Вам, разоблачители, тем, кто прислушивается к голосу совести и говорит правду. Дэниел Элсберг, Томас Дрейк, Челси Мэннинг, Билл Бинни, Эдвард Сноуден, Александр Никитин, аноним из «Панамского архива», многие другие — общество в неоплатном долгу перед вами. Вы рисковали свободой, судьбой, даже самой жизнью, чтобы донести до нас истину.

А также репортерам, которые помогали им раскрыть правду, особенно Дафне Каруане Галиции, убитой за то, что она выполняла свою работу. Светлая память.

Может быть, ваш пример вдохновит нас, и мы наберемся смелости разоблачать коррупцию везде, где увидим ее.

Моя единственная цель — рассказать людям о том, что делается от их имени, и о том, что делается против них.

Эдвард Сноуден

ГЛАВА 1

Вот за что я люблю технологии — если использовать их правильно, они дают вам силу и преподносят как на ладони все чужие тайны. Я уже шестнадцатый час подряд сидела в телекоммуникационном дата-центре в Блтце, столице Словстакии. Разумеется, оба названия вымышлены. В отличие от многих моих знакомых, я умею хранить тайны.

Шестнадцать часов, затраченных на работу, которую, по заверениям моей начальницы нашему клиенту — словстакийскому министерству внутренних дел, — можно проделать часа за три. Она прекрасно умеет вести себя как сволочь там, где этого требует ситуация, иначе не поднялась бы на такую высоту в системе штази.

Однако было бы неплохо, если бы перед отправкой на задание она дала бы мне провести разведку в дата-центре. Беда в том, что вся телекоммуникационная инфраструктура Словстакии была выстроена задолго до падения Берлинской стены [1] и состояла в основном из медных проводов, обернутых в газету и обмакнутых в гуттаперчу [2]. После падения стены все системы связи были переданы в любящие руки Антона Ткачи, который когда-то возглавлял контрразведку Советской Словстакии. На протяжении многих десятилетий все понимали, что нельзя отдавать телекоммуникации во власть некомпетентного, жадного клептократа, но 1990-е годы были не самым подходящим временем для проведения нормальной модернизации систем связи. Потому что интернет.

После устранения Ткачи — в 2005 году он был брошен за решетку, в 2006-м госпитализирован с «душевным расстройством», а в 2007-м погиб — словстакийское министерство связи сменило одного за другим сразу нескольких мобильных операторов: «Свисском», «Т-Моб», «Водафон», «Оранж» (помоги бог им всем), каждый из которых за немаленькие деньги поставил в страну свое самое раздолбанное оборудование, что-то вроде трижды заваренных чайных пакетиков, железки, побывавшие даже в зоне военных действий, и оставил свои системы плохо налаженными, слабо защищенными и почти не документированными.

Интернет в Словстакии работал через пень-колоду.

Короче говоря, моя начальница Ильза, Волчица СС, пообещала министру внутренних дел, что я управлюсь с работой за три часа, и министр внутренних дел позвонил министру связи и отдал приказ быть любезными с «американской леди», которая придет к ним с совершенно секретным заданием, и предоставить ей все необходимое. Могу сказать, что они восприняли поручение серьезнейшим образом: когда я пришла в главный дата-центр этой страны — огромное сооружение в бруталистском стиле, которое я не смогла не сфотографировать для своей коллекции «советских бруталистских зданий, за фотосъемку вас могут пристрелить» (хештег специально для лузеров, они добровольно подписываются на длиннющие заголовки), — охранник за стойкой сразу же направил меня к директору по защите систем связи.

Его звали Литвинчук, и нервы у него были натянуты до предела. Почему я так решила? Да потому что он окружил себя собственным отрядом телекоммуникационной полиции, одетой как робокопы. Они стояли на карауле возле его двери, держа наготове ружья аж длиннее ног, и невыносимо воняли чесночной колбасой и потом, скопившимся под тысячью слоев кевлара [3]. Литвинчук радушно встретил меня, произнес длиннющую речугу о том, как он рад видеть (опять) в своем дата-центре новых заграничных консультантов, особенно из такой дорогущей компании, как «КЗОФ Интеллидженс».

— Нет, слово неправильное, — произнес он с густым акцентом в стиле Якова Смирнова (вообще-то господин директор получил степень магистра в Лондонской школе экономики; однажды я видела его выступление на конференции TEDx — он говорил как диктор Всемирной службы Би-Би-Си). — Эксклюзивной? Прославленной? — Он не сводил глаз с меня, а в особенности с моей груди, куда обычно адресовали свои слова все встреченные мной чиновники Словстакии. Я не стала скрещивать руки на груди.

— Бесславной, — подсказала я.

Он ухмыльнулся.

— Не сомневаюсь. Мисс Максимовв, — он произнес окончание моей фамилии очень твердо, как делали все к востоку от Франции, — нам всем очень радостно видеть вас в наших пенатах. Однако, я уверен, вы понимаете, что мы должны тщательно регистрировать информацию о контрагентах, выполняющих работы на наших засекреченных системах. — Он придвинул ко мне бланк на нескольких страницах, соединенных скрепкой. Я досчитала до семи — это гораздо сподручнее, чем считать до десяти, и не менее эффективно — и взяла бумаги. Девять страниц, неаккуратно отксеренных, с вопросами типа «Список неправительственных и благотворительных организаций, куда вы делали взносы, прямо или косвенно».

— Нет, — ответила я.

Он продемонстрировал мне свою лучшую козью морду, которая наверняка сильно впечатляла крестьянских ребят, косплеящих судью Дредда в коридоре. Но я привыкла выдерживать взгляды Ильзы, Волчицы и т. д. и т. п., поэтому давно перестала реагировать на самые грозные движения глазных яблок.

— Вынужден настаивать, — сказал он.

— Я не заполняю анкеты такого рода, — заявила я. — Политика компании. «КЗОФ» получил от министерства внутренних дел всеобъемлющее разрешение на допуск в ваши служебные помещения для всех сотрудников. — Так оно и было. Я терпеть не могу всякие бумаги, а особенно вот такие — с вопросами, на которые ты не можешь полностью или честно ответить, так что если ты вдруг перейдешь дорогу кому не надо, то у них будет готовый повод обвинить тебя в должностном преступлении. К счастью для меня, политика «КЗОФ» безо всяких исключений запрещала техникам заполнять любые официальные документы, предложенные клиентами. Да, я буду делать заметки о своей собственной работе, но они попадут прямиком к моей начальнице — Ильзе, Волчице и т. д., — а та очистит их от всего лишнего и передаст обратно в министерство внутренних дел, опустив ключевые детали, так что в будущем мы спокойно сможем выставить им счет за дальнейшее техническое обслуживание.

Я напустила на себя самый скучающий вид — это было нетрудно, мне и так было скучно до головной боли — и уставилась на этого постсоветского телефонного комиссара.

— Я заполню анкету за вас, — сказал он.

Я пожала плечами.

Работал он быстро, ручка так и плясала по бумаге. Ему это явно было не впервой. Он передал мне анкету.

— Подпишите. — И улыбнулся. Совсем не по-доброму.

Я опустила глаза. Весь текст был на кириллице.

— Не буду, — ответила я.

Его улыбка погасла.

— Мадам. — Прозвучало это скорее как «дамочка». Мне стало ясно, что мы вряд ли поладим. — Вы не войдете в мой дата-центр, пока мы не получим основную информацию. Таков наш протокол.

Он глядел на меня, скорчив козью морду еще страшнее, и откровенно ждал, что я потеряю терпение. Но я научилась справляться с подобными ситуациями задолго до того, как Ильза начала усиленно тренировать мой стоицизм. Вы не сильно продвинетесь в ДВБ, если не знаете, как обращаться с бюрократами. Я подпустила в свой взгляд еще немного скуки. Постаралась создать впечатление, что у меня гораздо больше свободного времени, чем у него, и я охотно потрачу его впустую.

Он протянул руку. Я думала, она будет вульгарная, короткопалая, но у него оказались пальцы как у пианиста и элегантнейший маникюр, такой, что мне невольно стало стыдно за свою вопиющую неженственность.

— Ваше удостоверение.

Для походов на клиентские территории «КЗОФ» выдает нам навороченные карточки с радиометками, голограммами, сапфировым покрытием на смарт-чипах — яркие игрушки, чтобы поразить простолюдинов. Такую я могу сварганить за полдня. Я отстегнула свою от ремешка и протянула ему.

Ручка заплясала снова в самом низу бланка, и через минуту он повернул бумагу ко мне. На строчке для подписи он добавил: «Подписано от имени Маши Максимоу». Молодец, борис. Хорошая шутка. Ну и мерзавец.

— Мы закончили?

Он тщательно отксерил бланки на настольном принтере-сканере-копире — таком, к которому я знала пять разных эксплойтов и при желании могла бы через него завладеть всей их сетью, — и протянул мне:

— Для вашей отчетности.

Я свернула листки вчетверо и сунула в задний карман.

— Куда идти?

