добудешь волос её, подложишь в этот мешочек, а после прикопаешь его под их воротами, аккурат в самой середине, чтобы каждый раз, как станет она через них переступать, да во двор заходить, али со двора идтить, она через тот мешок перешагивала. Через то будет на ей проклятье.
Нынче был на дворе четверг Русальной недели, день, когда матери поминают своих младенцев, умерших без крещения. Ежели не помянуть таких детей, так станут они тогда нежитью проклятой и много бед натворят живым.
— Нет, — покачала головой Марфа, — Вот и запомните, бабоньки, что нельзя кидаться словами. Назовёте другого нынче горбатым, а завтра сами такими станете. А сейчас ступайте домой, обнимите своих детей, да будьте счастливы.
— Нет, не её она искала, а свой покой, мучили её духи нечистые, ведь проклятие-то оно всегда, как обоюдоострый меч, в обе стороны работает, да только люди того не знают, не ведают. Думают, сделали другому гадость — и остались в радости жить. Нет, внученька, в жизни всегда за всё нужно платить. За каждое сделанное дело, за каждое сказанное слово.
