из её коротких рукавов свисали две гири, оказавшиеся, при тщательном рассмотрении, человеческими кулаками
В хорошую погоду его близкие выносят за калитку стул, и дед, накрыв колени лёгким одеялом, сидит на улице и здоровается с каждым прохожим. Это его последняя работа, её он себе назначил сам.
Сегодня я ему, то есть Карлу, снова отмерила двойку. Это какой-то сюр: ставить двойки немцу за полное незнание немецкого языка.
«Ганжа, не думайте обо мне», — сказал я, не найдя ничего глупее.
Тимохин, нельзя ли без подсказок? Да помню я, помню: в «Борисе Годунове» вы играли народ. А он, как известно, безмолвствовал!
Между прочим, я вас выкупил у Тимохина, за червонец и пять рублей. Теперь вы как бы мой крепостной. Но сегодня я щедр и потому вас отпускаю на волю! — И он сопроводил свои слова широким помещичьим жестом.
Табличка на его дверях была написана очень небрежно, и я, проходя мимо, поначалу промахнулся, пролетел мимо, прочитав: «Отделка дров». Псевдолесорубы оказались типичными бюрократами, а те, выслушав мою слёзную просьбу, равнодушно меня отпасовали к начальнику цеха
Этому Бисмарку было ништяк! Он всю жизнь трубил в первую смену, как хотел. А ты ходишь, ходишь в школу…
Придут, натопчут. Нет чтоб убрамши закрыть школу, не пускать никого. Нехай стоит себе чистая до утра, а то и всю неделю.
— Остроумная мысль, — сказал я одобрительно.
Моя комната теперь казалась убогой — стыдливая келья школьного учителя. Мухи и те остались только молодые, легкомысленные, — опытные, с претензиями на комфорт покинули её стены и теперь облетают за квартал, зная: здесь у них нет будущего.
