Оглавление

— Как зовут этого молодого солдата? — спросила миловидная, русая медсестра, указав на худощавого парня, что мирно лежал на больничной койке с перевязанной головой.

— Не знаю, — нерадиво послышалось в ответ. — Упомнишь тут всех… посмотри сколько их.

В полевом госпитале находилось с десяток раненых бойцов, многие из которых были без пяти минут при смерти. Те же, кто пребывал в сознании, либо нехотя разговаривали вполголоса на отдалённые от войны темы, либо сохраняли гробовое молчание. Однако даже в этой безрадостной атмосфере на их фоне выделялся один безмолвный рядовой, чьё поведение было особенно закрытым, но взгляд ещё сохранял ускользающую бодрость и свет. «С другой стороны, — в смятении подумала юная девушка, — то могла быть глубоко скрытая тоска». Он, казалось, был преисполнен множеством беспробудных чувств, от счастья до отчаяния, поочередно мелькающих в его серо-зелёных глазах. Это был сложный взгляд — взгляд человека со сложной судьбой. Служительнице панацеи стало интересно узнать побольше об обладателе такого загадочного взгляда, и она подошла к привлекательному рядовому, робко произнеся: — з-з-здравствуйте.

— Здравствуйте, — холодно, немного погодя молвил мужчина. Он сосредоточенно глядел в окно и всем своим видом ясно давал понять, что не был расположен к диалогу. Воин не повернул головы, даже когда барышня, приблизившись, настойчиво продолжила докучающий разговор.

— Меня зовут София. А вас?

— Джо… — изрёк нелюдим и, тяжело вздохнув, замолк на полуслове. — Я помню, что начинается на Джо, — в итоге добавил он. — А полного имени не помню.

— Вы были серьёзно ранены, не переживайте, я понимаю.

Ратник пристально посмотрел на собеседницу, да так проникновенно, что вызвал смущение на лице юной, любопытной особы, из-за чего та резко отвернулась. Но при всей своей робости она осмелилась вновь встретиться глазами с ним, дабы не оттолкнуть столь заинтересовавшего её незнакомца.

— Я многое позабыл о том, что было до войны, до травмы, если быть точным. — Взгляд обездоленного армейца помрачнел и возвратился к пейзажу за окном. — Остались только поверхностные, общие воспоминания. Как заправлять кровать, — тот слегка хлопнул по одеялу, — как завязывать шнурки, как держать ложку… Впрочем, и вы «не переживайте». Я уже смирился со своим положением. У меня всё хорошо, — необщительный аскет снова замкнулся в себе.

София хотела было что-то спросить, но не нашла нужных слов, да и, как назло, а возможно, к счастью, её отвлёк заведующий отделением. — Да, сейчас подойду! — громко сказала она в ответ и неохотно вернулась к своим обязанностям.

На улице щебетали птицы, небесное светило озаряло раскидистые ивы. День был безмятежным, тёплым, отрадным. Но не для Софии, что уже не могла безукоризненно выполнять свою работу. Её инфантильный разум был во власти новых сильных чувств, сконцентрированных на загадочном бойце, оттого у неё то и дело всё падало из рук, а внимание было рассеянным. Так она несколько раз, проходя рядом с кроватью закрывшегося в своих переживаниях мужчины, натыкалась на стулья, на штативы и даже на своих коллег. Она пропускала сквозь себя эмоции этого человека, и тем не менее как возобновить их разговор та пока не понимала.

— Это его дневник.

— Что, простите? — спросила медсестра солдата с повязками на животе, что, слегка привстав, остановил её, ткнув в бок потрепанной папкой с записями.

— Это его дневник. Этого… молчаливого парня.

— Откуда он у вас? — осуждающе спросила молодая женщина, нахмурившись, опустив веснушчатое лицо.

— Он мне его отдал. Вернее, он уронил его с тумбочки, толкнув локтем. Я взял тетрадь и положил её на прежнее место, решив, что он оглох из-за травмы или ещё что-то… Но нет. Менее чем через минуту тетрадь снова очутилась на полу. Тот отчётливо видел, что она упала, но никак не отреагировал. Вот я и забрал её себе на хранение. Я ничего не читал, и даже не мыслил об этом, только бросил случайный взгляд на обложку, смотрите сами, чёрным по белому: «Дневник Джонатана Гэлуея». Не могли бы вы сунуть его ему в сумку, когда тот отвернётся, так как, сдаётся мне, он с придурью.

— Х-х-хорошо, — несмело произнесла худенькая девушка, взяв пожелтевшую от времени тетрадь с синей обложкой в руки, стремительно прижав её к груди. Она хотела было что-то возразить бестактному мужчине, но сдержалась, лишь прошептала себе под нос: — ни с какой он не «придурью», с ним что-то случилось — а что именно, вероятно, описано на этих страницах.

Февраль

День нашего знакомства я не забуду никогда.

На улице царствовала стареющая зима, но солнце уже светило ярко и тепло, заряжая весенним позитивом честной народ. В том числе и меня — пронырливого и отчаянного Джо Гэлуея, что в своей манере слонялся по Бродвейскому мосту, рассматривая новенькие парусники и отжившие своё, ржавые лодочки, неспешно бороздящие просторы Харлемского пролива. Надо заметить, ошиваться здесь вечером было не самым безопасным развлечением для семнадцатилетнего юноши, так как даже до самого тощего пса не раз доходили слухи о бесчестных бандитах и попрошайках, то и дело встречающихся здесь в это время суток. И хоть я сам с виду не был джентльменом и уж тем более богачом, опасения за свою жизнь всё-таки настигали меня, стоя у этих железных, клёпаных конструкций. Представьте только каково было моё удивление, когда я оказался свидетелем следующей обескураживающей картины:

Раздался протяжный свист, следом ещё один. «Это, конечно же, старики Уолли и Говард, что яро обсуждают новые модели катеров», — подумалось мне — но нет. Предметом бесцеремонного поведения всех собравшихся здесь мужчин являлся светловолосый ангел в белом платье, быстрым шагом идущий по мосту и спустившийся, казалось, с небес. То была Мэри, моя Мэри — чудесная, стройная девушка, что по красоте сумела бы сравниться с моделями, изображёнными на обложках дорогих таблоидов. Тогда она, очевидно, ещё не была «моей», но я уже точно решил, что та ей станет (не сочтите за шовинизм).

