Владимир Зангиев

Чужбина не встречает коврижками

История русского эмигранта

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Владимир Зангиев, 2017

Выезжая за границу, русские люди никогда не знают с какими трудностями придётся столкнуться там. Вот об этом и пойдёт повествование в романе. Уверяю, читатель не испытает скуки.

18+

ISBN 978-5-4485-1476-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Чужбина не встречает коврижками
2. Пролог
3. Глава первая
4. Глава вторая
5. Глава третья
6. Глава четвёртая
7. Глава пятая
8. Глава шестая
9. Глава седьмая
10. Глава восьмая
11. Глава девятая
12. Глава десятая
13. Глава одиннадцатая
14. Глава двенадцатая
15. Глава тринадцатая
16. Глава четырнадцатая
17. Глава пятнадцатая
18. Глава шестнадцатая
19. Глава семнадцатая
20. Глава восемнадцатая
21. Глава девятнадцатая
22. Глава двадцатая
23. Глава двадцать первая
24. Глава двадцать вторая
25. Глава двадцать третья
26. Глава двадцать четвёртая
27. Глава двадцать пятая
28. Глава двадцать шестая
29. Глава двадцать седьмая
30. Глава двадцать восьмая
31. Глава двадцать девятая
32. Глава тридцатая
33. Глава тридцать первая
34. Глава тридцать вторая
35. Глава тридцать третья
36. Глава тридцать четвёртая
37. Глава тридцать пятая
38. Глава тридцать шестая
39. Глава тридцать седьмая
40. Глава тридцать восьмая
41. Глава тридцать девятая
42. Глава сороковая
43. Глава сорок первая
44. Глава сорок вторая
45. Глава сорок третья
46. Глава сорок четвёртая
47. Глава сорок пятая
48. Глава сорок шестая
49. Глава сорок седьмая
50. Глава сорок восьмая
51. Глава сорок девятая
52. Глава пятидесятая

…не дай вам бог жить в эпоху перемен…

КОНФУЦИЙ

Пролог

Разрастающийся кризис в российской экономике, все эти нескончаемые межнациональные, криминальные, маргинальные и прочие конфликты принудили меня спешно покинуть разлюбезное отечество. И очутился я, таким образом, за пределами Европы на самом краю американского континента, в богом забытой латинской стране — Чили. Эта страна третьего мира с устойчивым индейским менталитетом, выраженным в необычайном ослином упрямстве её обитателей, нехотя, но приняла меня, дала кров, работу, пищу. И для меня, приблудного сына пропащего отечества, заокеанская чужбина на некоторое время заменила родину. Я на себе испытал все трудности эмиграции, всю тяжесть жалкого существования изгоя. Познал на собственной шкуре тягло изнурительной работы и прочие прелести эмигрантского быта.

Надо сказать, что в двадцатом веке в Латинскую Америку из Европы нахлынули три волны эмиграции: после Первой мировой войны, после Второй мировой войны и после кризиса, поразившего мир социалистического содружества. Чили — страна небольшая, достаточно дикая и её правительство не проводило никакой миграционной политики, то есть, не выделяло специальной квоты для принятия и обустройства эмигрантов. А это значит, что в данной области творилась полная вакханалия: визы, контракты, адвокаты, легализация дипломов для получения права работать по своей специальности — всё это было нашей болью, страхами и орудием нашего шантажа для непорядочных личностей вновь приобретённого отечества. Мы — гринго, люди более низшей ступени чилийского общества, принуждены были выполнять непосильную, малооплачиваемую, неквалифицированную работу. И в большинстве случаев, имея высшее образование, большой практический трудовой опыт, мы должны были оставить всё это и усваивать новые приемы выживания в чуждом нам обществе, осваивать иные непривычные методы ручного труда. Жестокая эксплуатация порой доводила нас бесправных до исступления, безысходность мерзкого существования вынуждала некоторых из преступать последнюю грань и тогда более слабые волей заканчивали с жизнью счёты. Как говаривал поэт И. Бродский, «наша мутация», то есть, выходцы из постсоветского пространства, столкнулась ещё и с такой деликатной проблемой, как антикоммунизм. Ведь здесь бытовало устойчивое мнение, будто все выходцы из почившего ныне Советского государства являются ярыми приверженцами коммунистических идей. А в латинских странах и в частности в Чили осело много бывших врагов СССР, как из Белой гвардии времён Гражданской войны, так и германских фашистов, русских полицаев, власовцев и всяких националистов, а также, сочувствующих оным. Они не скрывали своей ненависти к нам и всячески старались навредить при случае. Имея высокое положение в обществе, они никогда не приравнивали нас с собой, так же, впрочем, как и местных индейцев. Они жили в богатых районах, имели фешенебельные особняки, полный штат прислуги, шикарные автомобили, бизнес, приносящий устойчивые доходы… А мы ничего не имели, кроме страстного желания выжить в неимоверных условиях непривычного нам капиталистического общества, к тому же, далеко отставшего в своём культурном развитии от Европы.

И ещё надо сказать, что в Чили русские эмигранты третьей волны попадали тремя путями: первое — по межгосударственным культурным, экономическим либо дипломатическим контактам; второе — по праву родственных отношений и третье — … Как я уже сказал выше, Чили не проводило своей миграционной политики. А вот соседняя Аргентина имела тесные дипломатические контакты с Украиной, для граждан которой была выделена даже определённая квота приёма эмигрантов. Благодаря такой возможности вместе с украинцами сюда просачивались и россияне. И те из них, кто не смог устроиться в Аргентине, в поисках лучшей доли иногда перебирались в соседнее Чили.

Я же проник в Чили четвёртым путем, тем самым способом, как попадали сюда испанские конкистадоры-авантюристы: с помощью провидения. В поисках лучшей жизни, без знания языка, не имея здесь никаких знакомых, располагая всего тримястами пятьюдесятью американскими долларами, прилетел я авиарейсом из Москвы в Сантьяго с промежуточной пересадкой во Франкфурте. На руках у меня была виза туриста сроком на девяносто дней, по которой я не имел права работать в Чили. Несмотря ни на что, внутри жило страстное желание покорить эту незнакомую и загадочную страну. На начальном этапе я не знал ещё, что в Латинской Америке самой большой мечтой эмигрантов было пристроиться в какой-нибудь развитой европейской стране. Ходили слухи, будто в Европе реально существует земной эмигрантский рай. Все ужасно завидовали тем счастливчикам, кому удавалось добыть шенгенскую визу в одну из стран Евросоюза. Но и там чужбина отнюдь не встречала коврижками. И эту истину довелось мне постичь собственным опытом… В стихотворении «Время утраченных идеалов» точно изложены мысли мои того периода жизни:

Я оставил Отечество,

меня вскормившее:

как много разной нечисти

его осрамившей

терзает памяти

замусоленные страницы…

И пролегла скатертью

дорога за границу.

А сзади полымя

опаляет спину

и мерещится Колыма,

и что я там сгину…

Эк, угораздило

не в той стране родиться.

Запятнался дактило-

скопией, хоть впору садиться.

А пожить-то хочется

по-людски да на воле.

Сколь можно корчиться,

распаляясь в крамоле?

С пожелтевших фото —

знакомые лица,

будто спросить хотят что-то,

но боятся обломиться.

Помолчите. Не надо!

Я всё прекрасно понимаю.

Из вас делают стадо —

потому и души ломают,

без которых вы зомби, —

подвластны чужой воле.

Глаза полны скорби

от непомерной боли.

Эти глаза так преследуют

в ночных кошмарах…

Что после нас унаследуют

родившиеся средь пожаров?

Эх, время! Скорбное время! —

впору бы хоть сейчас удавиться.

…Поэтому и солидарен с теми,

кто смысл нашёл в загранице.

Глава первая

Наконец-то закончилась предполётная лихорадка, шереметьевский аэропорт остался внизу, а гигантский «Боинг» мощно набирал высоту. Бушевавшие во мне страсти постепенно улеглись, я вновь обрёл утраченную было способность непредвзято и трезво ощущать окружающее пространство. Ближайшими моими соседями оказалась чилийская чета с тремя детьми школьного возраста. Они возвращались домой из отпуска, который провели в Швеции. Я жаждал общения с выходцами из того мира, попасть в который так долго стремился. Мои попутчики тоже не прочь были скрасить время за приятной беседой. Глава семейства Диего — маленький смуглый брюнет отличался непривычной для глаза северянина подвижностью, даже скорее вертлявостью, которая делала его похожим на избалованного недовоспитанного ребёнка. Собственно, он первым и заговорил со мной.

