«троцкистская установка по отношению к Советскому Союзу, подвергающая сомнению (?) пролетарский характер (?) советского государства и социалистический характер хозяйственного строительства» (10 января), имеет «центристский» характер. Этим Тальгеймер показывает лишь, как далеко у него заходит отождествление рабочего государства с советской бюрократией. Он требует, чтоб на Советский Союз глядели не глазами международного пролетариата, а не иначе, как через очки сталинской фракции. Другими словами, он рассуждает не как теоретик пролетарской революции, а как лакей сталинской бюрократии. Обиженный, опальный, но все же лакей, ждущий помилования. Поэтому и в «оппозиции» он не смеет хотя бы назвать бюрократию вслух: этого она, как и Иегова, не прощает: «не произноси имени моего всуе».
Между интересами советского государства и международного пролетариата нет и не может быть противоречия. Но в корне ошибочно переносить этот закон на сталинскую бюрократию. Ее режим приходит во все большее противоречие как с интересами Советского Союза, так и с интересами мировой революции.
Проблема сталинского режима и проблема германской революции связаны совершенно нерасторжимым узлом. Ближайшие события этот узел развяжут или разрубят – в интересах как русской, так и немецкой революции.
То обстоятельство, что новый политический кризис подготовляется на базисе явных и бесспорных успехов советского хозяйства, роста численности пролетариата и первых успехов коллективного земледелия, служит достаточным ручательством того, что ликвидация бюрократического самовластия совпадет не с потрясением советской системы, как можно было бы опасаться еще три-четыре года тому назад, а, наоборот, с ее освобождением, с ее подъемом и расцветом.
корень дела в том, что экономические успехи, которые на первых своих ступенях укрепляли бюрократию, теперь диалектикой своего развития оказались противопоставлены бюрократии. Вот почему на последней партийной конференции, т. е. на съезде сталинского аппарата, трижды и четырежды разгромленный и похороненный «троцкизм» был объявлен «авангардом буржуазной контрреволюции».
Не в первый раз в истории экономическое развитие приходит в противоречие с теми политическими условиями, в рамках которых оно совершается. Но надо ясно понять, какие именно из этих условий порождают недовольство. Надвигающаяся оппозиционная волна ни в малейшей степени не направлена против социалистических задач, советских форм или коммунистической партии. Недовольство направляется против аппарата и его персонификации, Сталина. Отсюда новая полоса бешеной борьбы с так называемой «троцкистской контрабандой».
Удушение партии, расцвет личного режима и личного произвола на первый взгляд могут вызвать представление об ослаблении советской системы. Но это не так. Советская система чрезвычайно окрепла; но вместе с тем чрезвычайно обострилось противоречие между этой системой и ее бюрократическими тисками. Сталинский аппарат с изумлением видит, что экономические успехи не укрепляют, а подкапывают его положение. В борьбе за свои позиции он вынужден еще туже подвинчивать гайки, запрещая все другие виды «самокритики», кроме византийской хвалы по адресу вождей.
Дальнейшие экономические успехи постепенно привели к ликвидации резервной армии промышленных рабочих (скрытое деревенское перенаселение, замаскированное коллективизацией, остается еще во всей своей силе). Промышленный рабочий уже не боится сейчас, что его выбросят с завода. По своему повседневному опыту он знает, что непредусмотрительность и произвол бюрократии чрезвычайно затрудняли ему разрешение задач. Советская печать разоблачает отдельные цеха и предприятия, где не дают достаточного простора инициативе рабочих, духу изобретательства и пр.: как будто можно запереть инициативу пролетариата в цехах, как будто цеха могут быть оазисами производственной демократии при полном подавлении пролетариата в партии, советах и профессиональных союзах!
Обозревая в целом историю эпигонского периода в развитии СССР, нетрудно прийти к выводу, что основной политической предпосылкой бюрократизации режима явилась усталость масс после потрясений революции и гражданской войны. В стране царили голод и эпидемии. Вопросы политики отступили назад. Все мысли направлялись на кусок хлеба. При военном коммунизме все получали одинаковый голодный паек. Переход к НЭПу принес первые экономические успехи. Паек стал обильнее, но он уже доставался не всем. Установление товарного хозяйства вело к калькуляции себестоимости, к элементарной рационализации, к удалению с заводов лишних рабочих. Хозяйственные успехи шли долгое время рука об руку с ростом безработицы.
Нельзя забывать этого ни на одну минуту: укрепление аппаратного могущества опиралось на безработицу. После годов голода резервная армия пугала каждого пролетария у станка. Удаление самостоятельных и критических рабочих с заводов, черные списки оппозиционеров стали одним из важнейших и наиболее действительных орудий в руках сталинской бюрократии. Без этого условия ей никогда не удалось бы задушить ленинскую партию.
Значит ли это, что надо снизить темпы индустриализации и коллективизации? На известный период – несомненно. Но этот период может оказаться совсем непродолжительным. Участие самих рабочих в руководстве страной, ее политикой и хозяйством, действительный контроль над бюрократией, рост чувства ответственности управляющих по отношению к управляемым – все это несомненно благотворно скажется на самом производстве, уменьшит внутренние трения, сведет к минимуму дорогостоящие хозяйственные зигзаги, обеспечит более здоровое распределение сил и средств и, в конце концов, повысит общий коэффициент роста. Советская демократия является прежде всего жизненной потребностью самого хозяйства. Наоборот, бюрократизм таит в себе трагические хозяйственные сюрпризы