И всё же, что такая Леди забыла в нашем неблагополучном районе? Это может быть небезопасно. Я посчитал необходимым проводить её до дома.

С чего начать разговор? — та шла уверенным, быстрым шагом, скрестив на груди руки, полностью закрытая от всего смрада, что окружал её прекрасную персону. Подойди я к ней — она пренепременно увернётся, не успей я открыть рта. Она уже сделала так единожды, когда только ступила на мостовую и попала на глаза местному пьянчуге. Та определённо не была настроена на знакомства.

Знай наших!.. Нельзя было не попытаться, такая красавица встречается раз на миллион. Перед тем как продолжить, замечу, я неплохой человек, возможно, немного хитрый — это да, но не плохой, ни за что не стал бы свистеть кому-то вслед или пьяный домогаться до окружающих — всегда считал такие поступки презренными. И я был не из глупых… потому спланировал последующие действия. Стоило мне поравняться с мисс очарование, я притворился, что поскользнулся и вот-вот перелечу через короткие перила — в какой-то момент я осознал, что действительно могу упасть, так как взаправду потерял равновесие на гололёде — к счастью, произошло то, на что я всем сердцем надеялся, незнакомка метнулась в мою сторону и не дала мне покалечиться.

— Ты что, сдурел?! — заявила мне та, когда я сел на холодный бетон и озадаченно взглянул на неё. В эту секунду произошло несколько приятных для меня открытий: во-первых, она обронила фразу из разряда тех, что я слышал от своих отца и деда, когда попадал в неприятности или допускал ошибки — не жалостливые или ободряющие речи, как то часто бывает, а именно — порицание, не ожидал такого от неё и, наконец, во-вторых — я увидел её глаза. Увидел её обескураживающе чарующие изумрудно-зелёные глаза. И я безвозвратно утонул в них, словно и впрямь упал в воды глубокого залива. Клянусь, я утонул!

— С-с-сибо… — разумеется, я хотел сказать «спасибо», но то ли эмоциональное потрясение, то ли пронизывающий холод обледеневшей мостовой не позволили мне правильно выговорить слово.

Воистину, первые наши слова не были олицетворением романтики. Хорошо, что я сумел вовремя прийти в себя и, стремительно протянув к молодой женщине руку, чётко озвучить: — Джонатан.

— Мэрилин, — молвила она, а после, отвернувшись, непродолжительно и невинно посмеялась.

— Я ваш должник, Мэрилин, — моё поведение вновь вызвало на её лице улыбку.

Мне удалось на мгновение расположить этого ангела к себе, впрочем — ненадолго. Она аккуратно встала и, более не обронив и звука, зашагала прочь.

— Постойте! — закричал я, подскочив с места и чуть было ещё раз не навернувшись. — Вам не холодно? На улице будто бы полюса сместились, а вы без куртки. Вот, прошу, возьмите мою.

— Ну конечно… а потом мёрзнуть будете вы. Это всё равно, что рассуждать о полюсах. Как вы только что сказали?.. «Сместились»?.. Как ни крути, плюс останется плюсом, а минус минусом.

— Да мне не холодно! Смотрите, — я снял на ходу свою потасканную кожаную куртку и протянул её девушке.

Худенькая красавица неодобрительно посмотрела на меня и немного погодя всё-таки одела куртку, растворившись в ней, как будто в облаке.

Мы сошли с моста и двинулись дальше по Бродвею, через весь северный Инвуд, сохраняя, признаться, напряжённую, изъеденную паузами, беседу. Мне было холодно, даже очень, но я терпел сколько было духу и не подавал вида. Представить страшно, каково было моей спутнице. Неизвестно сколько времени та шагала по городу в одном только платье. Её голые стройные ножки дрожали. Она действительно очень замёрзла. Я присмотрелся — на её лодыжках зияли синяки.

— Так… как вас занесло на материк, Мэрилин? Да ещё в таком виде? Надеюсь, я не слишком навязчивый?.. — С ней произошло что-то недоброе, это было и слепому понятно, я хотел максимально тактично выяснить что и, по возможности, помочь.

— Этот мир может быть таким жестоким, — с большим трудом, превозмогая принципы, ответила она, устремив взгляд в небо и, увы, в который раз, одарила меня тяжелой паузой.

Симпатичная мадмуазель была крайне немногословна и посему непрестанно манила меня своей загадочностью. Однако, как не старался, я не мог наладить разговор. Что-то важное оставалось недосказанным… что-то печальное.

«Может, хорошая шутка исправит ситуацию?» — подумалось мне.

— Как отличить ректальный градусник от орального?.. — да, знаю, я запоздало осознал, насколько то была неуместная и отвратительная шутка. — По вкусу, — закончил я неудачный анекдот.

Походка девушки чуть замедлилась. Её взгляд остекленел, но быстро разбился, затерявшись в блеске лучей солнца. Она не смогла устоять перед такой нелепой глупостью. Мы громко засмеялись.

— Так, что произошло? — успокоив эмоции, вернулся я к первоначальной теме. — Обещаю, я всё пойму.

Очаровательная блондинка выдохнула и произнесла: — мы ехали из ресторана в Вудлон Хайтс, когда это произошло…

— Это?..

— Я рассчитывала на прекрасный вечер, надела своё лучшее платье. А он… Господи, как он меня разочаровал… Просто в одночасье уничтожил все мои мечты и надежды.

— Я так понимаю, речь идёт о твоём с-с-суженном?

— Ах, если бы! Об уроде! Он предложил мне попробовать наркотики. — Обнаружилось, что это был теневой бизнес её бывшего. Он прежде не распространялся о том, как зарабатывает себе на жизнь, и вот — эта горькая правда всплыла в самой грубой форме. Алкоголь развязал ему язык и разоблачил монстра, что скрывался за маской порядочности. Разумеется, Мэри не понравилось ни его предложение, ни способ заработка, и она высказалась, вероятно, излишне резко по этому поводу, чем вызвала гнев своего «бойфренда». После непродолжительной ссоры, он просто-напросто выкинул её из машины в порыве гнева и уехал, оставив её одну без куртки в опасном районе.