— Не правда ли, очень душно в самолете? — скороговоркой протараторил Диего по-испански.

Я совершенно не знал языка той страны, в которую устремился, а посему ответил моему собеседнику необъятной располагающей улыбкой и угодливо закивал головой. Брюнета это, видимо, вдохновило и он стал более активно приставать ко мне. На что мне оставалось лишь глупо улыбаться и согласно кивать в такт. Через некоторое время новоявленный знакомый вперил в меня вопрошающий взгляд, видимо, ожидая ответа на какой-то свой вопрос. Я же, ни черта не понявший его, отчётливо ощутил, что впервые столкнулся с языковой проблемой. Что же было делать? Этого я пока не знал. Но латиносы удивительно коммуникабельны. Несмотря на то, что его беседа не находит взаимности, Диего продолжал обращаться ко мне — немому соучастнику одностороннего диалога. Непостижимое упорство!

В салоне действительно было душно. Захотелось пить. Как назло, поблизости не было моих соотечественников, да и авиалайнер принадлежал немецкой компании «Люфтганза». Так что, персонал был нерусский. А если учесть, что рейс был транзитным через российскую столицу, то отпадали все надежды на обретение необходимой языковой помощи в лице обслуживающего персонала. Ситуация, достойная сатирического пера незабвенного Эфраима Севеллы.

Я отрешённо откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза и мужественно погрузился в душевные страдания. Червь раскаянья чревоточил моё ущемлённое самолюбие:

— И кой чёрт меня дёрнул сорваться с насиженного места? Сидят же другие мои соотечественники на мели и не рыпаются в погоне за лучшей долей, устремляясь сломя голову неведомо куда. Как сказал на прощанье мой друг Кузнецов: это авантюра в чистом виде!

Вдруг сквозь опущенные веки я почувствовал какое-то изменение обстановки вне тела. Открыл глаза. Так и есть, пассажиры проявляют активное шевеление. Ах, вон оно что! По проходу стюардесса катит тележку со снедью. Настало время придать заботы желудкам. Вон и желанные напитки виднеются, весело позвякивая от прикосновения друг с другом.

— Что вы желаете себе выбрать, сеньор? — обратилась ко мне по-немецки миловидная хозяйка салона.

Я, словно инопланетянин, только пучил непонимающе глаза. Она, извинившись, повторила свой вопрос на испанском. Я отрицательно замотал головой. Искушённая труженица международных авиалиний заговорила тогда по-английски. Но я, заскорузлый невежда, не владел даже этим обычным для всех цивилизованных народов языком межнационального общения. Окружающие с живым любопытством взирали на эту пикантную картину дорожной жизни. Я же наливался предзакатным пурпуром. Но тут в моей судьбе опять принял участие попутчик:

— Эль русо! (Он русский!)

Стюардесса печально на миг прикрыла большие глаза и беспомощно повела плечами, мол, в таком случае я бессильна чем-либо помочь. Она просто сделала белой ручкой однозначный выразительный жест в направлении своей скатерти-самобранки на колёсиках:
сам выбирай что хочешь! Меня вновь залихорадило: чем утолить аппетит? Передо мной распростёрлись всевозможные пачки, пакеты, коробочки с яркими оттисками каких-то фирм.

Под перекрёстными взорами как не ударить в грязь лицом? И я, оттягивая время, прикрылся джентльменским жестом: уступил право выбора снеди присутствующей здесь даме — супруге Диего. Она привычно по-хозяйски приняла от рук воздушной феи заказанные предметы и дети непринужденно, с присущей их возрасту непосредственностью, тут же принялись расправляться с замысловато упакованным содержимым. Я краем глаза взирал на эту картину, лихорадочно отмечая в своем сознанье как правильно обращаться и с чем… После предложенной трапезы сильнее томила жажда и на моё счастье тележку с напитками вкатывали беспрерывно, снабжая пассажиров питьём.

Но, как говорится, хорошо всё то, что хорошо кончается! И через некоторое время от обильного приёма напитков я стал испытывать определённое беспокойство: мой организм мучительно желал освободиться от отработанной жидкости. Куда же идти? Где находится
туалет? Ведь «Бюинг» — это не «Ту» и здесь всё не по-нашему. У кого можно спросить? А мгновения-то торопят. Конечно же, в роли избавителя должен предстать Диего. Как известно, нужда делает нас изворотливыми. И вспомнил я про испанский словарь. Порывшись в дорожной сумке, нашёл его и достал. И так я впервые прикоснулся к актуальной теме преодоления языкового барьера. Быстро отыскал в словаре раздел, начинающийся с литера «Т». Перед заинтригованным взором собеседника поспешно заскользил указательным пальцем по странице и остановился на искомом слове. Латинский друг понимающе закивал и опять что-то затараторил, сопровождая свой монолог выразительными жестами. Из всего я быстро уловил главное — искомое направление. Мысленно проложив геометрический вектор, едва сдерживая своё нетерпение, энергично прошагал вперёд.

Не задержусь на необязательных подробностях описания сантехнических достижений цивилизованного запада, составляющих интерьер внутри поднебесного санузла, а только позволю себе говорить о том, что оказалось для меня проблемой.

Справив естественные потребности, встала предо мной необходимость выполнить гигиенический ритуал — намылить руки и, затем, вымыть их. В моем понимании мыла, как такового, — твёрдого, ощутимого, кускового нигде не оказалось. Но я исступлённо искал, методично обследуя окружающее пространство. На миг взгляд соприкоснулся со своим отпечатавшимся отражением в туалетном зеркале. О, боже мой! Кого я там увидел. Неужели это я? Ну и рожа! Нездоровый блеск во взоре, лихорадочная поспешность в движеньях… Убойный советский менталитет: мы сами всё знаем! И чего он стоит, столкнувшись с практической действительностью. Навечно в моей памяти запечатлелся этот зеркальный образ.

Продолжу повествование. Напрягая все органы чувств, я углубился в поиск. И вот, обострившимся обонянием, уловил, наконец, знакомый аромат парфюма. Он исходил от пластмассового приспособления, прикреплённого к стене повыше керамической раковины. Я внимательно исследовал пластмассовую коробку. Ага! Снизу виднелся коротенький тоненький патрубок, края которого были в засохшей мыльной пене. Спереди коробочки отчётливо выделялась кнопка. Я сообразил, что жать надо на неё, а руку держать снизу. Так и сделал. И в следующий миг в ладонь мне с веселым свистом машина высморкала оранжевую перламутровую соплю, пахнущую апельсином. Я невольно отдёрнул руку, и с брезгливым и глупым видом принялся рассматривать то, что мне подарила машина.

— К чёртовой матери их дурацкую цивилизацию! — чертыхался я про себя. — Надо смывать эту хреновину, отправляться на своё место и приходить в себя, анализируя постигнутое.

Я бесполезно дёргал кран со всех сторон, но никак не мог от него добиться хоть тоненькой струйки влаги. Он не имел привычной вертушки сверху, был лишён и какого-либо рычажка, а также, не имел нажимного устройства снизу по принципу наших кранов в поездах…

Из-за двери доносилось нетерпеливое вежливое покашливание и приглушенный гул ожидающих снаружи своей очереди. Я понял, что долго испытываю чьё-то терпение, нужно и меру знать. Пришлось вытащить из кармана носовой платок и ожесточённо отереть им ладонь от жидкого мыла. Но это было ещё не всё. Надо было выйти наружу. А дверь не открывалась. Добравшись до туалета, на радостях я её захлопнул, а как открыть — не знаю. Мне было уже совсем не смешно. С остервенением стал дёргать её к себе и от себя, но все попытки оказались тщетны. И, наконец, меня осенило: это же запад, у них тут всё автоматическое! Значит должна где-то быть кнопка. Не вдаваясь в английские надписи, я нажимал на все подряд попадающиеся кнопки и выключатели. Однако, дверь по-прежнему упрямилась. Я был на грани истерики: ещё не добрался до Америки и уже сплошные неприятности. А за перегородкой очередь, хоть и не по-нашему, но роптала всё выразительней и громче.

И тут я увидел вдруг огромную, как пята, пожарного цвета кнопку. «Она!» — только и подумал радостно и… исступлённо нажал.

Ох, как громко завыла сирена! От неожиданности у меня подкосились колени и я обессилено сел на унитаз. А за проклятой дверью доносился приближающийся топот спешащих на помощь ко мне. Последующая же картина живого дорожного быта, конечно, была оригинально — потрясающей: я восседал на унитазе с застенчиво — глупым видом, а в открытом дверном проёме понимающе улыбались сочувствующие лица.

