Оглавление

Предисловие

Больше всех на свете эта книга нужна мне. К стыду признаюсь: именно поэтому она вообще вышла в свет. Книга, в которой отражается всё то, что я чуствовал и видел, но был не в силах сказать. У всякой вещи есть своё место в мире. Мои переживания тоже этого заслуживают. Получается, будто, книга написана обо мне. Но только ли обо мне? Насколько люди далеки друг от друга, находясь в одной комнате? Это то, что я хочу выяснить. И это причина, почему эта книга должна или может быть вами открыта. Найти что-то своё в том, что я попытаюсь вам рассказать. Я осознаю, что я далёк от понимания хитросплетений чужих жизней. Зато, как никто другой, понимаю свою. И этого должно быть определённо достаточно для того, чтобы написать книгу. Для того, чтобы, не взирая на всё её великое множество недостатков, увидеть в ней то, что я действительно пытаюсь сказать. Пытался сказать. Тем, кто со мной рядом. Или тем, кто от меня уже далеко. Всем тем, кто находится со мной в одной комнате.

«Когда тебе становится грустно — выпусти в небо птицу полной луны. Она знает много историй, тебе не будет одиноко ни в одной из них. Но слушай внимательно. Ибо ни одна из этих историй никогда не повторяется дважды»

Вступление

…Светка всхлипывала, силясь успокоится. Но не получалось, конечно же. Куда тут — даже мне было не по себе, хотя Ваньку я совершенно не знал. Только слышал, сколько народу он «на свежий воздух вытащил». Сколько из них теперь работают в архивах, в библиотеках, в других экспедициях. Даже наши о нём говорили.

«Застрял я как-то недалеко от Дзержинска, Вов, не поверишь! Что за человек! Мы с ним в автобусе встретились. Взгляд, говорит, у меня не такой какой-то был, представляешь?? Я и рассказал нехотя, устал же, как собака. А он опрятный такой, не бандит явно. Послушал, ну и к себе привёл (уговорил как-то — не помню, хоть убей), обогрел, накормил, как баба Яга. А на утро мне позвонили — нашлось горючее! Ванька говорил, просить уметь надо. Этому и учится всю жизнь. Только он у истории спрашивает — археолог он. И иногда, говорит, она даже ему отвечает»

В голове вертелся этот его монолог, а плечо уже сточило от Светкиных слёз. Жена его бывшая. Хотя как она, прости Господи, может быть «бывшей»…?

Кто нашему брату помог — в почёте всегда, поэтому вопросов я не задавал и терпеливо ждал, когда ей станет полегче. Я в автобусе её такую поймал… Судьба, что-ль? Ну его. Прогнал эту мысль и попытался сосредоточиться на том, что действительно происходит. А происходит что-то даже грустное, но обычное. Тромб у Ваньки снесло. И Ваньку с ним вместе. Ваньке, кстати, лет сорок было… Но не поворачивается язык его Иваном назвать. Видно Света на меня так своими росказнями повлияла.

«Книга это всё его дурна-а-а-ая-я-я-я-я» — заливалась она — «Сидел с ней, как блаженный. И вот совсем потерялся-я-я»

Я совсем нахмурился. Пожалуй, для бывшей жены она черес чур уж много знает. И что сказать? Ох, не люблю я эти мелодрамы семейные. Рейс ещё скоро. Надо что-то с ней делать. Ночь обещает быть долгой. А спать за штурвалом — удел любителя.

И тут, как услышала. Она встала, выпрямилась, гордо всхлипнула и как будто спокойно сказала:

«Простите за мою слабость, я больше не буду вас задерживать»

«Вас подвезти может куда, к родственникам?» — признаться, я рад, что моя роль тут исчерпана.

Света обернулась на меня глазами, полными слёз. Она в этот момент была очень похожа на маяк, почему-то. Маяк, отражающий лунный свет, освещающий им дорогу.

«Благодарю. Мне есть, куда деться» — сказала она и всхлипнула — «Но можно попросить вас об одном одолжении? Не как потерпевший… А как женщина?»

«Говорите» — я напрягся.

«Избавьтесь от неё» — и она ушла, кивнув на прощанье мне на место, где сама только что погибала от горя.

После я лишь краем глаза заметил, что за ней кто-то приехал. Машина быстро пропала, подобрав потерпевшую.

«И дай Бог ей здоровья» — довольно не искренне заявил я, и проследовал к своей старенькой Волге. Наконец-то это закончилось.