Очевидно, что их отношения подошли к pris fin, и теперь она особо остро нуждалась в сочувствии, а также в защите. Оттого я, максимально деликатно, предложил сопроводить её до дома и, к моему счастью, она не была против.

Красавица жила в получасе ходьбы от моста — на Хилсайд-авеню.

Во время нашей прогулки мне открылись и другие неприятные факты о её несуразном наркодилере. Человек он был гнилой. Теперь она и сама уже негодовала, что нашла в нём. «Почему это произошло со мной?» — повторяла она. «Какой же я была дурой». Воистину, мы слепы от любви.

Наконец Мэрилин поведала немного о себе. Это было действительно — немного. Она выросла в маленьком провинциальном городке в Луизиане. Дочь фермера и учительницы литературы. Она хотела стать актрисой, что-то из себя представлять, чего-то добиться — так, следуя своим потребностям, она и переехала в «Большое яблоко». Ей мечталось оказаться как можно ближе к Бродвею, и потому она сняла квартирку на соседней улице, хоть и на самой окраине — ничего лучше молодая женщина не смогла бы себе позволить. Увы, мечты редко сбываются. И пока дорога в шоу-бизнес не открылась ей, та была вынуждена подрабатывать официанткой в закусочной.

— Чёртова железная дорога! Не даёт спать, — раздражённо бросила спутница, когда мы подошли к повороту на нужное авеню. Поезд проехал совсем близко к нам, на уровне второго этажа. — Иногда мне кажется, что пассажиры заглядывают мне в окна, — с нервной улыбкой добавила она, — зашториваю окна в ночь. — Ей было тяжело, она жаждала самого что ни на есть обыкновенного счастья, надёжного мужчину и крепких отношений. В её чудесной голове, конечно, обитало много фантазий и иллюзий, но её жесты, её слова — всё говорило о том, что сейчас она прежде всего нуждается в тишине и покое.

На улице стемнело.

Мы остановились на перекрёстке. Она не позволила проводить её дальше. Девушки всегда поступают так.

— Спасибо за куртку. Очень тёплая.

— Мы увидимся снова?

— Мне нужно немного побыть одной. Я очень устала.

— Я понимаю…

— С другой стороны, почему нет? Ты выглядишь безобидным.

Мисс очарование не дала однозначного ответа, только лишь молча ушла в глубь тускло освещённого Хилсайд-авеню. Я проводил её взглядом. И там, в конце тонких лучей света одиноких фонарей, через, наверное, полторы минуты после разлуки, Мэри всё же обернулась, и мы встретились с ней взглядом. На её лице больше не было печали. Она находилась в умиротворении и гармонии с собой. Она была у себя дома.

Ангел махнул мне тоненькой ручкой и бесследно исчез.

Оглушительный взрыв потревожил немую гармонию полевого госпиталя. Несущие балки рухнули, накрыв брезентовым полотном всех, кто лежал на койках. Раздались множественные крики. Снаряд упал в метре от сооружения, каким-то чудом не задев людей, что располагались внутри.

София очнулась на полу, безвозвратно потеряв из виду столь захватывавшее её чтиво. На долю секунды она провалилась в первобытный страх и потому не смогла сразу сориентироваться в пространстве. Прежде та не попадала под обстрел, разве что слышала прилёты вдали, и вот почувствовала этот удар на себе. В ушах стоял звон, в глазах всё плыло — нет, она не была ранена, это была преимущественно паническая реакция. Впрочем, она была не из слабых и смогла вовремя взять себя в руки — да в чрезвычайно подходящий момент, так как неподалёку вновь разорвался очередной снаряд.

Вот раздалась и первая автоматная очередь.

Заревели моторы машин.

Повсюду грохотали страшные звуки войны.

Враг стремительно наступал, взяв врасплох всех, кто находился в маленьком лагере. Тешить себя надеждой на благоразумнее и пощаду людей, что не побоялись открыть огонь по лазарету не имело под собой никакого основания. Очевидно, что они шли с одной целью — убить всех. И беспорядочная бомбёжка тому подтверждение. Нужно было действовать сейчас же.

Веснушчатая девушка без капли сомнений ринулась помогать пострадавшим бойцам. Весь персонал госпиталя принимал участие по обеспечению безопасности солдат, весь — как крепкие мужчины, так и хрупкие женщины. Первое, что они сделали: подняли несколько сложившихся конструкций, чтобы создать коридор и провести эвакуацию. Это заняло длительные (по меркам жертв бомбардировки) десять минут, но всё же было реализовано — первый человек покинул место происшествия, затем второй и так далее. Артиллеристские уколы продолжались, но существенно сместившись в сторону окопов, откуда вёлся встречный огонь. Противник оставил искалеченных людей без внимания, и те, кто, разумеется, был способен бежать, бросились врассыпную. Многие раненные солдаты по итогу скрылись в близлежащем лесу, но кое-кто остался, чтобы помочь немощным; нашлись и единицы, что даже приняли участие в обороне базы. Всё бы ничего, но проблема заключалась в недееспособных гражданах — каждого из них приходилось поочередно выводить, поддерживая под лопатки или вовсе тащить волоком. На это ушло действительно много времени.

Юная медсестра, выполнив свой долг, замешкалась, тем самым озадачив своих коллег. «София, уходим! Быстрее!» — кричали ей. Она, безусловно — глупо, рискнула вернуться в поваленную взрывом палатку, дабы отыскать потерянный дневник. Хранительница гигиены не думала о нём до часа, когда стало необходимым отступать, тем не менее, расстаться с ним она не была готова — не столько из-за личной потребности, сколько по причине заботы о молчаливом бойце (хозяине дневника). Она посчитала, что обязана была так поступить ради этого человека.

— Вот он! — радостно воскликнула девушка, обнаружив и подняв тетрадь из сизой пыли.

И тут снова упал снаряд. Снова близко. Помощь уже потребовалась Софии.