Незавидная роль — испытать себя дикарём среди цивилизованного общества.

Весь самолет уже знал о моем происшествии, на меня с интересом оглядывались, снисходительно сочувствовали. Теперь я старался как можно реже покидать своё кресло. Решил, лучше уж буду углублять познания в языковом аспекте. Ударился в испанский. Словарь постоянно шуршал перелистываемыми в руках страницами. С трудом я добывал интересующие меня сведения о чилийском быте. Диего советовал обратиться за помощью в российское посольство. Но я-то наверняка знал, что там таких как я отнюдь никто и не ждёт. Поэтому нужно было избрать другой вариант. И этим спасительным вариантом за границей была русская церковь. Чилиец нарисовал подробную схему, где такая церковь расположена в Сантьяго и как до неё добраться.

Вот таков был начальный этап моей чилийской эпопеи и в продолжение всего этого времени я испытывал ощущения парашютиста, впервые прыгнувшего затяжным прыжком.

Глава вторая

С горем пополам покончив со всеми таможенными формальностями в чилийском аэропорту, я с облегчением вышел наружу. И сразу же столкнулся с другой проблемой. Дело в том, что всё происходило в декабре месяце и в России вовсю царила зима, а в тот день, когда я улетал, температура воздуха в Москве была 15 градусов ниже нуля. Здесь же, в Сантьяго, было лето в самом разгаре, зверствовало обжигающее латиноамериканское солнце, и температура превышала 30 градусов выше нуля. Окружающие, естественно, обращали на меня внимание; своим нелепым видом я вызывал их живейший интерес: в тёплом зимнем пальто и меховой шапке среди пальм и другой тропической растительности я выглядел форменным идиотом. Внутри аэропорта работали кондиционеры, да и озабоченный таможенными делами, я не испытывал жары. Но вне здания было совсем другое дело.

Пришлось прямо на улице заняться сменой гардероба. Оставшись в шерстяных брюках и тёплой рубашке, я облегчённо взглянул на окружающий мир. О, боже! Опять не то. Вокруг все были жгучие брюнеты, загорелые до интенсивного шоколадного оттенка, одеты в шорты и лёгкие майки. Я же своим бледным видом никак не вписывался в окружающий ландшафт и составлял собой разительную дисгармонию. Но несмотря ни на что, необходимо было внедряться в существующую реальность. Первое, что я должен был сейчас предпринять — это обменять мои доллары на местные песо. Ощущая себя этакой бледной поганкой, нерешительно подошёл к первому попавшемуся служащему в униформе и, тыча ему под нос доллары и словарь, с помощью пантомимы стал объяснять суть своих домогательств:

— Сеньор… песос… кьеро… дондэ?..

Чилиец с таким высокомерным превосходством окинул меня уничижающим, насколько позволял его низкий рост, взглядом!

— Кьерес камбиар доларес? — вопрошал служащий аэропорта.

Я продолжал бестолково жестикулировать и размахивать долларами. Латинос покровительственным жестом указал мне вперёд:

— Бамос конмиго.

Сто моих долларов быстро перекочевали в хваткую ладонь провожатого. Мы подошли к какой-то стойке с окошечком. Мой покровитель обычной в этих краях скороговоркой темпераментно перекинулся с сидящим по другую сторону, указывая на меня. Клерк с хитрой ухмылкой порылся где-то под стойкой со своей стороны, вытащил несколько измусоленных бумажек, небрежно разгладил их, сосчитал, добавил к ним из кармана ещё одну и всё это протянул в окошко. Первый латинос быстро пересчитал полученное, что-то недовольно буркнул в направлении окошка и, протягивая мне местные деньги, азартно затараторил:

— Не хотел бы сеньор отблагодарить меня за причиненное беспокойство?

Он настолько выразительно объяснял свои домогательства, что совсем не требовался словарик, чтоб понять его. Совершенно не владея обстановкой, словно пребывая в некой виртуальной реальности, я всё же сообразил, что не знаю сколько здесь всё стоит, какова цена местной валюты и какие дают чаевые. Широким жестом я показал, мол, возьми себе сколько надо. Латинос удовлетворённо протянул мне несколько красноватых и зеленоватых купюр, а в его карман перекочевала одна синяя. Тут же его смуглая физиономия приняла удовлетворённое выражение, и я понял, что на мне только что хорошо наварились. Делать было нечего, и я решил уж использовать его услужливость до конца. Протянул ему листок со схемой и адресом русской церкви. Новый знакомый с равнодушным видом рассмотрел листок и подвёл меня к такси, с потухшим интересом объяснился с водителем, указывая через плечо на меня и произнося презрительно при этом слово «гринго». Теперь, словно эстафетная палочка, весь интерес относительно меня перекочевал к таксисту. Тот услужливо перехватил багаж, распахнул передо мной дверцу своего авто…

***

Русская церковь находилась в одном из респектабельных центральных районов Сантьяго — на авениде Голландия. Но в будние дни церковь была закрыта для посетителей. За высокой кованной металлической оградой виднелся довольно просторный чистенький дворик с ухоженной пышной растительностью и дорожками, мощёнными ажурной каменной плиткой. Эффектно на этом фоне смотрелись несколько русских березок, необычно сочетающих свой северный колорит с местной флорой. Сама русская церковь на фоне чилийских монументальных внушительных и солидных католических соборов — выглядела совсем игрушечной. Но от её известковой побелки, ортодоксальных крестов на резных деревянных маковках миниатюрных куполов веяло близким и родным, а также, умиротворением и покоем. Это меня, как-то, вдохновило, я почувствовал вдруг как внутри мгновенно спало напряжение туго накрученной пружины. В глуби двора за зданием церквушки располагались небольшие бытовые постройки из серого кирпича. К ним вела отдельная дорожка, начинающаяся от проделанной с другой стороны ограды калитки. К этой калитке я и направился, ибо на парадных воротах висел на цепи внушительного вида замок.

Калитка была заперта, но сбоку от неё висел шнурок с табличкой «TIMBRE» и другой конец шнурка был прикреплён к небольшому медному колокольчику, висящему над ближайшим окном жилого здания. С душевным трепетом я нерешительно подёргал за шнурок. В глуби двора раздалось жалобное дзеньканье и я стал терпеливо ждать, нервозно выплывая из затапливающих меня теплых чувств.

Появилась крашеная блондинка, тощая и заспанная, с толстым флегматичным и тоже заспанным годовалым малышом на руках.

— Кэ кьере устэ? — равнодушно спросила блондинка из-за калитки.

— Я русский. Вы говорите, должно быть, по-русски?

— Естественно. Так что вы хотите? — повторила крашеная свой вопрос на родном языке.

— Я только что приехал из России и мне хотелось бы встретиться со священником. Вы можете помочь мне в этом?

— Батюшка будет здесь только в воскресенье и по окончании службы он примет вас. Приходите через три дня.

Тощая говорила со мной совершенно бесцветным голосом и явно не испытывала никакого интереса к назойливому соотечественнику. Ей хотелось поскорее отделаться от меня. Но я-то терял всякую возможность получить столь необходимую в моём трудном
положении помощь. Совсем не улыбалась перспектива трое суток провести неизвестно где на улице, в чужой стране, фактически без средств. И во мне пробудилась решительность.

— Понимаете, у меня нет здесь знакомых, я не знаю испанского языка, да и гостиница мне не по карману по причине крайней ограниченности в средствах, — принялся я втолковывать ей.

— Знаете, я вам ничем не могу помочь, — вяло упорствовала крашеная. — Это ваши проблемы. О чём вы думали, когда ехали сюда?

— Поймите меня правильно, — наседал я, — это единственная моя возможность, я все надежды возлагаю исключительно на церковь. Да у меня батя хоть и нерусский, но ещё его дед принял православие… причём добровольно!.. Да, войдите же, наконец, в моё положение. Я здесь без постороннего участия, может быть, погибну… Вы ведь христианка и милосердие…

— Что вы взываете ко мне, как… Я вовсе не Христос и не творю чудеса. Сказано ведь: ничем не могу помочь!

— Ну хоть с попом мне просто поговорить… Вы можете это устроить?

— Невозможно это до воскресенья, я ведь уже сказала, — начала заметно нервничать тощая. — Батюшка живёт в монастыре, который находится далеко за пределами Сантьяго и приезжает сюда только для церковного богослужения. В воскресенье после литургии он сможет принять вас.

— Но телефон-то у вас есть? — продолжал упорствовать я. — Позвольте мне хоть таким образом поговорить.