«Стоило оно того?» — спросил я, дернув зажигание. И покосился на эту странную книжицу, похитительницу чужих судеб, взявшуюся из под земли. На обложке так и было написано: «Птица полной луны». Прям, как я. Я усмехнулся. Почитать на досуге? Реликвия, всё-таки. Зачем добру пропадать?…

Гараж

Я проснулся так, как это часто бывает — от холода. В этих краях морозный ветерок пробирает до костей, какой бы безобидный он ни был. Он просто всегда тут, ошивается вокруг меня. В поговорку «вода и камень точит» нужно явно внести поправку на ветер. Я поднялся, почему-то, с пола — мог попросту свалиться с раскладушки, но каждый раз не верится. Легче поверить, что просыпаешься в ином мире, в совсем ином месте. Чем принять тот факт, что, будучи взрослым человеком, способен грохнуться с раскладушки на пол и не проснуться сразу. В моих мыслях даже, наверное, есть смысл. Однако я встал вполне выспавшимся, не взирая на деревянную боль во всём теле — не мудрено. Генератор я посадил ещё, кажется, прошлой ночью. Как-то так выходит, что заправляю я его именно по ночам: не лёгкий свет бы из самодельного окна — кто знает, как бы я сохранял эту традицию. Хотя человек — хитрая штука. Может быть что-нибудь да придумал?

Настроение прямо располагало к неспешной деятельности, и я лениво поплелся за канистрой в другой угол, где уже, надо сказать, плескается — не плавает. Но у меня нет настроения думать об этом. Я со спокойной — что внешней, что внутренней — миной залил бензин в махину и дернул верёвку. Меня поражает то, как тихо он заводится и как гладко бурчит. Будто я усыновил огромного кота с функцией глобальной подачи энергии. Я был ему очень благодарен за это. Вряд ли все остальные настолько покладистые.

Небольшой фонарь заморосил из верхнего крайнего угла гаража и обдал ленивым мягким желтым светом пространство. Как мотылёк. Очнулась печка, стоящая ближе к выходу. Чихнул холодильник. Чихнул я. Всё наполнилось жизнью. Я присел на коврик, перед печкой — она не пыталась делать вид, что она — костёр, но грела исправно. И на ней тоже можно было что-то шаманить: железный тазик об этом прекрасно свидетельствовал. Мне нужно было отогреть кости. Это сложнее. Так что целых полчаса я, наверное, пропялился на раскалённый цилиндр; сев уже на складном мягком стуле перед ним (иногда, такими ночами, мои ноги можно обнаружить в тазике с горячей водой, но я это так, для проформы, не ругайтесь). В такие ночи тяжело прийти в себя, потому что кажется, будто это время существует давно уже не для тебя. Когда-то, может быть, но не теперь, когда ты сидишь около раскалившейся печки, под мурлыкание генератора. И мне очень трудно иногда признать, что я действительно сейчас сижу перед ним. В чужое время реальность похожа на выдумку. Не хорошую, не плохую. Просто будто тебя здесь нет, ведь так не должно быть. Но, когда я согрелся — это ощущение немного улетучилось и я смог оглядеть своё пристанище.

«Боже, какая мерзость» — подумал я, глядя на место, в котором я живу прямо сейчас. Нет, я так не думаю в действительности. Просто оправдываюсь перед неведомым наблюдателем. И решил, всё-таки, открыть воротину. Правда, сначала одеться бы желательно хотя бы чуть-чуть… В пижаме летом терпимо даже здесь, но я же такой выдумщик… Так что снял с крючка штаны, куртку, носки, нацепил что-то очень похожее на сапоги и распахнул дверь в штанговой последовательности, выключив печку, конечно же. Свежий воздух здесь и так был, но огромная дыра среди моей квартиры, как-будто, говорила ему «теперь всех пускаю» и стало как-то заметно насыщеннее. Гараж выходил прямо на просёлочную прочную дорогу. Чуть дальше пробегала некрутая речка. Всюду свисали любопытные руки еловых ветвей. Я вышел за порог своего дома. Ночь была потрясающей. За моей спиной падал лёгкий оранжевый свет, а сверху, пробираясь сквозь синие из-за глубокой ночи деревья, падали мне на лицо, на дорогу, на стволы деревьев — брусочки лунного и звёздного света. Пару звёздочек можно было встретить даже здесь, внизу. Их было видно. В такие моменты трудно не улыбаться. Подставь музыку на эту картину, в которой есть и я тоже, и будет похоже на кадр из какой-нибудь старой комедии. Той самой, где не чурались погрустить, чтобы смеяться было легче и ближе зрителю, потому что жизнь зачастую именно такая: грустно и потому весело. Я стоял и смотрел по сторонам, представляя, как мою печальную улыбку показывают то с одной, то с другой стороны; как кадр уносится куда-нибудь вдаль и дальше обязательно что-нибудь происходит. Тут главное — не увлекаться. Я отряхнулся от наваждения и, таки, включил печку, чтобы подогреть кружку с водой — хочу горячей воды. Больше ничего не хочу. И, пока я ждал, я, не переставая, пялился в этот открытый портал — ведущий наружу. Где-то затараторила ночная птица. Сложа всё воедино, неизбежно перестаешь думать. А просто ждёшь и слушаешь. Смотришь, что будет дальше.