Тяжёлая балка придавила тоненькие ноги бедняжки, поднять которую пострадавшая сама бы не сумела. Словно лисица в капкане та крутилась из стороны сторону, стараясь выискать какой-нибудь предмет, что мог быть использован как рычаг, но не находила поблизости ничего подходящего. Вдобавок ей ничего не оставалось, кроме как осуществлять поиск исключительно наощупь, ведь брезент вновь покрывал всё вокруг. Лисица была не только обездвижена — она была слепа.

Придут ли на помощь? — кричала мысль в её голове. Да и есть ли кому идти? Взрыв прозвучал со стороны леса. А значит, убегавших заметили и поразили прицельным выстрелом из гаубицы. Уцелели ли они? Что произойдёт дальше? Медсестра поникла духом и обессиленно легла на спину.

— Зачем ты вернулась?! — раздался голос вдали. Шатровое полотно резко взмыло вверх. — Ты что, сдурела?! — это был тот самый воин, чья личность так манила молодую особу. К её счастью, он видел куда та бежала и в нужную минуту оказался рядом, соответственно отдалившись от места прилёта последнего снаряда. Её безрассудный поступок сохранил жизнь им обоим.

Мужчина поднял тяжёлую конструкцию, за счёт чего Софии удалось высунуть придавленные ноги. Опёршись на плечо спасителя, она аккуратно встала. Её кости не были сломаны, женщину лишь прижало к земле. Она отделалась ушибами.

— Большое спасибо! Господи, как я рада!

— Нет времени на благодарность, — строго послышалось в ответ. — С минуту на минуту от этого лагеря не останется и камня на камне.

Они устремились в сторону густой чащи соснового бора, что была дальше других потенциальных укрытий, но всё-таки являлась куда более безопасным вариантом, так как приземистая чащоба полностью скрывала за собой фигуры людей. Теперь они, уже оба пострадавшие в результате войны, поддерживая друг друга, стремглав мчались прочь от злополучного стана, гонимые раскатами искусственного грома. Впереди их ждала неизвестность и, по жестокой иронии, новые страшные испытания.

Март

Мы не виделись с Мэри, должно быть, неделю.

Зима отступила, и на деревьях начали распускаться первые почки.

Я ждал обаятельную красавицу вечерами на том самом месте, где мы расстались, но так и не встретил её. Мне ничего не было обещано, так что приходить сюда было весьма самонадеянно с моей стороны. Тем не менее я пришёл на следующий день, и через день, и через два дня, но всё было зазря. «Конечно, — думалось мне, — это не её адрес, она зашла к подруге, знакомым, а сейчас, может так быть, уже и вовсе переехала, вернулась к родителям в Луизиану». Версии неумолимо множились, надежды таяли.

В четверг я уже не пытался пересечься с ней и остался у себя, на своих двадцати квадратах в восточном Бронксе. И всё же, сам не знаю почему, без какой-либо надобности, в воскресенье утром сел на поезд, что следовал через её район. И тогда, глядя из широкого исписанного окна, я увидел её. Она выходила из дома, как и раньше невероятно красивая и обворожительная. Немыслимое совпадение. Вмешательство свыше, не иначе.

Я поспешил выйти на первой по ходу движения станции и ринулся в её направлении. Хилсайд-авеню находилось совсем рядом — я был преисполнен оптимизмом.

Судьба сводила нас, без сомнения. Стоило мне только подбежать к лестнице и вступить на первую ступень, как я замер. Там, наверху, стояла она. Её длинные волосы развивались, ласкаемые тёплым весенним ветром, а глаза блестели волнующим душу пламенем. Магический магнетизм.

— Джо… — произнесла она, — прости, не помню полного имени.

— Мэри.

Мы поравнялись, и наши лица украсил румянец смущения. Мы одновременно открыли рты в порыве сказать что-то остроумное и одномоментно замолчали, а затем — знаете, как то зачастую бывает в минуты растерянности — мы вновь в точности повторили эту нелепую сцену. В итоге безудержный смех разбил наши сконфуженные лица.

— Как же долго я тебя искал, — признался я, и услышал поощрительный вздох моей избранницы.

Остаток дня мы провели вместе, гуляя по большому городу и его небольшим улочкам, по Центральному парку и скромным, уютным аллеям — везде, куда только заводила нас дорога.

У неё был выходной. Как выяснилось, она работала в ночную смену и день, закономерно, проводила в постели. Мы бы не смогли повстречаться с ней даже при всём желании. Безусловно, не самый приятный график, однако её устраивало. Ночью в ресторане меньше посетителей, чем вечером, а значит — меньше работы, грязи и пьяных приставаний; с другой стороны, и чаевых тоже меньше (но это к делу не относится). Выходные же та проводила в центре, охваченная желанием сойтись с известным продюсером или режиссёром. Она грезила театром или даже кино. О чём ещё может мечтать девочка из провинции?.. Связей, к сожалению, та не имела и надеялась исключительно на случай. Сама у себя на уме. С характером.

Я бы не раздумывая дал ей главную роль, имей я такую возможность.

Фигура Одри Хепбёрн и носик Вивьен Ли… она имела всё, чтобы стать символом эпохи — да, я мог бы бесконечно говорить о ней, если бы не был обязан (по закону жанра) рассказать кое-что о себе.

Я, как и моя возлюбленная, был из небольшого городка, равным образом жил в католической семье, с самыми что ни наесть консервативными взглядами. У нас в принципе с ней оказалось много общего. Мы любили одни и те же приключенческие романы, задумывались о путешествии в Европу, сходились во мнении насчёт домашних питомцев: оба хотели завести собаку — добермана или немецкую овчарку. Наши отцы воевали на Второй мировой; к сожалению её отец не вернулся с фронта, и оттого большую часть сознательной жизни Мэри воспитывала мать. Моих родителей, увы, тоже постигла участь разлуки, хоть и не столь печальная — они развелись по собственной инициативе, после чего я остался с матерью, но, несмотря на это, моим воспитанием я целиком и полностью был обязан отцу, он был весьма строг, но справедлив. Это пошло мне на пользу. Никогда мне не помогали и не жалели в случаях, когда я нечаянно спотыкался или напротив осознанно попадал в неприятности, за последнее даже часто порицали. «Никто не виноват в твоих ошибках — только лишь ты сам, ты должен был это предвидеть», — говорил мне папа. Кажется, Мэри одобрительно относилась к такой позиции, она и сама отличалась высокой стойкостью духа и, посмею заметить, хладнокровием — что большая редкость для молодых особ. В отличие от меня, она точно знала, чего хочет от жизни и как этого добиться. У неё был план. Думаю, всё что она наметила для себя пренепременно сбудется. Хочу в это верить…

— Взгляни, — произнесла моя девушка, указав на золотистого ретривера, резвившегося на лужайке, — у меня был такой же. — Пёс задорно ловил фрисби и приносил её молодому хозяину. Но всё-таки не спешил отдавать сей дорогой трофей. Он крепко держал диск в зубах и играючи перетягивал его, как канат. Это умиляло. — Хочу иметь дом у озера, — мечтательно продолжила говорить моя спутница, — садик, сторожевого пса и, конечно же, видеть рядом сильного мужчину, — добавила она, взяв меня за руку.