— Пойдёмте! — сдалась наконец моему напору оппонентка и нервно забренчала связкой ключей, отпирая калитку. — Я, право, не знаю будет ли отец Вениамин доволен тем, что его побеспокоили в неурочное время.

— У меня нет иного выбора, — пробубнил я себе под нос.

Блондинка провела в небольшую ухоженную комнатушку, где кроме маленького журнального столика и лёгкой кушетки стоял большой цветной телевизор с внушительным видеомагнитофоном и новенький стереофонический музыкальный центр. Поспешно набрала номер и передала мне телефонную трубку. Я с затаённой надеждой мучительно вслушивался в долгие гудки телефонного зуммера. Противоречивые чувства будоражили нутро. Словно на незримых качелях, то вверх вздымало надежду, то она рушилась и обуревало раскаянье: зачем я вверг себя в авантюру?.. никто мне не станет помогать… Отчаянье захватывало душу. Сердце добрым десятком ударов встречало каждый последующий гудок в наушнике.

— Дигаме, пор фавор, — наконец донёсся старческий дребезжащий голос из трубки.

— Здравствуйте… — растерянно поприветствовал я старика.

— Здравствуйте. Кто вы? И что вы хотите?

— Я русский. Только что прибыл из Москвы и мне необходимо с вами встретиться… поговорить…

— Хорошо! В воскресенье приходите в церковь.

— Понимаете, у меня сложная ситуация. Я на последние средства купил билет и прилетел в Чили. С трудом добрался до русской церкви. У меня нет никаких знакомых здесь и, кроме того, я даже не знаю испанского языка. Мне негде переночевать. Помогите, ради Христа, — жалобно причитал я.

Мембрана в трубке на непостижимо долгое время прекратила свои колебания. Продолжительное молчание на другом конце провода убивало всякую хилую надежду на ожидаемое сочувствие. Наконец, снова раздался невыразительный старческий голос и безразличным бесцветным тоном попросил:

— Передайте телефон Ирине.

Дрожащей рукой я исполнил просьбу попа. Ключница предупредительным жестом перехватила трубку и почтительно покивала в неё. Напоследок сказала: «Досвиданья!» и неожиданно дружелюбным тоном пригласила сесть. Внутри стал плавиться лёд — некоторый прогресс в моем дохлом деле наметился, удача тяжёлой пятой наступила на змею безысходности. Ликующие чувства стали заполнять душу. И бесполезно было пенять на преждевременность, надежда накатывалась растущим снежным комом с горы. Я уже почти обожал крашеную свою соотечественницу и её флегматичное чадо, которое за всё время нашей беседы не издало никаких звуков. Признаками жизни, пожалуй, был только неподдельно яркий румянец на выпуклых щёчках толстячка, да равномерное посапывание.

Теперь Ирина проявила ко мне живой нескрываемый интерес. Она с любопытством стала расспрашивать о России, рассказала о себе. Выяснилось, что сама она родом из Омска, но вышла замуж и последние годы жила с мужем в Крыму, в Керчи. Муж инженер, сейчас работает в какой-то эмпресе, производящей электрические приборы для чилийского шахтного производства. У них двое детей — есть ещё девочка восьми лет, которая в настоящее время находится в гостях у друзей. В Чили они уже три года, а до этого два года провели в Аргентине.

— Здесь нам повезло больше, — рассказывала дальше Ирина. — Нас приютила церковь, предложили эту комнатушку, а когда родился Вадик, разрешили занять и соседнюю. Со мной заключили контракт, по которому исполняю обязанности сторожа и слежу за порядком во дворе: подметаю, поливаю и ещё храню ключи от всех помещений.

— А платят-то как? — с интересом полюбопытствовал я.

— Здесь много не платят. Я получаю всего 80 тысяч песо, это немногим больше 160 американских долларов. Правда, за жильё совсем не плачу, а это очень важно, ведь оно здесь стоит очень дорого. Практически, чтобы арендовать примерно такую же как у нас сейчас площадь, не хватит моей зарплаты. Зависит ещё, конечно, от района, в котором ты собираешься жить. Но белые не могут проживать в тех районах, где поселен чилийский побласьон. Европеец там просто не выживет. Разнузданный бандитизм, наркотики, непомерная грязь и запредельная интеллектуальная запущенность убьют его раньше, чем он успеет в чём-либо разобраться.

— Но Чили, как я слышал, наиболее благополучная в экономическом плане страна в Латинской Америке. У меня есть друг в Германии, который пишет, что зарабатывает там в месяц 2800 марок за выполняемую им неквалифицированную работу. А у вас 160 долларов…

— Германия… Франция… Швеция… даже хотя бы Испания… — это совсем другое, там Европа, цивилизация, другой мир, — скептически заключила Ирина. — А здесь, так называемый третий мир со всеми вытекающими из этого последствиями. Устойчивая безработица. Да и работать здесь, честно говоря, определённая часть населения вовсе не стремится. А зачем утруждать себя им, когда Латинская Америка не Россия с её так называемыми зонами рискованного земледелия? Здесь никогда не было голодовок, вот и развито попрошайничество да воровство. Латиносы, они сами по себе, ленивы до чрезвычайности, но что касается воровства, то в этой области проявляют необычайную расторопность.

Я жадно, словно губка воду, впитывал новые для себя сведения о чилийской действительности. Всё это было крайне интересно, ведь я собирался обосноваться в этом мире. Но я абсолютно не мог поверить тому, что здесь на целый порядок зарплата меньше,
чем мне представлялось. Это было открытием. А ведь в наших российских средствах массовой информации и не проскальзывало ничего подобного о латинских странах. Вот это да! Я сделал жалкую попытку отстоять свою позицию:

— В России я от многих слышал, как их знакомые, или знакомые их знакомых уезжали за рубеж и как там быстро и благополучно устраивались…

— В эти же бредни поверили и мы в своё время, — оборвала меня пессимистичная собеседница. — Но реальность быстро остудила наши горячие головы. Возвращаться назад было не на что, да и некуда. В надежде на бешеные заработки, мы поставили на карту всё:
продали квартиру и прочее, что имели на родине, и с необузданными надеждами ринулись в призрачный заморский рай.

— Неужели всё это так? — опешил я, словно мне вылили ковш ледяной воды за шиворот.

— Увы! Русская колония в Чили очень малочисленная. Фактически, все друг друга знают. Каждый перед другими, словно голый — ничего о себе не утаишь. Так вот, я никого, из таких как мы простых работяг, не знаю, кто был бы устроен так, как нам грезилось на родине. Мы-то ещё хорошо пристроены, муж зарабатывает около тысячи долларов.

— А какую часть доходов вы тратите на питание и одежду?

— К счастью, продукты здесь очень дешёвые и одежда тоже. Если, конечно, вы не будете покупать их в таком супермаркете, как «Джумбо», где отовариваются одни богачи.

— Да, картина, которую вы обрисовали, довольно неприглядна. Я думал…

— Понятно. То, что вы думали, совсем не вяжется с действительностью. И это так. Трудно, очень трудно наши люди устраиваются здесь. И вы подумайте, может быть, лучшим для вас будет — вернуться домой?

— Но нет! — упорствовал я. — Не для того вырывался оттуда, чтоб так вот вдруг возвращаться назад. За мной стоят люди — мои друзья, которые ждут помощи, и я не должен лишить их надежды. Вы ведь сами сказали, что с голода тут никто не умер. А в России уже люди варят себе кашу из комбикорма. Уж это я видел собственными глазами. Да и вы-то здесь превосходно устроились.

— Дело ваше. Я только высказываю своё мнение. Но хочу заметить, что очень многие русские не смогли здесь найти своё место и вынуждены были уехать назад. И таких во много раз больше. Мой Николай долгое время мыл окна по разным офисам, да по домам ремонтировал электроприборы. Но вы, я смотрю, упорный и вам, может быть, повезёт больше других. Я вам желаю удачи! Но сбросьте прочь розовую оболочку с глаз и это поможет скорее адаптироваться в новых условиях…

Итак, первая встреченная в Чили соотечественница преподала хороший урок практиковедения в области обетованного заморского рая. Ценнейшая для меня информация! Кроме того, Ира подробно нарисовала схему, по которой я должен был добраться до русского монастыря, где меня ожидал священник отец Вениамин. Она снабдила подробной картой Сантьяго, написала на листке необходимые фразы для общения с местным населением: водителями автобуса и маршрутного такси, с помощью которых мне предстояло добраться до монастыря, проводила до остановки и усадила в нужный автобус. А водителю наказала где меня высадить.