Он сказал что-то по-русски, и один из штурмовиков, изнемогавший под тяжестью доспехов, повел меня в дата-центр. Я окинула взглядом бесконечные стеллажи с оборудованием, застегнула флиску, поежившись под ледяным ветром из кондиционеров, и принялась за работу. Три часа обещали быть долгими.

* * *

Покончив наконец с работой, я продро гла до костей и ругалась на чем свет стоит. Моя худи совершенно не подходила для такого климата, и я подозревала, что мой хамоватый друг с длинными пальцами нарочно приказал одному из своих бронированных борисов выставить термостат на субарктический уровень.

Но дело было сделано, тестовые сценарии проведены, и я встала со складного кресла, которое неизменно таскала с собой по коридорам дата-центра, перемещаясь от стеллажа к стеллажу, отслеживая провода, распутывая клубки и косяки, оставшиеся после криворуких подрядчиков.

Окинув взглядом свою работу, я испытала глубокое чувство… Честно говоря, глубокое чувство бессмысленности. Я ковырялась шестнадцать часов — ну, пятнадцать, если вычесть перерывы на еду и туалет, — для установки секретной сетевой аппаратуры «КЗОФ», и единственным видимым результатом моих трудов была непримечательная черная серверная коробочка высотой в один блок, установленная на нижнюю полку самого дальнего стеллажа. Такова была политика «КЗОФ» — ставить наше оборудование в самых неприметных местах, на случай если орды варваров свергнут нашего клиента-диктатора и возьмут штурмом дворец, ища телегеничные доказательства сотрудничества с коварными агентами вражеской разведки (то есть со мной).

Но сейчас надо отпраздновать. Я бросила взгляд через плечо. Робокопы взяли манеру стоять у меня за спиной, любуясь на задницу, пока я таскалась с креслом туда-сюда. Убедившись, что никого нет, наклонилась к мыскам, подметая пол волосами и с наслаждением чувствуя, как разминаются затекшие связки, как оживают плечи и шея. Встала, хрустнула пальцами, присоединила ноутбук к телефону и отыскала в сети роутер, который оставила утром в номере отеля, предварительно зарядив и успешно подключившись к гостиничному вайфаю, который (смотри выше) никуда не годился. Запустила на ноутбуке виртуальную машину, выбрала полностью заштопанную версию последней бесплатной «винды» и из ее браузера вышла в фейсбук [4].

Словстакийские повстанцы еще не поняли одну простую вещь: во время революции единственная реальная польза от фейсбука✦ — служить площадкой, на которой людям объясняют, как пользоваться другими ресурсами, более защищенными, чем фейсбук✦. Все их общение происходило в паре групп, куда они попадали через скрытый сервис фейсбука✦ в Тор — старый добрый https://facebookcorewwwi.onion✦, что было сравнительно неплохой оперативной маскировкой (только, чур, я вам этого не говорила).

Но главная беда в том, что противник был намного, очень намного сильнее их. В данный момент ребятам приходилось бороться против лучших решений, какие мог предложить «КЗОФ» (по крайней мере, в ценовом сегменте немного выше среднего). И для отважных демонстрантов из Словстакии дела складывались хуже некуда.

Виртуальная «винда» на моей виртуальной машине вышла через гостиничную сеть в Тор — луковый роутер, систему, которая беспрерывно перескакивает с одного сетевого соединения на другое по всему миру, шифруя каждый прыжок отдельно, поэтому пакеты, передаваемые пользователями, очень трудно отследить, перехватить или изменить. Оттуда я перешла в скрытую службу фейсбука✦, даркнетовский сайт, базирующийся в хорошем — куда лучше этого — дата-центре, расположенном где-то в далеком уголке Орегона, где круглый год держится замечательно низкая температура (при проектировании здания, где будет работать множество перегретых компьютеров, естественное охлаждение помогает сэкономить немалые деньги).

Коснувшись альт-таба, я переключилась на свой монитор и через нетуннелированный интерфейс на телефоне, соединенном с местной сетью, вызвала ту самую непримечательную коробочку. Этот сервер мог одновременно обрабатывать десять миллионов соединений, прочесывая все их потоковые пакеты с помощью машинно-обучаемых моделей, первоначально разработанных для распознавания раковых клеток на микрофотографиях (забавный факт). Разумеется, блок зарегистрировал существование ноутбука на стоковой «винде», стоящего в «Софитель Блтц» и работающего через Тор. Он составил профиль машины по отпечаткам ее пакетов, провел быстрый поиск по клиентским базам программных интерфейсов «КЗОФ», нашел подходящий эксплойт для этой конфигурации и установил переадресацию на виртуальную машину моего ноута. Я закрепила окно монитора в верхней части десктопа и снова переключилась на виртуальную машину, глядя, как в поисковой строке браузера мигает безобидное на вид сообщение об ошибке. Перейдя в диагностический вид виртуальной машины, стала наблюдать, как внедренный пакет принимается за работу.

В нем использовалась уязвимость нулевого дня для Тор-браузера — всегда основанного на чуть-чуть устаревшей версии «Файерфокса» и потому беззащитного против вчерашних эксплойтов. Через эту прореху мой пакет вырвался из песочницы браузера на просторы операционной системы. Там он выпустил эксплойт более высокого уровня, тот атаковал «винду» и внедрил весьма устойчивый код, который мог обходить загрузочную проверку целостности, цепляясь к модулю, который загружается позже. Не прошло и пяти секунд, как дело было сделано: виртуальная машина полностью скомпрометирована и уже пытается вцепиться в мою веб-камеру и микрофон, прочесывает жесткий диск в поисках интересных файлов, выуживает из браузера сохраненные пароли и загружает свой клавиатурный перехватчик. Но поскольку это происходило на виртуальной машине — не на настоящем «железе», а всего лишь в программе, притворяющейся компьютером, — то, к счастью, всего этого на самом деле не случилось.

Теперь пришло время настоящей проверки. У секретного блока был режим, позволяющий просеивать весь исходящий и входящий сетевой трафик, выискивая заданные электронные адреса и имена пользователей, чтобы обнаружить требуемых людей. Я задала ему электронный адрес Литвинчука и стала ждать, пока его компьютер проявит себя. Это заняло меньше минуты — его комп обращался к министерскому почтовому серверу каждые шестьдесят секунд. Через две минуты я уже взяла под управление его компьютер, изучала его порнографические пристрастия и скачивала историю поиска. Для этого у меня был полезный скрипт — он обнаруживал в целевом компьютере все, что упоминало меня, потому что я любопытная стерва, а они пусть держат ушки на макушке.

Литвинчук, что предсказуемо, увлекался всякими гадостями — ну почему им всем нравится, когда на них писают? — и очень много гуглил про меня. А еще он подослал тайного агента обыскать мою комнату; а еще они пытались отслеживать местонахождение моего телефона, установив какую-то дурацкую сетевую приспособу, которую я уже обнаружила в ходе своей эпической отладочной сессии в дата-центре. Я могла бы скормить этой приспособе ложные данные, но предпочла просто выключить ее, ибо пошли они к черту. Скачала полгигабайта видео Литвинчука с ног до головы в плотном латексе, блестящем от мочи, потом встала, опять потянулась и захлопнула крышку.

* * *

Мои приключения начались накануне в четыре часа вечера. Сейчас было восемь утра, а значит, число демонстрантов на главной площади сократилось до минимума. Все самое интересное происходило по ночам, когда под покровом темноты строились баррикады и поднимало голову вселенское зло. В те же часы на улицах появлялись провокаторы и неофашисты — часто в одном лице, — и самым настойчивым манифестантам приходилось работать с удвоенной силой.

На обратном пути я позвонила в «Софитель» и заказала еду в номер. У них были только завтраки, а я хотела поужинать, поэтому заказала тройную порцию и долго объясняла, почему мне нужен только один комплект столовых приборов.

Я прибыла к дверям номера одновременно с растерянным посыльным. Помахала ему, отперла дверь карточкой, вошла вслед за ним и его тележкой. Он был типичным мальчиком на побегушках, каких полным-полно в любом отеле. Раньше, видимо, работал в грубой силе советских времен — тяжелой промышленности, но, когда все производства переехали в Китай, скатился до перевозчика тележек с едой. Такие типы обычно не говорят по-английски, в отличие от своих сыновей, прекрасно освоивших международный геймерский язык, язык летсплеев и имиджбордов.

— Добре, — сказала я. — Паджалста. — Взяла у него счет и добавила десять евро чаевых. В «Софителе» все цены были указаны в евро — с тех пор, как рухнула местная валюта. В этой командировке я даже не заморачивалась с обменом наличных, однако приобрела банкноту в 10 000 000 000 динаров у шустрого уличного торговца, специализировавшегося на туристах. Мне понравилась изображение оперного театра на обороте, однако на передней стороне красовался стереотипный борис со сросшимися бровями и толстыми пальцами. Все время забывала поискать его в интернете, однако не сомневалась, что его превозносят за какие-нибудь ужасные деяния, например истребление армян или сотрудничество со Сталиным.

Четыре часа спустя зазвонил будильник. Я отыскала купальник, водостойкий МР3-плеер и гостиничный халат, убедилась, что все мои гаджеты выключены и их USB-разъемы закрыты заглушками, и направилась в бассейн.