Мы повернулись лицом друг к другу.

— Всё будет, — успокоил её я. — Нарисуй себе эту картину в голове и держи. Держи так долго, насколько сможешь. Представляй её после тяжелой смены и когда засыпаешь, когда ты окажешься одна в чужом городе и когда воссоединишься с семьёй на родной земле. Сохрани этот образ, стремись к нему и, обещаю, настанет день, когда он облачится в реальности.

Мэри слегка опустила голову и подняла глаза, маняще взглянув на меня из-под тоненьких, светлых бровей. В её глазах бушевало настоящее зелёное пламя. Мы сблизились так близко, как только было возможно, разделяемые в тот миг разве что истомлённой тишиной. Наши губы, нежно скользя, соприкоснулись.

Подул ветер. Взмыли вверх невесомые снежинки.

Отныне в наших глазах уже горел одинаковый огонь.

Взрывы артиллеристских снарядов остались далеко позади. Но так и не утихли.

Перебинтованный воин поддерживал свою спутницу фактически на всём протяжении пути, но, ожидаемо, сдался — его увечья были действительно серьёзными, а затраченная на спасение молодой женщины энергия последней — он пошатнулся и упал. Удивительно, что он вообще продержался столь долго — с атаки врага минуло полдня непрерывной ходьбы. Но основная причина крылась не в этом. Его здоровье было совершенно расстроенно. Помимо незначительных, уже почти затянувшихся, ранений торса, у него был серьёзно травмирован мозг, частично потеряны память и координация движений (контузия головного мозга средней степени тяжести, согласно результатам исследования). Он держался, как и подобает настоящему герою: не подавал вида, терпел до последнего; но точка слома есть у всех, даже у самых крепких представителей сильного пола. Когда пробил его час, тот рухнул на землю, потеряв сознание.

София пыталась удержать тяжёлое тело мужчины, но, разумеется, потерпела неудачу. В её тамошнем физическом состоянии вояка с ростом в шесть футов и весом почти в двести фунтов являлся неподъёмным для хрупкой женщины. Она попросту завалилась вместе с ним на пыльную, иссохшую землю.

Служительница панацеи прежде уже сталкивалась с последствиями контузии и понимала, что свалившийся без чувств человек может прийти в себя уже через несколько секунд, а может пролежать так и до самого утра. А значит, обстоятельства принуждали её задуматься о привале. Им обоим, что таить, нужен был отдых. Юная медсестра, хоть и проявляла невероятную стойкость, сама была в ссадинах и синяках после утреннего обстрела. Силы покинули их.

Красное солнце лениво закатилось за горизонт. Ночь медленно опускалась на широкую долину.

В округе произрастал сплошной хвойный лес, неисхоженный и чрезвычайно опасный в это время суток. Вдали журчала вода, стремительно спускающаяся с седых гор. Путников, расположившихся на склоне, было легко заметить, вдобавок тех обдувал пронизывающий до костей ночной ветер. Да, место впечатляло своей красотой, но однозначно не могло считаться пригодным для стоянки.

Особо обидным было то, что они не добрались до назначенной цели. Ей являлась база коалиции на противоположном берегу реки. Они не дошли до отмели каких-то полмили (до базы пять миль). Путь не самый длинный, но крайне сложный в их положении. А оно было патовым. Храбрецы с таким трудом вырвались из пекла, чудом избежав смерти, что не подумали о сложности предстоящего пути. Они почти добрались. И они были на пределе. Всё сошлось к тому, что необходимо было срочно искать место для ночлега.

Девушка оставила соратника одного, аккуратно положив того на примятую траву и отправилась на разведку.

Врагов не было заметно, диких животных, как ей показалось, тоже (хотя осмотр получился, скорее, беглым). Неподалёку же находился неглубокий грот, где запросто могло уместиться двое человек. София поспешила назад для того чтобы оттащить туда своего боевого товарища, но, возвратившись, не сумела сделать этого быстро — та испуганно остановилась на открытом пригорке и замерла. Она случайно увидела, что на другом берегу реки на неё смотрит огромный, серый волк. Вскоре появилась ещё пара этих опасных зверей. Побледневшая женщина не знала, как реагировать, поэтому лишь продолжала с опаской смотреть на них. Стая медленно спустилась к бурному потоку, перегруппировалась, выстроившись в ряд, и притормозила только когда достигла мокрых камней. Длительное время оппоненты только и делали, что смотрели друг на друга, но стоило бедняжке тронуться с места, как звери двинулись в ответ. Они неторопливо пошли параллельно течению, покуда не исчезли за густыми кустарниками. Озадаченная медсестра прибавила темп. К счастью, дикие животные были по ту сторону водной преграды и не прибегнули к решительной атаке и форсированию реки, однако они обнаружили путников и, однозначно, запомнили — а следовательно, пренепременно выследят их, настигнут, возьмут врасплох. Волки не оставят добычу без внимания. Они ещё создадут им проблемы.

София вернулась к воину. Та оставила его на долгих, как ей мнилось, полчаса и оттого была рада, что с ним не случилось ничего плохого. Девушка взяла потерявшего сознание товарища за руки и принялась тащить его до укрытия. Её окружало много трудностей и ещё больше опасностей, но она не сдавалась. Все её мысли в тот час были направлены на спасение нуждающегося. Она знала, что обязана была помочь Джонатану и посему не страшилась ничего. София сосредоточилась на выполнении этой нехитрой задачи и таким образом не позволила ситуации негативно повлиять на неё.