Глава третья

Часа полтора протрясся я в автобусе, согласно Ириной схеме добираясь до пласы Сан Энрике. Это было далеко за городом, у самого подножия круто вздымающихся ввысь Анд. Благо, стоянку маршрутных такси, или как их здесь называют — «коллективо», я увидел сразу. С водителем разобрался достаточно быстро: показал листок, где Ира написала, что мне нужно добраться до русского монастыря. Затем, занял место и минут через 15 каскадёрской езды по извилистой горной дороге оказался перед глухими железными воротами, вделанными в высоком кирпичном заборе. Ворота оказались незапертыми, и я с возрастающим сердечным трепетом проник в их проём. Прямо передо мной круто вверх вздымалась мощёная камнем дорога, по краям которой были видны не очень ухоженные клумбы с цветами и разной тропической растительностью: кактусами, пальмами, вьющимися наподобие плюща лианами. Дальше виднелось много привычных и экзотических деревьев. Дорога терялась среди всего этого зелёного моря. Впереди высоко вверх взгромоздилась горная стена, только до половины покрытая зеленью. Среди растительности, тут и там, были разбросаны небольшие ветхие и поновей деревянные постройки. Вокруг было много свободного места. Жарко. Тихо. И только птицы вели свою неугомонную деятельность. Всё как в лесу. Не у кого даже спросить. Но мне здесь сразу понравилось. И я, наполненный надеждами, решительно двинулся вверх по брусчатке.

Немного выше оказалась широкая заасфальтированная площадка. С краю площадки расположился солидный двухэтажный бетонный особняк. К нему я и устремился. В середине его находилась массивная двустворчатая деревянная дверь, скорее даже ворота, над которыми была прикреплена копированная репродукция какой-то иконы. Осенила догадка: здесь обитает отец Вениамин! Душа задрожала, как жалкий овечий хвост, но превозмогая одышку и, как выразился лирический классик русской поэзии, «нахлынувшее половодье чувств», я продвигался дальше. Подошел к углу здания, здесь была небольшая дверь, из-за которой доносилась нерусская старческая речь. С любопытством прислушался.

Невероятно! Говорили по-арабски. Понял, что мне не сюда и повернул к главному входу. И… о ужас! Навстречу нёсся огромный, как саблезубый тигр, косматый волкодав. Тут уж стало не до созерцания заморских красот. С кошачьей стремительностью я кинулся спасаться. Все системы организма, сработав синхронно и безотказно, выдали компьютерно-оптимальный вариант в выборе спасительного решения. Короче, мгновенно я оказался за маленькой дверью. Я подпирал её изнутри, а снаружи дверь яростно грыз и царапал мой саблезубый преследователь. Картина, достойная доисторической повседневности: примитивная борьба видов за своё существование — побеждает сильнейший!

Но это, как оказалось, было ещё полбеды. На шум из комнаты появилась древняя старушенция. Она что-то возмущённо прошамкала по-арабски, замахала на меня руками. Понятно было, что от меня требуют убраться вон. Но я совсем не хотел, чтобы меня съели; напустил на себя плачущий вид и стал выразительно кивать на дверь, из-за которой доносилось злобное рычание. Наконец, до старушечьего маразматического сознания дошло, что я ищу здесь спасения, и она подошла к двери, приоткрыла её и недовольно прошамкала: «Бобби… Бобби…» Однако пёс не покидал своей позиции и продолжал плотоядно коситься на меня. Тогда старая принесла целую чашку, размером с приличный тазик, мясного гуляша и поставила перед собачьей мордой. Мне стало не по себе: ничего себе!.. в то время, когда в Африке каждый пятый ребенок недоедает, а здесь этакое расточительство. Это же добрый десяток порций чистейшего мяса, если считать по российским меркам! И всё для какой-то паршивой псины. Ну и нравы! Вот оно извращённое капитализмом общество. Куда я попал?..

Бобби неторопливо сожрал гуляш и, разом подобрев, перестал смотреть на меня зверем. Я понял, что настал для меня благоприятный момент, чтобы улизнуть. И, прикрываясь бабуськой, проворно проскользнул мимо утерявшей бдительность зверюги. В мгновение я оказался перед парадной дверью двухэтажного особняка.

Дверь была выполнена в стиле крепостных ворот позднего средневековья: внушительная и глухая, с ажурной резьбой из кованого железа. На моё счастье створки ворот были приоткрыты, и я живо протиснулся в узкую щель меж ними. Внутри оказался просторный холл с зеркально начищенным паркетным полом и матовыми светильниками. По стенам висели репродукции картин на библейские темы известных мастеров живописи. Я стал озираться по сторонам: ни одной живой души не было заметно в обозримом пространстве. Я стал тихонечко звать: «Есть тут кто-нибудь? Эй! Отзовитесь!» В конце помещения на три стороны были двери, за которыми послышался гул и все они вдруг почти одновременно отворились. Появились женщины. Некоторые были одеты по-монашески, а иные в обычную современную мирскую одежду. Они с любопытством уставились на меня, стали по-испански переговариваться меж собой. Я ничего не понимал и оттого чувствовал себя нелепо. Среди всех выделялась одна пожилая монашка, одетая в чёрное, — она проявляла наибольшую прыть.

Недобро зыркая на меня, монашка яростно замахала руками, мол, вон отсюда, пока цел, убирайся! Но я совсем не собирался сдаваться и стал требовать, чтоб позвали кого-нибудь из русских. Я решил: раз это русский монастырь, значит здесь непременно должны быть мои соплеменники. Силы были неравными, — явно, перевес не в мою пользу, а тут к женской половине всё прибывало и прибывало подкрепление. И по мере увеличения количества воинствующих монахинь, они разъярялись всё более, прямо амазонки какие-то свирепые. Осиным роем жужжали они, а предводительствующая монахиня в чёрном уже вилась на опасно близком расстоянии и вопила ещё громче, возбуждая боевой дух в бабьем воинстве. Я позвоночником чувствовал, что приближается кульминационный момент развязки и если не произойдёт какое-нибудь чудо, меня просто здесь растерзают. Вон как они уже набычились, словно стадо разъярённых носорогов и сейчас начнут бить копытом перед тем, как ринуться в атаку.

Я почувствовал себя совсем нехорошо. Щекотливое положение: спереди напирает разъярённое стадо парнокопытных, сзади поджидает распоясавшийся хищник. Как загнанный в угол зверь, я готов был на отчаянный поступок, ведь дальше отступать было некуда — позади дверь, за которой… Но я не политрук Клочков, который крикнул своим панфиловцам: «Ребята! Дальше отступать некуда — позади Москва». И я жалобно взмолился, взывая к толпе: «О, боже! Да есть здесь кто-нибудь русский?..»

— Я русская! — неожиданно прозвучал тихий голос за моей спиной.

Я обернулся и увидел, что в щель между дверными створками протискивается молодая женщина.

— Пойдёмте скорее наружу, здесь женский монастырь и мужчинам нельзя входить, — проговорила моя спасительница.

— Но я боюсь выходить отсюда, на меня опять набросится огромная рыжая псина. Я спасался за стенами этой обители.

— Сюда категорически запрещено входить мужчинам.

— Что же, теперь мне добровольно становиться добычей этого животного?

— Пойдёмте, пойдёмте. Со мной Бобби вас не тронет.

Постепенно приходя в себя и успокаиваясь, я снова обрёл способность созерцать мир во всём его многообразии. Бобби, обласканный доброй рукой моей избавительницы, добродушно вилял хвостом, предварительно обнюхав меня и, видимо, не найдя ничего аппетитного. Он принял меня в стаю.

Теперь опять главным стало встретиться с отцом Вениамином.

***

Мы познакомились и выяснилось, что мою спасительницу зовут Аллой и родом она из Казахстана. Имеет семилетнюю дочь Машу. Супруг Юрий родом из Тулы, работает шофёром грузовика в эмпресе, обслуживающей чилийские шахты в Антафагасте. Он с восходом солнца уходит на работу и возвращается очень поздно. Семья живёт при женском монастыре в небольшой комнатушке, а сама Алла выполняет разную работу — то, что укажет настоятельница монастыря мать Ульяна, а за это хозяйка позволяет брать бесплатно продукты питания, которые ежедневно привозят из супермаркета «Лидер».

— Жить можно, — говорит Алла. — Жилье и питание у нас бесплатны, а Юра зарабатывает около 500 долларов в месяц — для Чили это приличный доход. Минимальный заработок на сегодняшний день официально установлен в 160 долларов. Дело в том, что чилийское правительство по мере роста доллара по отношению к песо периодически корректирует минимальную заработную плату.