Плавание, даже под громкую музыку, всегда взбаламучивает мне подсознание, и от скуки оно начинает заглядывать в давно заброшенные уголки. Так что примерно на пятидесятом круге (бассейн был маленький) я вспомнила о событии, которое должно было происходить как раз сегодня. Мысленно подсчитала разницу во времени и поняла, что еще успею что-нибудь предпринять. Черт бы их всех побрал. Я вылезла из воды и побрела к полотенцу.

Оставляя мокрые следы, я вернулась в номер, уселась за стол и включила телефон, чтобы взглянуть на фотографии шурупных головок ноута. Я покрыла все шурупы глиттерным лаком для ногтей и сфотографировала каждый крупным планом, снабдив небольшими ярлычками, так что теперь я могла легко проверить, не развинчивал ли кто-нибудь мой ноутбук, чтобы поставить внутрь что-нибудь ненужное, например клавиатурный перехватчик или кусок пластиковой взрывчатки с пакетиком гвоздей. Для верификации двух шурупов из семи я использовала общедоступную астрономическую программу, предназначенную для сравнения снимков с картой звездного неба. Глиттерные узоры уже давно накрепко врезались мне в память, потому что я проверяла их каждый раз, когда хоть ненадолго оставляла компьютер вне поля зрения.

Я включила комп, намотала полотенце на голову (чтобы обмануть скрытые камеры) и ввела пароль, негромко мыча про себя, чтобы никто не смог разгадать пароль по звуку пальцев на клавишах. Для самых чувствительных вещей в «КЗОФ» была специальная комната с воздушным зазором, экранированная решеткой Фарадея. Там стояли компьютеры, купленные законспирированными техниками компании по особой методике: они заходили в первый попавшийся магазин бытовой электроники, покупали компьютеры из наличного запаса и больше ни на миг не выпускали их из вида. Потом в «КЗОФ» машину прошивали собственной версией Tails на основе дистрибутива «параноид-линукс», клещами вырывали вайфай-карту и блютус-передатчик, затыкали USB-порты отпечатанными на 3D-принтере пломбами, которые невозможно вытащить, не сломав. Ты приносишь свои зашифрованные данные на флешке, арендуешь машину, взламываешь пломбу, вставляешь свою флешку и считываешь данные, потом передаешь машину техникам, они ее заново прошивают и запечатывают. По сравнению с этой процедурой я совсем даже не параноик.

Литвинчук времени даром не терял: мой компьютер загрузил и рассортировал его собственные перехваченные приказы, отданные, когда он решил обкатать новое оборудование. Я вчиталась в список — тьфу ты! Многие имена были мне знакомы. Это те самые люди, с кем мне предстоит встретиться через несколько часов. Я быстренько пробежалась по своим слайдам по криптографии.

Приближалось время то ли для позднего ланча, то ли для раннего обеда — не знаю, как лучше назвать перекус в три часа пополудни. Только собралась позвонить и заказать еду, как вдруг телефон зажужжал. Это случалось нечасто, потому что я отключила все уведомления.

Этот трезвон меня дико перепугал.

«Свадьба Маркуса Яллоу и Энджи Карвелли» — высветилось на экране. И короткий URL. Потому что потоковое вещание. Потому что Маркус. Потому что выпендрежник на грани эксгибиционизма. Потому что болван.

Черт, он меня с ума сводил. Я включила потоковое видео. Они велели всем своим близким прилететь на свадьбу в Бостон, потому что у девчонки в магистратуре строгое расписание, и наводнили свадебный зал роботами, позаимствованными в медиалаборатории Массачусетского технологического института. Невеста, разумеется, оделась не в белое. Ее платье было увито электролюминесцентной проволокой, которая мерцала в такт музыке. Костюм Маркуса, черный, как у битлов, с узким галстуком и брюками-дудочками, в которых его ноги казались еще худее, тоже был украшен ЭЛ-проволокой, но она мерцала, только когда они соприкасались, разгоняя световые полосы от точки контакта по всей поверхности.

Да, это было круто.

Вместо священника их сочетала браком знаменитая кембриджская хакерша, одна из тех, кого они нашли во времена охоты на Челси Мэннинг. Тогда она была еще подростком, но сейчас стала выглядеть старше, ##### ###### ## #### # ####### ## ####### ## #####. Голову она увенчала дуршлагом, потому что относила себя к церкви летающего макаронного монстра, — на мой взгляд, это уж чересчур.

Маркус и его девчонка обменялись клятвами. Маркус пообещал варить ей кофе, массировать ноги (фи), проверять ее программы и всегда просить прощения только искренне. Она пообещала отступать, когда неправа, прощать, когда он извиняется, и любить его, «пока не слетит с катушек» (дважды фи). Они поцеловались и получили заслуженные аплодисменты. Я выждала три минуты, убедилась, что церемония окончательно завершилась и вот-вот начнется прием. Я же не зверь.

У Кембриджа есть своя фишка: там распространена доставка дронами. За дополнительную плату можно задать время доставки с точностью до минуты. Я сверилась с часами в уголке экрана. За спиной у регистраторши виднелось большое окно, из которого открывался вид на реку Чарльз и белый снег со следами студенческих ботинок. Я снова поглядела на часы.

Дрон подлетел прямо к окну и вежливо постучался. У него были четыре больших пропеллера и сенсорный блок, который передавал мне подробную телеметрию обо всех устройствах в зале, от логинов в блютусе до высвеченных лазерным локатором силуэтов каждого из присутствующих. Свадебное видео показывало стучащийся дрон с точки зрения жениха и невесты (в зале было установлено штук десять камер, и трансляция переключалась с одной на другую в зависимости от того, где было интереснее). Потоковое видео с дрона демонстрировало противоположную точку зрения: Маркус, его невеста и все их яйцеголовые друзья и родственники, разинув рты, дружно глазели в широкоугольный объектив.

Немую сцену прервал Маркус. Дрон изящно впорхнул в зал и опустил свою ношу в руки жениху. Тот вскрыл пластиковую упаковку и обнаружил шкатулку в подарочной бумаге. Невеста достала из конверта открытку и прочитала. Признаюсь, я вздрогнула, услышав свое имя из ее уст.

Когда Маркус тоже услышал, на его лице мелькнуло какое-то странное выражение. От этого я опять вздрогнула, но уже по другой причине. История наших отношений была непростой. Я потерла пальцы — те самые, которые он сломал, когда мне было всего шестнадцать. Он сделал это, чтобы выкрасть мой телефон, потому что в нем было видео, способное отвести от него обвинение в терроризме. Сложно все это. До сих пор, как подумаю о нем, пальцы болят.

Он поглядел на сенсорный экран дрона:

— Спасибо, Маша. Где бы ты ни была.

Обычное предназначение этого экрана — записывать видео, которое можно посмотреть позже, но если вы маньяк-преследователь (кх-гм), то можете видеть все в реальном времени. Я отправила дрону эмодзи, он вежливо поклонился и дал мне пять секунд на размышление: если я заплачу еще пятьдесят долларов, он задержится здесь еще на пять минут, а если нет — полетит дальше, у него еще много заказов на сегодня. Я отпустила дрон, и его трансляция оборвалась.

В потоковой трансляции я смотрела, как они распаковывают мой подарок. Я хотела было послать им мешок копи-лювака, сорта кофе, зерна которого сначала скармливают циветтам, потом извлекают из их помета и обжаривают, но вовремя прочитала статью зоозащитников о жестоком обращении с циветтами. Так что подарила им Raspi Altair 8080, «персональный компьютер» 1974 года, который управлялся тумблерами на передней панели и выдавал информацию миганием крохотных лампочек. Этот древний агрегат прошел кропотливую модернизацию: внутрь был установлен общедоступный процессор Raspberry Pi, увеличивший его вычислительную мощность примерно в восемь базиллионов раз. В результате внутри осталось много свободного места, и мастерица, продавшая мне этот аппарат, заполнила пространство резными деревянными рычагами и шестеренками, которые со скрипом крутились, когда компьютер действовал. Чтобы увидеть работу механизма, надо было заменить стандартный корпус на прилагаемый прозрачный.

Маркус прекрасно знал, что это за штука (я нашла ее описание в его твиттере) и сколько она стоит (он жаловался, что никогда, даже через миллион лет, не сможет ее себе позволить). Так что сейчас у него на лице было написано глубочайшее потрясение. Он стал рассказывать о ней своей девчонке, брызжа слюной в своей гиперактивной манере, в которую соскальзывал, когда был очень, очень взволнован. Еще больше меня порадовало выражение ее лица — ревность пополам с признательностью. Глядя на нее, я упивалась счастьем.

Я чувствовала себя злой и гадкой феей, которая наложила проклятие на Спящую красавицу за то, что ее не пригласили на крестины. Только это были не крестины, а свадьба. И конечно, меня пригласили.

Но у меня была срочная работа. И я послала им тщательно продуманный подарок, который затмил всю их дурацкую шикарную заумную церемонию. Если не хотите, чтобы вас затмевали, придумайте церемонию еще заумнее.