Война делает нас сильными. Преодоление трудностей закаляет характер. Но судьба всегда преподносит новые испытания. Всегда ищет уязвимое место. И закрыть бронёй их все невозможно. Memento mori.

Гром выстрелов сменился грозовым громом. Начался ливень.

Апрель

Обстоятельства вынудили меня съездить к отцу в Бостон. И моя Мэри проявила желание отправиться со мной.

У нас с ней всё складывалось в лучшем виде, мы часто встречались, разговаривали о будущем, строили планы, в общем — были вместе. Чего, увы, нельзя было сказать о моём старике. Он был одинок, плох; преклонный возраст и Вторая мировая пошатнули его, некогда, крепкое здоровье, а отсутствие рядом заботливой руки сделало того ещё и нерадивым циником. Я всегда знал, что ему не быть долгожителем и что он скрывает важные факты о своём самочувствии, но лишь когда я получил от него письмо, а писал он мне крайне редко, то полностью убедился, что тому нужна профессиональная медицинская помощь. Его мучили головные боли, слабость в конечностях, подводило зрение — разумеется, тот не признался в этом, но выводы становились закономерными, стоило взглянуть на то, как он писал и как излагал свои мысли. Строки накладывались друг на друга, буквы были перепутаны. Наконец, тот обещал сообщить «что-то важное». Никогда прежде он не использовал таких эпитетов.

Мы выехали рано утром, на первом же экспрессе.

До Бостона было не менее шести часов езды.

Поезд шёл вдоль бескрайних полей по одну сторону и жилых нейборхудов по другую. Я прислонился лбом к стеклу и попытался вздремнуть. Пейзаж проносился перед глазами, словно в кинематографе. Колёсная пара мелодично стучала по рельсам. Безумно хотелось спать, но отчего-то Морфей обходил стороной наш вагон. Глаза слипались, сознание оставалось непоколебимым.

Я ушёл в себя. Мной овладевали ностальгические чувства, преисполненные сожаленьем, негодованием. Временами мои мысли страшили меня — это был тот самый случай. «Я не хочу, чтобы папа умер, — думалось мне, — он научил меня всему, что я умею. Как я буду без него?» — предчувствия были самые что ни на есть дурные. Но требовалось верить в лучшее, всецело.

Частный одноэтажный домик моих родителей находился на окраине, недалеко от бейсбольного стадиона. Мы часто ходили вдвоём с отцом на игры местной лиги. Вот и сегодня, по всей видимости, проходила какая-то игра: дети кричали, собравшись у сетчатого забора: «Вперёд Райдерс», «Джонсон, ты лучший», — все знакомые мне девизы слышались здесь. Как и в старые добрые времена.

Последний раз я наведывался в родовое гнездо с полгода назад. Тогда я не подмечал этого красочного антуража. То ли повод был иной, то ли изменился я, но теперь, почему-то, всё было иначе, ярче.

— Сержант Гэлуей! — громко произнёс я, постучав в деревянную дверь. И та медленно отворилась…

— О, младший! — к моему успокоению, послышалось в ответ. — Это ты?! Проходи, я в гостиной!

Слух у того тоже был ни к чёрту, потому приходилось говорить во всеуслышание.

— Как вы, сержант?!

— Да, бывало и получше, чтоб его… — крепкое словцо то и дело проскакивало в его речи.

В целом разговор начался традиционно, спокойно.

Он встал с протёртого кресла и выключил телевизор, предусмотрительно накрыв его платком. — Присаживайтесь, молодёжь, — он указал рукой на два пыльных стула, стоящих в гостиной у обеденного стола.

Его дом не потерпел каких-либо изменений, тот же аскетизм и порядок. Та же лакированная, широкая арка, разделяющая комнаты, та же скрипящая половица на входе. Всё, как и в моём детстве.

— Прости, что же это я… Знакомься, Мэрилин, — попытался вежливо представить я отцу свою возлюбленную.

— Мэрилин! Приятно познакомиться! Не серчай, что говорю громко, ничегошеньки не слышу, как вернулся с треклятой войны, чтоб её… Откуда вы, барышня?

Та поведала ему свою историю, вероятно, тише, чем требовалось, отчего не могу утверждать, что старик услышал всё. Их диалог был недолгим, смущение неизбежно взяло своё. Однако Томас — а так звали моего отца — был весьма приветливым и разговорчивым, что странно, ведь, насколько я знаю, тот давно прослыл ханжой и нелюдимом. А сегодня, видели бы вы его, он был поистине гостеприимен. Достал тарелки и чашки из маминого сервиза, накрыл, хоть и весьма сдержанно и неуклюжа, на стол — молодец. То ли ему было отрадно встречать меня в паре с молодой особой, то ли он очень долгое время ни с кем не общался, то ли он действительно изменился. Быть может и то и другое.

Наконец перечислю неприятные и тревожащие факты, что я подметил за этот день: его руки тряслись (сильнее, чем раньше), мне показалось что он вот-вот уронит и разобьёт посуду, но помочь себе, по обычаю, тот не дал; меня он то и дело называл Джозефом, а имя моей девушки так и вовсе не смог запомнить; он использовал такие титулы, как «дорогуша» или «душечка». Но даже последнее не было самым ужасным — тот забыл имя своей жены (моей матери). Когда я вспоминал о ней, он не понимал о ком идёт речь. Реагировал тот лишь, когда всплывало слово «мама», и то единожды он решил, что разговор шёл о его матери (о моей бабушке). Всё это было чрезвычайно печально.

Пообедав, мы получили возможность остаться наедине.

Сержант открыл бутылочку тёмного и протянул мне. Мы сели в плетёные кресла, что стояли на крыльце. Нас окружало умиротворение пригородной улочки, издали доносились звуки игры бейсбольных команд, над головой гордо развевался флаг.

— Как работа? — спросил папа.

— Всё в порядке.

— Главное, что она есть. Мда… — прибавил он, отхлебнув пива. — Я серьёзно болен, Джонатан.