— И давно вы живёте в Чили? — поинтересовался я.

— Мы с дочерью здесь полтора года. Юра сделал нам вызов после того, как сам устроился и нашёл для нас с Машей место в этом монастыре. А до этого он поскитался по Латинской Америке четыре года, побывал в разных странах. Он моряк и работал на рыболовных судах. У меня специальность фармацевта и сейчас усиленно учу испанский, хочу работать по специальности, а для этого прежде необходимо легализовать диплом, то есть, заново сдать экзамены за весь курс, притом на испанском языке.

— Интересно, а почему в русском монастыре и не видно русских?

— А где же их взять в Чили? — вопросом на вопрос ответила Алла. — Мало того, у нас и игуменья арабка.

— Так вот почему я слышал арабскую речь в монастыре, — догадался я прозорливо.

— Здесь живёт престарелая мать нашей настоятельницы.

— А как такое могло случиться, что русский монастырь возглавляет арабка?

— Говорят, что в трёхлетнем возрасте мать подбросила её в Палестине в русский монастырь и девочку воспитал русский епископ. Он стал ей отцом, дал хорошее образование, и она воспитана на русской культуре и отлично владеет русским языком. А мать нашла её позже и теперь, будучи в престарелом возрасте, вспомнила о дочери. Мать Ульяна не может это всё простить своей матери, но из приличия заботится о старухе, хотя отношения между ними довольно холодные.

— Ещё я заметил, в монастыре многие женщины одеты не в монашеские одеяния. Почему это так?

— При монастыре существует детский приют, где сейчас содержатся 25 чилийских детей из бедных семей. Для них здесь есть школа со штатом преподавателей, воспитатели, другой обслуживающий персонал: повара, садовник, уборщицы, работники существующего при монастыре овощного магазина и другие. А именно монашек — всего четыре, да ещё шесть послушниц, которые пока не приняли постриг.

— На что же существует монастырь? На какие средства? Здесь ведь ничего не производят, а платить надо одной только зарплаты для такого большого штата работников — я представляю сколько.

— Во-первых, монастырь не принадлежит к московской Патриархии, а подчинён Синоду, находящемуся в США, откуда и поступают средства на содержание заведения. Ещё какие-то богатые люди шлют сюда пожертвования. Затем, местный муниципалитет хорошо помогает приюту: имеется договоренность в супермаркете «Лидер» забирать идущие в расход продовольственные товары, такие, например, у которых срок годности подходит к концу, либо сорвана или испорчена этикетка, повреждена упаковка и прочее.

— И много монастырь получает таких неликвидных товаров?

— Каждый день матушкин микроавтобус наполняют до отказа. А бывают дни, когда по три-четыре рейса делают в «Лидер». Мать Ульяна человек предприимчивый — открыла при монастыре магазин и продаёт там по дешёвке пересортированные нами продукты и имеет с лидерских отходов приличный доход себе. Вот и свиней завели десятка два, они-то и съедают то, что не смогли съесть обитатели монастыря. Есть ещё коровье поголовье. А территория тут сами видите какая огромная, гектаров сто будет.

— Да, система, видимо, работает отлажено. Алла, вы всё говорите о матушке. А какая роль отведена отцу Вениамину?

— Правильно, она и есть хозяйка всего. А отец Вениамин живёт вон там с краю. Видите этот отдалённый небольшой двухэтажный домик? Вот в нём он и обитает.

— А чем поп занимается в свободное от служб время? Наверное, тоже ведёт какое-нибудь хозяйство?

— Он отливает восковые свечки и реализует их прихожанам в церкви по 500 песо. Когда-то батюшка пробовал заниматься пчеловодством, но пчёлы, однажды, почему-то набросились на него и искусали до потери сознания, старик чуть не умер. И в результате, вон, видите, вокруг дома разбросаны деревянные ульи — это и есть итог его неудавшейся деятельности. А вообще, говорят, основной его доход составляют дома, которые он имеет в разных городах Чили.

— Откуда же священник их набрал?

— Многие русские старухи из бывших дворян и прочих имущих сословий перед смертью отписывали ему своё наследство в виде недвижимости, вот он и разбогател. Теперь сдаёт всё это жильё в аренду. С этого и живёт. С матушкой у них отношения натянутые.

По вздымающейся от главного здания женского монастыря дороге мы поднимались к владениям священнослужителя. Было любопытно собственными глазами увидеть скромные апартаменты святого отца. Про падре Вениамина Алла рассказала, что тот в молодом возрасте попал в Чили, будто бы, бежал после Второй мировой войны вместе с немцами. Он не имеет никакого образования и возглавил местный приход следующим образом.

В молодости беглец прислуживал здесь священнику, а так как у того не было ни семьи, ни детей, то старик принял молодого отрока как сына, обучил его всем церковным обрядам, а когда совсем состарился и, предчувствуя скорую кончину, рекомендовал своего преемника церковному руководству в США. Оставил новоиспеченному святому отцу и своё собственное состояние. Отец же Вениамин, со своей стороны, «одел чёрную рясу», то есть, принял чёрное монашество — более аскетичное и жёсткое и, согласно этому, он не имеет ни семьи, ни детей. Сейчас батюшке 84 года и он немощен и болен. Во время горбачёвской оттепели поп решился и стал разыскивать хоть кого-нибудь из родственников, написал на родину в Украину и через некоторое время получил неожиданное письмо от троюродной племянницы, которую сроду не знал. Теперь она со всем своим многочисленным семейством прибыла сюда и прибирает всё здесь к своим рукам.

— Алла, почему вы так скептически относитесь к тому, что творится в монастыре? — спросил я. — И совсем не зная меня, рассказываете довольно критические вещи?

— Да, я, наверное, много лишнего наболтала, но дело в том, что когда поживёшь вдали от своих, то каждый встреченный тобой человек, говорящий на родном языке, становится настолько близким, что невольно хочется излить перед ним душу. А наболело тут много у меня.

— ?..

— Ничего, это поначалу только удивительно, что здесь тоже стонут от жизни. На фоне российских проблем здешняя действительность только вначале кажется раем. Но поживёшь некоторое время и начинаешь замечать тёмные пятна. Да чего там говорить, поживёте — увидите сами!

— Видимо, вы правы, Алла, нас здесь никто не ждёт и специально для нас не создают тепличных условий. Раз выбрал такой путь — поискать себе счастье в другой стране, значит, терпи и отвоевывай себе место под солнцем.

Глава четвёртая

Я стоял перед дверью и нажимал кнопку звонка. Домик, в котором обитал отец Вениамин, был комбинированный: первый этаж — кирпичный, второй — деревянный. Даже по российским меркам такое жилище никак нельзя было считать солидным — домик так себе,
неприметный, по нынешним временам разные современные русские предприниматели понастроили себе такие дворцы, что куда там с ними сравнивать это скромное обиталище святого отца. Двора, как такового, вокруг дома не было, но бросался в глаза царящий кругом беспорядок: валялся разный хлам, горы сухих листьев и высохшей травы, какие-то ящики и садовый инвентарь, и много поломанных пчелиных ульев.

Ждать пришлось довольно долго. Затем, за дверью послышалось шарканье и дребезжащий старческий голос спросил по-русски:

— Это вы?

— Да, — робко промолвил я.

Что-то загремело, заклацало — послышался металлический звук поворачивающегося в замке ключа и дверь медленно отворилась. В её проеме обозначился силуэт ветхого старца. Одет он был в далеко не первой свежести выцветшую серо-чёрную рясу. От него исходил
неприятный дух чего-то замшелого, заплесневелого, затхлого.

— Ну, здравствуйте! Входите, — пригласил отец Вениамин.

И я вошел… словно в пещеру — такой кругом царил беспорядок и запущенность. На первом этаже видны были кухня, туалет и пару дверей в какие-то не то комнатки, не то кладовые. Мы поднялись на второй этаж по узкой скрипучей деревянной лестнице и оказались в зале, обставленном более чем скромной мебелью: обшарпанными драными креслами, измызганными стульями, колченогим круглым столом, покрытым какой-то грязной дерюгой, в углу стоял грубо изготовленный шкаф со старинными церковными книгами. На стенах висели обгаженные мухами иконы и цветные копии картин на библейскую тематику. И в самом центре выделялась большая репродукция, на которой была изображена келья монаха: узкий каменный склеп с грубо сколоченным деревянным ложем, покрытым груботканой драной дерюгой. Видимо, такому аскетическому существованию поп придавал преимущественное значение, это было просто смыслом его жизни.