Съев всю принесенную еду, я так и не насытилась. Пришло время выходить на площадь. Кормежка в «Софителе» никуда не годится. Куплю себе донер-кебаб. Нет, куплю целую сумку кебабов и возьму с собой.

* * *

Веганское кафе, где собирались мои ручные революционеры, называлось «Дунайский бар-ресто», и накануне ночных событий их всегда можно было найти там, ибо кому она нужна, эта оперативная маскировка, почему бы не облегчить жизнь тайной полиции, пусть повяжут вас всех где-нибудь в укромном уголке. Ну что с ними делать?

Кристина была уже на месте, пережевывала какую-то еду, которая никогда не дышала, не жила, не бегала и не прыгала. Я приоткрыла верхний край пакета с кебабами и дала ей понюхать мясной аромат:

— Оставь немножко места.

Она рассмеялась, закашлявшись, и с набитым ртом показала мне большой палец. Я села рядом с ней. В маленькой ячейке Кристины было восемь человек — пара графических дизайнеров, два веб-разработчика, поэт (серьезно!), а остальные даже не пытались делать вид, будто у них есть работа. В Словстакии мало у кого моложе тридцати она была.

— Хочешь пить? — Оксана, как всегда, не жалела денег. Сначала я приняла ее за осведомительницу, но потом выяснилось, что просто она неплохо зарабатывает в юридической фирме, которая ведет дела с западными партнерами # ## ##### ###### ###### ############# в должности ассистентки. Убедившись, что она не упоминается ни в одном из списков агентуры Литвинчука, я стала относиться к ней гораздо лучше. Оксана напоминала мне женщин, с которыми я познакомилась на Ближнем Востоке, отважных амазонок с бесстрашным сердцем, бьющимся под хиджабом; они умудрялись выглядеть на миллион баксов, даже когда у них на глазах враг ровнял с землей их родные города, и блистать красотой сквозь грязь и кровь.

— Еще как. — Скорее всего это будет апельсиновый сок с мякотью манго, но туда наверняка подмешают ростки пшеницы, живых микробов и какие-нибудь прутики. Владелец этого заведения обожал поговорить о том, как хлорофилл «насыщает кислородом» вашу кровь, совершенно упуская из виду, что хлорофилл производит кислород только под действием солнечного света, а если вам в кишечник проникает солнышко, значит, ваши дела плохи. И если даже с помощью травы вам удастся наполнить прямую кишку кислородом, все равно ваш задний проход не сможет его абсорбировать. Лично я предпочитаю получать кислород старым добрым способом — дышать.

— Сегодня вечером… — начала Кристина.

— Батарейки или чехлы, — перебила я. Ребята смущенно переглянулись. Те, у кого в телефонах были съемные аккумуляторы, извлекли их. Остальные упаковали гаджеты в чехлы Фарадея, которые я раздала этим дилетантам сразу же, когда только начала встречаться с ними.

— Прежде чем обсуждать сегодняшний вечер, хочу познакомить вас с новыми методами предосторожности. — Они застонали. Ну и зануда же я. — Во-первых, пользоваться «параноид-андроидом» теперь опасно. Вы должны каждый вечер загружать новейшую сборку и проверять сигнатуры. Каждый раз! — Стоны стали громче. — Ребята, я серьезно. Министерство внутренних дел поставило сетевое устройство, которое трижды в сутки получает свежую порцию эксплойтов. Если не будете обновляться, вам крышка. Во-вторых, следите за актуальностью своих средств борьбы с IMSI-перехватчиками. Наши противники только что приобрели пакет обновлений для своих ложных вышек сотовой связи и будут получать уникальные идентификаторы всех телефонов, которые откликнутся на их сигнал. Если приложение, которым вы отличаете ложные вышки от настоящих, стоит у вас больше недели, оно бесполезно. Обновляться и обновляться. И проверять сигнатуры. В-третьих, следите за вашими умными датчиками. Убедитесь, что они не передают информацию о вас. После Минска министерство внутренних дел ищет удобного случая еще раз провернуть подобный трюк: в середине февраля выключить отопление у тех, кого подозревают в протестных действиях. И наконец, всем без исключения носить зеркальный грим.

Под новую порцию стонов я достала и раздала тюбики. Зеркальный грим обладал высокой отражающей способностью в обычном свете и инфракрасном излучении, и, если кто-то пытался сфотографировать человека в таком гриме, перегруженные сенсоры камер фиксировали только помехи и пятна. Этот грим был разработан для знаменитостей, чтобы спасти их от папарацци. Однако он обладал неприятным запахом и ощущался на коже как липкий слой жира, к тому же молва приписывала ему сильные канцерогенные свойства, поэтому он обрел популярность только среди подростков, норовивших испортить фотографию класса, да параноиков, помешанных на слежке.

Я взяла протянутый Оксаной стакан зеленого напитка, отхлебнула и с приятным удивлением ощутила явственный привкус текилы. Оксана подмигнула. Молодец, Оксана, ты настоящий друг.

— Действуйте, — сказала я. — Перед выходом обновитесь. Помните, оперативная маскировка — дело общее. Своей ошибкой вы подставите друзей.

Все взялись за дело. Мы с Кристиной и Оксаной проверили работу каждого, потом проверили друг друга. Друзья не допустят утечки данных у своих друзей. Мы вымазали друг друга зеркальным гримом, и они стали перешучиваться на борисовском насчет запаха. Я понимала почти все их слова, хотя говорила по-борисовски гораздо хуже, чем они по-английски.

— Сегодня выйдут нацисты, — сказала Кристина, заглянув в телефон. Она знала тех, кто знает нужных людей, потому что в маленькой Словстакии каждый друг другу родня. Едва какой-нибудь дурень-скинхед с приятелями, поднабравшись, начинал кидать зигу и экипироваться по полной, приобретя телескопическую стальную дубинку (наимоднейший в этом сезоне неонацистский аксессуар), об этом сразу узнавала половина страны. Неонацисты — это чьи-то полезные идиоты, они выходят на демонстрации, кричат о свержении правительства, приветствуют друг друга своими однорукими салютами и идут в атаку на полицейский строй.

И дело не в том, что они кривят душой, — они искренне ненавидят иммигрантов, особенно беженцев, особенно темнокожих, а также русских, евреев, мусульман, ####, веганов, Европарламент и лично всех до единого депутатов национального конгресса. Да, не исключаю, что они пришли к этим взглядам естественным путем, в силу собственной тупоголовой обиды на весь белый свет. Но у этих типов имелись деньги, было помещение для встреч, они откуда-то добывали эти свои телескопические дубинки, и ведь кто-то обучал их способам изготовления наиболее эффективных коктейлей Молотова — без таких уроков они бы давно уже самоустранились из генофонда.

Я торчала в сети у Литвинчука уже целый месяц, с тех пор как прибыла в страну. Меня направили помогать команде поставщиков, которая уже работала с ним. Я передавала им URL облачных хранилищ, куда хакеры складывали чувствительные данные, извлеченные из его дата-центров. Мы потихоньку сливали эти данные его политическим соперникам, благодаря чему он выглядел в их глазах все хуже и хуже, а долларовые суммы, передаваемые нам, росли все выше и выше.

Я знала его мнение о скинхедах: во всем виноват Кремль. Он обвинял Кремль вообще во всех смертных грехах. Стратегия была неплохая — Москва действительно любила вмешиваться в дела своих бывших союзников. Но я сумела вычислить личные аккаунты руководителей Литвинчука, покопалась там немного и пришла к выводу: возможно, скинхеды — это всего лишь ничего не подозревающие винтики в громадном механизме государственной империи, в строительстве которых давно поднаторели борисы. Это не означает, что Кремль тут вообще ни при чем; может быть, они поддерживают кого-нибудь из подчиненных Литвинчука в надежде раскачать обстановку и заменить осторожного противника на другого, поглупее и посговорчивее.

— Что нам теперь с этим делать?

Кристина и ее соратники переглянулись, потом приглушенно заговорили на борисовском — я ничего не понимала. Разговор перешел в спор, и по мере того как страсти накалялись, голоса звучали не громче, а, наоборот, тише, постепенно понизившись до шепота, который, однако, воспринимался гораздо внимательнее, чем любые попытки перекричать друг друга. К счастью для них, среди посетителей «Дунайского бара-ресто» не было шпионов (я в этом уверена).

— Павел говорит, при их появлении нам надо отступить. А Оксана считает, что мы должны перейти на другую сторону площади и двигаться, если они направятся к нам.

— А ты как считаешь?

Кристина нахмурилась:

— Я слышала, сегодня они намерены действовать жестко. Может быть, напролом. Это плохо. Если мы окажемся на заднем плане, когда они пойдут на баррикады…

Я кивнула:

— Не хватало только, чтобы вас мысленно связывали с бандитами, которые дерутся с полицией.

— Да, но при этом мы не хотим сидеть сложа руки и сдаваться на милость копов, доказывая, что мы не такие.

— Разумно.

Оксана покачала головой:

— Мы должны защищаться. Каски, маски.

— Масками пули не остановишь, — возразил Павел.