Мои догадки подтвердились. Тем не менее диагноз оказался куда более пугающим, чем я думал. У него был рак. Он съедал его изнутри уже на протяжении года. Его лечащий врач, Говард Оралли, настаивал на операции. Если та пройдёт успешно, они смогут выиграть ещё несколько лет. Доктор заверял, что это безопасно и необходимо. У папы была новая, ещё совсем неизученная форма рака, с его слов, лечение тут бесполезно, хирургическое вмешательство — последняя надежда.

Я был потрясён. Я был раздавлен.

— Когда операция?

— В Июне. Больница Новой Англии.

— Я приеду к тебе и буду ждать результатов.

— Замечательно, заодно присмотришь за домом. Цветы у меня никогда не росли, чтоб их… а вот кактус, хоть и редко, но поливать нужно. Ещё нужно следить за трубами, эти гады постоянно протекают. И не подпускай сорванцов Уильямс!

— Ты всегда недолюбливал их. А вот с их старшим братом Крисом, мы были хорошими друзьями.

— Такой же сорванец.

— Помнишь, как мы кидали мяч на нашей улочке? Вот, прямо здесь, — я указал на пустую дорогу перед домом.

— Конечно… Разбили мне окно. И не говори, что это был ты. Хватит покрывать этого маленького хулигана.

— Ты сразу догадался, да?

— Где он сейчас? В тюрьме?

— Перестань, — с улыбкой ответил я. — После того, как он ушёл в кадеты, мы более и не общались.

— Друзьями надо дорожить. Искать, если пути ваши разошлись. Не ровен час, как твой собственный путь подвидёт к краю… Вот тогда ты и поймёшь, как хорошо иметь запасной путь.

Отец ещё разок отхлебнул пиво и посмотрел в сторону бейсбольного стадиона. Там определённо произашёл хоум-ран, подростки ликовали и хлопали в ладоши.

— Как называлась ваша молодёжная команда? Райдерс?

— Пфайфферс.

— Ммм… Честно говоря, играли вы так себе.

Мы засмеялись.

Близился вечер, настало время отправляться в обратный путь. Я ощущал потребность остаться, но Томас не позволил мне. — Завтра четверг — рабочий день, — сказал он, и был прав. Долгие проводы…

Я не хотел оставлять его. Но со мной была Мэри, оттого мне было спокойнее.

Дорога назад показалась ещё дольше, чем в Бостон. Конечно же, показалась. Поспать снова не удалось — по крайней мере так я считал.

Не скажу, что в тот момент было у меня на уме, поездка прошла как будто в тумане. Помню лишь странные, разрозненные образы, преследующие меня на всём протяжении пути: вспышки света, отражающиеся от металлических приборов, людей в масках, были ещё и люди в противогазах, никак не возьму в толк отчего те привиделись мне, наконец вспышки напоминающие взрывы.

— Мы приехали, просыпайся, — произнесла моя девушка, разбудив меня нежным поглаживанием по щеке.

Было затемно. Я мирно лежал, опустив голову на её колени.

— Не верится, я уснул.

— Ты очень сильно устал. И в первую очередь — эмоционально. Я понимаю, что происходит у тебя на сердце.

— Словно дурной сон, — высказался я. — Если бы тебя не было рядом, не знаю справился бы я с этим бременем, с этой тревогой.

— Не тревожься. Я буду рядом, — молвила Мэри и ласково обняла меня.

Мы вышли из освещённого здания вокзала, провалившись в полумрак ночного города. Нас встречали лишь редкие тусклые фонари, да свет в далёких окнах. Даже такси стояло всего одно, как будто ждало именно нас, последних пришельцев на этой отчуждённой земле. То был неказистый, старый чекер, давно уже не встречающийся на улицах «Большого яблока», но выбирать не приходилось; сейчас, для уставших путников он представлялся роскошным лимузином.

Дорога до дома моей спутницы заняла ещё некоторое время, но то пролетело незаметно. Мы говорили, и говорили весьма душевно, никогда прежде мне не было так комфортно с другим человеком.

— Ты, прям, помолодел, когда вернулся домой, — констатировала моя подруга. — Дай угадаю: вспомнилось детство?

— И не говори. Столько приятных воспоминаний.

— Вы были чемпионами?

— Ты о нашей бейсбольной лиге? Нет. Совсем нет. Мы были любителями и не вели турнирную таблицу. Вернее, попытки были, но каждый намеревался обмануть соперника и смухлевать, доходило вплоть до драк. Соревнования озлобляли нас. Но наша команда честно побеждала всех, не было такого противника, которого мы не смогли бы разгромить. Эх, встретиться бы снова с ребятами. И не на игровом поле, а, допустим, в баре, поговорить тет-а-тет.

— Я тоже скучаю по старым друзьям. Но не жалею о выборе, что сделала. Кстати, а почему ты уехал из Бостона?

— Мама разошлась с отцом и переехала в Нью-Йорк. Сын, как то обычно и бывает, остался с матерью.

— Отчего ты никогда не рассказывал о ней?

— Рассказывать особо не о чем. Мы больше не общаемся.

— Видимо, произошло что-то непоправимое?

— У неё было очень много проблем. Она «искала себя» и не могла найти. Часто «искала себя» в других мужчинах. В алкоголе. В конце с концов, она отвернулась от меня. Она ушла. Я даже не знаю, где мама сейчас. Чем занята, как живёт. А что касается меня, то к моменту нашей разлуки я уже достаточно повзрослел, привык быть один, стал самодостаточным, потому не устрашился сего исхода. Мне уже никто не был нужен.

— Никто?

— Разумеется, нет. Ты мне нужна, — настроение быстро изменилось, и мы поцеловались. Страстно. По-французски.

Жёлтая колесница домчала нас до нужного адреса. Я вышел проводить свою спутницу, но та неожиданно предложила отпустить водителя. В её глазах блеснул тот самый чарующий зелёный огонь, что некогда вскружил мне голову. Я рассчитался, и мы покинули мёртвую, недружелюбную улицу.

Сегодня её сердце было пропитано переживаниями — моими переживаниями. Мои раны стали её ранами. Я полностью открылся ей, и это оказало куда более сильное воздействие на женский характер, нежели банальные ухаживания. Все стены рухнули, вопросы закрылись. У неё не осталось никаких сомнений на мой счёт. Моя Мэри стала моей в этот вечер.