7 способов отличить меня в толпе (или вообще лишится на это какой либо надежды. Тут уже как повезёт)

1. Если ты увидел меня — ты уже практически точно ошибся. Ты видишь не меня, ты видишь какую-то из частей меня. Позвони своему другу, который сейчас учится в Австралии, и спроси, видел ли он меня на главной площади? Он скажет, что нет, но даст описание другой колоритной персоны, так, в сущности, схожей со мной. И это тоже, практически точно, вовсе не я.

2. Не разговаривай со мной. Это лишнее. Пялиться на меня тоже не надо. Бывают разные люди: кто-то похож на картины, кто-то — на музыку, а кто-то до смешного напоминает сосну или вертолёт. А я похожа на ветер. Меня трудно услышать и непросто почувствовать. Но если у тебя один раз получится — никогда уже не отделаешься.

3. Не смотри мне в глаза. Ты там ничего не увидишь. Не потому, что там ничего нет: просто ты не умеешь. Смотреть мне в глаза — всё равно что в окно через зеркало. В зеркале отражается много всего, и ты тоже. А видеть нужно только окно. А ты так пока ещё не умеешь.

4. Не касайся меня. Я сама это сделаю, когда сочту нужным. Видишь, какая я хорошая? Я даже не говорю «если» и сразу перехожу к делу. Только не гордись: это всегда чувствуется, и мне не захочется тебя касаться. Касаться — это как видеть, слышать и чувствовать; только чуть-чуть по-другому. Как бесшумно войти через дверь к человеку, которого любишь. Прикоснуться к душе нельзя — это очень личное. Но мне нет дела до правил. Так что будь осторожен в тёплую июльскую ночь.

5. Не слушай меня. Мой настоящий язык когда-то давно украл один злой волшебник, которому, я точно знаю, он не прижился. Настолько он был честный и искренний. Но совсем без языка жить нельзя — и я отрастила себе новый. Только он меня совершенно не слушается и часто живёт своей жизнью. Я очень негодую из-за этого. Но когда это происходит — только тогда, может, меня и вправду следует воспринимать всерьёз. А может, и нет. Хотя иногда мой же язык даёт мне всё-таки выходной, и я говорю то, что думаю. Но вот беда: он меня совершенно не предупреждает об этом.

6. Если ты обращаешься ко мне — ты можешь не услышать ответа. Так иногда надо. Тебе, мне или для чего-то ещё — ты не поймёшь. Я тоже — не злись на меня. Просто мне приходилось так много наблюдать, что иногда мне кажется, будто даже я что-нибудь да понимаю в делах мира. Но мне просто кажется. Я лишь смотрю в замочную скважину истины, к которой меня вежливо время от времени прислоняют — совершенно при этом не спрашивая.

7. Позови меня. Ты ведь не знаешь, как я выгляжу. Я совершенно не вредная, просто мне иногда чуть-чуть не везёт: я могу прийти по-разному. И если ты вдруг вспомнишь или подумаешь о чём-то приятном, когда ты меня позовёшь, ни с того ни с сего — это я. Если проезжающая мимо машина бросит такую невероятную, красивую тень на кроны деревьев парка — это я тоже. Если утром был плотный туман, но когда ты позвал меня, на небе стали видны звёзды, — это я. Можешь не сомневаться. Меня просто зовут всегда внезапно. Прийти лично я просто не успеваю. Меня ведь сейчас ждут. А это иногда такая ответственность.

Поезд

I.

Меня качнуло лицом в перегородку и я очнулся. Стояла, кажется, глубокая ночь. Ладно. Просто было темно. Я еле как встал и подсветил телефоном перед собой. Купе было пустое — роскошь, по нашим меркам. Так само собой получилось. Только ложка пластмассовая в чашке ходила. Туда-сюда. Туда-сюда… А за окном была настоящая метель. Мы ехали через лес — от этого пейзаж казался ещё холоднее. Я зажёг навесной фонарик над койкой. Помещение приобрело мягкий и резкий желтый свет. Стало легче дышать. И я решил, что сейчас самое время для чая. Хотя вставать не очень-то и хотелось. Но ещё меньше хотелось не делать вообще ничего. От этой перспективой веяло тем лесом, что пролетал сейчас за стеклом.

Я что-то накинул и поковылял к двери, открыл её. Ударил теплый голубой свет, который грубо смешал свет из моего купе. Будто ворвался на чужой праздник со своей музыкой. Я прикрыл дверь. Открою потом. Как-нибудь… И побрёл по коврику, ведущему к горячему бойлеру. Помимо «чучух-чучух» стояла тишина. Изредка слышался безмятежный храп. И батарея звенела. Не знаю, как это ей удавалось…