— Верно. Масками пули не остановишь. Если они начнут стрелять, прячьтесь или бегите. И никак иначе.

Он насупился.

Атмосфера сгустилась до осязаемости. На миловидном лице Кристины была написана печаль. Прежде чем стать «опасными радикалами», ее боевые товарищи были просто добрыми друзьями. Передо мной эта проблема не стояла, потому что у меня не было друзей.

— Да, верно, под пулями вам в живых не остаться, и да, верно, это дурачье постарается спровоцировать полицию на что-нибудь ужасное. Но также верно, что копы на той стороне трясутся от страха и целый месяц сидят без зарплаты. Некоторые факторы вам подвластны, а некоторые нет. И сколько бы вы ни мечтали о переменах, просто так ничего не изменится. Самым правильным было бы сейчас разойтись по домам и продолжить в другой раз. Может быть, копы и нацисты поубивают друг друга.

Все дружно покачали головами и начали говорить. Шум стоял такой, что на него обернулись даже окрестные веганы. Кристина покраснела и взмахнула руками, как дирижер, успокаивая друзей. Они притихли. Веганы сделали вид, будто перестали глазеть.

— Может быть, мы сумеем склонить их на нашу сторону, — тихо молвила Кристина. Все застонали. Это была навязчивая фантазия Кристины. В 1991 году, когда в Москву въехали танки, чтобы опрокинуть разношерстную команду радикалов Ельцина, никого из нас еще не было на свете, однако все мы слышали истории о том, как его молодые, идеалистически настроенные сторонники разговаривали с солдатами, убеждали их в правоте своего дела, и танкисты отказывались стрелять в революционеров. Потом были борщ и водка для всех борисов, и самый большой из них, Борис Ельцин, привел СССР к мирному переходу власти.

Напряжение рассеял Павел:

— Сначала попробуй сама.

Мы все рассмеялись.

Я знала, что сказать дальше:

— Считаю за честь работать с вами. Завтра выпьем вместе, здесь или в Валгалле. — Миф совершенно неверный, но не родился еще борис, который смог бы устоять перед добрым викинговским благословением.

Мы расплатились, я проглотила свою «Маргариту» с ростками пшеницы, Оксана взяла меня под руку, и мы вышли из «Бара-ресто». Кристина опытной рукой освободила меня от пакета кебабов и раздала друзьям. Мы стали жевать на ходу. На красном светофоре я достала телефон, наугад заглянула в ленту соцсетей и увидела Маркуса с его девчонкой. Лучезарно улыбаясь, они уселись на велосипед-тандем и покатили навстречу своему медовому месяцу, и вид у них был такой слащавый, что я чуть не отшвырнула кебаб.

Кристина прочитала что-то у меня на лице и осторожно прикоснулась к руке. Улыбнулась мне нежно, по-сестрински, и я ответила ей тем же. Когда-то у меня были подружки, они поддержали меня, когда один глупый парень сделал одну глупую вещь. И хотя все это осталось в прошлом, Кристина все-таки помогала мне создать иллюзию дружбы.

Приближаясь к главной площади, мы встречали группки, идущие в ту же сторону. Месяц назад ночные демонстрации были исключительной прерогативой закаленных уличных бойцов в балаклавах в стиле «черного блока» и Pussy Riot. Но после первых же ударов дубинками по головам, ненадолго попавших в поле зрения публики за пределами этого медвежьего угла, полиция дала задний ход, и в рядах манифестантов выросло число бабушек и семей с детьми. Проводились даже тематические ночи типа «ужин в складчину», когда каждый приносил какое-нибудь блюдо под крышкой и угощал других демонстрантов, а иногда даже полицейских и солдат.

Потом в полицейский строй вломились неонацисты, и копы перестали принимать дармовое угощение от таких, как мы. Теперь ночные выступления обычно заканчивались перестрелками, и семьи все чаще оставались дома. Но нынешняя ночь выдалась довольно теплой, такой, что можно было пройти без перчаток пару сотен метров, и детишек было больше, чем в другие дни на этой неделе. Те, что постарше, скакали вприпрыжку рядом с родителями, малыши сидели на руках, дремали или смотрели видео на телефонах. Разумеется, идентификационные номера этих телефонов были мгновенно считаны ложными сотовыми вышками, расставленными по периметру вокруг беззащитных устройств.

В воздухе над площадью звенела позитивная энергия. Бабушки с кастрюлями и деревянными ложками выстроились шеренгой и звонко стучали, распевая на борисовском какую-то песню, известную всем. Кристина попыталась переводить, но сюжет был завязан на древнем сказании про Бабу Ягу, которое каждый словстакийский ребенок впитывает с материнским рецептом борща.

Мы остановились у пылающей бочки и раздали последние кебабы. Из толпы вынырнула девчонка, которую я уже встречала. Она отвела Кристину в сторонку и вполголоса завела какой-то жаркий спор. Я уголком глаза следила за их жестами, пытаясь понять. Видимо, кто-то из друзей Кристины имел знакомых в неонацистском лагере, и, судя по ее реакции, новости были плохие.

— Что? — спросила я. — Что случилось?

— В десять вечера, — ответила она, — они пойдут в атаку. Вероятно, кто-то из копов переметнется на их сторону. Их подкупили.

Вот в чем беда: если держать полицию на половинном жаловании, найдется тот, кто заплатит им вторую половину. Прекрасно развитое чутье помогало словстакийским стражам порядка держаться на шаг впереди любых чисток и реорганизаций, а те, кто не развил такой навык, в итоге оказывались за решетками собственных тюрем, а то и погибали от рук своих же коллег.

— Сколько?

Все борисы, даже такие прелестные феи, как Кристина, виртуозно умеют пожимать плечами. С ними не сравнится никто на свете. Если в английском языке есть двести слов для понятия «пассивная агрессия», а в языке эскимосов — двести слов для описания снега, то борисы могут пожатием плеч передать двести разных оттенков эмоций. Ее жест я прочитала как «Немало, достаточно, слишком много — нам крышка».

— Кристина, не надо изображать мучеников. Если дело настолько плохо, вернемся в другой раз.

— Если дело настолько плохо, другого раза может и не быть.

Ох уж этот фатализм.

— Ладно, — сказала я. — Надо что-то делать.

— Например?

— Например, ты найдешь, где мне присесть, и попросишь всех остальных оставить меня в покое на часок.

Баррикады вокруг площади уже давно были накрыты брезентовыми навесами и превращены в убежища, где демонстранты могли при необходимости отвлечься и отдохнуть. Через несколько минут Кристина вернулась и отвела меня в свободный уголок одной из таких нор. Это место пахло немытым телом и полупереваренной капустой, зато было укрыто от ветра и посторонних глаз. Я подогнула для тепла полы длинного пальто, уселась, скрестив ноги, и раскрыла ноутбук. Через несколько минут у меня перед глазами развернулась вся электронная переписка Литвинчука. Я заранее установила на его компьютер удаленный рабочий стол и могла бы войти через его собственный веб-интерфейс, но для быстроты напрямую проникла в его почтовый сервер. К счастью, он, вступив в должность, первым же указом велел перевести всех сотрудников с гугл-почты Gmail, надежно защищенной могучими хакерами, которым я в подметки не гожусь, на местный почтовый сервер, расположенный в том самом дата-центре, где я провела шестнадцать часов. Его защита держалась на благих намерениях, жвачке и слюнях. Это означало, что если госдепартамент США захочет выяснить, чем занимается словстакийское правительство, то им не придется иметь дело с въедливыми юристами корпорации «Гугл», надо всего лишь взломать этот сервер.

Главный принцип борисовской политики гласит: не доверяй никому. А значит, им приходится все делать своими руками.

Все данные с развернутых Литвинчуком ложных сетевых узлов стекались в большую аналитическую систему, которая строила социальные графы и составляла досье. Он велел полицейскому и военному начальству собрать в единую базу идентификаторы всего персонала и внести их в белый список системы — ведь нельзя же ставить под подозрение каждого копа просто на том основании, что он присутствовал на беспорядках. Этот файл находился в его сохраненной почте.

Я переключилась на другой интерфейс, вошла в гаджет, оставленный «КЗОФом» на самой дальней полке. Он быстренько переварил файл и выдал все эсэмэски, переданные или полученные всеми без исключения копами с момента включения. Я подозвала Кристину. Она присела рядом со мной, сунула мне где-то раздобытый термос. Кофе был ужасный, и я невольно вспомнила Маркуса, ярого обожателя этого напитка. В настоящем радикальном восстании он бы не продержался и десяти часов, потому что в гуще схватки не сумел бы найти гурманскую кофейную жаровню.

— Кристина, помоги мне найти строчки о том, что нацистов приказано пропустить за линию оцепления.

Она поглядела на экран, где прокручивался длинный список сообщений с полицейских телефонов.

— Что это?

— Что видишь. Все сообщения, переданные или полученные полицейскими телефонами за последние десять часов. Я не могу их прочитать, поэтому нужна твоя помощь.

Она отпрянула. Торчащие скулы, раскосые глаза, чувственные губы. Потом схватила мышку и стала прокручивать ленту вверх и вниз, читая про себя.