Я бы хотел описать её квартиру, то, как она жила, но не могу. Мы попросту утонули в страстном танце. Реальность, во всех её проявлениях, перестала существовать для нас. Всё, что я запомнил, так это узкую прихожую, да старый красный диван, а дальше — только она: её волосы, её тонкая шея, её изящная талия…

Наши тела переплелись. Переплелись, казалось, души. Мы были так близко, насколько то вообще было возможно. Глаза в глаза. Вдох за вдохом. Во всём мире не было ничего способного разлучить нас в тот момент, потревожить рассудок, разве что ритмичный стук железнодорожных колёс проезжающих неподалёку поездов метрополитена. Вагоны то и дело входили и выходили из тоннеля. Нас запросто могли увидеть. Мы даже не зашторили окна! Позабыли обо всех и обо всём. Кристальная простота помыслов и действий. Мы растворились друг в друге. Стали одним целым.

Дождь лил как из ведра. Но густая крона деревьев и уютный грот защищали двух обездоленных путников от натиска холодных, тяжёлых капель и пронизывающего ветра.

Солдат всё ещё находился без сознания. Молодая медсестра, устало дыша, смотрела вдаль. Каких-то полчаса назад ей пришлось тащить на своих хрупких плечах крупного бойца, а после, перепачкавщись с головы до ног, разжигать костёр под проливным дождём. Разместись они на пару метров ближе к реке, то пренепременно бы промокли, а огонь не согревал бы их уставшие тела, но всё обошлось — чрезвычайно удачное стечение обстоятельств для тех рамок, в которые загнала их судьба.

Свет пламени в такую погоду не был достаточно ярким, чтобы привлечь внимание врага, а удачное расположение героев максимально сокращало шансы на обнаружение. И всё же разведение костра оставалось опасной затеей.

Настала глубокая ночь.

Измученные странники улеглись на хворосте. Глаза Софии слипались, а её голова обессиленно опускалась. Однако та не могла позволить себе покой беспробудного сна: где-то поблизости был неприятель, а ещё ближе разгуливали голодные волки — и не известно кто из этих зверей был опаснее. Юной женщине хотелось потерять контроль хоть на несколько минут, хотелось сдаться, но долг не позволял ей сделать это, а протяжный вой, что, казалось, звучал всё ближе и ближе к их маленькому лагерю, напоминал о безысходности положения. Она несла ответственность не столько за себя, сколько за раненого воина. Порой ей думалось, покуда та смотрела в тёмную безграничную даль, что не будь рядом этого слабого человека, то она уже бы предалась отчаянию и панике, позволила бы воле случая распоряжаться её жизнью. Она признала, что именно забота о ближнем придавала смысл её существованию и одаривала необходимой силой духа.

— Нужно привязать к руке ветку, — тихо произнёс изувеченный мужчина.

— Что? — озвучила медсестра, весьма удивившись возвращению того в сознание.

— Привяжи к руке горящую ветку. И ты сможешь дремать пока пламя не дойдёт до руки. Или вовсе не будешь спать. По крайней мере тебе станет легче, не придётся сражаться с собой.

Это был действительно хороший совет, и София, выбрав самую длинную палку, привязала ту к запястью, воспользовавшись лоскутком медицинского халата.

Теперь она могла позволить себе окунуться в царство Морфея, но тем не менее предпочла этому диалог с автором рассказа, что так манил её душу.

— Вы прекрасно пишите, так складно и грамотно. Простите, я читала ваш дневник, –девушка достала тетрадь из маленькой аптечной сумки, что носила на поясе, — не подумайте обо мне плохо, я готова вернуть его, если вы считаете это необходимым.

Что комплимент, что извинения остались без ответа.

— Не в моих правилах лезть в чужие дела, — прибавила женщина с улыбкой, наивной, точно у ребёнка, — но уже после прочтения первой страницы, я не смогла побороть своё любопытство, — она принялась скрупулёзно перелистывать страницы, ища запомнившиеся ей цитаты. — Ваша история… она такая манящая и привлекательная, — не найдя того, что искала, в итоге объяснила она, — а ваша судьба, сложная и преисполненная множеством событий, очень яркая.

— А с чего ты взяла, что это моя история? — мрачно посмотрев на барышню, молвил загадочный собеседник.

— Ну, как же?.. — озадачено сказала юная медсестра. — Это не может не быть ваша история.

— Сколько тебе? — повернувшись набок и продолжая пристально глядеть на ту, спросил мужчина.

— Разве такое прилично спрашивать у леди?

— А разве прилично читать чужие записи? — и угрюмый вояка вновь отвернулся.

Очевидно, что он спросил то без злого умысла, однако София не ожидала столь неучтивого тона; она вообще иначе представляла себе беседу с объектом своего обожания. И всё же та понимала, что происходит. Парень был измучен войной, обстоятельствами и всей этой неприятной ситуацией. Вдобавок — ранение. Получив ранение люди меняются. Она не стала принимать ворчание того за оскорбление.

— Смею ли я ещё кое-что спросить у вас? Почему вы отказались от него? Почему не забрали дневник?

И в который раз вопрос остался без ответа.

Личность молчаливого рядового по-прежнему покрывала пелена загадок. А тот, в свою очередь, уже более не был настроен на диалог, хоть и пребывал в сознании. Да и, в конце концов, говорить ему было сложно, вероятно, даже больно — пришла к выводу хранительница очага. Та хотела было справиться о его здоровье, но не смогла вымолвить и слова, атмосфера изменилась, да и ответ был очевиден. Солдат нуждался в лечении и уходе. На рассвете им предстоял тяжёлый поход — и они оба это прекрасно понимали.

Женщине, теперь уже, не хотелось спать, словно отрезало. Она взяла дневник и предалась чтению, и читала достаточно долго, прерываясь только лишь на смену горящей ветки, да на подбрасывание хвороста в костёр.

Май

Прошёл месяц с той восхитительной ночи, полной страсти и наслаждения, когда мы с Мэри стали по-настоящему близки; три месяца со дня нашей первой встречи.