— Ясно, — понял я, — святой отец приверженец отшельничества и аскетизма и для него идеалом может быть только схимник, ведущий праведный образ жизни. Я под такие стандарты никак не подхожу, ибо люблю жизнь до самозабвения, обожаю общество со всеми страстями и усладами. Но мне необходима помощь этого старикашки, я в ней нуждаюсь, как измученный жаждой верблюд — в воде.

— Усаживайтесь сюда, — предложил поп, указывая на стул возле стола. — Вы, наверное, голодны? Я сейчас принесу что-нибудь покушать.

— Не беспокойтесь за меня, я совсем не хочу есть, — попытался я соблюсти приличия, хотя у самого в желудке словно кошки скреблись.

— Нет, нет, вы не отказывайтесь. Не надо стесняться, я вас вполне понимаю. Я сам, когда приехал в 1947 году в эту страну, тоже был молод, как вы и, помню, вечно испытывал чувство голода. Правда сегодняшняя моя трапеза без мяса, ибо сейчас пост и я не ем скоромное. Но ничего, отведайте хотя бы постное.

На столе появилась жидкая невкусная похлебка и чай.

— Да, — невольно подумалось мне, — по нынешним временам нормальная пища россиянина средней руки. Но я не святой отец и от такой пищи могу скоро протянуть ноги, а мне бы этого так не хотелось — не для того вырвался из России. Я хотел бы вкусить радости заграничной жизни, а что это?..

— Вы кушайте, кушайте, не стесняйтесь. Я ещё принесу.

— Только этого не хватало, — сетовал я про себя на чрезмерное гостеприимство попа, с трудом вталкивая в чрево постную похлёбку. — Лучше бы мяса кусок притащил, змей.

Но нет, мяса я так и не дождался, а вот разговор получился обнадёживающий…

— Так какие проблемы вас привели ко мне? — приступил к серьёзной части моего визита отец Вениамин. — Рассказывайте всё по порядку. Но не торопитесь. И кушайте… вот чай с галетами. Обо мне старике только и вспоминают, когда нужно решить какие-нибудь проблемы.

Я смиренно проглотил последнюю фразу священника и начал:

— Российские кризисы последних лет жизнь мою в этой стране сделали совершенно невозможной. Те деньги, которые сумел накопить во время горбачёвской оттепели, поглотил банк, в котором я их хранил. Вкладчикам однажды просто объявили, что банк обанкротился — и всё!.. Заработка не хватало на всё более дорожающую жизнь. Деньги обесценивались с космической скоростью. Пришлось распродавать ранее нажитое. До бесконечности это продолжаться не могло, ибо всё когда-то кончается. Так наступил момент, когда закончилось моё терпение. И я решил, что для того, чтобы выжить самому и спасти свою семью от голодной смерти есть только один выход — покинуть своё отечество и поискать лучшей доли в другом месте.

— А почему вы выбрали именно Чили?

— В Европе я категорически не хотел оставаться. Мне претили её вечные политические проблемы, а с некоторых пор и экономические. Хотелось уехать куда-нибудь подальше на другой континент, а другим континентом, как правило, для россиян является Америка. Но Северная Америка мне не нравится, особенно США, ибо, я полагаю, что эту державу ожидают в будущем аналогичные с Россией проблемы. И вообще, мне всегда хотелось жить в какой-нибудь маленькой стране. Европейцу тяжело жить в Центральной Америке из-за жаркого климата и более всего для нас по климатическим условиям подходят Аргентина и Чили. Но Аргентина большая, а Чили имеет население всего около 15 миллионов. Так я и выбрал эту страну в качестве убежища для себя.

— Но ведь Чили принадлежит к странам третьего мира. Неужели вам не хотелось бы жить в более цивилизованном и богатом государстве?

— В более цивилизованном и богатом государстве, бесспорно, жить хорошо, надёжно, но нас там не ждут. Там больше проблем с оформлением документов. Почти невозможно получить вид на жительство. В латинских же странах, как я считаю, всё это решить гораздо легче. Въездную визу в Чили я получил настолько быстро и легко, что даже сам этого не ожидал. А прежде того ведь делал несколько попыток получить такую визу в более развитые страны, но все усилия оказались тщетны.

— Как же у вас получилось с чилийской визой? Другие мне рассказывали, что смогли из России попасть в Чили только через Аргентину.

— Не знаю, батюшка, как другие, но я в чилийском посольстве в Москве попросил встречу с консулом и мне её предоставили, где я повел речь о политическом убежище.

— Вот как! А на каком основании?

— Я рассказал, что не мог заниматься своим профессиональным делом, какие имел проблемы с местными властями, милицией и ФСБ.

— Почему вы имели эти проблемы? Вы кем работали там?

— Работал журналистом в городской газете. С распадом прежней социалистической системы газеты перешли на самофинансирование. А это значит, что для того, чтобы выжить, нужно стало иметь больше читателей, покупающих газету, для привлечения которых необходимо делать более увлекательные материалы, то есть, писать о самом горячем, самом насущном, в том числе и о российской политике. Но, как известно, политика — дело грязное, тем более в России, и когда кто-то начинает ворошить эту грязь, власть имущим это не всегда нравится. На сей почве и возникли у меня проблемы.

— И что, вас сажали в тюрьму, истязали на допросах?

— Нет, до этого дело не дошло. Сталин давно умер и положение в связи с этим внутри России несколько изменилось. Сейчас просто по неподтверждённому доносу людей не хватают и не бросают в лагеря. Можно стало до определённого предела критиковать нынешние порядки. Но когда переступишь черту — это становится чревато нежелательными последствиями…

— Вы, наверное, хорошо делали свою работу, старались для своих читателей, раз имели проблемы с властями?

— Я был посредственным журналистом, ибо меня так долго терпели официальные органы. Более талантливых моих коллег уже нет среди живых. Но в какой-то момент я почувствовал, что и мне небезопасно дальше оставаться в этой стране.

— Неужели наступила угроза для жизни? Как вы это определили?

— Начну с вступления. Я жил в маленьком курортном городке на юге России. В городе была всего одна газета, в которой работали четыре журналиста. Все мы для местного населения были персонами хорошо известными. Каждый журналист имеет сеть внештатных сотрудников и других носителей информации, благодаря которым он знает обо всём происходящем в городе. А те, кто много знают, всегда являются объектами, интересующими секретные и иные официальные службы. Так и меня, однажды, — было это в 97-м году, — пригласили на беседу в ФСБ (так стало называться КГБ после распада СССР), где заместитель начальника городского отдела этого ведомства предложил мне сотрудничество с его «фирмой». Я категорически отказался. И нечего изумляться моей смелостью, просто с некоторых пор это зловещее ведомство значительно утратило свои позиции и стало возможным без последствий отвечать отрицательно в диалоге с его сотрудниками. Конечно, опять же до определённого предела. Спустя полчаса после такой беседы меня отпустили, но порекомендовали хорошенько подумать над предложением и на следующем собеседовании надеялись встретить взаимность.

Рассказывая свою историю священнику, я живо вспоминал недавние события своей жизни. Нервы натянулись стальными канатами, адреналин наполнил нутро, в голове застучало, как в барабане, по которому беспрестанно бьют колотушкой. Я стал нервно вертеть в руках столовую ложку, которой только что ел постную монастырскую похлёбку. И вдруг… о, что я вижу! На тыльной стороне ложки была отчётливо оттиснута фашистская свастика. От неожиданности я чуть не выронил столовый предмет из рук, но вовремя спохватился и сделал вид, будто ничего не произошло.

А святой отец, заинтересованный моей историей, продолжал дальше расспрашивать:

— Ну и что было на следующей встрече? Они вас всё же вынудили работать на них?

— Следующей встречи не было. Мне удалось её избежать так. Моей напарницей по работе в газете, с которой я делал много совместных материалов, была одна опытная журналистка. Она много лет работала в нашей газете и очень многое знала, что творится в городе. Между нами были очень дружеские отношения и она, как более опытная, опекала меня. Ей-то я и рассказал о своей заботе. Наталья, так её звали, живо посочувствовала мне, но прежде разъяснила, что сотрудничая с ФСБ, я приобрету большие преимущества и перспективы.

— Это хорошая «крыша», имей ввиду, — напирала моя наставница. — Они способны прикрыть тебя в любой ситуации и от бандитских структур, и от официальных ведомств. Кроме того, можно гордиться, что именно тебе предложили сотрудничество, ведь эти люди не доверятся кому попало. Да и многие журналисты работают на ФСБ.