— Черт возьми, — буркнула она по-словстакийски — это была одна из немногих фраз, которые я понимала. Потом, к ее чести, сумела справиться с удивлением и стала вникать в смысл сообщений. — Как вести поиск?

— Вот. — Я открыла диалоговое окно. — Скажи, если нужна будет помощь с подстановочными символами.

Кристина была далека от хакерства, но для прошлых проектов я немного научила ее обращаться с регулярными выражениями. Это один из видов секретного оружия хакеров — компактная цепочка символов, с помощью которой можно прочесывать огромные файлы и быстро находить соответствия. Если ничего не испортите — а это со многими случается.

Кристина осторожно попробовала вести поиск.

— Что мне искать? Имена? Пароли?

— То, чем можно напугать министерство внутренних дел. Мы перешлем им порцию этих сообщений.

Она замерла и уставилась на меня, хлопая ресницами:

— Шутишь, что ли?

— Они не догадаются, что это исходит от нас. Будет выглядеть так, будто источник находится внутри министерства.

Кристина не сдвинулась с места, в ее глазах бегали в своих колесах хомячки.

— Маша, как ты это делаешь?

— Помнишь, мы договорились. Я тебе помогаю, а ты не задаешь вопросов.

Мы с ней заключили этот договор после нашей первой ночи на баррикадах, когда я научила ее прошивать телефон с помощью «параноид-андроид», и мы шли по площади и любовались, как бессильно отскакивают от нас сигналы телефонных перехватчиков. Кристина «знала», что я занимаюсь какой-то работой для американского подрядчика в сфере безопасности, и, покопавшись в интернете, вычислила мою связь с M1k3y, которого она, разумеется, боготворила. Я читала ее сообщения в чате их революционной ячейки — она горой стояла за меня, доказывая, что я заслуживаю полного доверия, потому что работаю вместе с их «американским героем». Кое-кто из ее соратников вполне разумно (и почти угадав) допускал, что я при этом стучу в полицию. Похоже, Кристина была готова пожалеть, что не послушала их.

Я выжидала. Заговорить первой значило бы уступить инициативу и выглядеть слабой.

— Если тебе нельзя доверять, значит, нам крышка, — наконец заключила она.

— Верно. К счастью, мне можно доверять. Ищи.

Мы вместе обработали несколько запросов, и я показала ей, как пользоваться подстановочными символами, чтобы расширить зону поиска и при этом не перелопачивать весь массив сообщений. Дело пошло бы быстрее, если бы я понимала кириллицу, но в этом приходилось полагаться только на Кристину.

Набрав довольно репрезентативную подборку — штук сто запросов, достаточно, чтобы выглядеть убедительно, и не слишком много, чтобы Литвинчук сумел их переварить, — я составила для него письмо на английском. Замысел был не такой дурацкий, как может показаться, ведь он набирал ведущих сотрудников по всей Европе и даже пригласил пару человек из Южной Африки, и все они общались между собой на ломаном английском, то и дело вставляя большие куски из гугл-переводчика, потому что надо ведь соблюдать оперативную маскировку, верно?

Подделать ломаный английский гораздо проще, чем речь человека, для которого этот язык родной. Но даже при этом я не собиралась пускать дело на самотек. Отсеяла пару сотен писем одного из бюрократов среднего уровня, под которого намеревалась мимикрировать, и закинула их в облачную машину, где у меня лежала версия Anonymouth, детектора плагиата, который на основе стилометрии составлял профиль заданного текста по грамматике, синтаксису и словарю, а потом оценивал новые тексты и выдавал вердикт, принадлежат ли они одному и тому же автору. Я заложила в свой Anonymouth несколько тысяч индивидуальных профилей, от журналистов и блогеров до каждого своего босса, и это часто помогало понять, пишут ли они сами или поручили дело литературным рабам, а может, передоверили подчиненным. Но чаще всего я им пользовалась, чтобы выдавать себя за других.

Не сомневаюсь, мысль об использовании стилометрии для тонкой настройки перевоплощений приходила в голову многим, однако мне не удалось найти ни одного реального человека, который бы на деле пользовался этим. Мне не составило труда извлечь из Anonymouth лист предложений о том, как сделать мою фальшивку менее заметной для самого Anonymouth: укоротить вот эту фразу, подобрать синоним этому слову, добавить пару запятых. Через несколько раундов мои фальшивки стали способны надежно обманывать и людей, и роботов.

У меня был на примете кандидат на роль информатора — один из тех южноафриканцев, Николас Ван Дейк. Я видела этого парня в деле — он часто ругался со своими словстакийскими коллегами и поэтому вполне убедительно смотрелся бы в роли стукача. Я еще немного сгустила краски, вложив в уста Николаса легкое сожаление о том, сколько бабла загребают его враги за свое предательство, и намекая на небольшой процент за собственную неподкупность и добродетельность. Получилось весьма правдоподобно. Литвинчук, естественно, взбеленится, узнав, что среди его подчиненных полным-полно предателей, но даже он заподозрит неладное, если такой ушлепок, как Ван Дейк, вдруг решит сдать своих товарищей, не выторговав малую толику для себя.

Еще пара проходов через Anonymouth, и у меня появился вполне пригодный текст, а также URL облачного хранилища, куда я сложила все эсэмэски. В министерстве внутренних дел никто не шифровал письма по протоколу PGP, потому что зачем нормальным людям вся эта ерунда, поэтому было проще простого заложить в ящик к Литвинчуку письмо, неотличимое от настоящего. Я даже подделала шапку документа — по той же причине, по какой создатель кукольных домиков рисует крохотные названия на корешках книг в гостиной. Пускай этого никто не увидит, все равно профессиональная гордость требует соблюдать точность даже в мельчайших деталях.

К тому же у меня был скрипт, способный сделать это.

— Что дальше? — Кристина восхитила меня своим встревоженным видом. Словно боялась, что я вдруг выпущу клыки и разорву ей горло.

— Дальше мы дадим Литвинчуку пятнадцать минут на прочтение этого письма. Если он не заглянет в почту, напишем ему с телефона Ван Дейка. Кстати. — Альт-таб, альт-таб, вставить номер, три клика, и я отсоединила от сети настоящий телефон Ван Дейка, сделав его недоступным на случай, если Литвинчук вздумает позвонить ему.

Уже совсем стемнело, стало холодно, и без перчаток пальцы жгло как огнем. Закончив работать на клавиатуре, я натянула перчатки и включила встроенные обогреватели. Я заряжала их весь день, чтобы хватило на целую ночь на баррикадах. Перчатки Кристины пестрели прожженными дырками от сигареты, и ей, наверно, было в них холодно. Гадкая привычка. Так ей и надо.

Народу на площади прибавилось. Полыхали костры в бочках, в их мерцающем свете и в последних багровых отблесках заката я разглядела на многих демонстрантах хлипкие самодельные бронежилеты.

— Ребят, плохи ваши дела.

— Почему?

Я показала на парня, который раздавал малярные респираторы.

— Потому что эти маски бесполезны против слезоточивого газа или перечного спрея.

— Знаю. — Ее фатализм был непробиваем.

— И что?

Она пожала плечами в типичной борисовской манере:

— Зато они чувствуют, что делают нечто полезное.

— Чувствовать — это мало, — ответила я. — Может быть, когда-то, во времена Вацлава Гавела5, в этом был какой-то смысл. У вас тогда правили бестолковые борисы, державшие тайную полицию на водке и чистках. Уверенные в собственном инженерном таланте, они сооружали огромные, величиной с холодильник, подслушивающие устройства, нуждавшиеся в ежечасном ремонте и смене масла. А сейчас контрразведчики вроде Литвинчука могут каждые пару лет летать в Вашингтон на специальную ярмарку, где богатейшие компании предлагают всем желающим свое великолепное шпионское оборудование. Естественно, за всеми этими компаниями стоят либо русские, либо китайцы, либо американцы, но все равно их техника в миллион раз лучше, чем все то, что сможет самостоятельно произвести Словстакия. И они снимут с вас шкуру, как с апельсина. И дело не только в слежке. Почитай брошюры о современном нелетальном оружии. Болевые лучи, от которых плавится лицо, аэростаты с перечным спреем и нервно-паралитическим газом, звуковые пушки, от которых ты наложишь в штаны…

— Знаю, знаю. Ты об этом давно твердишь. И чего ты от меня хочешь? Я стараюсь быть умнее, учу своих друзей быть умнее, но что мне делать со всеми этими людьми…

Меня охватил жар.

