Что ж, как мы еще увидим, я узнал этот гнев во всех его 57 обличиях. Но еще я узнал (как и Нил), каким Терри бывал великодушным, каким он бывал сногсшибательно веселым, каким бывал блестящим собеседником. За среднюю рабочую неделю в Часовне писались огромные объемы текста, но удивительным образом, пока в голове у Терри продолжала идти работа, времени хватало и на занятия, которые можно занести только под литеру «Д» – «Дуракаваляние». Например, он целые дни тратил на изобретение все более хитроумных и избыточных способов автоматизации офиса. Целыми часами кормил черепашек или приценивался в местном садовом центре. Иногда мы уходили на обед к реке, в пастушью кибитку, которую отреставрировал Терри, и оставались работать там до конца дня6. Были вечера, когда мы сидели в обсерватории с медной крышей, которую построил себе Терри, пили пиво и смотрели на звезды, после чего он частенько возвращался через лужок в Часовню и дописывал последние слова за день.
Достаточно высоко, чтобы не раздавили, и достаточно низко, чтобы не подстрелили», – так в будущем Терри опишет оптимальное, на его взгляд, положение счастливого ребенка в образовательной среде, которое он занял быстро и прочно.
«Человека нельзя назвать окончательно мертвым, пока не успокоятся волны, которые он поднял в мире, пока не остановятся часы, которые он завел, пока не выбродит поставленное им вино и не будет собрано посаженное им зерно. Временная протяженность жизни – это лишь ось, вокруг которой вращается все бытие».
В шесть лет невинный Терри наткнулся на то единственное, что осталось у Айлин католического, – маленькое и дешевое деревянное распятие на комоде в родительской спальне, – и принес ей с бессмертными словами: «Мам! Я нашел палку с акробатом».
Хоть Терри твердо держался честности и открытости в повседневной жизни, еще он верил, что правда не должна мешать хорошей истории – и особенно хорошей веселой истории.