Но я не нуждался в такой «крыше», отрабатывать которую нужно будет путём доносительства и наушничества. Я так прямо об этом и сказал Наталье. Она покровительственно посетовала, что я наивный максималист и поэтому не могу пользоваться преимуществами, которые представляет судьба. И ещё она пообещала переговорить с начальником городского отдела ФСБ по поводу моего дела, чтобы его сотрудники оставили меня в покое. С того момента больше меня никто не вербовал.

— Так получается, что она сама сотрудничала с ФСБ, раз смогла решить так легко вашу проблему, — догадался священник.

— Об этом, батюшка, вслух не говорят…

***

И всё-таки вторая встреча с заместителем начальника городского отдела ФСБ капитаном Стрежекозой у меня состоялась, но вот в связи с чем.

Опять же, с Натальей мы «раскопали» один горячий материалец, где в неприглядном виде предстал предшественник КГБ — сталинское НКВД. Одна старушка, предвидя свою скорую кончину, решила исповедовать душу. А груз на ней был тяжкий. И написала бабка нам в редакцию письмо, в котором рассказала о страшном убийстве, невольным свидетелем которого ей довелось стать в пятнадцатилетнем возрасте.

…Шёл август 1942 года. Кругом бушевала война. Немцы заняли Краснодар, но перед тем советские органы НКВД успели всех политических заключённых, содержавшихся в краснодарских тюрьмах, собрать в один большой этап и погнали их пешей колонной в тыл. Заключённых кормили жидкой похлёбкой из гороховой шелухи, поэтому было много истощённых, ослабленных, которые, обессилев, падали и их тут же, согласно законам военного времени, пристреливали конвоиры.

Этап продвигался медленно, а немцы рвались вперёд, к Туапсе. Вместе с этапом двигался обоз, в котором находилось имущество и семьи комсостава. Дочь тюремного врача, пятнадцатилетняя Таня, тоже находилась здесь. Она была непоседой и её видели то в голове колонны, то в хвосте. Девочка перезнакомилась со всеми из этапа, лишь к заключённым не разрешалось подходить и разговаривать с ними. Наконец, колонна добралась до предгорий Кавказа и вступила в горячеключевские леса. А наступающие фашистские части уже были совсем рядом, самолёты бомбили отступающих. Много заключённых погибло от бомб.

Этапников гнали балками и ущельями на Хадыжи. Руководство торопилось, тревожась за своё имущество и семьи. И вот, поступила информация, будто Хадыжи заняли немецкие парашютисты. Что было делать? Руководящий состав пребывал в растерянности, собрались на срочное совещание, на котором и приняли зловещее решение…

Стояла тёплая летняя ночь с 12-го на 13-ое августа. Звуки близкой орудийной канонады, ставшей уже привычной уху, не нарушали сна. Но вот, в какой-то момент, в ночную симфонию вплёлся посторонний тяжёлый рокот. Таня проснулась и стала прислушиваться.

Звук тяжёлых машин доносился откуда-то из леса совсем рядом. Девочка незамеченной часовыми в темноте пробралась на звук. Взору её открылась большая поляна среди леса. По дальнему краю поляны бульдозеры вырыли длинный ров. Закончив земляные работы, тяжёлые землеройные машины выстроились на противоположном от рва краю поляны и осветили своими фарами поляну и ров. При свете фар были видны руководители этапа, которые отдавали распоряжения. Появилась освещённая фарами первая партия заключённых, которых выстроили на краю рва. Конвой вскинул винтовки, раздались выстрелы и первые расстрелянные упали в яму…

Почти до рассвета трудились чекисты. Времени не было особенно тщательно заметать следы преступления, поэтому теми же бульдозерами поспешно завалили землёй трупы, отогнали технику назад на близлежащие буровые вышки, где её позаимствовали, и теперь уже налегке драпали к своим. Убийцы решили, что их кровавое деяние спишется на немцев. Но оказался свидетель. Знали о совершённом злодействе и нефтяники — жители близлежащих хуторов и посёлков. Позже, по прошествии многих лет, когда уже осыпались и заросли травой окопы и воронки, грибники нередко находили на роковой поляне человеческие черепа и кости. А однажды весной протекающая недалеко речка изменила русло и понесла свои воды через ту поляну, размыв часть рва, ставшего братской могилой. Тогда-то и выступило наружу множество останков расстрелянных здесь заключённых. Многие местные жители знали об этом, но молчали, держась, как говорится, от греха подальше.

Это преступление до глубины души потрясло меня, и мы с Натальей стали активно собирать материал, готовя журналистское расследование. Мы проявили большую активность: подняли на ноги прокуратуру, военкомат, городскую администрацию, задействовали активистов казачьего движения, по всей вероятности предки которых были расстреляны с этим этапом. Мы сделали запрос в Москву, в Главное управление ФСБ, с просьбой предоставить нам информацию о расстрелянном этапе. Ответ пришёл незамедлительный и категоричный, где сообщалось, что никакой этап в описываемое нами время и в описываемом месте никогда не формировался органами НКВД.

Выходило, что очевидцы бредили либо несли чушь. А как же множественные человеческие останки? Нужно было провести раскопки, чтобы представить вещественные доказательства. Этим мы с Натальей и были озабочены. А ещё готовили к публикации первую часть большой расследовательской статьи. В это время нас по отдельности и вызвали на беседу в городской отдел ФСБ, где потребовали, чтобы мы немедленно прекратили баламутить общественность и сеять крамолу в массы. Беседа была по-отечески заботливой и наставительной.

Но я был упорен и позже сказал моей компаньонше:

— Наташа, ты как хочешь, а я буду дальше делать этот материал.

Моя напарница была не менее упорной и решила тоже соучаствовать. Наша статья вскоре вышла в свет под заголовком «Спецпохороны в августе 42-го». И что началось после этого в городе! В редакцию стали приезжать и звонить родственники пропавших без вести во время Великой Отечественной войны. Многие хотели знать где могила их предка. Материал получился громким. Статья была перепечатана одной из краевых газет. Мы продолжали своё расследование. Но почему-то главный редактор больше не давал автомобиль для выездов на место происшествия, на встречи со свидетелями и деловые свидания.

Кто-то незримый чинил препятствия.

В свободное от работы время (если таковое случайно оказывалось у всегда загруженного работой корреспондента), на собственные средства мы продолжали расследование. Но завершить его не удалось…

Вскоре мне главный редактор просто предложил уйти из газеты. Наталья тоже недолго там продержалась после меня.

***

Отец Вениамин в дрожащих пальцах держал пожелтевшую газету с крупно набранным заголовком «Спецпохороны в августе 42-го» и долго молча разглядывал меня, затем, пробормотал:

— И вас не упрятали в тюрьму? И ничего с вами не сделали?

— Как видите я цел.

— Да, изменились в России времена. А раньше такое бы там не сошло с рук. Вон Солженицын писал в «Новом русском слове» как там расправлялись с ним и с другими диссидентами.

— Батюшка, Горбачёв дал нам вкусить демократии. При нём было рассекречено много умалчиваемой информации. Секретные службы были реорганизованы. Вот и стало возможным отдельным личностям проявлять свой норов.

— Да-да, поменялись порядки в России. Итак, что же вы хотите от меня?

Я почувствовал, что расположил к себе старика и что наступил благоприятный момент — теперь можно излагать свою просьбу. И я решительно начал:

— Отец Вениамин, у меня нет никаких знакомых в Чили, осталось всего около 300 долларов, я не знаю испанский язык, нет рабочей визы, нет жилья, где бы я мог остановиться. Прошу вас, помогите мне с жилищем. Когда-нибудь может быть и я вам пригожусь.

— Вы зря так рассчитываете на меня. Даже не знаю, чем могу вам помочь? Ну хорошо, я подумаю. Сейчас у меня мало времени, собираюсь в дорогу: умер один из русских — он старый и уважаемый прихожанин нашей церкви и нужно ехать отпевать его в Вальдивию, это на юге Чили. Через три дня вернусь. К тому времени может быть удастся что-нибудь решить с вашим обустройством.

— Батюшка, а не мог бы я эти три дня где-нибудь здесь в монастыре подождать вашего возвращения? Мне абсолютно некуда податься. Мне бы какой-нибудь угол, лишь бы было где переночевать.

— Хорошо, я поговорю с Аллой, чтобы она вас пристроила до моего приезда. А сейчас, до свидания. Мне нужно торопиться. Идите к Алле, а я ей позвоню насчёт вас.