— Если у тебя нет решения, это не значит, что его не надо искать. И не значит, что решение нельзя найти. Ты и твои семеро друзей ничего не измените, вам нужна помощь всех, кто сюда пришел. Вы знаете то, чего не знают они, и, пока они этого не узнают, их будут бить. — У меня дрожали руки. Я сунула их в карманы. Покачала головой, пытаясь отогнать звеневшие в ушах людские крики, крики, услышанные в другом месте и в другое время. — Вам нужно стать лучше, потому что дело очень серьезное и иначе вы погибнете. Можете бежать от этих клоунов, прятаться за «параноид-андроид» и чехлами Фарадея, но рано или поздно вы непременно допустите ошибку, и их компьютеры выловят эту ошибку, и тогда…

В этот миг донер-кебаб встал у меня поперек живота, и я больше не могла говорить — то ли рыгну, то ли разрыдаюсь, уж не знаю, что хуже. Я не идиотка — скорее, говорила это себе, чем Кристине. Если днем на работе ты помогаешь репрессивным режимам следить за своими диссидентами, а потом в качестве хобби помогаешь этим диссидентам уходить от слежки… Прямой путь к саморазрушению.

Я это понимаю.

Но попробуйте мне сказать, что сами вы никогда и ни в чем не противоречили себе. Скажите, что никогда не замечали в себе раздвоения, не совершали поступков, зная, что впоследствии пожалеете о них, зная, что это неправильно, и все равно совершали. Как будто смотрели на себя со стороны.

Просто у меня это происходит более драматично.

Кристина, должно быть, что-то прочитала на моем лице. Только этого не хватало. Не ее дело знать, что творится у меня в душе или в голове.

Но она крепко обняла меня — в этом борисы тоже большие мастера. Жест был добрым. Я втянула носом сопли, загнала обратно слезы и обняла ее в ответ. Под бесчисленными слоями одежды она была совсем крохотная.

— Ничего, — сказала она. — Мы понимаем, ты просто хочешь нас уберечь. Мы постараемся.

«Сколько ни старайтесь, этого будет недостаточно», — подумала я, но не сказала. И пожала ей руку.

— Пойдем.

Толпа демонстрантов разрослась, кое-где слышались народные песни — низкие голоса чередовались с высокими, нежными.

Кристина тоже запела вполголоса. Песня взлетела над площадью и задала ночи другой ритм — люди притопывали в такт, поднимали головы, глядя на полицейский строй. Кое-кто из полицейских кивал вместе с поющими. Мне стало интересно — может быть, это те же самые ребята, которые согласились пропустить неофашистов через свой строй и обрушить парламент.

— О чем эта песня?

Кристина обернулась ко мне, и ее глаза потеплели.

— В основном чушь всякая. «Словстакия, наша мать, мы вскормлены на твоей груди». Но есть и хорошие части: «Все вместе, хоть мы такие разные, будем всегда действовать вместе, наша сила в понимании, мы непобедимы, пока не забудем, кто мы, и не пойдет брат войной на брата…»

— Не может быть.

— Серьезно. Слова были написаны в семнадцатом веке после ужасной гражданской войны. В переводе я немного осовременила, но… — Она пожала плечами. — Эти внутренние распри — наша давняя беда. Всегда есть тот, кто хочет построить себе маленькую империю, заиметь десять машин и пять особняков, и все остальные, те, кто выходит на площадь бороться с этим. Льется кровь. Но, судя по тому, о чем ты рассказала, возможно, на этот раз мы проиграем, несмотря на всю пролитую кровь.

Я посмотрела на полицейский строй, на бурлящую толпу. Уже полностью стемнело, и над площадью клубились большие облака дыма из горящих бочек. Белесую мглу пронизывали лучи светодиодных прожекторов, установленных за спинами полицейских — так, чтобы их лица оставались в темноте, а демонстранты представали в полной фотографической видимости. На опорных мачтах прожекторов блестели немигающие глаза видеокамер. Полицейские фургоны, окружившие площадь, щетинились целым лесом причудливых антенн, перехватывая все сообщения, невидимо летающие над площадью, со скоростью мысли обшаривая телефоны в поисках виртуальных удостоверений личности.

— Ребят, вам крышка, — сказала я.

— Ты говоришь как настоящая словстакийка, — усмехнулась Кристина.

— Ха-ха. Но беда в том, что защищаться гораздо труднее, чем атаковать. Если сделаете хоть одну ошибку, Литвинчук и его подручные доберутся до вас. Вы должны действовать безупречно. Они поймают вас на малейшей оплошности.

— По твоим словам выходит, мы должны были атаковать.

Я остановилась будто споткнувшись. Да, конечно, именно этим нам и надо было заниматься. Не просто топтаться по краям, натравливая одного противника на другого с помощью фальшивых писем, а полноценно обрушить всю их сеть, заглушить их связь, когда они сильнее всего в ней нуждаются, заразить их телефоны и сервера, записывать все, что они сказали и сделали, сливать это на сайты утечек в даркнете, а потом, выбрав наихудший для них момент, обнародовать.

Я заглянула в телефон. Прошло почти пятнадцать минут.

— Наверное, да, — сказала я. — Но когда начнете атаку, игра пойдет совсем по-другому. Как только они узнают, что вы проникли в их сеть, у них останутся только два варианта действий: броситься наутек или раздавить вас, как букашек. И, думаю, они предпочтут второй вариант.

— Маша. — Мое имя в ее устах прозвучало странно и в то же время естественно. Имя было русское, и когда-то среди моих предков имелись борисы. Наш род уходил корнями в диаспору ашкенази, но в нем присутствовали не только евреи. На одной из старых фотографий моя бабушка походила на казака, нарядившегося в женское платье. Острые скулы, глаза вразлет, как у толкиновского эльфа. Я обернулась к Кристине. — Маша, мы не внутри их сети. А ты — внутри.

Ого.

— Ого. — Да, конечно, это было так. Я их немного обучила («дайте человеку удочку…»), но, если я, как положено по графику, через две недели соберу чемоданы и умотаю, они станут легкой добычей.

— Буду поддерживать вас удаленно, — предложила я. — Будем шифровать нашу переписку, я пришлю вам лучшие программы.

Она покачала головой:

— Маша, ты не можешь стать нашей спасительницей. Мы должны сами себя спасти. Посмотри на них, — указала она.

По улице шли граффитчики, «цветные революционеры», черпавшие вдохновение на примере тех балбесов из Македонии, которые обливали памятники и правительственные здания яркими красками. Краски эти продержались еще долго после того, как «революционеров» разогнали или пересажали. Они вселили надежду во множество сердец (и здорово обогатили китайских производителей моющих средств). По македонским законам вандализм считался правонарушением, и самое большее, что можно было за него получить, это штраф. Но словстакийский парламент без колебаний провозгласил вандализм тяжким преступлением. Депутаты не менее внимательно, чем граждане, следили за событиями в Македонии.

Словстакийские граффитчики довели цветную войну до совершенства. Они заряжали пращи дешевыми латексными шариками, наполненными очень стойкой краской, раскручивали над головами и отправляли в полет по широкой дуге к намеченной цели. Все равно что Джексон Поллок [6] против Голиафа [7].

Подобно всем радикальным ячейкам, здешние колористы действовали самостоятельно и были никак не связаны с Кристиной и ее группой. Никто в точности не знал, где именно они появятся и что станут делать. У Литвинчука имелся длинный файл с именами известных и предполагаемых участников, и я, приехав в Словстакию, первое время размышляла, не присоединиться ли к ним, но потом решила, что для меня они слишком низкотехнологичны. Однако в эффективности им не откажешь: они методично двигались слева направо вдоль верхнего ряда окон, подначивая друг друга, демонстрировали потрясающую меткость, аккуратно укладывая снаряд за снарядом в самое яблочко. Выстроившиеся в шеренгу полицейские, укрытые за щитами и лицевыми забралами, испуганно зажмуривались всякий раз, когда над головами пролетал яркий шарик. Лучи прожекторов играли на разноцветных брызгах, разлетавшихся от лопнувших пузырей, и мне представилось, как мундиры полицейских окрашиваются радужными капельками оседающей краски и глиттера. Глиттер вообще стал у цветных революционеров чем-то вроде заразной болезни, неизбежно передаваясь при малейшем соприкосновении, и избавиться от него было невозможно.

Кстати. Полицейские. Я снова заглянула в телефон. С момента, когда я отправила письмо Литвинчуку, прошло уже шестнадцать минут, а вокруг не было никаких признаков ожидаемого хаоса. Плохо.

— Надо найти местечко, где можно сесть и снова подключить мой ноутбук. — Я кивком указала на полицейских.

— Черт.

— Ага.

Мы огляделись по сторонам. Куда бы присесть? Когда-то, две администрации назад, на площади стояли скамейки. Потом началась первая волна протестов, пока еще довольно мягких, она заключалась в том, что тысячи человек тихо-мирно сидели на площади, заняв все скамейки, и ели мороженое. Ведь никакие законы не запрещают есть мороженое, и ты не слоняешься по улицам, а просто сидишь в зоне, предназначенной для сидения. Последним указом тогдашнего премьер-министра, незадолго до того, как ему вынесли вотум недоверия и он улетел на президентском самолете, нагруженном тюками бумажных евро — говорят, те, кто решил оценить их сумму, сожгли шесть счетчиков банкнот, потом, плюнув, стали просто взвешивать в тоннах, — так вот, своим последним указом он велел убрать все скамейки и заменить их несуразными привалинками высотой до талии с углом наклона семьдесят градусов. Вот вам, злостные пожиратели мороженого!

