Если бы большинство пар были знакомы до замужества, они бы никогда не влюбились друг в друга.
Когда люди уставали плакать, они приходили на кухню и поднимали крышку кастрюли, чтобы быстро посмотреть на ее содержимое. Как будто от этого им становилось легче.
Еще произнося эти слова, он подумал, как трудно говорить правду и быть искренним одновременно.
Ведь ислам – религия терпимости и логики, а не религия кары. В нашей религии даже дозволено есть свинину, если есть опасность умереть с голоду.
Мои странные мысли, — сказал Мевлют. — Что бы я ни делал, чувствую себя совершенно одиноким в этом мире.
Этим напоминанием она словно бы хотела сказать Мевлюту: «Сейчас ты меня меньше любишь, но первой тебя меньше любила я». После таких разговоров молчание между супругами затягивалось
Море было темным и глубоким, словно сон.
Если бы мир умел говорить, что бы он рассказал?
Он любил Стамбул за то, что в нем совершались многие события, наблюдать за которыми было одно удовольствие. Самое интересное происходило в Шишли, Харбийе, на Таксиме и в Бейоглу. Мевлют вскакивал утром на автобус, ехал безбилетником до этих районов, а затем совершенно свободно, без всякой ноши, ходил по тем улицам, по которым обычно ему было не пройти с йогуртом, и очень любил раствориться в городской суматохе и шуме. Ему нравилось смотреть на манекены в витринах, наблюдать за тем, как выстраиваются в ряд счастливые мамы в длинных юбках с детьми в костюмчиках. В его голове обязательно рождалась какая-нибудь история. Затем он наблюдал минут десять за какой-нибудь шатенкой, следовавшей по противоположной стороне улицы, или мог решительно войти в первую попавшуюся столовую, назвать имя любого лицейского приятеля и спросить, не здесь ли тот работает. А иногда Мевлют и спросить не успевал — его строгим голосом останавливали: «Мойщик посуды нам больше не требуется!»
Глядя на то, как я готовлю, Мевлют любил приговаривать, что еда всегда вкуснее, когда в ней немного грязи, — истина, известная любому стамбульцу, который покупает уличную еду.
