Сольнес. Там, видите ли, Хильда, в этом чужом городе я все ходил, ходил, и думал, и размышлял про себя. И все вдруг стало ясно, для чего он взял у меня моих малюток. Для того, чтобы мне не к чему было прилепиться душой. Чтобы я не знал ни любви, ни счастья… понимаете. Чтобы я был только строителем. И ничем больше. Всю свою жизнь я должен был посвятить строительству для него! (Со смехом) Да не тут-то было!
Хильда. Что же вы сделали?
Сольнес. Сначала все раздумывал, испытывал себя…
Хильда. А потом?
Сольнес. Потом сделал невозможное! И я — как он.
Хильда. Невозможное!
Сольнес. Никогда прежде не хватало у меня духу свободно подниматься на высоту. Но в тот день хватило.
Хильда (вскакивая). Да, да, вы взошли!
Сольнес. И вот, когда я стоял там, на самом верху, и вешал венок на флюгер, я сказал ему: «Слушай меня, всемогущий! С этих пор я тоже хочу быть свободным строителем. В своей области, как ты в своей. Не хочу больше строить храмов тебе. Только семейные очаги для людей».
Рагнар. В известном смысле он — трус, наш знаменитый строитель. Отнимать у людей счастье всей жизни, как у моего отца и у меня, это… его дело, тут он не трусит. А вот взобраться на какие-нибудь жалкие леса, — избави Боже!
Хильда. Посмотрели бы вы его на той высоте… на той страшной, головокружительной высоте, на какой я раз видела его!
Рагнар. Видели?
Хильда. Конечно, видела. И он стоял там так гордо и спокойно, укрепляя венок на флюгере.
Рагнар. Знаю, что раз в жизни у него на это хватило храбрости. Один-единственный раз. Мы, молодежь, часто говорили между собой об этом случае. Но никакая сила в мире не заставит его повторять это.
Фру Сольнес. Ах, нет, нет, фрекен Вангель… не говорите мне больше о малютках. За них надо только радоваться. Им ведь так хорошо… так хорошо теперь. Нет, вот мелкие потери… те надрывают сердце. Потеря всего того, что другим кажется сущими пустяками.