Тем не менее присесть было некуда, и гнусный старый борис посмеялся-таки последним.

— Вот. — Кристина скинула пальто и осталась всего лишь в просторном свитере. В нем она казалась еще меньше, моложе, уязвимее. Свернула пальто и положила его на более-менее чистый клочок асфальта.

— Ну ты и мученица. — Я уселась на пальто и полезла в сумку за телефоном. — Спасибо. — Не успела я открыть крышку ноутбука, как в полицейских рядах началось шевеление. Из здания парламента вышел летучий отряд в защитных доспехах, как у Дарта Вейдера, с оружием наизготовку. Они выстроились за спинами у рядовых полицейских, хриплыми голосами отдавая приказы. — Черт бы их всех побрал. — Я отложила ноутбук, Кристина потянула меня за руку и подхватила с земли пальто. Вся толпа выставила телефоны и стала снимать происходящее. Самые предусмотрительные вооружились длинными раздвижными селфи-палками и подняли их над головами.

— Похоже, Литвинчук получил-таки письмо?

Вокруг нас людские потоки текли то туда, то сюда, толкая со всех сторон. Дула автоматов, направленные только что вышедшими спецназовцами в спины их коллегам, смотрели также в толпу. И каждая пуля, пролетевшая мимо копов (или пронзившая одного из них), полетит прямо в нас. Толпа вокруг полицейской шеренги распалась в виде гигантской буквы V, демонстранты теснились по бокам, беспрерывно щелкая телефонами и селфи-палками.

Нас тоже зажало в толпе, потому что Кристина чуть ли не силой подняла меня на ноги и утащила с предполагаемой линии огня.

Противостояние было напряженное. Копы орали на спецназовцев, те на копов, сверкали оружейные стволы. В пустоту посреди буквы V вышла одна из «цветных революционерок», девчонка ростом футов пяти [8], не больше, еще не растерявшая подростковой угловатости, и вставила в пращу шарик с краской. Подняла, стала раскручивать. Люди затаили дыхание, потом один из демонстрантов истерическим, срывающимся голосом крикнул ей что-то — наверно, вроде как «Прекрати, дуреха». Но праща вертелась над головой со свистом, перекрывавшим даже гомон толпы. Девчонка сосредоточенно прищурилась, оскалила зубы, ухнула, как толкательница ядра, и выпустила снаряд. Толпа развернулась, провожая глазами его полет. А шарик пролетел по широкой дуге сквозь холодный воздух, сквозь едкий свет прожекторов и плюхнулся точно в цель — прямо в зад одному из копов в защитных доспехах. Девчонка взметнула кулак и растворилась в толпе, а подстреленный коп вскрикнул, машинально потянулся к забрызганному заду, потом поднес руку к глазам и оторопело уставился на кевларовую перчатку, измазанную бананово-желтой блестящей краской. Спецназовцы за его спиной все как один прицелились в него, и, честное слово, я даже видела, как напряглись их пальцы на спусковых крючках, но, к счастью, никто из них не пальнул этому бестолковому борису в спину и не размазал его легкие по асфальту. А когда забрызганный коп потянулся к своему пистолету, у его товарища хватило соображения выбить оружие из его руки, и оно, медленно вертясь, заскользило по обледенелой площади по направлению к толпе.

Наступило долгое растерянное молчание. Все — демонстранты, копы, элитный спецназ, не будем забывать и скинхедов-неонацистов — лихорадочно размышляли, что же делать дальше.

Первым очнулся командир отряда Литвинчука. Он выкрикнул какой-то приказ, и его солдаты снова направили дула на всю неровную шеренгу полицейских, а те торопливо перестроились лицом к ним. Командир спецназа стал называть имена — те самые, которые мы им послали, и его бойцы вытаскивали тех бедняг из строя одного за другим, заковывали в наручники и уводили.

Когда ушел первый, любопытство толпы, и без того зашкаливавшее, взлетело до небес. С каждой минутой шеренга копов редела все сильнее, и настойчивый гул голосов, пересказывавший все события на телефоны, достиг лихорадочного накала.

Когда действо закончилось, в строю осталось не больше половины полицейских. Несколько спецназовцев шагнули вперед и заполнили пустые промежутки, встав плечом к плечу с теми самими копами, в которых только что целились. Оставшиеся копы перетрусили куда сильнее, чем демонстранты. Я огляделась, ища глазами неонацистов. Они ребята приметные, ходят в скинхедовских униформах, всегда держатся вместе, всегда гневно сверкают глазами на каждого, кто рискнет взглянуть на них, всегда с банками пива в руках. Но их нигде не было видно. Ага, вот и они, кучкуются в задних рядах, о чем-то горячо переговариваются, машут руками, даже толкают друг друга. Злятся, должно быть: собирались прорываться сквозь строй, готовились к серьезным неуправляемым потасовкам, а теперь не знают, куда девать накопленную психическую энергию. Одни, похоже, разглядывали поредевшие ряды полицейских и размышляли, не прорваться ли прямо сейчас, даже без поддержки «оборотней в погонах»; другие, кажется, хорошо помнили о чудовищной репутации личных отрядов Литвинчука, прославившихся на всю страну пытками и исчезновениями политических противников. Это было единственное силовое ведомство, которому ни разу не задерживали и не сокращали плату.

Алкоголь — жуткая дрянь. Какой-то болван вырвался из рук приятелей и потащился через всю площадь. Он был так пьян, что еле держался на ногах, однако клаксон у него работал на полную мощность, и из бестолковой глотки рвались наружу громкие вопли, которые не могла удержать в себе его пьяная душа. К его воинственным крикам прислушивалась вся площадь, а впереди расстилалось такое просторное, такое манящее V-образное пространство, и он ринулся напрямик, размахивая арматуриной, как крестьянин вилами, шел прямо на стволы, обрамлявшие площадь.

Командир спецназа что-то приказал ему, всего один раз, крикнув погромче, чтобы быть услышанным даже сквозь пьяный лепет. Потом указал пальцем на одного из своих людей, тот вскинул автомат, прицелился и снес нацисту голову, разметав по асфальту осколки костей и клочья мозга.

Телефонные камеры тысячами глаз запечатлели это со всех возможных ракурсов.

Первый крик — парень, где-то позади меня — был быстро подхвачен. Меня толкнули, потом еще, потом так сильно, что я упала на колено. Кристина крохотными крепкими руками подняла меня на ноги.

— Спасибо, — еле выдавила я, и нас снова захлестнул ураган бегущих тел, и нам тоже пришлось бежать и толкаться, чтобы нас не затоптали.

Потом крики стали не слышны — они утонули в реве звуковых пушек, включенных копами. Это акустическое оружие сочетает очень громкие звуки с чрезвычайно низкими частотами, от которых все внутри перекручивается. Слух отказывает, и вы чувствуете, что вот-вот обделаетесь. Толпа застыла на месте, люди корчились и затыкали уши. Наконец, вдоволь поиздевавшись, пушки выключились, оставив после себя жалобные всхлипы и предсмертные судороги волосков внутреннего уха.

И копов я уже не видела — они затерялись среди толпы, аккуратная V утонула в людском водовороте, многие плакали, держались за грудь или за голову. Прозвучало громкое объявление — искаженное, не разобрать.

— Что он сказал? — спросила я у Кристины, повернувшись так, чтобы она видела мое лицо, смогла прочитать по губам.

— Хочет, чтобы мы ушли. — Ее голос доносился словно из глубокого колодца.

— И я хочу уйти, — подтвердила я.

Кристина кивнула. Мы огляделись, высматривая остальных из нашей группы, но это было безнадежно. Люди бесцельно кружили, плакали, искали своих близких. Я достала телефон. Сигнала нет. В подобных ситуациях полицейские всегда стараются соблюсти тонкий баланс между наличием интернета (чтобы следить за всеми подряд) и его отключением (чтобы никто не смог координировать действия). Сейчас, видимо, они решили, что набрали уже достаточно сведений о демонстрантах, чтобы потом разыскать их, и пора всех разгонять. Но были такие, кто не мог уйти самостоятельно. Во время панического бегства многие получили травмы и остались лежать на холодной брусчатке, либо одни, либо, если повезет, у кого-то на руках. Мне вспомнились все увиденные здесь семьи, бесчисленная детвора.

Некоторые люди не могут справиться с подобными ситуациями, их накрывает. Я видела такое и прекрасно понимаю. Но я не из таких. Мы с моей лимбической системой, той самой, которая выдает реакцию «бей или беги», отлично подружились и пришли к соглашению: она не тревожит меня, а я не тревожу ее. Я видела необходимость как можно скорее уйти, но не ощущала страха. Я сочувствовала беднягам, лежащим на земле, но понимала, что от иностранки, не говорящей на их языке, толку очень мало. Гораздо полезнее будет человек, знающий, где находится больница, и способный поговорить с медиками, и я надеялась, что такой человек непременно появится.

Кристине, однако, было очень плохо. В лице ни кровинки, зубы выбивали дробь. Возможно, у нее небольшой шок, да к тому же температура на улице упала градусов на десять.

— Пойдем. — Я потянула ее к кольцевой дороге, опоясы